Текст книги "Сердце рыцаря"

Смущенный мрачным видом господина, Юстин откашлялся.

– Вот, маштьерн, – проговорил он, – вернулись, значит.

– Да, – отозвался Тиарнан спокойно, продолжая счищать ивовую кору. – И похоже, нахожу тебя здесь.

– Я не виноват в том, что была драка, – возмущенно заявил Юстин. – Я просто позвал девицу в пивную, чтобы повеселиться. Ее брату нечего было устраивать из-за этого столько шума.

Собравшиеся вокруг слушатели презрительно фыркнули. Добропорядочные девицы в пивные не заходят, и любой брат, обнаруживший там свою сестру и не устроивший шума, все равно что признал бы свою сестру шлюхой.

– Юстин, – неспешно проговорил Тиарнан, – ты – пьяница, задира и позор деревни. Ты хочешь, чтобы в Монфоре говорили, будто жители Таленсака совращают девиц?

Жители Таленсака одобрительно загудели.

– В Монфоре никого совратить нельзя! – возмущенно заявил Юстин. – Там все девицы и так шлюхи. Маштьерн, вы не можете винить меня в драке. Я – боец. Я хорошо за вас воевал. Кому это знать, как не вам.

Это было истинной правдой. Когда Тиарнана вызывали на войны герцога, он брал с собой отряд сильных молодых мужчин из поместья, вооруженных копьями, пращами или каким-то другим оружием, которое им удавалось раздобыть. Юстин сражался за Тиарнана и герцога, как лев. Но с другой стороны, он так сражался постоянно.

– Пивные, – презрительно бросил Тиарнан, – не место для сражений.

– Я пошел в пивную поразвлечься, – вызывающе ответил Юстин. – Мужчина же не может все время копаться в земле! А я не могу себе позволить пропадать в лесу по три дня из семи.

Тут собравшиеся резко замолчали. Действительно, маштьерн Таленсака исчезал часто, и в деревне существовало немало предположений относительно того, чем он занимается во время своего отсутствия. Однако крестьянин проявлял крайнее неуважение и нахальство, говоря об этом прямо в лицо своему господину – и даже Юстин почувствовал, что зашел слишком далеко. Однако он собрал все свое мужество и не стал пытаться взять свои слова обратно.

Тиарнан подошел к колодкам и перегнулся через них, насмешливо глядя на Юстина. Он постучал по деревянной раме концом ивовой розги.

– Здесь сидишь ты, Юстин Браз, – мягко произнес он, и все снова успокоились.

Из лисса через мост примчалась коричневая с белым ищейка Тиарнана, Мирри. Виляя хвостом, она подбежала к хозяину и сунулась носом ему в ладонь. Управляющий Кенмаркок спешил вниз по склону следом за ней вместе с сестрой Юстина и толпой народа из господского дома. Кенмаркок был смуглым мужчиной с лошадиным лицом и гнилыми зубами. Он был священником и, помимо поста управляющего, занимал место капеллана, однако на святость не претендовал. Он появился в Таленсаке для того, чтобы управлять поместьем от имени герцога, когда умер отец Тиарнана, но женился на местной девушке (в те дни никому и в голову не приходило навязывать светскому священничеству Бретани целибат). Когда поместье перешло к Тиарнану, он предложил Кенмаркоку остаться в качестве управляющего. Священнику он симпатизировал и доверял.

– Приветствую вас, мой господин! – крикнул Кенмаркок, еще не перейдя моста.

Не дожидаясь ответного приветствия, он поспешно изложил всю историю о Юстине Бразе, пивной и девице из Мон-фора, добавив, что у мужчины сломана ключица, так что он месяц не сможет работать, а стоимость двух бочек пива и оконной ставни составила два су.

– Так что пяти су хватит на возмещение ущерба и плату мужчине, пока он не выздоровеет? – спросил Тиарнан.

– Да, милорд, – недовольно подтвердил Кенмаркок. – Но управляющий Монфором, чтоб ему не везло в жизни, требует десять. А еще он говорит, что Юстина следует наказать.

