Текст книги "Долина лошадей"

Он защищал ее, любил как собственную дочь, тем более что своих детей у него не было. За эти три года она успела привыкнуть к тому, что Изы уже нет в живых. Эйла по-прежнему печалилась о ней, но сердце согревала мысль о том, что у нее есть Дарк. О Кребе она никогда не вспоминала. И тут боль, которую она таила внутри с тех самых пор, как он погиб во время землетрясения, вырвалась наружу. Эйла зарыдала, повторяя его имя:

– Креб… О Креб… Зачем только ты вернулся в пещеру? Как ты мог умереть?

Она рыдала, прижав к лицу мешочек, сделанный из непромокаемой шкурки выдры. Откуда-то из глубины ее тела вырвался жалобный вой. Она раскачивалась из стороны в сторону и тоненько выла, изливая боль, тоску, отчаяние. Рядом с ней не было ни единого сородича, который мог бы разделить ее страдания. Она скорбела и печалилась одна, и от этого ей становилось еще более одиноко.

Вскоре ее причитания стали стихать. Она чувствовала себя совершенно обессиленной, однако ужасная боль заметно ослабла. Тяжело вздохнув, Эйла направилась к реке и омыла лицо холодной водой. После этого она вернулась к корзине и положила в нее мешочек с талисманом. Проверять его содержимое Эйла не собиралась – она прекрасно знала, что находится внутри.

Она взяла было в руку палку-копалку, но тут же отбросила ее в сторону. Печаль сменилась гневом. Бруд не сумеет погубить ее!

Эйла вновь глубоко вздохнула и заставила себя вернуться к укладке корзины. Она положила в нее орудия для добывания огня и рог зубра, после чего достала из складки накидки несколько кремневых орудий. Из другой складки она выудила круглый голыш, подбросила его в воздух и ловко поймала той же рукой. С помощью пращи можно было метнуть любой камень нужного размера, но самые точные броски выходили в тех случаях, когда снаряд был гладким и круглым. Именно по этой причине она и таскала с собой такие камни.

Наконец она потянулась к своей праще, полоске оленьей кожи с выпуклой центральной частью, куда вкладывался камень, и сужающимися к краям концами, перекрученными от частого пользования пращой. С этим орудием она не рассталась бы ни за что на свете. Эйла развязала длинный кожаный ремешок, подпоясывающий ее тонкую мягкую накидку, сделанную из шкуры серны, где в укромных местах тоже хранилось немало нужных вещей. Накидка соскользнула с ее плеч и упала наземь. Теперь на Эйле не было ничего, лишь мешочек с амулетом висел на шнурке, надетом на ее шею. Она сняла и его и тут же боязливо поежилась – без амулета она чувствовала себя совершенно беззащитной. Амулет, лежавший в мешочке, придавал ей сил и наполнял душу уверенностью и покоем.

Этим и ограничивалось ее имущество. Этих предметов было достаточно для того, чтобы она могла выжить. Разумеется, нужно было обладать знанием, навыками, опытом, сообразительностью, решимостью и смелостью.

Она бросила амулет, пращу и орудия в мягкую накидку и, свернув ее, положила в корзину, после чего накрыла медвежьей шкурой и обвязала длинным ремнем. Затем она обернула этот узел шкурой зубра и привязала его плетью ломоноса к коряге, поместив корзину возле развилины.

Какое-то время она смотрела на реку, на дальний ее берег, думая о своем тотеме, затем засыпала костер песком и столкнула бревно со своими драгоценными пожитками в воду, оставив поваленное дерево выше по течению. Эйла заняла место возле раздвоенного конца коряги, держась руками за обрубки ветвей, и с силой оттолкнула ее от берега.

Ледяная талая вода обожгла ее нагое тело так, что дыхание стало заходиться от холода. Эйла немо разевала рот, пытаясь вдохнуть воздух полной грудью, но ей это никак не удавалось. Мощное течение повлекло корягу к морю, бросая ее меж бурунов. Бревно не переворачивалось только потому, что имело широкую развилину. Эйла изо всех сил работала ногами, пытаясь совладать с бурным течением.

