Текст книги "Убийца во мне"

4

После смерти отца я подумывал продать дом. У меня имелось несколько выгодных предложений – дом был отличным, стоял на границе делового района. Но почему-то я так и не смог расстаться с ним. Налог на недвижимость буквально душил меня, места было раз в десять больше, чем мне требовалось, но я не мог заставить себя продать его. Что-то подсказывало мне, что надо повременить, выждать.

Я подкатил к гаражу, въехал внутрь и выключил фары. Прежде гараж был конюшней. Между прочим, он и до сих пор ею оставался. Я сидел с открытой дверцей и вспоминал прошедшие годы, вдыхая отдающий плесенью запах овса, сена и соломы. Вот в этих двух передних стойлах мы с Майком держали наших пони, а в заднем стойле мы устроили пещеру разбойников. На стропилах висели качели и веревочная лестница. Из кормушки мы сделали бассейн. А наверху, на сеновале, где сейчас носятся крысы, Майк застал меня с той маленькой де...

Вдруг громко запищала крыса.

Я вылез из машины и прошел на задний двор. Интересно, может, я именно для этого и остался здесь, чтобы наказать самого себя.

Я вошел в дом через черный ход и направился к парадной двери, зажигая по пути свет, – я имею в виду, на первом этаже. Затем я вернулся в кухню, сварил себе кофе и отнес кофейник в кабинет отца. Я сел в большое кожаное кресло. Я пил кофе и курил, и напряжение постепенно отпускало меня.

Мне всегда становилось лучше, когда я оказывался здесь, еще с тех времен, когда я под стол пешком ходил. Я чувствовал себя так, будто выбрался из мрака на солнечный свет, из урагана – в тишину и покой. Будто я потерялся и снова нашелся.

Я встал и прошел вдоль книжных шкафов, забитых трудами по психиатрии, толстенными фолиантами по патологии в области психиатрии... Крафт-Эбинг, Юнг, Фрейд, Блелье, Адольф Мейер, Кречмер, Крепелин... Все ответы здесь, на виду, стоит только открыть книгу и поискать. И никого это не приводит в ужас и не пугает. Я выбрался из своего укрытия – а я всегда должен был прятаться – и начал дышать полной грудью.

Я взял увесистую подшивку немецких периодических журналов и почитал их. Потом поставил ее на место и взял такую же подшивку на французском. Затем я прочел одну статью на испанском, а другую – на итальянском. Я не умел разговаривать на этих языках, но понимал их. Я освоил их с помощью отца точно так же, как освоил некоторые разделы высшей математики, физическую химию и еще с десяток других предметов.

Отец хотел, чтобы я стал врачом, но боялся отпускать меня в школу и поэтому делал все возможное, чтобы я получил образование дома. Зная, что творится у меня в голове, он приходил в бешенство, когда видел, что я веду себя как некультурная деревенщина, и страшно злился, когда слышал от меня просторечные выражения. Однако со временем, поняв, насколько тяжела моя болезнь, он стал поощрять подобное поведение. Именно таким я и собирался стать: мне придется жить среди деревенщины и общаться с невежами. У меня будет невысокая, но спокойная должность – вряд ли мне удастся найти что-нибудь лучше, – следовательно, я должен вести себя соответственно. Если отец и мог найти работу, которая давала бы значительно больше, чем имел он, то моим потолком была должность помощника шерифа.

Я остановился у отцовского стола и просто так, от нечего делать, решил несколько математических задачек. Потом повернулся к зеркальной двери в лабораторию и взглянул на свое отражение.

Я все еще был в шляпе – она чуть съехала на затылок, – розоватой рубашке и черном галстуке-бабочке. Форменные брюки из синей саржи были подвернуты так, чтобы закрывать верх высоких ботинок. Худощав и жилист, линия рта говорит о том, что я готов в любую минуту ответить какой-нибудь колкостью. Типичный страж покоя граждан с Запада – вот кто я такой. Возможно, на вид более дружелюбный, чем среднестатистический представитель правоохранительных органов. И вероятно, аккуратнее подстриженный. А так абсолютно типичный.