– Я уже наказан! – громко возмутился Юстин. – У меня спину свело – как ножом режет. У меня онемели ноги, в волосах полно грязи, и я всю ночь не спал, сидя тут в собственной вони. Выпусти меня, Кенмаркок!

– Колодки – это наказание за оконную ставню, – огрызнулся Кенмаркок, – но не за ключицу того парня и не за честь его сестры.

– А у нее никакой чести и не было, – пробурчал Юстин. Какая-то женщина из толпы крикнула:

– Бесстыдник!

Тиарнан встретился взглядом с Кенмаркоком и резко кивнул в сторону колодок. Управляющий вздохнул, снял с пояса ключ от колодок и отпер их сверху и снизу. Юстин с трудом встал на ноги при поддержке своего зятя-кузнеца и приятеля-выпивохи Ринана. Он потопал онемевшими ногами по грязи у ручья, встряхнул руки, выпрямил ноющую спину и с опаской посмотрел на Тиарнана. Он подозревал, что его наказание еще не окончено, – и был прав.

– Снимай свой жилет, – приказал Тиарнан, многозначительно похлопывая прутом о ладонь.

Юстин застонал, но стащил с себя заляпанный грязью жилет из мешковины и повернулся к своему господину. Лицо у него было возмущенным и в то же время умоляющим.

Тиарнан положил розгу, сбросил зеленую куртку – под ней на нем оказалась льняная рубашка, – а потом снова поднял прут и указал им на ворота церкви в двадцати шагах от них.

– Там – убежище, – сказал он.

Юстин посмотрел туда, начал поворачиваться, и Тиарнан обрушился на него, как ястреб на кролика. Ивовый прут опустился с шипением и ударил со щелчком. А потом Юстин вскрикнул от боли и бросился бежать. Тиарнан бежал рядом, нещадно его стегая.

Спустя минуту все закончилось. Юстин оказался по ту сторону ворот, цепляясь за них обеими руками. Он задыхался и хватал воздух громадными глотками. Спина и плечи его были покрыты кровавыми полосами. Тиарнан опустил покрасневший прут безобидно на изгородь, а потом демонстративно его переломил на две части и прошел обратно к колодкам. Он учащенно дышал, а руку, которой он произвел порку, саднило: без гордости или стыда он сознавал, что сделал все как должно.

– Можешь передать управляющему Монфором, – сказал он Кенмаркоку, – что Юстина выпороли.

Он не оглядывался вокруг, но почувствовал, как что-то пронеслось по собравшимся – словно стая птиц усаживалась на ветки после тревоги. Умиротворение, нарушенное поркой, снова охватило его. Он рассчитал правильно. Монфор будет удовлетворен поркой, но в Таленсаке знают, что ивовая розга, как бы яростно ею ни били, не сравнится с плетью и что наказанный во время бега отличается от человека, позорно прикованного к столбу. Юстин получил ровно столько, сколько, по мнению деревни, он заслуживал, а Тиарнану было чрезвычайно важно мнение деревни. Он никогда бы в этом не признался – в конце концов, поместье принадлежит ему и он не обязан советоваться ни с кем относительно того, что делает на своей земле, – но без одобрения Таленсака он чувствовал бы себя лишенным авторитета. Он швырнул обломки прута в ручей и добавил:

– Юстин заплатит за пиво и ставню, а остальную часть штрафа я выплачу сам.

Юстин поднял свою растрепанную голову.

– Мне не нужна ваша милость, маштьерн! – гордо заявил он.

– И ты ее не заслуживаешь, – ответил Тиарнан. – Но я все равно заплачу, чтобы поместье было свободно от всех долгов ко времени моей свадьбы, которая состоится очень скоро.

Из толпы донеслось:

– Ах!

– Благослови вас Господь, маштьерн!

– Радости вам!

Никто не спрашивал, на ком он женится: они уже много недель ждали этого известия. Тиарнан коротко кивнул, принимая поздравления, поднял свою куртку, повесил ее себе на плечо и пошел через мост и вверх по склону к своему дому в сопровождении радостной Мирри.