Она продвигалась вперед до обидного медленно. Эйла то и дело поднимала голову и с надеждой устремляла свой взор к дальнему берегу, однако тот каждый раз оказывался куда дальше, чем она полагала. Она плыла вниз по течению. К тому времени, когда река пронесла ее мимо того места, в котором Эйла надеялась завершить свою переправу, она уже совершенно выбилась из сил, начинало сказываться и переохлаждение. Ее била крупная дрожь. Мышцы страшно ныли. Эйле казалось, что к ее ногам привязаны тяжеленные камни, однако она упрямо продолжала двигаться.

В конце концов она сдалась, решив отдаться необоримой мощи ледяного потока. Река тут же подчинила ее своей власти – теперь уже не Эйла направляла корягу, а коряга влекла за собой Эйлу.

Ниже по течению река делала неожиданный изгиб, она резко уходила на запад, обходя каменистую косу. Когда Эйла оставила свои попытки пересечь водяной поток, она уже преодолела три четверти пути. Увидев каменистый берег, она собрала остаток сил и вновь заработала ногами. Тело отказывалось повиноваться. Эйла зажмурилась и плотно сжала зубы, решив бороться до последнего. Внезапно она услышала громкий скрежет – бревно село на камни и уже в следующее мгновение остановилось.

Эйла не могла даже двинуться. Она продолжала лежать в воде, крепко держась за обрубки веток. Внезапно набежавшая волна смыла корягу с острых камней, отчего сердце молодой женщины наполнилось ужасом. Она заставила себя подняться на колени и, вытолкнув бревно на мелководье, вновь рухнула в воду.

Отдых ее был недолгим. Дрожа от холода, она выбралась на каменную косу, ослабила узлы плети и перетащила корзину на берег. Она попробовала было развязать ремень, однако руки ее свело так, что об этом не приходилось даже и мечтать.

Ей помогло провидение. Ремень, на котором оказалось слабое место, с треском лопнул, и Эйла смогла достать из своей корзины медвежью шкуру. Она отставила корзину в сторону, завернулась в сухую шкуру и мгновенно уснула.

Едва придя в себя после опасной и трудной переправы, Эйла направилась на север, чуть отклоняясь к западу. Дни становились все жарче и жарче. Она продолжала бродить по степям, надеясь найти следы людей. Цветы, украшавшие степь чудесным ярким ковром, успели завянуть, травы доходили Эйле до пояса.

Она добавила к своему питанию клевер и люцерну, а вскоре, к несказанному своему удовольствию, обнаружила богатые крахмалом, немного сладковатые земляные орехи, а также молочные стручки вики с овальными зелеными горошинами. Эйла легко отличала вику от ее ядовитых сородичей и поэтому спокойно поедала ее стручки и корни. Лилейник уже отцвел, но корни все еще оставались мягкими и нежными. На кустах смородины стали появляться первые темные ягодки. Не было недостатка и в листьях амаранта, горчицы и крапивы.

Эйла часто прибегала и к помощи своей пращи. Ее добычей могли стать степные пищухи, суслики, гигантские тушканчики, зайцы, которые из молочно-белых стали серо-бурыми, а порой и огромные всеядные, охотящиеся на грызунов хомяки, обитавшие только на равнинах. Летавшие над самой землей перепела и куропатки были излюбленным кушаньем Эйлы. Каждый раз, когда она ела откормленную куропатку, она вспоминала о том, что мясо этой птицы нравилось и Кребу…

Впрочем, все это были мелкие твари, радовавшиеся летнему раздолью. Здесь жило множество куда более крупных животных. Эйла видела стада оленей – и северных, благородных, и гигантских, поражавших размерами своих рогов; табуны приземистых степных лошадей, ослов и онагров, являвших собой нечто среднее между первыми и вторыми; время от времени ей встречались огромные зубры или семьи изящных сайгаков. Однажды она наткнулась на стадо бурого рогатого скота; быки достигали в холке шести футов, весенние телята жались к коровам. Глядя на них, Эйла вспомнила вкус молочного теленка. Но разве она могла охотиться с пращой на зубров? Она видела огромных мохнатых мамонтов, овцебыков, выстроившихся плотным кольцом и оборонявших свою молодь от прожорливых волков, а также подозрительных и злобных носорогов, которых старалась обходить стороной. Мохнатый носорог был тотемом Бруда и подходил ему как нельзя лучше.

