Текст книги "Долина лошадей"

Стояла полнейшая тишина. Здесь не было ни людей, готовящихся отойти ко сну, ни храпа, ни звуков любовных игр – ни единого вздоха, кроме ее собственного дыхания. Она потянулась к мягкой шкуре, которой когда-то подвязывала к спине сына, и прижала ее к груди, почувствовав, как по щекам побежали горячие слезы. Она укрылась с головой и свернулась в калачик, чувствуя, что на сей раз ей не скоро удастся заснуть.

Эйла проснулась оттого, что ей захотелось облегчиться. Она вышла из пещеры и увидела у себя на ноге кровь. Вернувшись назад, она стала рыться в своих нехитрых пожитках, разыскивая полоски мягкой кожи и специальный пояс. Кожу эту давно следовало выбросить. Эйла пыталась стирать ее, однако она стала жесткой и засаленной. Если бы у нее была шерсть муфлона… Она вспомнила о мягкой кроличьей шкурке. «Я хотела оставить эту шкурку на зиму, но до той поры я еще успею добыть кроликов…»

Нарезав шкурку на узкие полоски, она отправилась к реке, желая совершить ставшее привычным утреннее омовение. «И как это я могла об этом забыть? Теперь я и делать-то ничего не смогу, разве что…»

Она расхохоталась. Здесь женское проклятие не имело силы. Здесь не было ни мужчин, на которых она могла бы посмотреть, ни предназначенной для них пищи, которую она могла осквернить своим прикосновением. Она была одна. Одна-одинешенька.

«И все-таки мне следовало это предвидеть… Правда, дни теперь несутся так быстро… Кто бы мог подумать, что прошло столько времени? Давно ли я попала в эту долину?» Она пыталась вспомнить, но дни словно сливались воедино. Эйла нахмурилась. «Это ведь очень важно… Может, времени у меня осталось куда меньше, чем я думала…» На миг ею овладела паника. «Все не так уж и плохо, – напомнила она самой себе. – До тех пор пока не созреют плоды и не опадут липы, снег не пойдет. Ладно, попробую вести счет дням…»

Некогда Креб показал, как следует делать зарубки на палке, чтобы отметить ход времени. Он поразился тогда ее сообразительности: она вмиг поняла, что к чему, хотя он лишь кратко объяснил это, снисходя к ее постоянным вопросам. Это священное знание передавалось только мог-урам и их прислужникам, и о нем не следовало говорить с девчонкой, поэтому он запретил ей упоминать об этом. Ей вспомнился гнев Креба, заставшего ее за изготовлением подобной палки, с помощью которой она хотела считать дни между полнолуниями.

– Креб, если ты видишь меня из мира духов, пожалуйста, не гневайся на Эйлу, – сказала она на своем безмолвном языке жестов. – Ты же понимаешь, как это важно.

Она нашла длинную гладкую палку, взяла в руки кремневый нож и сделала зарубку. Немного подумав, она дополнила ее еще двумя зарубками, после чего поднесла к лицу руку с тремя оттопыренными пальцами. «Вроде бы дней прошло куда больше… Сколько, я не знаю… Пусть уж будет столько. Сегодня вечером я добавлю еще одну зарубку, завтра – еще, и так – каждый день». Она вновь посмотрела на палку. «А вот над этой зарубкой я сделаю другую – поменьше, – помечу день, когда у меня пошла кровь…»

После того как Эйла изготовила копья, луна прошла через добрую половину своих фаз, но она все еще не понимала, каким образом можно добыть большое животное. Она сидела возле входа в пещеру, устремив взгляд к звездному небу. Летний зной настолько измучил ее, что она искренне радовалась вечерней прохладе. Эйла только что закончила новый летний наряд. Надевать в такую жару свою обычную накидку ей не хотелось. Возле пещеры она могла ходить и голой, но, если речь шла о дальних походах, ей нужно было иметь при себе накидку со складками, в которых она носила и орудия, и находки. Став женщиной, она стала подвязывать свою пышную грудь широкой кожаной лентой, что позволяло ей бегать и прыгать, не испытывая никаких неудобств. Здесь, в долине, где можно было не бояться косых взглядов мужчин, подобный наряд представлялся ей самым разумным.