Именно такой я и есть, и я не смог бы измениться. Даже из соображений безопасности все равно не смог бы. Я так долго притворялся, что теперь в этом нет надобности.

– Лу...

Я вздрогнул от неожиданности и резко повернулся.

– Эми! – выдохнул я. – Какого черта – тебя здесь не должно быть! Где...

– Наверху, ждала тебя. Не злись, Лу. Я выскользнула, когда родители легли спать. Ты же знаешь их.

– Не исключено, что кто-то...

– Никто. Я пробралась по подъездной дорожке. Ты не рад?

Я был не рад, хотя должен был бы радоваться. С ее формами ей было далеко до Джойс, но она была лучшим, что можно найти в Сентрал-сити. Если не считать те моменты, когда она вздергивала подбородок и прищуривалась, изображая, что сердится, она была чертовски симпатичной девчонкой.

– Ну, – промямлил я, – ну, конечно же, я рад. Пошли наверх?

Я поднялся вслед за ней в мою спальню. Она скинула туфли, бросила плащ и остальную одежду на стул и упала навзничь на кровать.

– Ну и дела! – проговорила она через минуту и начала выдвигать вперед подбородок. – Какой энтузиазм!

– О, – сказал я и потряс головой, – прости, Эми. Голова забита другим.

– Г-голова забита другим! – Ее голос дрогнул. – Я тут разделась для него, отбросила в сторону приличия и одежду, а он стоит тут с этим «другим» в голове!

– Послушай, милая, я просто не ждал тебя и...

– А с чего бы тебе ждать меня? Ведь ты все время избегаешь меня и находишь какие-то предлоги, чтобы не встречаться со мной. Если бы у меня оставалась хоть капля гордости, я бы...

Она уткнулась лицом в подушку и зарыдала, предоставив мне любоваться первоклассным видом того, что, возможно, являлось второй по красоте попкой Западного Техаса. Я был абсолютно уверен в том, что она притворяется, – благодаря Джойс мне известно множество признаков, по которым можно определить настрой женщины. Однако я не решился отшлепать ее, хотя она того заслуживала. Вместо этого я быстро разделся, лег в кровать рядом с ней и повернул ее лицом к себе.

– Ладно, кончай, детка, – сказал я. – Видишь ли, я был страшно занят.

– А я этого не знала! Я вообще ничего о тебе не знаю! Ты просто не хочешь быть со мной, вот и все!

– Ты несешь полную чушь, лапочка. Почему это я не хочу быть с тобой?

– П-потому О Лу, дорогой, мне было так плохо...

– Эми, ты ведешь себя глупо, – сказал я.

Она продолжала плакать, причитая, как ей было плохо, а я продолжал прижимать ее к себе, слушая – когда находишься в обществе Эми, всегда приходится много чего слушать, – и вспоминая, с чего все началось.

Честно говоря, все началось ни с чего. Мы просто плыли вместе, как две соломинки в луже. Наши семьи росли вместе, и мы росли вместе в одном квартале. Вместе ходили в школу, а когда появлялись на вечеринках, в нас всегда видели влюбленную пару. Так что мне ничего не надо было делать. Все получилось само собой.

Подозреваю, половина города, в том числе и ее родители, знали, что мы спим вместе. Но никто ничего не говорил и не думал ничего плохого. Ведь мы в конце концов собираемся пожениться... даже несмотря на то, что мы не торопимся.

– Лу, – она пихнула меня локтем, – ты меня не слушаешь!

– Что ты, слушаю, детка.

– Тогда ответь мне.

– Не сейчас, – отказался я. – Сейчас у меня голова занята другим.

– Но... О дорогой....

Я рассчитывал на то, что за своими страданиями она забудет вопрос, на который я должен был ответить. Но не вышло. Как только она закончила ныть и причитать и я протянул ей сигарету, взяв одну и для себя, она снова посмотрела на меня.

– Ну, Лу?

– Просто не знаю, что сказать, – ответил я, причем ответил истинную правду.

– Так ты хочешь жениться на мне, а?

– Же... да, конечно, – промямлил я.

– Думаю, мы и так ждали слишком долго. Я могу пойти преподавать в школу. Мы станем значительно состоятельнее, чем большинство пар.