Молодая женщина шла все дальше и дальше на север и вскоре заметила, что местность стала постепенно меняться. Степи стали заметно суше и пустыннее. Она достигла слабо выраженной северной границы влажных, покрывающихся зимой обильным снежным покровом континентальных степей. За ними начинались безводные лессовые степи, которые тянулись до дышащих холодом отвесных стен огромного северного ледника, границы которого в ледниковый период проходили именно здесь.

Мощный ледяной покров скрывал под собой значительную часть Северного полушария. Почти четверть поверхности суши находилась под многотонной толщей сплошного льда. Большое количество воды обратилось в лед, уровень воды в океанах существенно понизился, из-за чего изменилась и форма берегов, и ландшафт земель. Серьезные климатические изменения охватили всю землю – дожди буквально заливали экваториальные зоны, площадь пустынных земель резко сократилась, – однако самые серьезные перемены наблюдались, естественно, в тех районах, которые граничили с ледником.

Обширный ледяной щит охлаждал находившиеся над ним воздушные массы, вследствие чего происходила конденсация влаги, выпадавшей на землю в виде снега. Ближе к центру ледяной зоны наблюдалось стабильно высокое давление, поэтому там царили холод и крайняя сухость, снегопады же тяготели к границам. Огромный ледник разрастался именно по краям, отчего толщина ледяного слоя стала превышать милю.

Поскольку бо́льшая часть снега выпадала именно над ледником, земли к югу от него были засушливыми и скованными мерзлотой. Высокое давление над центральной частью ледника создавало атмосферную воронку, выбрасывавшую холодный воздух в области с более низким давлением, – северный ветер, свирепствовавший над зоной степей, дул постоянно. Менялась только его сила. Он уносил измельченную в пыль породу, «съедая» те земли, на которые он наползал. Несомые ветром пылинки имели размеры, сравнимые с частичками глинистого лесса. Их сносило на сотни миль к югу, где образовывались толстые многофутовые залежи лесса, становившиеся впоследствии почвой.

Зимой над этими скудными засушливыми землями свирепствовали ледяные ветры. Земля же продолжала свое вращение вокруг наклонной оси, и климат ухудшался. Понижение среднегодовых температур всего на несколько градусов привело к образованию ледника; сколь бы жаркими ни были отдельные летние дни, они мало влияли на общую картину, поскольку среднегодовая температура оставалась все той же.

Весной скудный снег, лежавший на земле, начинал таять, поверхностный слой ледника прогревался, и в степи появлялось множество рек и речушек. Талая вода увлажняла и смягчала землю, находившуюся над вечной мерзлотой, что позволяло расти на ней всевозможным травам и другим растениям, имевшим поверхностную корневую систему. Растения эти стремительно росли и развивались, предчувствуя, что жизнь их будет недолгой. К середине лета они уже превращались в сухостой, и это наблюдалось на всем огромном степном континенте. Исключением из общего правила являлись только северные леса и тундровые зоны, примыкавшие к океанам.

В зонах, граничивших с ледяным щитом, где снежный покров был не столь значительным, травы обеспечивали питанием бессчетные миллионы жвачных и иных травоядных животных, сумевших приспособиться к холоду ледникового периода, и, как следствие, великое множество хищников, живущих рядом со своими жертвами. У подножия сверкающей бело-голубой стены, высота которой превышала милю, можно было встретить и мамонтов, мирно пощипывающих траву.

