Текст книги "Ночной бродяга"

Ночной бродяга
часть первая
Джин Гарду

Там, где во тьме маячил светлый выход,

Стоял недвижно кто-то, чье лицо

Нельзя узнать.

Райнер Мария Рильке.

«Орфей, Эвридика и Гермес»11
  Здесь и далее Перевод К. Богатырева.


[Закрыть]

© Джин Гарду, 2015

© Андрей Гордиенко, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

1

Имя, данное мне при рождении, – Рокамадур. Я не шучу! И не знаю, кого из предков винить за это. Своим призванием, оглядываясь на пройденный путь, могу назвать реставрацию подушек. Я снова не шучу и могу с уверенностью сказать, что это получается у меня лучше всего. Откуда этот поток клиентов – не знаю, но они неизменно возвращаются и приводят новых, вот уже долгие годы.

Мне тридцать лет. Я перспективный и амбициозный реставратор подушек, я поддерживаю силы человеческой привязанности и это, сказать по правде, нелегкий труд.

Наткнуться на мой трейлер вы могли на улицах… и со вторника по пятницу с 09:00 до 16:00. Моей основной обязанностью назовем «усердное ожидание». Этап подготовки состоит из двух фаз: 1) перманентное созерцание картины Ренуара «Бал в Мулен де ла Галетт» (разворот из старой газеты). 2) прочтение всевозможных книг, а также просмотр кино и сериалов. Этот, важнейший из этапов, непреложен и бесконечен!

Этап предвкушения состоит из одной фазы: я жду клиентов и в это время размышляю о своей жизни. Все идет своим чередом – моя жизнь насыщена всякого рода раздумьями и никак не действиями. Зачем? Мой мир до меня построили родители, а до этого их родители… А я чертовски хорош в созерцании и обдумывании! Будущее пускай строят другие, у меня же есть уйма времени и тонны информации, которую следует поглотить, переварить и высрать. Но я никак не «прожигатель жизни»! Прошу не путать!

Этап действий также состоит из одной фазы: берем подушку, потрошим ее и наполняем перьями. Все. Закончено.

Когда «пациента» укладывают на мой стол, зяблого, иссохшего и засаленного, я, первым делом, вспарываю живот «пером» – так называется нож, который еще в детстве был украден у миссис Доре, жившей в нашем доме. Далее я использую насос, чтобы уставшие и потрепанные перья отправить вслед за ангелами, в урну. В эти моменты перед моими глазами оказывается картина Отца (он художник): гигантский триптих, натянутый на старую оконную раму, – «Демон, вырывающий перья из крыла Ангела». Где-то глубоко-глубоко, в царстве мертвых, возле бездонной урны для перьев, край которой сверженный Ангел задевает своим крылом, в сладостном раздумье сидит Демон. Крылатый сложен пополам на его колене, как непослушный мальчишка на колене отца. Острые, черные, длинные когти беса держат перышко, острием повернутое к его козлиной бороде. Он запечатлен в момент гурманского предвкушения – в его распоряжении вечность.

Я облучаю перья бактерицидной лампой и наполняю подушку наполовину, а после откладываю в сторону. На швейной машинке почти до конца сшиваю края подушки и вновь включаю насос, в этот раз заполняя пространство полностью. И последний штрих – зашиваю наполненную подушку. Нить использую белую, так как большинство подушек создавались белыми, и только со временем пожелтели. Я думаю: если перья очищенные, так почему бы и нить не использовать белую?! Белый – цвет чистоты.

В детстве, в моем «Мире прошлого», Отец взял меня с собой к реставратору подушек на улице…. К единственному и неповторимому мастеру своего дела, к которому я вскоре прилип в качестве ноющего и любознательного подмастерья. Правды ради стоит сказать, что идея Графу (так друзья звали моего родителя) не принадлежала – это все секс с одной из любовниц. У нее было розовое тело, розовая одежда, розовые зрачки, розовая аура… Розовый – цвет желаний. Отец уже тогда, в мои семь лет, был весьма откровенен в общении, и потому, отключив к черту стариковскую моралистическую опеку, выдал: «Она любит кувыркаться на подушках. Мы их порядком износили…» Тогда я понятия не имел, что значит «кувыркаться» и не придал этому никакого значения. Так же, до сих пор взять в толк не могу, почему нельзя было купить новые?! Мы жили скромно… в особняке под названием Фира. Так или иначе, изношенные подушки помогли мне найти цель жизни. Детство окрашено в розовый цвет.