Шкуры, которую она могла бы укоротить, у нее не было, и потому она стала использовать в качестве набедренной повязки и пояса, стягивавшего ей грудь, кожу кроличьих шкурок.

Утром Эйла решила отправиться в степь. Копья у нее теперь имелись – оставалось надеяться на то, что попадется и достойная дичь.

По пологому северному склону долины она могла подняться к степной равнине, лежавшей к востоку от реки; выбраться на запад было куда сложнее – ей пришлось бы карабкаться вверх по крутому обрыву. Эйла встретила в степи оленей, зубров, лошадей и даже нескольких сайгаков, однако вернулась домой с парой куропаток и большим тушканчиком. Все объяснялось тем, что крупные животные не подпускали ее к себе, предпочитая отходить на безопасное расстояние.

Дни проходили за днями, и Эйла, не оставлявшая попыток добыть крупную дичь, стала постепенно впадать в уныние. Она частенько бывала в обществе мужчин и потому не могла не слышать разговоров об охоте, тем более что ни о чем ином мужчины не говорили. Так вот, мужчины всегда охотились сообща. Излюбленная их тактика походила на тактику волчьей стаи и заключалась в следующем: они отсекали одно из животных от стада и загоняли его до такой степени, что к моменту нанесения решающего удара их жертва уже едва держалась на ногах. Эйла же охотилась в одиночку.

Иногда мужчины рассказывали о том, как таятся, поджидая своих жертв, терпеливые огромные кошки, чтобы затем, сделав молниеносный бросок, поразить их своими страшными когтями и клыками. Но, увы, Эйла не обладала ни когтями, ни клыками, ни проворностью кошки. К тому же она никак не могла привыкнуть к этим длинным и тяжелым копьям… и все-таки иного выхода у нее попросту не существовало.

В ночь новолуния ей в голову пришла неплохая идея. В новолуние – Праздник Пещерного Медведя проводился именно в такие ночи – она частенько вспоминала Собрания клана.

Она стала вспоминать охотничьи сцены, представленные разными кланами. Лучше всех танцевал неистовый, могучий Бруд, рассказывавший собравшимся о том, как ему и его сородичам, вооруженным факелами, удалось загнать в гиблый распадок огромного мамонта. Вторыми были хозяева, показавшие гостям, как они вырыли на тропе, которой носороги шли на водопой, глубокую яму, покрыли ее ветками и загнали это страшное животное, известное своей непредсказуемостью и неистовостью.

Выйдя на следующее утро из пещеры, Эйла первым делом отыскала взглядом лошадей. На сей раз она их уже не приветствовала. Хотя Эйла узнавала всех животных, входивших в табун, они стали для нее едва ли не друзьями, но сейчас, когда речь шла о ее выживании, об этом можно было забыть.

В течение нескольких дней она только и делала, что наблюдала за лошадьми. Ее интересовало, где животные предпочитают пастись, как идут на водопой, где они проводят ночи. Постепенно у нее сложился план. Она старалась продумать все, вплоть до мельчайших деталей.

Целый день у нее ушел на то, чтобы нарубить веток и перенести их на луг. Она перегородила ими узкий проход между деревьями, росшими на берегу реки. Затем стала собирать смолистую кору и ветки хвойных деревьев, сухие трухлявые коряги, загоравшиеся в мгновение ока, и сухую прошлогоднюю траву. Вечером она занялась изготовлением дымных факелов, для чего ей и понадобились смола и трава.

Утром следующего дня она захватила с собой из пещеры палатку и рог зубра. Спустившись к подножию стены, она извлекла из-под груды плавника большую плоскую кость и принялась затачивать ее край. После этого она прихватила с собой все имевшиеся в ее распоряжении ремни и жилы, искренне надеясь на то, что они ей действительно понадобятся, и, спустившись вниз, принялась срывать с деревьев лианы и бросать их на берег. Она перенесла на берег груды плавника и валежника, для того чтобы развести огонь и здесь.