Паводковые ручьи и реки, питавшиеся талой водой ледников, буквально разрезали лессовые залежи и осадочные породы, порой доходя до кристаллической гранитной платформы, лежащей в глубине континента. Равнинная зона характеризовалась обилием оврагов и глубоких ущелий, которые способствовали сохранению влаги и были защищены от ветра. Даже в безводных лессовых степях существовали зеленые, полные жизни долины.

Погода становилась все теплее и теплее. Путешествие уже начинало утомлять Эйлу, ей изрядно надоели монотонные, безликие степные просторы, нещадно палящее солнце, непрекращающийся ветер. Ее кожа обветрилась, загрубела и начала шелушиться. Губы растрескались, глаза воспалились, на зубах постоянно скрипел песок. На пути то и дело попадались речные долины, поросшие пышной растительностью, однако ни одна из них не привлекла Эйлу настолько, чтобы она захотела в ней остаться, тем более что ни в одной из них она не встретила людей.

Хотя небеса по большей части были ясными, бесплодность поисков поселяла в сердце Эйлы тревогу и страх. Подлинной владычицей этих мест была зима. Даже в самый жаркий летний день невозможно было забыть о грядущей морозной поре. Следовало думать о запасах на зиму и укромном тихом прибежище, в котором возможно было бы пережить долгий студеный период. Она бродила по степям с ранней весны и начала подумывать о том, что скитания ее могут оказаться вечными, если только она не умрет уже в ближайшую зиму.

На исходе дня она остановилась на очередную стоянку, которая ничем не отличалась от множества других. Ей удалось убить зверька, однако угольки успели погаснуть, а дров у нее было совсем мало. Эйла решила не заниматься разведением огня и попробовала есть дичь сырой, но тут же почувствовала, что у нее нет аппетита. Она выбросила убитого сурка, хотя дичь теперь встречалась куда реже. Впрочем, возможно, Эйла утратила обычно присущую ей внимательность и остроту взгляда. Что до собирания, то оно явно стало куда менее эффективным. Земля в этих краях была плотной, мало того, ее покрывала засохшая прошлогодняя растительность. Пустынная сушь и неутихающий северный ветер.

Она спала беспокойно – всю ночь ее мучили дурные сны – и проснулась совершенно разбитой. Есть ей было нечего, даже выброшенный накануне сурок куда-то исчез. Эйла отхлебнула из своего мешочка затхлой водицы, упаковала корзину и продолжила свое путешествие на север.

Около полудня она наткнулась на пересохшее русло реки и нашла на его дне несколько лужиц. Вода в них имела странный резкий привкус, однако Эйла наполнила ею свой мешок. Здесь же она вырыла несколько волокнистых безвкусных корешков спорыша и стала жевать их на ходу. Идти дальше не хотелось, но Эйла просто не понимала, что еще можно делать в этой ситуации. Усталая и унылая, она брела вперед не разбирая дороги. Она даже не заметила прайда пещерных львов, гревшихся на солнышке, пока не услышала предупредительного рева одного из этих огромных животных.

Эйлу объял смертельный ужас, мгновенно вернувший ее в чувство. Она поспешила назад и взяла много западнее, решив обойти территорию прайда стороной. Да, теперь она была уже на севере, где жили эти огромные звери. То, что Пещерный Лев был ее тотемом, вряд ли могло бы спасти ее от их страшных когтей и клыков.

Креб узнал ее тотем именно по следам львиных когтей. На ее левом бедре виднелось четыре длинных параллельных шрама. Порой Эйле вспоминалась такая картина: она, пятилетняя девочка, испуганно жмется к дальней стенке крошечной пещеры, а к ней тянется огромная когтистая лапа зверя. Эта лапа приснилась ей в предыдущую ночь. Креб говорил, что эти длинные светлые шрамы были признаком ее особой избранности. Эйла нащупала их рукой. И почему только Пещерный Лев остановил свой выбор именно на ней?

Солнце, которое уже начинало клониться к западу, слепило своими лучами. Эйла стала подниматься на длинный пологий склон, пытаясь найти место для очередной ночевки. Пополнить запасы воды она так и не смогла, и поэтому ее крайне радовало то, что она догадалась набрать воды из лужи. Впрочем, в скором времени проблема с питьем могла стать куда более острой. К усталости и голоду теперь примешивалось чувство досады. Как она могла не заметить львов?