Я внимательно следил за каждым движением Мастера и находил его род деятельности весьма и весьма интригующим. Мне, уж точно, была не по нраву мысль стать космонавтом или врачом. Потому, в следующий раз я принес Мастеру подушку для иголок. Поделка была сделана грубо и безвкусно и, ожидаемо, получила негативный отзыв: «Молодой человек, нет в вашем изделии души!» Тогда я все воспринимал очень прямолинейно и уже на следующий день сшил куклу, ведь что еще, если не кукла, может обладать душой? Она ведь похожа на человека! Со второй попытки прокатило и я был допущен к таинствам дела.

Сейчас расскажу… Тогда я закончил шить куклу. Уже не первую и не последнюю, но не хочу говорить – очередную. Тогда род этих взаимоотношений можно было назвать «полузабытый роман»: меньше патетики, больше чувственности (еще одно вот такое пошлое словечко). Хотя, в действительности, лучший эпитет – убийство. Убийство прошлого… Мой странный способ прощаться. Кто-то рыдает на плече, кто-то пишет письма, кто-то оскверняет любовь дружбой, ну а я – шью куклы и оставляю их у двери в знак расставания.

Окно выходило в укрытый маленький колодцеобразный дворик, такой, какие бывают в Лондоне, во Львове или в Праге. Казалось, будто окно – это дверь лифта, медленно ползущего, чуть-чуть, и еще немного, но неизменно вниз, и я вот-вот поравняюсь взглядом, бездумно устремленным в красный мерцающий огонёк сигнализации, с ночным бродягой у моего парадного. Но этот «лифт» недвижен, а потому я застыл посреди… Луна сверлит макушку, ноги топчут пол, взгляд прикован к синему огоньку, а бродяга продолжает путь и покидает дворик. Домохозяйки называют это релаксацией… ну, а мне всего-то нравится красный и синий цвета огоньков от сигнализации в моем колодцеобразном дворике.

Я расскажу обо всем случившемся оттуда – из «Мира релаксации» – в своей спокойной манере, потому что, мой читатель, больше не осталось поводов для волнения.

Я был безмятежен и решителен: наступил тот самый день. Кукла завершена, а значит, пришло время прощаться с подругой сердца, подругой детства, подругой в постели, подругой жизни… «Дамой сердца», если угодно. Я решил подарить куклу Клем и потому закрыл свой трейлер на неопределенный срок, чтобы не отвлекаться на работу. Так и написал на двери: «Прошу простить, временно не работаю – занят очень важным делом!» Но отвлекло меня другое: тем самым утром в дверь моей квартирки постучали… я ударил со своей стороны, выбивая ритм утренней пульсации в висках, и в ответ опять послышался нетерпеливый звонкий стук. Я открыл.

Глуповатая улыбка обнажила 25–26—27—28–29—30—31–32. Ровно 32! – белоснежных, коммерчески-убедительных зуба.

– Мы собираем денежки! – она говорит с улыбкой.

– И зовут тебя… «Мне нужны денежки» – отвечаю.

– Должно быть, это остроумно… – она замешкалась, – но, верно – меня зовут Клаудия.

Это имя кажется чересчур мелодичным для человеческого слуха. Не так ли? Как можно так обозвать свою принцессу? Ирония в ее словах… ах, эта ирония в словах… не могу сказать, что ее слова, интонация, улыбка были вестниками скорых перемен, отнюдь, этот визит не сказал мне ровным счетом ничего. Уже очень давно я не говорил с людьми. Однако в тот день, все должно было перемениться, ведь я, спустя два года, решился подарить куклу Клем.

– Я собираю денежки в помощь Казино, – она продолжает.

– Да, да, конечно, – отвлеченно киваю.

– У нас там можно выиграть шляпку. Мы там на шляпки играем!

– Ну как же иначе, – улыбаюсь.

– Владелец казино Эдван Дедье, очень беспокойный тип. Мы его называем «Ошпаренный». Мы в казино живем. Много людей там живет. Мы не хотим играть на деньги – мы играем на шляпки!

На устах пляшет слово «проза». Что за черт?