– Но... но это все, на что мы способны, Эми. Так мы никуда не придем!

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, я не хочу всю жизнь быть помощником шерифа. Я хочу.. гм... стать кем-то.

– Например?

– О, не знаю. Нет смысла говорить об этом.

– Наверное, врачом? Вот было бы забавно. У тебя этим голова забита?

– Я понимаю, это безумие, Эми, но...

Она засмеялась. Она мотала головой по подушке и смеялась.

– О, Лу, впервые слышу такое! Тебе двадцать девять, т-ты говоришь абсолютно безграмотно, и при этом – ой, ха-ха-ха...

Она хохотала до тех пор, пока не начала задыхаться. Моя сигарета дотлела до того места, где я сжимал ее пальцами, и я понял это только тогда, когда почувствовал запах горелого мяса.

– П-прости, дорогой. Я не хотела обидеть тебя, но... Ведь ты дразнил меня? Ты разыграл свою маленькую Эми?

– Ты же знаешь меня, – ответил я. – Лу любит пошутить.

Ее веселость прошла, как только она услышала мой тон. Отвернувшись от меня, она перекатилась на спину и сжала пальцами одеяло. Я встал, нашел сигару и сел на кровать.

– Ты не хочешь жениться на мне, да, Лу?

– Сомневаюсь, что сейчас подходящее время для этого.

– Ты совсем не хочешь жениться на мне.

– Я этого не говорил.

Она молчала несколько минут, однако выражение ее лица было красноречивее слов. Я увидел, что она прищурилась, на ее губах появилась презрительная усмешка, и понял, о чем она думает. Я даже знал, какими словами она скажет мне все это.

– Боюсь, Лу, ты все же должен жениться на мне. Должен, соображаешь?

– Нет, – сказал я. – Не должен. Ты не беременна, Эми. Ты никогда не спала с другим мужчиной, а от меня ты не залетала.

– Считаешь, что я вру?

– Уж такое впечатление создается, – ответил я. – Ты не смогла бы забеременеть от меня, даже если бы мы этого хотели. Я стерильный.

– Ты?!

–Стерильный – это то же, что и бесплодный. Мне сделали вазектомию.

– Тогда почему мы всегда так... почему ты обычно?..

Я пожал плечами.

– Просто не хотелось ничего объяснять. Вернемся к теме. Как бы то ни было, ты не беременна.

– Я не понимаю, – проговорила она, хмурясь. Ее совсем не волновало то, что я поймал ее на вранье. – Это сделал твой отец? Зачем, Лу?

– У меня было сильное переутомление, я был нервным, и он решил...

– Да ничего подобного! Никогда у тебя этого не было!

– Ну а он решил, что есть.

– Он решил! Онсовершил жуткую вещь – сделал тебя таким, что у нас никогда не будет детей, – просто потому, что что-то решил! Ужас! Меня тошнит!.. Когда это случилось, Лу?

– Какая разница? – сказал я. – Да я-то и не помню. Давно.

Я сожалел о том, что не промолчал, когда разуверял ее в том, что она беременна. А давать задний ход нельзя. Она поймет, что я врал, и станет еще более подозрительной.

Я улыбнулся ей и погладил ее по животу. Потом сжал грудь, а затем медленно повел руку вверх, пока она не остановилась у ее горла.

– В чем дело? – спросил я. – Почему на нашем маленьком личике появились хмурые складочки?

Она ничего не сказала. И не улыбнулась в ответ. Она лежала и смотрела на меня, взглядом давая мне понять, что я собой представляю. В одном задача стала для нее более сложной, а в другом – менее. Ответ готов был вырваться наружу и в то же время не сформировался – пока. Потому что на его пути стоял я.

Ответ никак не вязался со сложившимся у нее образом мягкого, дружелюбного, покладистого Лу Форда.

– Думаю, – наконец проговорила она, – мне лучше пойти домой.

– Возможно, так будет лучше, – согласился я. – Скоро рассвет.

– Завтра увидимся? Я имею в виду, сегодня.

– Знаешь, суббота для меня очень трудный день, – ответил я. – Давай в воскресенье вместе сходим в церковь или пообедаем...

– Но ты работаешь в воскресенье ночью.