Юстин оторвался от церковных ворот, проковылял к ручью и стал смывать с себя кровь. Толпа начала расходиться. Его сестра подошла, чтобы ему помочь.

– Какая жестокая порка! – сочувственно проговорила она, макая угол передника в воду и вытирая им рубцы.

– Заткнись! – огрызнулся брат, морщась от боли. – Найди мой жилет, если уж хочешь помочь.

Юдит принесла его жилет и стала отполаскивать в ручье. Юстин сел на пятки и вытянул перед собой руки – перенапряженные мышцы дрожали.

– Господь свидетель, у этого человека рука железная! – объявил он. – Иисусе, вот больно-то!

– Не думал я, что он это сделает, – сказал его приятель Ринан. – Это ради-то управляющего Монфором!

Юстин бросил на него взгляд, полный глубокого презрения.

– Ты решил, что наш маштьерн сделал бы такое ради этого собачьего дерьма, управляющего Монфором? – вопросил он. – Разве он не лучший воин во всей Бретани? Разве я не видел, как он разбил мечом шлем своего противника так, что клинок на ладонь вошел в череп? Такой человек не испугается какого-то гололицего шакала из Монфора. Он выпорол меня потому, что это он сам хотел меня выпороть. И только он один имеет на это право.

Ринан был ошарашен.

– Я просто хотел сказать... – начал он.

– Ты сам не знаешь, что ты хотел сказать! – презрительно заявил Юстин. – Монфор не заставил бы нашего маштьерна даже блоху ловить!

Больше Юстин ничего не стал говорить: ему стыдно было испытывать благодарность к человеку, который только что его порол. Тем не менее он был ему благодарен. Юстин всю жизнь боялся оказаться беспомощным. Когда он услышал о том, чего требует управляющий Монфором, ему стало тошно от страха, который гордость не позволяла ему выказать. Его пугала не перспектива боли – в драках было больно, а ему они нравились, – а то, что ее придется выносить в беспомощности. Перед позорным столбом он мог бы даже сломаться и молить о помиловании, Господи сохрани. «Там – убежище», – сказал Тиарнан, и тогда боль стала в его власти: он мог положить ей конец, добравшись до ворот.

Юдит фыркнула и бросила брату жилет.

– Ты уважаешь только тех, кто может тебя побить? – спросила она.

– Я не уважаю тех, кого сам могу побить, – ответил Юстин со счастливо сохраненной гордостью.

В то же солнечное утро Элин Комперская сидела на кровати и смотрелась в серебряное зеркало. Это было большое зеркало, целых восемь дюймов в поперечнике, так что она могла видеть в нем не только свое лицо, но и плечи. Она проверяла, ровно ли лежит ее новая головная повязка. До чего она была красивая! Элин поворачивала голову из стороны в сторону, восхищаясь ее видом во всех ракурсах, а потом положила зеркало и сняла повязку, чтобы еще ею полюбоваться. Ярко-голубая, как незабудки, по краям украшена вышивкой из крошечных золотистых цветочков, и она была из чистого шелка! Повязку подарил ей Тиарнан в честь их помолвки.

Элин упала спиной на кровать, прижимая шелковый лоскут к сердцу и радостно улыбаясь. Ей семнадцать лет, и она выходит замуж! Она закрыла глаза, чтобы удобнее было радоваться: ей по-прежнему трудно было поверить, что это действительно так. Она не сможет принести мужу большого приданого, но это не имеет значения: он ее любит, и она станет его дамой. Хозяйкой поместья и женой лучшего рыцаря Бретани!

Элин была младшей дочерью Эрве Комперского, балованным ребенком большой семьи. Две ее старшие сестры вышли замуж уже давно. У обоих ее братьев были жены, которые старательно наполняли Компер детьми. Отец баловал ее – свою последнюю и самую красивую птичку. Она нежно его любила, но порой опасалась, что он никогда не позволит ей выйти замуж, что ей придется вечно делить комнату с кузиной и племянницами, ухаживать за отцом, помогать вести домашнее хозяйство – пока она не превратится в двадцатилетнюю старуху, которую придется поспешно выдавать замуж, чтобы не осталась старой девой. И вот теперь она – нареченная Тиарнана!