К вечеру все было готово. Эйла нервно расхаживала по берегу, наблюдая за передвижениями табуна и то и дело с опаской поглядывая на небо. На востоке появилось несколько тучек. Оставалось надеяться на то, что они не затмят собой света луны. Эйла приготовила себе немного зерна и ягод. Впрочем, есть ей не хотелось. Она взяла в руки копье и, сделав несколько пробных замахов, вновь положила его на землю.

После этого она снова подошла к горе плавника и костей и извлекла из нее длинную плечевую кость оленя с массивным мослом. Она с силой ударила ею по лежавшему здесь же бивню мамонта и сморщилась, почувствовав в плече неожиданно сильную отдачу. При этом сама кость совершенно не пострадала. О лучшей дубинке не приходилось и мечтать.

Луна вышла из-за горизонта еще до захода солнца. Эйла пожалела о том, что ей ни разу не довелось присутствовать на церемониях, предшествующих охоте. Женщин на них не допускали, ибо считалось, что их присутствие оборачивается для охотников неудачей.

«Скажут тоже, – подумала про себя Эйла. – Будь так, я бы ни за что не стала охотницей. Правда, охотиться на крупных животных мне еще никогда не приходилось…» Она сжала в руке мешочек с амулетом и подумала о своем тотеме. Охотницей ее сделал сам Пещерный Лев! Так сказал ей Креб. Иначе как можно было объяснить то, что она обращалась с пращой куда искуснее любого мужчины? Бран считал ее тотем излишне сильным для женщины и этим объяснял присутствие мужских черт в ее характере. Оставалось надеяться на то, что тотем в очередной раз принесет ей счастье.

Сумерки быстро сгущались. Когда Эйла подошла к речной излучине и увидела вдали угомонившихся до утра лошадей, на землю уже опустилась ночь. Взяв с собой плоскую кость и палатку, Эйла заспешила по высокой траве к просвету между деревьями. Именно сюда лошади приходили по утрам на водопой. В меркнущем свете листва казалась уже не зеленой, а серой. На фоне быстро темневшего неба дальние деревья сливались в сплошную черную массу. Эйла разложила шкуру на земле и принялась рыть яму, надеясь на то, что ночь выдастся светлой.

Поверхность земли оказалась покрытой плотной коркой, однако под ней грунт был податливым и мягким. Наточенная лопатка входила в него на удивление легко. Вырытый грунт Эйла отбрасывала на шкуру. Время от времени она оттаскивала ее к деревьям, где и ссыпала грунт в траву, опасаясь, что куча земли у самой тропы может напугать осторожных и пугливых лошадей. Когда яма стала глубже, она начала класть шкуру на дно. Работа оказалась достаточно трудной, при этом Эйла совершала ее, полагаясь не столько на зрение, сколько на осязание и интуицию. Рыть яму в одиночку ей еще не доводилось. Большие, выложенные камнем ямы для готовки, где можно было запечь добрую половину оленьей туши, выкапывались совместными усилиями всех женщин. Надо заметить, они существенно уступали в размерах этой ямище.

Стенки ее доходили Эйле до пояса. Внезапно она поняла, что на дне начала выступать вода, и тут же пожалела о том, что стала рыть ловушку так близко к реке. Вода быстро прибывала. К тому времени, когда Эйла наконец сдалась и решила выбраться из ямы, грязная жижа успела подняться выше ее лодыжек.

«Надеюсь, хватит и этого, – подумала она. – В любом случае ничего иного мне не остается. Чем глубже я ее вырою, тем больше в ней будет воды…» Она глянула на луну и поняла, что времени у нее осталось совсем немного.

Она побежала к тому месту, где лежали заготовленные накануне ветки, и, споткнувшись о невидимый корень, тяжело рухнула на землю. «Как это я?» – подумала она, потирая ногу. Ладони и колени саднило, из ссадины сочилась кровь.