– Ага, я все понял: денежки – шляпки – казино – люди. Все понятно, конечно.

– Вот ты придешь в Казино и сможешь выиграть! Многие выигрывали. Придешь и поставишь ценнейшее в своей жизни. Придешь и выиграешь шляпку. Я эти шляпки шью для тех, кто выиграл. Всем нравятся мои шляпки!

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– Мне нужны денежки! Я хочу шить шляпки. Денежки пойдут на шляпки.

Проза, проза, проза… «Мир прозы», как-то так…

– Идем в казино. Бери денежки и идем в казино! – сверлит своим писклявым голоском, причиняя невыносимую боль.

– Да, конечно, конечно.

Побойся бога, Клаудия! На дворе сказочный рассвет! К чему этот визг?!

Я спустился взглядом к ее ножкам. Клаудия, хочу заметить, у тебя потрясающий зад, и ваши чресла весьма обольстительны, мисс Клаудия! И пока я рассматривал ее фигуру, в памяти всплыли стройные ножки учительницы английского языка старших классов, доводящие меня до неистовства. Эти ножки научили всего паре слов, но дали представление об «истинной красоте». Теперь картины Тулуз Лотрека22
  Граф Анри Мари Раймон де Тулуз-Лотрек-Монфа (1864–1901) – французский художник-постимпрессионист из графского рода Тулуз-Лотреков, мастер графики и рекламного плаката.


[Закрыть] – это ножки англичанки, сонеты Данте – это ножки англичанки, короче, вся красота мира – это ножки англичанки. Но только той – молоденькой англичанки, а не той, которую я встретил недавно в таксопарке, эта больше смахивала на поношенную обувь молодой. Глядя как угасла ее красота, мне захотелось навсегда проститься с образом этой старухи и встречаться с ней молоденькой, только в памяти. Я сшил ей куклу и передал её через таксиста, который по вторникам и субботам подвозил старуху к дочке, живущей в пяти кварталах от таксопарка. У дочки тоже стройные ножки! Жить без этой красоты невозможно! Мы с моим Другом часто любовались ножками англичанки, и даже тогда, когда я жил с Клем в Белой комнате. Это он, Друг, научил меня сарказму в том виде, в котором его запоминают люди на операционном столе.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть… забываю обо всем и следую порядку. Передо мной эта девка… Клаудия! Точно, ее зовут Клаудия! Она терпеливо ждала пока Рокамадур придет в себя. Я открыл глаза и молча вернулся в квартиру. На подоконнике в спальне лежала кукла, неподвижно и молча, она молчаливая такая! И глаза вишневого цвета. Ее зовут Клем. Мы познакомились в «Фире», у нас за пазухой целая история. Удар был сильным! – глаза мне шепчут. Чертовски верно: я вышел из Белой комнаты, обернулся и увидел в ее чертах куклу из мешковины, с неестественно длинными трехпалыми руками и разноцветными плетеными косичками, связанными серым платком. Она должна быть одета в пончо из бело-голубой ткани в клетку. Она приехала из Австралии, а в глазах ОГРОМНЫХ РАЗМЕРОВ НАДПИСЬ – «ФРАНЦИЯ». Глаза пуговичные, вишневого цвета. Она танцовщица, она ждет чуда от Франции. Но никто не узнает выдуманную историю этой куклы, она создавалась для одной цели – сказать свое имя и проститься. Куклу зовут Клем.

Я взял с собой австралийку и деньги, целую ясельную группу денег, и вышел к гостье.

Мы втроем идем в Казино. Кукла, как обычно, молчит, а Клаудия без умолку рассказывает об этом «сказочном» казино и его владельце Эдване Дедье. Об этом «Ошпаренном». А я шагаю прямо, уверенно чувствуя почву под ногами. Я не сказал Кукле, что подарю ее Клем: спустя столько лет, я разорву с ней, с Клем, всякого рода связь и память о нашей жизни вдвоем, и память о той ночи, когда все изменилось… – все отдам кукле. Начиню ее тряпичную головку тревогой, больным разумом и заботой о делах сердечных… Сейчас – «Мир прозы», и мы втроем идем в казино… Я, конечно, не знал тогда, сколько кукол поселится в моей голове, скольких подарю… Тогда глуповатая улыбка Клаудии не предвещала ничего плохого.