Этот брак был более удачным, чем у ее братьев и сестер. Эрве происходил из непримечательного рыцарского рода, и его скромного владения едва хватало, чтобы все его отпрыски и родственники могли вести приличествующую благородным людям жизнь. Тиарнан не только владел Таленсаком – процветающим поместьем, отстоявшим от Компера всего в полудне пути, – но и пользовался расположением герцога Хоэла. Все слышали, как герцог однажды объявил, что предпочел бы еще одного такого рыцаря, как Тиарнан, целому отряду простых солдат. Те, кто пользовался расположением своего сюзерена, могли рассчитывать на увеличение своих владений. Как чудесно, как радостно, что такому человеку захотелось жениться на ней!

Элин снова села и поцеловала головную повязку, а потом положила ее рядом с собой на кровать и снова посмотрела в зеркало. Волосы у нее неровно уложены – вот почему ей показалось, что повязка сидит криво! Она попробовала уложить их на затылке, как подобает замужней женщине. Ей нужно научиться это делать! Эта мысль заставила ее улыбнуться, и отраженное в полированном серебре лицо широко улыбнулось в ответ. Она почувствовала себя еще более счастливой. Это было такое красивое лицо! Грешно ли этим гордиться? Нет, конечно. Отец говорит, что ему хочется улыбаться при одном только взгляде на нее, а Тиарнан смотрит на нее такими восхищенными глазами, что петь хочется. Красота – это ее дар ему, то, что она приносит в обмен на Таленсак. Она снова улыбнулась своему отражению: розовые губки, нежная кожа, прямой носик, яркие сине-фиолетовые глаза с черными ресницами, высокий лоб... Муж ведь будет всем этим гордиться, правда? Она будет разгуливать при дворе герцога в синем шелковом платье, и все придворные будут шептать друг другу: «Это жена лорда Тиарнана!» Конечно, она подбрила лоб, чтобы он казался еще выше, и выщипала брови, потому что они были слишком прямыми, но в этом не было ничего дурного. Волосы, которые обычно были спрятаны под вуалью, тоже были красивыми: светло-золотыми и сияющими. Она выберет какую-нибудь крепостную мужа – хорошенькую, конечно, моложе ее самой, лет тринадцати, возьмет ее в дом и покажет, как и что надо делать.

Элин достала из ящичка с общего стола гребень и, расчесывая волосы, представила, будто разговаривает со своей служанкой. «Вот так, – скажет она. – Сделай прямой пробор и сначала хорошенько все расчеши». «Ох, госпожа моя, какие они тонкие! Как паутинки на солнце!» – «Осторожнее, неумеха! – (это гребень застрял в колтуне). – Ты их дергаешь!» – «Простите, миледи. Так лучше? Какая вы красавица! И какой это чудесный дом. Я так рада, что вы выбрали меня в служанки!»

Элин снова широко улыбнулась своему отражению, которое теперь окружили сияющие волосы.

От окна послышался шум, и, обернувшись, она увидела сидящего на подоконнике Алена де Фужера.

Элин раскрыла рот и на мгновение окаменела. Потом она решила, что ей следовало закричать, но в тот момент ей в голову не пришло кричать из-за Алена. Она знала его с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать: тогда, в День святого Петра, они встретились в храме в Ренне. После этого он часто приезжал в Компер, и Эрве не запрещал ему появляться – пока Тиарнан тоже не стал ее поклонником. Конечно, она еще никогда не бывала с ним наедине: ни одна незамужняя девушка благородного происхождения не оставалась с мужчиной одна.

Ален приложил палец к губам и спрыгнул в комнату. Вид у него был усталый и осунувшийся, и на подбородке видна была многодневная щетина. Рукава его тонкой красной куртки были густо покрыты грязью, а поверх нее был надет стеганый жилет, какие обычно надевают под доспехи.

– Что ты тут делаешь? – спросила Элин несолидно пискнувшим голосом.

– Я пришел тебя повидать, – ответил Ален. – Я не мог иначе. Я только что узнал, что ты выходишь замуж за Тиарнана. Милая Элин, ты ведь этого не можешь хотеть!