А может быть, это был некий знак и все теперь определялось только временем? Почему это она решила, что ей удалось уйти от смертельного проклятия?

Закатное светило блистало так ярко, что Эйла едва не рухнула вниз с крутого края плато. Стоя на обрыве, она прикрыла глаза от солнца и стала разглядывать дно лежавшей перед ней лощины. Внизу поблескивала небольшая речка, окруженная с обеих сторон зарослями деревьев и кустарника. Цепь высоких каменистых утесов замыкала собой прохладную, защищенную от ветра зеленую долину. Примерно в ее центре Эйла увидела небольшой табун лошадей, мирно поедавших травку.

Глава 2

– Но тогда почему же ты решил отправиться со мной, Джондалар? – спросил юноша с каштановыми волосами, собирая палатку, сделанную из нескольких связанных вместе шкур. – Ты сказал Мароне, что собираешься сходить к Даланару и хочешь показать мне дорогу. Предпринять небольшое путешествие, прежде чем обосноваться окончательно. Считалось, что ты придешь на Летнее сходбище вместе с ланзадонии и успеешь на Брачный ритуал. Представляю, как она разъярится! Вот уж не хотел бы, чтобы эта женщина гневалась на меня! Слушай, может быть, ты просто сбежал от нее?

Тонолан говорил подчеркнуто беззаботным тоном, однако его выдавало серьезное выражение глаз.

– Маленький брат, почему ты решил, что, кроме тебя, ни один из членов нашего семейства не может отправиться в странствия? Неужели ты полагал, что я смогу отпустить тебя одного? Отпущу, а потом вернусь домой и стану хвастать своим долгим путешествием? Нет, кто-то должен отправиться вместе с тобой, иначе ты нам потом такого наплетешь… Да и помощь тебе может понадобиться, – отвечал высокий светловолосый мужчина, пригнувшись, чтобы забраться в палатку.

В высокой и просторной палатке можно было спокойно стоять на коленях, в ней хватало места как для скарба путешественников, так и для шкур. Палатка поддерживалась тремя шестами, стоявшими в ряд. Возле центральной, самой высокой опоры имелся клапан, который мог закрываться (например, в случае дождя) или открываться (для того, чтобы выпустить дым от костра, разведенного в палатке). Джондалар выдернул из земли все три шеста и вылез из-под шкуры, держа их в руках.

– Говоришь, мне может понадобиться помощь? – презрительно усмехнулся Тонолан. – Теперь мне не только себя – мне и тебя защищать придется! Когда Даланар и ланзадонии явятся на Летний сход и Марона увидит, что тебя с ними нет, поднимется такое! Она превратится в донии и перелетит через этот ледник, который мы оставили позади, чтобы схватить тебя, Джондалар… – Они принялись складывать палатку. – Она уже давно положила на тебя глаз. Когда же она решила, что ты всецело принадлежишь ей, тебе вдруг вздумалось отправиться в путешествие. Думаю, ты просто не захотел быть пойманным этой петлей, которую тут же затянули бы зеландонии. Мой большой брат – большой скромник. – Они положили палатку рядом со стойками. – У очагов многих мужчин твоего возраста уже копошатся малыши.

На последнюю фразу Тонолана брат ответил резким ударом руки, от которого тот едва сумел увернуться. В серых глазах Тонолана засверкали смешинки.

– У мужчин моего возраста? Я всего на три года старше тебя! – воскликнул Джондалар, гнев которого уже стал спадать.

Совершенно неожиданно он начал смеяться, крайне смутив и поразив этим своего младшего брата.

Братья отличались друг от друга так же, как день от ночи, но тот, что был пониже и потемнее, обладал более легким характером. Дружелюбная натура Тонолана, его заразительная улыбка и звонкий смех всюду делали его желанным гостем. Джондалар был куда серьезнее, он часто морщил лоб в раздумье или тревоге; хотя – подобно своему младшему брату – Джондалар и отличался улыбчивостью, в голос он смеялся крайне редко. Его смех неизменно поражал Тонолана, сейчас – тем более.