– Верно, детка. Я пообещал помочь одному парню и даже не знаю, как от этого отказаться.

– Ясно. А тебе никогда не приходило в голову подумать обо мне, когда ты строишь свои планы? Конечно же, нет! Я для тебя ничего не значу.

– Наверняка в воскресенье я быстро освобожусь, – сказал я. – Не позже одиннадцати. Почему бы тебе не прийти сюда и не подождать меня, как сегодня? Я был бы счастлив до смерти.

Ее глаза блеснули, однако она не разразилась новой лекцией, как должна была бы. Она жестом показала мне, чтобы я пропустил ее, поднялась и начала одеваться.

– Я чертовски сожалею, детка, – сказал я.

– Сожалеешь? – Она через голову натянула платье, разгладила его на бедрах и застегнула воротник. Встав сначала на одну ногу, потом на другую, она надела туфли-лодочки. Я поднялся, помог ей надеть плащ и расправил его на плечах.

Оставаясь в кольце моих рук, она повернулась лицом ко мне.

– Ладно, Лу, – сухо проговорила она. – Сегодня мы эту тему обсуждать не будем. Но в воскресенье у нас состоится долгий разговор. Ты объяснишь мне, почему ты так вел себя в последние месяцы. И никакой лжи или уверток. Понял?

– Мэм, мисс Стентон, – сказал я. – Да, мэм.

– Отлично, – кивнула она, – значит, решено. А теперь советую тебе либо одеться, либо забраться в постель, иначе ты простудишься.

5

В тот день, в воскресенье, дел у меня оказалось по горло. Так как выплатили зарплату – была середина месяца, – в городе было много пьяных, а пьяные – значит, драки. Все мы, помощники шерифа, два констебля и шериф Мейплз, выбивались из сил, пытаясь держать ситуацию под контролем.

У меня редко возникают проблемы с пьяными.

Отец учил меня, что они до чертиков обидчивы и еще более нервны, и, если не злить и не пугать их, они становятся самыми покладистыми людьми в мире. Нельзя орать на пьяного, говорил он, потому что бедняга уже сам наорался до хрипоты. Нельзя вынимать при нем пистолет или бить его, так как он подумает, что его жизнь в опасности, и будет действовать соответственно.

Поэтому я просто ходил по городу, доброжелательный и дружелюбный, и, когда мог, отводил пьяных домой, а не в тюрьму. И они, и я оставались целы и невредимы. Однако на все это требовалось время. С полудня, когда я вышел на дежурство, до одиннадцати я не присел ни на минуту и не смог выпить даже чашку кофе. Около полуночи, когда я уже почти закончил смену, шериф Мейплз поручил мне одно из тех особых заданий, которые обычно приберегал для меня.

Один мексиканец, рабочий с «трубы», накурился марихуаны и до смерти забил другого мексиканца. Мужики повязали его и приволокли в участок, тем самым приведя его буквально в неистовство, и теперь, обкуренный и злой, он превратился в настоящего дикаря. Им удалось запереть его в одной из «тихих» камер, но, судя по тому, как тот буйствовал, он намеревался выбраться или погибнуть при попытке выбраться.

– Я не смогу обращаться с этим сумасшедшим мексиканцем так, как нам следует, – мрачно проговорил шериф Боб. – Тем более в деле об убийстве. Если я не ошибаюсь, мы уже дали тому крючкотвору-адвокату достаточно поводов, чтобы обвинить нас в применении допроса третьей степени.

– Посмотрю, что можно сделать, – сказал я.

Я прошел в камеру и пробыл там три часа, причем все это время трудился не покладая рук. Мексиканец набросился на меня прежде, чем я успел закрыть дверь. Я заломил руки ему за спину и держал, пока он бился и вырывался. Потом я отпустил его, и он снова бросился на меня. Я снова заломил ему руки и снова отпустил. Так все и продолжалось до бесконечности.

Я ни разу не ударил его ни рукой, ни ногой. Я следил за тем, чтобы в схватке он не причинил себе вреда. Я просто выматывал его, капля за каплей, и, когда он немного утих и обрел способность слушать, я заговорил. Практически все в нашем округе знают мексиканцев, но я знаю их лучше большинства. Я говорил и говорил, чувствуя, что парень успокаивается, и одновременно удивляясь самому себе.