Элин слезла с кровати с другой стороны и уставилась на него.

– Как ты сюда попал? – спросила она. – Отец знает, что ты здесь?

Ален покачал головой. Он сказал привратнику Эрве, простоватому старику, склонному верить всем, кто был ему знаком, что хочет повидаться с владельцем поместья. А потом он проскользнул за дом и вскарабкался по шпалере до окна комнаты Элин. Но все это звучало несолидно, и он не стал об этом упоминать.

– Элин, – проговорил он вместо ответа, – я должен был с тобой увидеться. Герцог отправил меня с поручением. Но когда я услышал, что ты собираешься выйти замуж за Тиарнана, я не смог этого вынести. Я оставил моих подчиненных и девицу, которую мне следовало сопровождать, оставил их на дороге и поехал прямо сюда. Почему мы должны позволить, чтобы нас разлучили? Ты же знаешь, как я тебя обожаю! Если ты будешь моей, то мне все равно, что со мной будет. Уезжай со мной прямо сейчас!

Он шагнул к ней, и Элин поспешно попятилась.

– Не подходи ко мне! – зашипела она на него. – Убирайся немедленно, иначе я закричу!

Он остановился, изумленно воззрившись на нее. Она невольно подумала, что он необычайно хорош собой даже в таком состоянии: светловолосый, широкоплечий и голубоглазый, гораздо красивее Тиарнана, – однако немедленно отбросила столь предательскую мысль.

– Почему ты решил, что я с тобой уеду? – гневно спросила она.

– Я тебя люблю, – ответил он, говоря от чистого сердца. – Я хочу на тебе жениться.

– И Тиарнан тоже. Почему ты решил, что я предпочту тебя ему?

Он уставился на нее – ошеломленный и недоумевающий. Его страсть владела им столь полно, что он не мог даже подумать, что она не встречает взаимности.

– Элин! – с болью воскликнул он.

– О, ты мне нравишься, Ален, – признала она, чуть смягчаясь. Она вспомнила, как год назад он ехал в церковь с ее семьей и по дороге пел одну из хвалебных песен, сочиненных герцогом Аквитанским для своей дамы, песню, не похожую на все прежние, рожденную новым чувством. Она знала, что он пел для нее. – Если бы не Тиарнан, я была бы рада выйти замуж за тебя, – созналась она. – Но он лучше тебя, и все это знают.

– Потому что он владеет землей! – воскликнул Ален шепотом, задыхаясь от презрения. – Боготворимой землей! Ты говоришь совсем как мой кузен Тьер! Какое нам дело до земли? Разве любовь не важнее?

Он так часто мысленно вел этот разговор, в котором она соглашалась с ним, что почти забыл, что никогда не осмеливался сказать такое в присутствии ее отца.

– А почему мне не стать госпожой поместья? – спросила Элин и тут же покраснела, потому что это прозвучало очень корыстолюбиво. – И все знают, какой Тиарнан храбрый, как умело владеет оружием. Он убил брата Роберта Беллемского, Жоффрея, в поединке – все об этом знают. И к тому же он богат, молод и красив и очень сильно меня любит. Как ты мог решить, что я захочу с тобой бежать?

– Он никогда не будет любить тебя так сильно, как я, – решительно заявил Ален, воспользовавшись главным доводом. – Никто не сможет любить тебя так, как я, а Тиарнан тем более. Он – холодный черный дьявол. Ему хочется только убивать. Я видел его в сражении: он безумец. Люди хорошо о нем думают только потому, что пока он убивал лишь врагов герцога. Но он льет кровь, словно хорек в курятнике. Если нет людей, которых можно было бы убить, он убивает зверей. Я встретил его, когда ехал в Ренн, – вот как я узнал, что он собирается на тебе жениться. Он охотился – пеший, в этой своей старой крестьянской куртке с капюшоном, один, даже без собаки! Как простолюдин договорился жениться на тебе и потом отправился охотиться! Не остался с тобой, не отправился сразу ко двору, чтобы сообщить всем радостное известие, а просто ушел в лес один. – Ален перевел дыхание, а потом поспешно продолжил, не заботясь о логике: – Но он часто уходит один, все это знают. На три дня в неделю, а иногда и дольше. Он говорит, будто охотится. Один, всегда один. Никому не позволено ходить с ним. Он оставляет своего коня.