Мысль о собственной уязвимости и хрупкости потрясла Эйлу до глубины души. «А если бы я сломала себе ногу? Случись что, мне и помочь некому. Что бы я делала? У меня даже огня с собой нет. А если на меня нападет какой-нибудь зверь?»

Она живо представила себе, как на нее, хищно блеснув глазами, бросается злобная рысь, и рука ее сама потянулась к праще.

Праща оказалась на месте, и это тут же успокоило Эйлу. «Я ведь мертвая… По крайней мере, они меня считают такой. Если что-то должно произойти, так это все равно произойдет, и ничего ты с этим не поделаешь. Беспокоиться не о чем… Главное сейчас – поспеть до утра…»

Она принялась подтаскивать к яме срубленные накануне деревца и ветки. Окружить лошадей в одиночку она не могла, ущелий с отвесными стенами в долине не существовало, однако Эйла интуитивно пришла к совершенно замечательной идее. Недаром она отличалась от всех прочих членов клана не только физически, но и прежде всего развитым, отмеченным печатью своеобразного гения мышлением. Да, в долине не было ущелья, но ведь она может вырыть его!

То, что идея эта принадлежала не ей, не имело особого значения. Для нее она была новой. Эйла не считала ее открытием в полном смысле этого слова. Скорее изменением приемов, которыми пользовались охотники клана; благодаря этому женщина в одиночку могла охотиться на таких животных, о каких мужчина-охотник не смел и мечтать. Это было подлинное открытие, вызванное необходимостью.

Эйла с опаской посмотрела на небо и принялась возводить по сторонам тропы, ведущей к реке – а значит, и к яме, – зеленые заграждения, сплетая ветки срубленных деревьев. Она перекрыла ими все проходы. На востоке звезды уже начинали меркнуть. К тому времени, когда Эйла покончила с этой работой и окинула тропинку взглядом, стало светать. Ранние птицы огласили долину радостными трелями.

Яма имела прямоугольную форму. Длина ее была несколько больше ширины. По краям виднелись грязные следы, оставшиеся от шкуры. В треугольном пространстве, ограниченном с двух сторон сплошными зелеными стенами, сходившимися к яме, трава была не менее грязной. За ямой виднелась река, воды которой отражали свет разгоравшейся зари. Крутой южный склон долины все еще оставался покрытым мглой, однако верхняя его часть тоже начинала постепенно проявляться.

Эйла повернулась в другую сторону и попыталась найти взглядом лошадей. Этот куда более пологий склон долины становился достаточно высоким только в западной ее части, где он вырастал зубчатой стеной, возвышавшейся над ее пещерой, на востоке же он плавно переходил в бескрайние степные просторы. Далеко внизу виднелись покатые, поросшие высокими травами холмы. Там все еще было темно, однако Эйла разглядела движущиеся фигурки лошадей.

Схватив шкуру и заточенную лопатку, она бросилась назад, к берегу реки. Разведенный ею огонь успел потухнуть. Она разгребла палочкой золу и, достав из остывающего костра тлеющий уголек, положила его в рог зубра, после чего побежала к яме, прихватив с собой факелы, копья и дубинку. Она положила копья по сторонам ямы (здесь же она оставила и свою костяную дубинку) и побежала вниз, описывая широкую дугу. Ей нужно было зайти в тыл идущим на водопой лошадям.

Она залегла в выбранном заранее укромном местечке и стала ждать.

Это недвижное бдение показалось ей куда более тягостным занятием, чем ночная работа. Вся она преисполнилась тревожного, напряженного ожидания. Неужели ее план не сработает? Она заглянула в рог и, убедившись в том, что уголек продолжает тлеть, посмотрела на заготовленные ею факелы. Время тянулось бесконечно медленно. В голове постоянно крутилось: то-то и то-то следовало сделать иначе, а это можно было не делать вовсе и так далее. Она ждала лошадей. Возможно, они уже начали свой извилистый путь к водопою. Возможно… Эйле оставалось одно – ждать.