– Откуда тебе знать, может, ко времени нашего возвращения Мароне уже будет кого привести к очагу? – усмехнулся Джондалар.

Они стали сворачивать шкуру, которой покрывался пол палатки. При необходимости из нее можно было устроить вторую палатку меньших размеров.

– А вдруг она решит, что мой неуловимый братец – единственный мужчина, стоящий ее бесценного внимания и ее чар? Кто знает, как ублажить мужчину, так это она – конечно, если она сама этого хочет. Но зато характер у нее… Джондалар, ты единственный мужчина, которому удавалось с ней совладать… Хотя, видит Дони, несмотря на характер, ею хотели бы овладеть многие… Почему ты не взял ее? Вот уже несколько лет, как все только этого и ждут…

Тонолан задал серьезный вопрос. Джондалар наморщил лоб, его живые синие глаза заметно поблекли.

– Может быть, именно потому, что все этого ждут. Даже не знаю, Тонолан, что тебе ответить. Я тоже полагал, что так оно в конце концов и выйдет. Кого еще я мог бы взять себе в жены?

– Кого? Да кого угодно, Джондалар! Во всех пещерах нет ни одной женщины, которая не мечтала бы о том, чтобы связать свою жизнь с Джондаларом из зеландонии, братом Джохаррана, вождя Девятой пещеры, я уже не говорю о другом его брате – отважном искателе приключений Тонолане!

– Ты забыл упомянуть о храбром сыне Мартоны, бывшем вожде Девятой пещеры зеландонии, и о прекрасной дочке Мартоны, совсем еще юной Фоларе… – заметил Джондалар с улыбкой. – Если ты хочешь перебрать всех, не забудь и о блаженных Дони.

– Разве их можно забыть? – спросил Тонолан, повернувшись к спальным мешкам, сделанным из двух сшитых вместе шкур, с горловиной, затягивающейся специальным ремешком. – О чем ты говоришь? Я думаю, Джондалар, что от тебя не отказалась бы и сама Джоплайя.

Братья принялись упаковывать свои жесткие, похожие на ящики котомки, суживавшиеся кверху. Они были изготовлены из жесткой сыромятной кожи на каркасе из деревянных перекладин. Длина плечевых ремней регулировалась с помощью расположенных в ряд пуговиц, вырезанных из мамонтовой кости. Через центральные отверстия, сделанные в пуговицах, был пропущен ремешок, на котором пуговицы чередовались с узлами, удерживавшими их в определенном положении.

– Ты же знаешь, что мы не можем сочетаться браком. Джоплайя – моя двоюродная сестра. И вообще не стоит принимать ее всерьез – она ужасно любит дразнить своих знакомых. Мы стали друзьями, когда я обучался ремеслу у Даланара. Он учил нас одновременно – и меня, и ее. Она замечательно обрабатывает камень. Но не вздумай сказать ей об этом, иначе мне не поздоровится. Мы постоянно пытаемся превзойти друг друга.

Джондалар поднял тяжелый пакет с инструментами и несколькими необработанными кусками кремня. Он думал о Даланаре и основанной им пещере. Ланзадонии множились. С тех пор как он ушел оттуда, к ним присоединилось множество людей, при этом семьи их постоянно росли. «Если так пойдет и дальше, скоро у ланзадонии появится вторая пещера», – подумал он. Он бросил пакет в свою котомку, положив сверху приспособления для готовки пищи, всевозможную утварь и еду. Далее следовали спальный мешок и палатка. В углубление с левой стороны укладки он поместил два шеста, служившие опорой для палатки. Третий шест и подстилку нес Тонолан. Справа в их котомках имелись специальные гнезда, в которых лежали дротики.