Он никогда не берет ястреба. Когда я его встретил, он оставил и собаку. Как он может охотиться без собаки? Куда он на самом деле ходит, как ты думаешь? Охотиться? Или в постель к какой-нибудь женщине?

– Замолчи! – яростно завопила Элин. – Ты просто ревнуешь! Убирайся отсюда. Убирайся!

За дверью послышался шум шагов.

– Элин! – отчаянно взмолился Ален. – Пойдем со мной!

– Убирайся! – закричала Элин. Она перепрыгнула через кровать и толкнула его к окну. – Если ты не уберешься из поместья раньше, чем моему отцу станет известно, что ты здесь, то он посадит тебя в колодки. Знаю, что посадит. Убирайся!

Ален вывалился из окна и скользнул по шпалере вниз. По шпалере вились розы, так что когда он приземлился, его руки и лицо оказались разодранными в кровь. Секунду он стоял в мучительной нерешительности, глядя вверх на окно и прислушиваясь к голосам: один о чем-то спрашивал, второй презрительно отвечал. А потом он повернулся и, спотыкаясь, побежал.

Он был уже на полпути к укрепленным воротам поместья, когда понял, что оставил свою кольчугу, меч и шлем сваленными в кучу под яблоней. Он снял их с себя, чтобы карабкаться по шпалере. Он уже готов был вернуться за ними, но вспомнил о колодках и побежал к воротам. К счастью, старый привратник еще не знал о том, что его не следовало впускать, так что он смог уйти.

Ален взял коня, которого привязал у ворот, и галопом поскакал прочь от Компера. Как только деревня осталась позади, он позволил усталому животному замедлить бег и зарылся лицом в его гриву, бессильно расплакавшись.

Весь день он ехал, не видя ничего вокруг, и к темноте добрался до Монфора. Там, помимо пивной, был и постоялый двор, на котором он остановился ночевать. Проснувшись на следующий день, он не мог решить, куда ехать. Ему следовало бы вернуть свой меч и доспехи. Доспехи стоили дорого. Для того чтобы заплатить за все, что он оставил под яблоней, едва хватило бы арендной платы с небольшой деревни. Однако ему показалось очень вероятным, что если его поймают в Компере, то он окажется в колодках. Колодки, публичная порка и тому подобные унижения обычно были предназначены для крестьян, так что Алену невыносима была даже мысль о подобном. Если бы Элин сказала: «Мой отец тебя убьет», – он скорее бы туда вернулся.

Значит, ему лучше сначала поехать в Фужер, а за доспехами отправить пажа. Хотя Эрве Комперский вряд ли отдаст их без выкупа. Алену придется обратиться за деньгами к отцу Жюлю – и рассказать ему, где он был и что сделал. При мысли об этом он громко застонал.

Может быть, ему лучше сначала ехать в Ренн. Тьер о нем тревожится. Но тогда ему придется встречаться с герцогом и объяснять, почему он бросил порученное ему дело. А еще ему придется рассказывать, как Тиарнан спас девицу, вверенную его заботам. Он снова застонал.

Все идет ему во зло! И в ответ на свою преданную любовь он видит со всех сторон одни только унижения. Ему с самого начала не следовало скакать в Компер. Но Элин могла бы согласиться уехать с ним, и если бы она это сделала, все остальное не имело бы значения.

В конце концов он медленно поехал на восток, надеясь, что придумает что-нибудь по дороге в Ренн. Единственное, что ему пришло в голову – это миновать и Ренн, и Фужер и присоединиться к крестоносцам. Эта мысль ему понравилась: отвергнутый любимой, он либо достойно погибнет, избавляя Святую землю от сарацин, либо вернется героем! Но и этот план был связан с трудностями. Судя по последним новостям, христианские армии осаждали Антиохию. Чтобы туда добраться, нужно много денег, которых, как он знал, отец ему не даст. И кроме того – самая неотложная из всех его проблем вернулась к нему обратно, словно вращающееся колесо, – у него не было оружия.