Вскоре она разглядела приближающихся лошадей. Эйле показалось, что они нервничают, но она впервые видела их со столь близкого расстояния и потому могла ошибиться. Жеребец гордо направился к реке, остальные покорно следовали за ним, время от времени останавливаясь, чтобы пощипать травку. Лошади действительно нервничали: с одной стороны, они чуяли присутствие Эйлы, с другой – их тревожил непривычный запах свежевырытой земли. Заметив, что шедший впереди жеребец вновь стал менять направление, Эйла решила, что пришло время действовать.

Она зажгла от уголька факел и тут же запалила от первого факела второй. Когда они хорошенько разгорелись, она пустилась вслед за табуном, оставив рог зубра в кустах. Она бежала, вопя, улюлюкая и размахивая факелами. Впрочем, лошади были слишком далеко и потому не обращали на нее особого внимания. Их пугал лишь запах дыма, напомнивший о страшных степных пожарах. Лошади ускорили шаг. Они направлялись к месту своего водопоя, хотя некоторые из них, почувствовав неладное, стали резко забирать к востоку. Эйла помчалась туда же, надеясь преградить им путь. Теперь со своей обычной тропы свернули едва ли не все животные. Эйла с истошным криком поспешила к ним. Лошади повели себя совсем не так, как она того ожидала. Прижимая уши к голове и раздувая ноздри, они понеслись ей навстречу. Долина наполнилась ржанием и храпом пробегавших мимо нее животных. Эйла была готова расплакаться от отчаяния.

Она находилась уже возле восточного края устроенного ночью заграждения, когда вдруг увидела мышастую кобылу, несущуюся прямо на нее. Крепко сжав в руках факелы, Эйла перекрыла ей путь. Казалось, что столкновение неизбежно, но в самый последний момент кобыла резко метнулась в сторону и, увидев, что отступление невозможно, понеслась вдоль заграждения к яме. Эйла поспешила вслед за ней.

Кобыла скакала к узкому проходу, за которым поблескивала река. Когда она увидела разверзшуюся прямо перед ней канаву, было уже поздно. По всей видимости, она хотела перемахнуть через яму, но копыта ее заскользили по грязи, и она рухнула вниз, переломав себе ноги.

Тяжело дыша, Эйла подбежала к краю ямы и схватила в руки копье. Кобыла барахталась в грязи, храпя и вскидывая голову. Эйла взяла древко обеими руками, расставила ноги пошире и метнула копье в кобылу. Оно угодило ей в бок. Рана эта явно была не смертельной. Эйла понеслась на другую сторону ямы и, поскользнувшись, едва не свалилась вниз.

Второй бросок Эйлы пришелся в цель – копье вонзилось в шею обезумевшей от боли и ужаса кобылы. Она всхрапнула, рванулась вперед и тут же осела на землю. Тихое ее ржание стало походить на жалостный детский плач. Сильный удар костяной дубинкой положил конец ее мучениям.

Эйла боялась поверить своей удаче – происшедшее казалось ей слишком фантастичным. Она так и стояла на краю ямы, опершись на тяжелую кость и пытаясь отдышаться. У ее ног, на дне ямы, лежала недвижная, поверженная ее рукой кобыла. По перепачканной грязью сероватой шкуре текла кровь.

Эйла возликовала. С уст ее сорвался торжествующий, победный крик. Никогда в жизни ей не доводилось переживать ничего подобного. Она смогла это сделать!

Посреди бескрайнего континента неподалеку от водораздела между северными лессовыми степями и более влажными континентальными степями юга, в маленькой уединенной долине молодая женщина с тяжелой дубиной в руках в эту самую минуту казалась самой себе сильной и удачливой. Она сможет пережить зиму. Она выживет.