Погода была ясная. По дороге нам встретился весь цвет босховского бестиария, словно в последней сцене «In Bruges»33
  «В Брюгге», также известный как «Залечь на дно в Брюгге» – фильм Мартина Макдонаха 2008 года.


[Закрыть]: неслыханных размеров головы, хоботы, копыта, уши, зубы, губы, хвосты, горбы и прочее, прочее, прочее… а еще «вампиры», «оборотни» и всякая другая живность, находящаяся в разных порочных связях… я никак не мог прогнать эти «сумеречные» образы из головы, потому что мое воображение всячески угнетали и дразнили их портретами с экранов, билбордов, обложек журналов. Бледными вампирскими рожами они облепили здания, которые своей длинной, уродливой тенью съедали наши шаги, принуждая поскорее забежать внутрь. В одном из таких домов, с омерзительной десятиметровой рожей, скрывающей дивный фасад здания, жила Клем. Еще два года назад, когда бледнолицый своим портретом не закрывал нам вид на ботанический сад, я жил вместе с ней в этом доме, в той самой Белой комнате…

Мы пробились сквозь толпу единорогов к ее парадному, я попросил Клаудию подождать и взбежал на последний этаж, чтобы подарить свою подругу последнему «убежищу», – своей Клем.

Внутри было пусто – она ушла. Наверное, гуляет в саду.

Я смотрел в окно парадного вниз: на игуанодонов, на утконосов, на разнообразную живность, что толпилась у входа, где Клаудия терпеливо ждала меня, отбиваясь от навязчивых животных-людей-животных. Так мы с Клем отбивались от разъярённых мужчин не «облегченной» судьбы, в туалете кафе «Эсквайр», в котором висела табличка «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Поскольку мы были единственные не «титулованные» посетители кафе, за прелюбодеяние в общественном месте нас хотели повесить. Сей «ублюдочный феодализм» я попытался оспорить, впопыхах натягивая на себя штаны, а Клем оглушительно хохотала. Я заявил «дворянам» о своем несогласии с денежной компенсацией военному долгу, предложил вступить в наши ряды и уединиться в других кабинках, но штурм продолжился. Я истерически смеялся, когда эти толстосумы, нелепо покачиваясь из стороны в сторону, пытались меня догнать. Их дамы гневно глазели на нас, а мы со смехом перечисляли все основные события, связанные с родом Йорк44
  Йорки, Йоркская династия – королевская династия, ветвь Плантагенетов, пришедшая к власти в Англии в ходе войны Алой и Белой розы и правившая с 1461 по 1485 год.


[Закрыть] в «Войне Роз»55
  Война Алой и Белой розы – гражданская война 1455—85 г. Много знати погибло в борьбе за власть между сторонниками двух ветвей династии Плантагенетов – Ланкастеров и Йорков. Война завершилась победой Генриха Тюдора из дома Ланкастеров, основавшего династию, правившую Англией 117 лет.


[Закрыть]: смерть Ричарда, побег Эдуарда в Бургундию и остальные сведения из Википедии. Готов поспорить, что такого экскурса в историю Англии они не ожидали, но, надеюсь, что таки «облегчились», не тая на нас зла.

Я поймал себя на том, что вслух рассказываю эту историю Кукле. Она по-прежнему бредила Францией, выпучив свои вишневые глаза.

– Дождешься ее? – спрашиваю. – Скажешь ей, что я буду в Казино, попытаюсь выиграть шляпку. Скажешь ей, что это «Мир прозы»…

Я был уверен, что Кукла все в точности передаст Клем, и мы с Клаудией сможем продолжить путь вдоль стада бегемотов к сказочному, а может и несуществующему Казино, где чокнутые играют на шляпки.

2

Мы идем по мостовой, ноги вязнут в камне, а она болтает о шляпках на омерзительно повышенных тонах.

– Могу сшить пару шляпок для ваших кукол! Могу сшить! Назовите цвет. Головы у них стандартного размера? – спрашивает.

– Взаимоисключающего, – отвечаю.