Этот мексиканец был беззащитен в той степени, в какой может быть беззащитен человек. Он был одурманен «травкой» и доведен до безумия. Его уже и так хорошо избили, поэтому несколько лишних кровоподтеков никто не заметил бы. С тем бродягой я рисковал гораздо больше. Бродяга мог создать мне проблемы. А этот мексиканец да наедине со мной в камере – не мог.

И все же я пальцем его не тронул. Я никогда не бил заключенных – тех, кого можно бить безнаказанно. У меня не было ни малейшего желания. Эта особенность принесла мне особую славу, и я, возможно, не хотел порочить свою репутацию. Или, вероятно, я подсознательно считал, что нахожусь по ту же сторону барьера, что и заключенные. Как бы то ни было, я не причинил ему вреда. Не хотел, и очень скоро у меня отпадет стремление вообще кому-либо причинять вред. Я избавлюсь от него, и с этим будет покончено навсегда.

Через три часа, как я сказал, у мексиканца появилось желание вести себя хорошо. Я вернул ему одежду, принес одеяло, позволил выкурить сигарету и уложил. Когда я собирался выходить, шериф Мейплз заглянул в камеру и удивленно покачал головой.

– Не представляю, Лу, как тебе это удалось, – изумился он. – Черт побери, откуда у тебя берется терпение?

– Просто нужно все время улыбаться, – ответил я. – Вот и весь секрет.

– Да? Как же, рассказывай, – усмехнулся шериф.

– Но это так, – настаивал я. – Тот, кто улыбается, всегда выигрывает.

Он подозрительно посмотрел на меня, и я расхохотался и хлопнул его по спине.

– Шучу, Боб, – сказал я.

Какого черта? Ведь нельзя за одну ночь изменить привычки. И какой вред от маленькой шутки?

Шериф пожелал мне приятного воскресенья, и я поехал домой. Я сделал себе огромную яичницу с ветчиной и жареной картошкой и отнес тарелку в кабинет отца. Ел я за его столом, впервые за долгое время чувствуя себя таким умиротворенным.

Я принял одно решение. Что бы ни случилось, на Эми Стентон я не женюсь. Я и так старался держаться от нее подальше исключительно ради ее же блага, поэтому не считал себя вправе жениться на ней. А даже если бы и считал, все равно не сделал бы этого. Если все же мне придется жениться, то уж не на этой властолюбивой вертихвостке с острым, как колючая проволока, языком и такими же тонкими, как проволока, извилинами.

Я отнес посуду в кухню, вымыл ее, а потом принял ванну. После ванны я лег спать и спал как убитый до десяти утра. Завтракая, я услышал, как на подъездной дорожке захрустел гравий, и, выглянув в окно, увидел «кадиллак» Честера Конвея.

Он вошел в дом, не постучав, – люди привыкли не стучаться еще в те времена, когда практиковал отец, – и сразу направился в кухню.

– Сиди, малыш, сиди, – сказал он, хотя я и не собирался вставать. – Продолжай завтракать.

– Спасибо, – проговорил я.

Он сел и, вытянув шею, принялся разглядывать еду на моей тарелке.

– Кофе свежий? Я бы не отказался от чашки. Встань и налей мне, ладно?

– Да, сэр, – просиял я. – Сию минуту, мистер Конвей, сэр.

Моя нарочитая любезность, естественно, не раздражала его – он считал, что имеет на это право. Он с хлюпаньем сделал один глоток, потом второй. Третьим глотком он опорожнил чашку. Он сказал, что больше кофе не будет, хотя я и не предлагал ему, и прикурил сигару. Он бросил спичку на пол, выдохнул дым и стряхнул пепел в чашку.

В большинстве своем жители Западного Техаса очень властны, но они не идут напролом, если обнаруживают, что человек умеет защищаться. Они быстро учатся уважать его права. Честер Конвей являлся исключением. Он был большой «шишкой» в городе еще до нефтяного бума. Ему всегда удавалось строить отношения с людьми на своих условиях. Он так долго жил без оппозиции, что не сразу распознал ее, когда она появилась. Думаю, он бы и головы не повернул, если бы я проклял его в церкви. Его слух иногда вытворял странные вещи.