Впрочем, ликование ее было недолгим. Уже в следующую минуту Эйла поняла, что ей ни за что не вытащить животное из ямы, – придется разделывать его на месте. Нужно успеть перенести мясо на берег прежде, чем сюда соберутся хищники, привлеченные запахом крови. Затем нужно будет нарезать его на тонкие полоски, выбрав для этого лучшие части туши, разжечь костер и заняться вялением мяса. И все это время ей придется бодрствовать…

Изматывающая ночная работа и сама охота утомили ее донельзя. Ей вновь вспомнился клан. Убив животное, мужчины могли расслабиться – разделкой и обработкой туши там занимались только женщины. Ее же труды только-только начинались. Эйла горестно вздохнула и спрыгнула в яму, чтобы перерезать горло мертвой кобыле.

После этого она сбегала на берег за шкурой и кремневыми орудиями. Возвращаясь, она заметила, что там, на дальнем краю долины, табун продолжал свой бег. Стоило Эйле спуститься в яму, как она тут же забыла и о нем, и обо всем прочем. Она занялась разделкой лошадиной туши, стараясь не испортить ее и без того поврежденную шкуру.

Она поволокла конину к берегу реки. Вороны, расклевывавшие отброшенные в сторону кости и остатки мяса, не обратили на нее никакого внимания. Подбросив в костер дров, она сложила возле него мясо и вновь побежала к яме, волоча за собой пустую шкуру. Ей пришлось прибегнуть к помощи пращи, чтобы отогнать от убитой кобылы хищников, самыми крупными из которых были лисы. После ее меткого броска одна из лисиц затявкала и, хромая на одну лапу, припустила прочь. Ей пришлось бы несладко, если бы у Эйлы не иссяк запас камней. Потом Эйла утолила жажду и подобрала несколько камней. Они ей пригодились. К тому времени, когда она вторично наполнила шкуру кониной, возле костра появилась необычайно смелая росомаха, пытавшаяся стащить самый большой кусок мяса. Камень, выпущенный из пращи, уложил ее на месте. Эйла положила убитую росомаху рядом с кониной, надеясь, что у нее найдется время на то, чтобы снять с нее шкуру. В зимнюю пору мех росомахи нельзя было заменить ничем. Эйла оценила взглядом кучу плавника, собранного накануне, подбросила дров в костер и вновь направилась к яме.

Сколько там собралось зверья! Она и представить не могла, что в долине живет столько хищников. Заметив ее приближение, одна из гиен понеслась прочь, держа в зубах огромный кусок мяса. Запах крови привлек к яме лис, гиен, росомах. Волки и их свирепые, похожие на собак сородичи дхолы старались держаться на расстоянии. Канюки и коршуны вели себя куда наглее – они слетели с туши только после того, как Эйла подошла к краю ямы. На ее счастье, здесь пока не было ни рысей, ни леопардов, ни львов, но Эйла понимала, что и они могут появиться в любое время.

К тому времени, когда она вновь выволокла из ямы грязную шкуру, солнце уже миновало зенит и стало понемногу клониться к западу. Наконец Эйла перетащила к костру последнюю порцию мяса и, полумертвая от усталости, опустилась на землю. Она не спала всю ночь и не ела весь день. Однако мельчайшие из тварей, явившиеся за своей долей, так и не дали ей отдохнуть. Жужжащие назойливые мухи напомнили Эйле о том, что она с головы до ног перепачкана кровью. Помимо прочего, они больно кусались. Она заставила себя подняться на ноги и, не раздеваясь, вошла в воду, приятно холодившую тело.

Купание подействовало на нее освежающе. Потом она поднялась к пещере и разложила мокрую одежду на горячих камнях. Оказалось, что она забыла вынуть из-за пояса свою пращу. Высохнув, та могла стать излишне жесткой. Конечно, Эйла могла ее размять, но на это не было времени. Она надела свой обычный наряд и, прихватив шкуру, которой она укрывалась ночью, подошла к краю выступа. Внизу продолжалось пиршество хищников, табун же бесследно исчез.

Внезапно она вспомнила о своих копьях. Она выдернула их из тела кобылы и оставила возле ямы. Идти за ними страшно не хотелось, но, вспомнив о том, сколько сил и времени ушло на их изготовление, она передумала. Спустившись вниз, Эйла оставила шкуру на берегу и стала собирать камни.