На секунду Клаудия застыла в недоумении, и в чертах ее лица вырисовалась мордашка милого пони. В какой-то момент я даже задумался над тем, что ответ прозвучал слишком грубо, и мне хотелось сосредоточиться на этой мысли, понять, почему я так отреагировал и почему Клаудия выглядит как пони. Задумался над тем, почему в «казино» играют на шляпки и требуют денег, и почему их требуют именно от меня, и зачем я иду туда? Но в тот день, в тот самый день, любое размышление приводило меня к «Миру прошлого». Я иду в казино, потому что мне нужно идти, – это движение вперед. Беги, Рока, беги! Только что ты нашкодничал, подлец! Что за игры с куклами? Будь мужиком и позвони Клем…

Мой внутренний монолог прервал тот тип! Он увел их, увел всех, всю ясельную группу. Он перетянул на свою сторону горизонт, как канат, и все деньги ушли к нему. Когда я опомнился, силуэт убегающего вора начал расплываться в закате. Клаудия?! Клаудия и не заметила ничего, все продолжала трепаться о Казино, о шляпках, о деньгах на шляпки.

– Услышь меня! – кричу – Деньги на шляпки ноги делают! – она замолкла.

Для меня погоня – это погружение в сон: нарастающая тревога перед силой воображения с каждым вдохом открывает взгляду новый мир, пародию на «Чудо» в том понимании, в котором мы привыкли видеть свое детство. Я бью сердце об асфальт, как баскетбольный мяч, – надежда расщепляется на миллионы беспокойств – я ускоряю шаг – мне нечего терять, этот гад забрал все, – все мои деньги – я тяну руку – не достает всего пару сантиметров, позади кричит Клаудия – небо вспыхивает красным – я кричу от боли, от падения – ясельная группа обступает меня – зажав деньги в кулак, он бьет меня по лицу и испаряется – я тянусь за баскетбольным мячом, взлетевшим до небесного купола – я делаю усилие над собой, я продлеваю шаг на миллиметр – и вступаю в новый мир – я настигаю вора у порога в… – Клаудия кричит позади: «Это Казино!» – вор падает без сознания – я держу его за волосы – я бью его головой об косяк гигантской двери – я бью его с безумным усердием – я бью его за Клем, за Друга, за Брата, за Отца… – двери открываются и целая толпа каких-то хиппи втаскивает бездыханное тело внутрь – я не отпускаю…

Боязливые люди отвели меня подальше, вглубь зала. Клаудия безмятежно подходит к телу вора, тот валяется – ни шороха… думаю, она психически нездорова… его кожа морщится от засохшей крови, на голове воспаляется открытая рана, он почти не дышит. Она разжимает кулак вора и берет все мои деньги, вся ясельная группа чешет за ней. Огромная толпа пялится на меня. Честно говоря, наплевать на это! Вор лежит неподвижно, а меня, по-прежнему, держат за руки и все трусливо молчат.

Клаудия исчезла из поля зрения. Клянусь: НИКОГДА, НИКОГДА не шить ей куклу, теперь мы связаны навеки. Купился на человеческий взгляд. На рожу милого пони в ее чертах, на глупость про шляпки и казино… Клаудия взяла куш! Я, самый богатый реставратор подушек в истории – и меня обокрали. Здравствуй, самый богатый реставратор подушек!

Синий огонек бьет по глазам, сквозь пелену слез я вижу надписи на стене, – очень много надписей, я вижу одинокие столы, держащие, как Атланты, горы шляпок, я вижу множество лестниц на второй этаж, расставленных с такой небрежностью архитектора, с какой дети переставляют фигурки на шахматной доске. И свет в зале исходит снизу, из-под ног… Эти люди здесь живут? Вид у них такой сопливый…

Но в момент моего созерцания вспыхнул встречный взгляд. Я понял происходящее не сразу…. Судорожно заглядывал в глаза окружающим, смотрел на отзывчивость, на понимание, но видел лишь огоньки, – синие и красные: программа релаксации. Синий мигает со счетом раз-два, красный вспыхивает только на три… раз… два… три… среди огоньков блеснули глаза! Их огонь согревал меня три года кряду. Столь знакомые и горячо любимые… за доверие, за желание распрощаться, за оставшуюся у меня еще надежду на всяк в нее входящего. Она держала мою подругу у сердца, а та молила меня: «Отпусти! Отпусти во Францию!», а я в ответ прошептал: «Отпустил».