Мне нетрудно было поверить в то, что он подстроил гибель Майка. Тот факт, что именно он сделал это, сразу расставил бы все на свои места.

– Ну, – сказал он, тряся пепел над столом, – все подготовил к сегодняшнему вечеру, а? Нет вероятности, что что-то сорвется? Ты раскрутишь это дело так, что оно будет крутиться в нужную сторону?

– Я ничего не собираюсь делать, – ответил я. – Я сделал все, что собирался.

– Не думай, Лу, что мы оставим все как есть. Помнишь, я сказал тебе, что эта идея мне не нравится? Она и сейчас мне не нравится. Этот проклятый безумец Элмер снова виделся с ней. Ты, малыш, сам заберешь деньги. Все готово, десять тысяч мелкими купюрами, и...

– Нет, – сказал я.

– ...я с ней в расчете. Потом устрой ей хорошую трепку и выпроводи за пределы округа.

– Мистер Конвей, – проговорил я.

– Именно так и надо сделать, – хохотнул он, при этом его бледные толстые щеки задрожали. – Заплати ей, взгрей хорошенько и прогони прочь... Ты что-то сказал?

Я повторил все еще раз, медленно произнося каждое слово. Мисс Лейкленд попросила у шерифа разрешения еще раз увидеться с Элмером прежде, чем она уедет. Она настаивает на том, чтобы именно он принес деньги, и не хочет никаких свидетелей. Таковы ее условия, и, если Конвей хочет, чтобы она тихо покинула округ, ему придется уступить. Конечно, мы могли бы прижать ее, но если мы это сделаем, она заговорит и расскажет не очень приятные вещи.

Конвей раздраженно кивнул.

– Это-то я понимаю. Мне не нужна грязная слава. Но я не понимаю...

– Я объясню вам то, что вы не понимаете, мистер Конвей, – сказал я. – Вы не понимаете, что в своей наглости перешли все границы.

– Э? – У него отвисла челюсть. – Ч-что?

– Простите, – сказал я. – Остановитесь и задумайтесь. Как это будет выглядеть, если станет известно, что представитель органов правопорядка передал шантажисту требуемые деньги – это в том случае, если она захочет взять их у меня? Как, по-вашему, я буду себя чувствовать, если ввяжусь в эту грязную аферу? Элмер вляпался в это дело и пришел ко мне...

– Единственный правильный шаг в его жизни.

– ...а я пришел к вам. И вы попросили меня выяснить, как с наименьшим шумом выдворить ее из города. Я все сделал. И на этом закончим. Больше я ничего не буду делать. Я вообще не понимаю, как вы можете просить меня о чем-то еще.

– Ну, э-э, – он прокашлялся, – может, и так, малыш. Допускаю, что ты прав. Но ты позаботишься о том, чтобы она уехала из города, как только получит деньги?

– Позабочусь, – пообещал я. – Если она не уедет в течение часа, я сам выпровожу ее.

Конвей встал, нервно огляделся. Я проводил его до двери, чтобы поскорее отделаться. Я уже не мог выносить его. Сдерживало меня одно: я знал, что он сделал с Майком.

Я держал руки в карманах и притворился, будто не вижу, что он протягивает мне руку. Он открыл дверь и, заколебавшись, повернулся ко мне.

– Никуда не уходи, – сказал он. – Я пришлю Элмера, как только найду его. Хочу, чтобы ты устроил ему хорошую нахлобучку, проследи, чтобы он все понял. Заставь его уяснить, что есть что, ясно?

– Да, сэр, – ответил я. – Я польщен тем, что вы позволили мне поговорить с ним.

– Все в порядке. Никаких проблем, – сказал он, и дверь сама захлопнулась за ним.

* * *

Элмер объявился через пару часов.

Он был таким же крупным и расплывшимся, как его отец, и старался держаться так же властно, однако для этого у него была кишка тонка. Мужики несколько раз избили его, и это пошло ему на пользу. Его дряблое лицо блестело от пота, изо рта воняло, как из винной бочки.