Когда Эйла приблизилась к яме, ей показалось, что она видит ее в первый раз. Зеленые заграждения местами обвалились. Сама яма производила впечатление разверстой раны. Вокруг нее валялись клочья мяса и кости. Два волка грызлись друг с другом из-за остатков лошадиной головы. Возле передней ноги кобылы радостно повизгивали лисята, рядом с ними стояла крупная гиена, с опаской поглядывавшая на Эйлу. Стая коршунов тяжело поднялась в небо, сидевшая же возле ямы росомаха даже и не думала убегать. Кого здесь пока не было, так это кошек.

«Надо спешить, – подумала Эйла, метнув камень в наглую росомаху. – И дров в костер подбросить побольше, иначе от мяса ничего не останется». Гиена издала мерзкий кашляющий звук и лениво отбежала в сторону. «Пошла прочь, уродина!» Эйла ненавидела гиен. Каждый раз, когда ей доводилось встречаться с ними, она вспоминала о том, как гиена утащила ребенка Оги. Она не хотела, чтобы он умер такой страшной смертью, и убила его…

Она нагнулась, чтобы поднять копья с земли, и тут же заметила за порушенной зеленой оградой какое-то движение. Она присмотрелась получше и увидела длинноногого золотистого жеребенка, к которому приближалось сразу несколько гиен.

«Как мне жаль тебя, – подумала Эйла. – Я не хотела убивать твою мать – так уж пришлось, понимаешь?» Эйла не испытывала ни малейших угрызений совести. В мире существовали как охотники, так и дичь. Охотники порой сами становились чьей-то добычей. Конечно, у нее были огонь и орудия, но помочь они могли, увы, не всегда. Такова уж жизнь охотника…

Эйла прекрасно понимала, что без матери маленькая лошадка обречена на гибель. Ей было жаль это беспомощное создание… Не раз и не два она приносила к Изе раненых животных, надеясь, что та сможет исцелить их от ран. Как пугался этого Бран! Особенно его страшили хищники…

Она наблюдала за тем, как гиены берут в кольцо маленькую, насмерть перепуганную кобылку. «Лучше тебе умереть, – подумала Эйла. – Заботиться-то о тебе все равно некому…» Однако, когда одна из гиен бросилась на жеребенка и вцепилась ему в бок, она, не раздумывая, метнула в просвет между ветвями сразу несколько камней. Одна из гиен упала, прочие бросились наутек. Эйла не пыталась убивать их – грязные пятнистые шкуры гиен ее никогда не интересовали. Ей хотелось, чтобы эти мерзкие хищники оставили маленькую кобылку в покое. Та отбежала в сторону и остановилась в нерешительности. Она боялась Эйлы, но еще больше опасалась гиен.

Эйла стала медленно приближаться к кобылке, протягивая к ней руку и нежно курлыкая. Она легко находила общий язык со всеми живыми существами, чему способствовала и ее необычайная чувствительность, развитая за время занятий целительством. Иза поощряла эту необычную наклонность своей воспитанницы. Чувство сострадания было ведомо и ее сердцу – кто, как не она, в свое время подобрал эту странную девочку?

Маленькая лошадка осторожно понюхала протянутую к ней ладонь. Молодая женщина подошла еще ближе и стала поглаживать ее по мягкой шелковистой шерстке. Кобылка засопела и принялась громко сосать ее пальцы. Сердце Эйлы сжалось.

«Бедная детка, – подумала она. – Она хочет молочка, а мамы-то теперь у нее нет. У меня тоже молока нет, глупенькая, даже для Дарка его не хватало». Она почувствовала, как на ее глаза навернулись слезы, и горестно покачала головой. «Все равно он вырос сильным и здоровым… Может, я и тебя смогу выкормить? Придется тебе отвыкать от материнской груди. Иди ко мне, деточка…»

Она направилась к берегу, продолжая манить кобылку пальцами, и та послушно пошла за ней.