Он ехал, низко опустив голову, настолько сосредоточившийся на мыслях о том, как тайком проникнуть в Компер и вернуть свое вооружение, что не услышал стука копыт, пока не замедлился. Тут он поднял голову и обнаружил, что рядом с ним едет Тиарнан.

Тиарнан уехал из Таленсака утром, испытывая беспокойство и раздражение. Отчасти это объяснялось тем, что он был голоден: он продолжал честно поститься, искупая убийство двух разбойников. В течение поста ему разрешалось только есть хлеб с солью и пить воду. Если он совершит короткое паломничество или два – например, к храму Святого Самсона в Доле и Святого Майлона в Сен-Мало – и раздаст милостыню нищим, то сможет сократить срок поста, но не отменить его. Конечно, разрешалось откладывать епитимью на неопределенный срок (искупать вину можно даже после смерти, в чистилище), но Тиарнан хотел вступить в брак в благодати Господней, искупив все свои прошлые грехи.

Епитимьи, которые накладывал отшельник Жюдикель, были по тем Временам строгими. Еще в прошлом поколении практически любой священник потребовал бы такого же искупления за подобный проступок, но теперь многие исповедники вообще не сочли бы убийство пары разбойников грехом. Однако Тиарнану и в голову не приходило искать более легкого отпущения грехов. Он разделял бытовавшее в Тален-саке мнение о том, что Жюдикель – человек большой святости, непризнанный святой, но это было только малой частью того, что определяло его верность. Перед тем как стать отшельником, Жюдикель был приходским священником Таленсака. Когда Тиарнан осиротел, именно Жюдикель следил за тем, как о нем заботятся. Он научил мальчика молиться и читать, носил его на плечах к опушке леса и показывал животных и растения, рассказывая об их названиях и нравах. Именно по его правилам все определялось, и ничье другое отпущение грехов не шло в счет. И в этом заключалась еще одна причина беспокойства Тиарнана: Жюдикель считал, что ему не следовало жениться на Элин. Отшельника тревожил этот брак с той минуты, когда о нем впервые зашла речь.

– Она не будет тебя понимать, а ты не будешь понимать ее, – сказал он. – Вы причините друг другу вред. Судя по твоим словам, ее раньше любил другой человек – человек, который может лучше ей подходить. Если она его любит, то следует ли им мешать?

Авторитет отшельника был настолько велик, что убедил ученика – на какое-то время. Но отец Элин пригласил его в Компер, и так его желания пересилили сомнения. Он сказал себе, что Жюдикель никогда не встречался с Элин и не может судить о том, что она поймет. Что до самого Тиарнана, то он ее любит – и любовь даст ему понимание. Какое-то время он утешался этими доводами, но теперь, в раздражительности, вызванной голодом, сомнения снова к нему вернулись. Он любит Элин, но любит ли она его? Он прекрасно сознавал, что Эрве предпочел его только потому, что он был владельцем поместья. А что, если Элин действительно принуждают к браку с ним, когда она предпочитает Алена де Фужера?

Отправляясь ко двору этим утром, он думал об Алене де Фужере. Ален был настоящим рыцарем – благородного происхождения и с должным воспитанием. Он был красив. Он мог петь все новые песни с юга, и петь мелодично, аккомпанируя себе на лютне. Он умел танцевать, он умел играть в шахматы. Он всегда был одет по последней моде: уж его-то никогда не увидели бы пешком и в старой зеленой куртке. Казалось, он никогда не испытывал потребности сделать что-то, что не подобало бы рыцарю: в нем не ощущалось никакой примеси крестьянства. И он явно искренне любил Элин. Чем больше Тиарнан думал о своем сопернике, тем сильнее тревожился.