– Ты уже с утра принял, да? – сказал я.

– Ну и что?

– Ничего, – ответил я. – Я пытаюсь сделать тебе одолжение. Если ты напортачишь, это твои проблемы.

Он что-то проворчал и положил ногу на ногу.

– Не знаю, Лу, – нахмурившись, проговорил он. – Ничего не знаю. А что, если старик никогда не утихомирится? Что нам с Джойс делать, когда десять тысяч закончатся?

– Послушай, Элмер, – сказал я, – кажется, произошло недоразумение. Как я понял, ты уверен, что со временем твой отец изменит свое мнение. Если нет, возможно, будет лучше, если я скажу мисс Лейкленд...

– Нет, Лу! Не надо!.. Черт, он остынет. Он всегда ругается на меня за то, что я делаю, а потом отходит. Но...

– А почему бы тебе не поступить следующим образом? – предложил я. – Приложи все силы, чтобы десять тысяч не закончились. Купи какой-нибудь бизнес – вы с Джойс могли бы вместе управлять им. А когда дела пойдут на лад, свяжись с отцом. Он увидит, что ты делаешь успехи, и тебе больше не придется улаживать проблемы.

Элмер просиял, но только чуть-чуть. Он никогда не считал работу хорошим решением какой-то проблемы.

– Не позволяй мне уговаривать тебя, – продолжал я. – Думаю, о мисс Лейкленд сложилось крайне неправильное мнение – она убедила меня в этом, а меня не так-то просто убедить. Я поставил себя под удар ради того, чтобы помочь тебе и ей начать новую жизнь, и если ты не хочешь...

– А зачем тебе это, Лу? Зачем ты так стараешься ради нее и меня?

– Возможно, из-за денег, – ответил я и улыбнулся. – Я зарабатываю не много. Возможно, я просчитал, что ты сделаешь что-нибудь для меня в плане денег.

Его физиономия стала на тон пунцовее.

– Ну... я мог бы выделить тебе кое-что из десяти тысяч.

– О, я бы не взял ни цента из этих денег! – «Ты чертовски прав: не взял бы». -Я предположил, что у человека, вроде тебя, всегда есть небольшой запасец. На что ты покупаешь сигареты, бензин, виски? Или все это покупает для тебя отец?

– Черта с два! – Он резко выпрямился и вытащил из кармана скатанные в трубочку купюры. – У меня куча денег.

Он отсчитал несколько купюр – кажется, это были двадцатки, – и посмотрел на меня. Я пренебрежительно усмехнулся. Я ясно давал ему понять, что ожидал от него именно такого поведения и считаю его скрягой.

– Ладно, – сказал он, скатал купюры в трубочку и бросил ее мне. – Увидимся завтра, – добавил он и встал.

– В десять, – кивнул я.

В трубочке оказалось двадцать пять двадцаток. Пятьсот долларов. Теперь, когда деньги были у меня в руках, я им радовался – лишние деньги никогда не помешают. Однако я не планировал доить Элмера. Я сделал это только для того, чтобы заткнуть его и остановить вопросы насчет моих мотивов.

У меня не было желания готовить, поэтому я пообедал в городе. Вернувшись домой, я послушал радио, прочитал воскресные газеты и пошел спать.

Да, возможно, я слишком спокойно воспринимаю ситуацию, но я так часто проигрывал в уме эту аферу, что уже давно свыкся с нею.

«Джойс и Элмер умрут. Джойс сама просила об этом. И Конвеи просили об этом. Я не более хладнокровен, чем та дамочка, которая была готова отправить меня в ад, лишь бы все шло так, как ей нужно. Яне более хладнокровен, чем тот парень, который столкнул Майка с высоты восьмиэтажного дома».

Естественно, его столкнул не Элмер, вероятно, тот вообще ничего не знает об этом. Но через него я должен добраться до старшего Конвея. Это единственный путь, причем такой, какой и должен быть. Я сделаю с ним то, что он сделал с моим отцом.

...Когда я проснулся, еще не было восьми – восьми вечера. Я ждал именно такой безлунной ночи. Я быстро выпил чашку кофе, вывел машину на улицу и поехал к Деррик-Род.