Оказавшись на берегу реки, Эйла увидела возле костра рысь, схватившую большой кусок мяса, доставшегося молодой женщине с таким трудом. Наконец-таки в долине появились и кошки. Эйла вынула из-за пояса пращу и один за другим метнула в хищника два увесистых камня. «Из пращи можно убить даже рысь, – поучал молодых охотников Зуг. – Более крупных животных не трогайте». Эйла вновь убедилась в справедливости и верности его суждений. Кистеухая рысь рухнула замертво. Эйла подобрала выпавшее из ее пасти мясо и подтащила убитого зверя поближе к костру. Рядом с грудой мяса и грязной лошадиной шкурой лежала теперь не только росомаха, но и рысь. Эйла расхохоталась. «Мне нужно было мясо. Мне нужен был мех. Теперь мне нужен помощник».

Испугавшись запаха дыма и громкого смеха Эйлы, кобылка отскочила в сторону. Эйла взяла в руки ремешок, накинула его на шею лошади и повела ее назад. Свободный конец ремня Эйла привязала к одному из кустов и, вспомнив о забытых копьях, побежала к яме. Когда она вернулась назад, жеребенок вновь начал сосать ее пальцы.

– Чем же я тебя буду кормить? У меня ведь ничего подходящего нет…

Она протянула кобылке мягкую молодую травку, однако та не обратила на нее никакого внимания. Взгляд Эйлы упал на чашу с остатками зерна. «Дети могут питаться той же пищей, что и их мать. Но она должна быть помягче и понежнее». Она плеснула в чашу воды и стала растирать зерна. Когда те превратились в однородную мягкую кашицу, Эйла поднесла чашу к морде лошадки, та захрапела и попятилась назад, потом лизнула Эйлу в лицо и вновь принялась сосать ее пальцы.

Немного подумав, Эйла опустила руку в чашу, после чего вновь поднесла ее к морде кобылки. Та с готовностью облизала пальцы, но, почувствовав неведомый ей прежде вкус каши, недовольно замотала головой. Эйла несколько раз повторила попытку, и голодная кобылка наконец поняла, чего от нее хотят. Когда она съела всю кашу, Эйла сходила в пещеру за новой порцией зерна и тут же принялась его варить.

«Да… Похоже, зерна мне понадобится много. Но успею ли я его заготовить? Сначала надо завялить все это мясо… Как бы удивились мне в клане: сначала я убиваю кобылицу, для того чтобы питаться ее мясом, а потом запасаю пищу для ее детеныша. Но это уже мое дело…»

Вспомнив о том, что она не ела с прошлого вечера, Эйла наколола на заостренную палочку большой кусок конины и укрепила ее над огнем. После этого она взялась за работу.

На небе уже появилась полная розовая луна, загорелись мерцающие звезды, а она все еще продолжала нарезать мясо на тонкие полоски. Она развешивала внутри огненного кольца все новые и новые связки конины, нанизанной на ремни и лианы. Вскоре она взялась за шкуры хищников – рыжевато-коричневую шкуру рыси и грубоватую темную росомахи, – теперь их следовало хорошенько выскоблить и просушить. Отмыв от грязи серую лошадиную шкуру, Эйла растянула ее на камнях. Очищенный и наполненный водой желудок кобылы подсыхал возле костра. Здесь же лежали жилы, тщательно промытые кишки, копыта, кости и куски жира. Жир прежде всего следовало перетопить, хранить же его можно было в кишках. Ей удалось срезать жир и с тушек хищников – она предполагала использовать его для светильников и для защиты от влаги. Их мясо Эйла трогать не стала. Ей не нравился его вкус.

Эйла посмотрела на два последних куска мяса, уже отмытых от грязи, и решила, что она сможет нарезать их и утром. Уж слишком велика была усталость. Она подбросила в костер дров и легла неподалеку, завернувшись в тяжелую медвежью шкуру.

Привязывать лошадку к кустам теперь не было нужды. После второго кормления та уже и не думала уходить. Обнюхав Эйлу, кобылка легла рядом с ней. Молодая женщина обняла теплую доверчивую малышку, услышала ее спокойное сопение и забылась крепким сном.