Тиарнан остро ощущал собственные недостатки: свое деревенское детство, свои простые вкусы, отсутствие изощренности и лоска, аристократизма и любезности. Когда он впервые попал ко двору восьмилетним пажом, этими недостатками ему постоянно тыкали в лицо. В уроки Жюдикеля не входили застольные манеры, этикет, геральдика, охота с ястребами и соколами, танцы и еще дюжина подобных предметов, которые, как оказалось, должен знать каждый, кто хочет называться человеком благородным. Некоторые из старших пажей возложили на себя обязанность исправить этого неотесанного крестьянина-бретонца и делали это столь упорно и с такой жестокой изобретательностью, что какое-то время он молил Бога о смерти. А потом он научился драться. Он и сейчас сражался так, как научился тогда: с осатанелой яростью ребенка, потерявшего терпение. Теперь он научился по-взрослому обуздывать эту ярость, проявлять ее, только когда считал это нужным. Она была действенной, и он знал, что из-за нее люди его боятся. Это его устраивало: умение хорошо сражаться было главным достоинством рыцаря, тем, что приносило ему расположение сюзерена и уважение окружающих. Но это было жестокое умение, и рядом с таким соперником, как Ален, он мечтал об элегантности, о благородстве – обо всем том, чего ему не хватало и что могло бы понравиться Элин.

Когда Тиарнан заметил медленно ехавшего впереди Алена, то решил, что это лишь мираж. Однако подъехав ближе и убедившись, что это действительно Ален, он пришел в ярость. Это был его обычный путь из Таленсака, а вот Ален мог оказаться здесь только в том случае, если он ехал из Компера. Ален, как те старшие пажи из далекого прошлого, пытался выставить его дураком. И Ален, как те пажи, об этом пожалеет. Он догнал Алена в напряженном молчании, а потом придержал лошадь и заглянул ему в глаза.

Когда первое потрясение Алена прошло, встреча с Тиарнаном показалась ему закономерной. Колесо фортуны увлекало Алена в бездны несчастий, так что было вполне естественным, что оно возвысило его соперника так, чтобы тот мог позлорадствовать. Когда они встретились в прошлый раз, Ален был в великолепном вооружении и ехал на норовистом гнедом боевом коне, тогда как Тиарнан был одет просто и шел пешком. Теперь любовь преобразила их обоих. Ален был измучен и небрит, исцарапан шипами и лишился оружия. На нем была грязная куртка и стеганый жилет, а конь после нескольких дней утомительного пути был усталым и понурым. А вот Тиарнан был в нарядном придворном костюме. Художник мог бы написать с них миниатюру, чтобы иллюстрировать стихотворение о счастливой и несчастливой любви.

Тиарнан действительно был великолепен. После того как он получил Таленсак, он всегда отправлялся ко двору, прилагая все усилия, чтобы заткнуть рты несуществующим наследникам тех презиравших его пажей. Испачканную охотничью куртку сменил камзол великолепного алого цвета, воротник и полы которого были украшены золотым шитьем. На плечи он набросил красный плащ, отделанный горностаем. Ножны меча у него на поясе были украшены золотыми накладками. Ястреб в красивом колпачке сидел на одной руке, затянутой в белую перчатку, а прекрасный гнедой жеребец, на котором он ехал, был облачен в малиновый конский доспех. На этот раз Тиарнан выглядел так, как полагается рыцарю. Позади него ехали четверо слуг, которые вели мулов с поклажей. Лицо Тиарнана было, как всегда, непроницаемым, но в глазах проглядывало нечто злобное и опасное.

– Что вам нужно? – воинственно спросил Ален.

– Я удивлен, что вижу вас здесь, Ален де Фужер, – спокойно отозвался Тиарнан. Сражения ведутся с помощью ударов, а не слов. – Я думал, что вы будете в Ренне.

Он говорил по-бретонски, а не на французском, который выбрал при прошлой встрече из вежливости. Сам Ален говорил на бретонском, но поскольку бретонский часто использовали при дворе Хоэла, то и им он владел достаточно хорошо.

– А я не там, – отозвался Ален, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно.

– Вижу.

– Леди Мари в Ренн повез Тьер. Если вам нужно в Ренн, то поезжайте. Прошу простить, но сейчас меня не привлекает ваше общество.