Клем протянула мне куклу… Клем. Последнее ребро в моем животе. Клементина Доре. Клем протягивает Клем. Я бессилен, страх сжирает меня при этих звуках, будто чума, слышу «К» и это значит Клем. Та, что бросила меня на обочине два года тому назад, которую я не видел и не знал все эти два года, – протягивает куклу. Будто контрибуцию, выплату, признание отсутствия… Клем сшила куклу два года тому назад и попрощалась в моей манере со мной самим. Клем протягивает Рокамадура Рокамадуру. Я должен был сшить куклу ей в ответ. Даже спустя два года она должна уразуметь, что и я простился с ней.

Клем протягивает куклу сквозь толпу хиппи с видом: «только ты и знаешь, солнце, только ты, я вся весьма себе сопливая… весьма и весьма». И Я СОПЛИВЫЙ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Я вцепился в куклу со всем пылом, на который был способен, мне хотелось прижать ее к себе, как человека, которого я больше никогда не увижу, но тепло которого будет согревать меня всю жизнь. Не Клем… она назвала куклу моим именем… куклу, – хотел обнять куклу! Но вместо этого я с силой швырнул ее в бездыханного вора под ногами.

Толпа ринулась к телу. Я пошел прочь. Клем! Прочь! Голос Клаудии слился с шумом рулетки. Стало ясно, наконец, что это и есть то Казино, по пути в которое я многое вспомнил, со многим распрощался, с той, которая идет прочь, как и я, в разные, непохожие прочь…

3

Страшен белый цвет, страшен! В нем тонут мои мысли. Во время заточения они разбивались о стены этой чертовой комнаты. Белые стены, белая комната, белый свет… мысли мои белели от злости.

Я все упоминаю, забегая наперед, о Белой комнате, но ты, мой читатель, не знаешь, как я там оказался. Начнем с истоков.

Имя ей Клем. Так много женских имен! Мужские обиды, чаще всего, носят женские имена. Но Клем я никогда не забуду по другой причине. Ведь именно она шила кукол, когда мы закрылись в своем мире. Ведь именно с ней мне и не хотелось прощаться, но, после того что я сделал, это было неизбежно.

Последней кукле – имя, другим четырем десяткам – прозвище. Все заключается в именах. Обряд знакомства с набором букв, не с человеком, куклу наделяют именем, как необходимым свойством для выживания. Говорю к ним, ибо больше нет никого. Обращаюсь к сорока куклам, называю своим именем сорок первую. Здравствуй Рокамадур! Тряпичное сердце начинает биться.

Имя ей Клем. Она попросила меня больше не покидать Белую комнату до тех пор, пока «прощание» не будет сшито. Этот творческий процесс занял у нее три года, и три года я оставался рядом; она шила кукол, она любила меня, я поддавался всему этому, потому что, в конечном итоге, она ведь заточила и себя тоже. И я любил ее.

Черт, это не шутка! Мы закрылись в комнате на три гребаных года. Этот недотепа сдался, и суд закрыл дело: мне назначили ежемесячные выплаты за моральный и материальный ущерб и этих денег хватало на жизнь. Я бросил дело своей жизни – реставрацию подушек – на три года, и посвятил себя «самопрощению», оправданию и любви. Но после «той ночи», когда все изменилось, когда я сделал то, что сделал, любви не стало, – любовь расщепили на кукол, дабы вдохнуть в них жизнь. Клем убеждает: «Я буду шить кукол, я сделаю это за тебя». Рока соглашается и принимает: теперь мы узники обиды, расставания, белого цвета – цвета чистоты.

Начинаю вспоминать:

«Я жру, чтобы трахаться и трахаюсь, чтобы жрать»66
  «Я жру, чтобы трахаться и трахаюсь, чтобы жрать» – фраза принадлежит Джону Уилмоту, второму графу Рочестеру, она звучит в фильме «Распутник» (2004 г. режиссёр Лоренс Данмор) где графа играет Дж. Депп.