Тонолан наполнил мешок для воды снегом. Мешок этот представлял собой коровий желудок, помещенный в сумку из меха. Когда становилось совсем холодно, как это было на покрытом льдом высокогорном плато, через которое они только что перешли, они помещали мешки под одежду, так чтобы тепло их тел могло растопить снег. Горючее для костра на плато отсутствовало. Теперь ледник уже остался позади, однако они все еще находились на слишком большой высоте для того, чтобы возможно было отыскать источник талой воды.

– Да, Джондалар, – сказал Тонолан, глядя куда-то вверх. – Хорошо, что эта самая Джоплайя не сестра мне… Ради этой женщины я готов был бы даже отказаться от путешествия. Ты никогда не говорил мне о том, как она красива. Я еще не видел таких женщин – от нее просто невозможно глаз отвести… Как хорошо, что я был рожден Мартоной от Вилломара, а не от Даланара. Так у меня есть хоть какой-то шанс…

– Да, спору нет, она красива. Я не видел ее целых три года. Думаю, у нее уже были мужчины. Я очень рад тому, что Даланар на это Летнее сходбище решил пригласить и зеландонии, и ланзадонии. О каком выборе может идти речь, если соберется одна-единственная пещера? Теперь же Джоплайя сможет найти других мужчин, верно?

– Да, и отбить их у Мароны. Как жаль, что меня не будет при этом. Марона уже привыкла к роли признанной красавицы. Она наверняка возненавидит Джоплайю. Ну а без тебя это Летнее сходбище покажется Мароне совсем тоскливым.

– Ты прав, Тонолан. Она страшно озлится и оскорбится, но я не стану корить ее за это. Характер у нее, конечно же, тяжелый, зато все остальное в порядке, уж можешь мне поверить. Мароне нужен мужчина ей под стать. Она умеет доставить удовольствие… Когда я рядом с Мароной, я готов вступить с ней в брачные узы, но стоит мне куда-то отлучиться… Не знаю, что и сказать тебе, Тонолан…

Джондалар нахмурился и засунул мешок со снегом под пояс своей парки.

– Послушай, – сказал Тонолан, вновь посерьезнев. – А что ты скажешь, если за время нашего отсутствия она найдет себе другого? Скорее всего, так оно и будет, ты же понимаешь…

Джондалар принялся задумчиво затягивать свой пояс.

– Меня это, конечно же, заденет… и оскорбит… Но я не стану осуждать ее. Думаю, она заслуживает лучшей пары. У меня-то в голове ветер, верно? Взял и в самый последний момент отправился в путешествие. Если она будет счастлива со своим новым избранником, я буду только рад за нее.

– Так я и думал, – задумчиво произнес младший брат и тут же с усмешкой добавил: – Ладно, большой брат, если мы не хотим, чтобы нас настигла эта самая донии, нужно отправляться в путь.

Тонолан закончил сборы, приподнял полы своей меховой парки, вынул руку из рукава и, повесив мешок со снегом на плечо, вновь просунул руку в рукав.

Парки были сшиты по одному образцу. Два больших прямоугольника соединялись по бокам и сверху, так что оставались отверстия для рук и головы; из двух прямоугольников поменьше шились рукава. У парок имелись и капюшоны из шкуры росомахи, на них при дыхании не намерзала наледь. Парки были разукрашены костяными бусами, мамонтовой костью, раковинами, клыками животных и белыми с черными кончиками хвостами горностаев, надевались через голову и доходили примерно до середины бедра, на талии же стягивались ремнем.

Под парками носили мягкие рубахи из оленьей кожи, сшитые подобным же образом, и меховые штаны, подвязывавшиеся на поясе особым ремешком. Подбитые мехом рукавицы были привязаны к тонкой длинной жиле, продетой в рукава парки, что позволяло снимать и надевать их в любую минуту, ибо они, что называется, постоянно находились под рукой. Обувь, которая, подобно мокасинам, имела жесткую подошву и верх из более мягкой кожи, крепилась на ноге узкими ремнями и подбивалась войлоком из шерсти муфлона. В сырую погоду поверх обуви натягивались бычьи кишки, однако они были тонкими и весьма непрочными и поэтому использовались только в самых крайних случаях.