[Закрыть]. Сигаретный дым наполняет более чем скромных размеров комнатку: это один из тех редчайших вечеров, когда Фира пустует, когда в здании слышно эхо. Отец не курит Winston, он дымит пятикопеечные сигареты без фильтра, его любовница курит сигареты немного дороже и спорит со своей подругой о целесообразности приобретения собаки… Неужели она не понимает, что задержалась в этом доме ненадолго?! Думает, что хорошо «дает» Графу. Я думаю, что в мои 14 лет все хорошо, что «дает», за исключением арбузов, апельсинов, пирогов и тому подобного. Отцу плевать на то, что я выкуриваю с подростковой ненасытностью уже второй десяток сигарет его любовницы, и ей плевать, моя пьяная голова удобно уместилась на упругой заднице подруги. Та старше меня вдвое, пиво выдыхается, плевать, – пришло время Рока познать женское тело! Отец одобрительно подмигивает: давай, возьми ее, сынок. Фантазия уходит за словом «взять»… я думаю, как же сделать это с практической стороны… Никакой голливудской страсти, один лишь прагматизм. Я еще не знаком с Клем. Мои представления о женском теле берут свои корни из порнографических картинок в молодежном журнале, спрятанном под грудой книг. Интернет, в то время – шипящий, жужжащий, трескающий агрегат с оплатой поминутно и вечно занятой телефонной линией, не стал моим просветителем, он чрезмерно медлителен для этого. Мои естественные желания обороняют Хефнер77
  Хью Марстон Хефнер – американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала «Playboy».


[Закрыть] и Флинт88
  Ларри Флинт – американский издатель и глава фирмы «Larry Flynt Publications» (LFP). Издатель журнала «Hustler».


[Закрыть], вот только у меня нет денег на их журналы, потому я мало чего знаю о своем «желании»… А чего желает женщина? Безусловно, этот вопрос терял свой голос в моем сознании, в особенности после второго литра, в особенности после второго часа на чарующей заднице. А между тем, меня наполняет хмель, голова тяжелеет, происходящее является в искромсанном виде… Необъяснимым мне образом я сталкиваюсь в коридоре с Любовницей, не с подругой, мои руки машинально поднимают пол ее мужской рубашки, и я прилипаю к груди, как к маминой титьке… нет! Мать этажом ниже принимает в себя Иисуса с новой порцией проклятий и коллоидного серебра. Любовница не сопротивляется, ее рот искажает ухмылка, из груди доносятся тихие-тихие стоны, она поддается, прислоняется спиной к стене и кокетливо поднимает руки над головой, словно Мерлин Монро в первом выпуске Playboy (деньги на журнал я нашел только к 22 годам и начал с первого выпуска). Я не отстаю, – прижимаюсь к груди, как цуцик, неуверенно, не лишенный алкогольного изящества и грации, касаюсь рукой оголенного бедра, продвигаясь выше, к белью, как к баррикаде, которую требуется сломать. Я чувствую, как Любовница дрожит, она невольно кусает губы, я чувствую на себе ее пьяный взгляд, пронизывающий мою макушку, но мне страшно поднять голову и посмотреть на нее, мне страшен флирт, – я боюсь этой игры… я вцепился в тело и не хочу отпускать, мои движения грубы, линии рук и ног очень острые… но она не сопротивляется, и это придает мне сил… в пяти шагах от нас поворот и малюсенькая комнатка, где теснятся Отец и подруга… я закрываю рот Любовнице, ее стоны могут разрушить все! Другой рукой продолжаю ее раздевать, мне кажется, что я весьма умело управляюсь с ее телом… И вот, когда она почти раздета, остается всего ничего до начала чего-то большего, я нахожу в себе силы поднять голову и посмотреть в нее… Но в этот самый момент сию агрессивную прелюдию прерывает Граф не до конца разборчивым «милая, где ты?» «Милая» с силой отталкивает меня и в несколько движений приводит себя в порядок. Она переводит дух, выравнивает дыхание и окидывает меня с ног до головы беглым взглядом. «В другой раз» – говорит она мне, немного заплетающимся языком. Я разочарованно смотрю сквозь ее живот и медленно фокусирую взгляд на глазах, уже без страха, но с малой обидой, и одобрительно киваю в ответ.

В крошечную комнатушку любовница вбежала со звонким смехом, радостно плюхнувшись рядом с Отцом, следом, уныло пряча свой стыд, вошел и я. Она, как ни в чем не бывало, протянула мне пачку сигарет: «Будешь, малой?» – и я, как ни в чем не бывало, взял одну, закрыл глаза и опустил голову на то место, где не так давно был упругий зад подруги, я приоткрыл глаз и обнаружил, что и она, и ее упругий зад, растворились в дыму, а отец разочарованно кивает: «Упустил свой шанс, дурак».