– Тонолан, как далеко ты хочешь пойти? Помнится, ты грозился отправиться к истокам Великой Матери, но мне в это что-то не верится… – произнес Джондалар, взяв в руку кремневый топор с короткой толстой рукоятью и заткнув его за пояс рядом с кремневым ножом, ручка которого была выточена из кости.

Тонолан, закреплявший на ногах снегоступы, выпрямился и ответил:

– Джондалар, я говорил совершенно серьезно.

– Так мы же в таком случае и до следующего Летнего сходбища назад не обернемся!

– Ты что, уже жалеешь о своем решении? Ох, не следовало мне брать тебя с собой, брат. Я говорю совершенно серьезно. Я нисколько не обижусь, если ты вернешься назад прямо сейчас, – ведь ты принял решение о путешествии в самую последнюю минуту, верно? Помимо прочего, ты должен помнить и о том, что мы можем вообще не вернуться из этого странствия. Если хочешь уйти – сделай это прямо сейчас, в противном случае тебе придется дожидаться следующей зимы. Ведь плато можно перейти только в эту пору…

– Нет, ты зря считаешь, что я принял решение в последний момент, Тонолан. Я подумывал о путешествии уже давно, и лучшего времени, чем это, для него не придумаешь, – уверенно возразил Джондалар, хотя в его тоне Тонолан и уловил горестные нотки. Явно желая уйти от этой темы, Джондалар сменил тон и добавил: – Я ведь ни разу еще не путешествовал, верно? Если бы я не отправился в путешествие сейчас, я не сделал бы этого уже никогда. Выбор сделан, маленький брат. Я остаюсь с тобой.

Солнце, стоявшее посреди ясного неба, заливало своим ослепительным светом девственную белизну лежащего перед ними пространства. Уже наступила весна, но на такой высоте ее приход еще не ощущался. Джондалар опустил руку в мешочек, висевший у него на поясе, и достал из него защитные щитки, надевавшиеся на голову. Они были сделаны из дерева и имели в центральной части узкие горизонтальные прорези для глаз. После этого он просунул свободную ногу в петлю снегоступа и – уже в снегоступах – направился к своей внушительной котомке.

Снегоступы эти делал Тонолан. Он был мастером по части изготовления копий и дротиков и всегда носил с собой свой излюбленный древкоправ – инструмент с отверстием на одном конце, выточенный из цельного оленьего рога со срезанными зубцами и отростками. Орудие это было покрыто искусной резьбой, изображавшей животных и весенние цветущие растения, призванной умилостивить Великую Мать Землю, дабы та вселила своих духов в дротики, изготовленные с помощью этого орудия. Тонолан любил заниматься резьбой. Во время охоты дротики то и дело терялись, и поэтому ему постоянно приходилось делать новые. Они при этом вставлялись в отверстие прави́ла, что позволяло ему пользоваться последним как рычагом. Тонолан умел распрямлять дерево, разогретое на пару или на раскаленных каменьях, и изгибать его, если речь шла об изготовлении снегоступов. Что и говорить – он умел работать.

Джондалар повернулся к брату, желая понять, готов ли тот к продолжению похода. Они обменялись кивками и отправились в путь, медленно спускаясь вниз к темневшему вдалеке лесу. Справа за лесистой низиной поднимался гладкий, покрытый снегом склон, еще дальше вставали пики могучего горного кряжа, уходившего на север. На юго-востоке же виднелась одна-единственная вершина, блистающая вечными льдами.

Высокогорное плато, которое они только что пересекли, казалось рядом с этими исполинами жалким холмиком. Оно представляло собой остатки куда более древней, чем эти молодые вершины, системы. Но все-таки и оно находилось на такой высоте, что снежный покров сохранялся на нем в течение всего года. Придет время, когда континентальный ледник отступит на север и эта высокогорная равнина покроется лесами. Но произойдет это еще очень нескоро. Пока же все было покрыто ледяной коркой – миниатюрной копией того ледника, который охватывал северные земли планеты.