Текст книги "Харизма"

Пять

В отличие от других сотрудников, которые сегодня сменили обычную рабочую одежду на джинсы и вязаные кофты, доктор Стернфилд надела простое льняное платье и накинула поверх лабораторный халат. В то же время, впервые, насколько я могу вспомнить, ее золотисто-каштановые волосы свободно свисают до плеч, выбившись из-под ленты. Она наклоняется ко мне:

– Привет, Эйслин. Ты сильно проголодалась?

– Ммм, не очень.

– Не против визита к нашим длинноруким друзьям?

Как будто я хоть раз отказывалась поиграть с шимпанзе.

– Конечно.

Она идет вниз по тихому коридору, удаляющемуся от столовой.

– Какое облегчение – на один день отвлечься от бумажной работы.

Я знаю, что нужно проявить дружелюбие, прежде чем перейти к делу, но я не могу удержаться и спрашиваю прямо:

– Так что, Сэмми, ну, подходящая кандидатура?

Она подмигивает мне.

– Что ж, я еще не могу сообщить тебе никаких деталей, но инструкции оставляют нам достаточно свободы действий.

– Спасибо вам за все, что вы делаете. Для нас нет ничего важнее.

Я ожидаю, что мы направимся наружу, к куполам вольеров, где обычно играют шимпанзе, но доктор Стернфилд останавливается у лифта. На нем нет никаких надписей, а чтобы им воспользоваться нужен ключ. Мы спускаемся на два этажа, а потом идем по извилистому коридору к зоне, которую я еще не посещала. Кондиционеры здесь работают на полную. Когда мы подходим к тяжелой двери, доктор Стернфилд поворачивается глазом к сканеру сетчатки и вводит код на клавиатуре. Я еще ни разу не видела лабораторию, защищенную настолько хорошо.

За дверью оказывается комната, залитая светом полного спектра, но меня пробирает дрожь от страха замкнутого пространства. Здесь даже холоднее, чем в коридоре, а пахнет будто дезинфицирующим спиртовым раствором.

Мы проходим вдоль клеток и приближаемся к одной, на которой написано «Руби». Она – мой любимчик, и Штеффи, присматривавшая за ней, давала мне покормить обезьяну, когда та была еще детенышем. Хотя Руби должна была привыкнуть к людям, она все еще прячется, если голоса вокруг становятся слишком громкими. Могу ее понять.

Мы останавливаемся у ее клетки. Руби торопливо подходит к решетке и высовывает свою узловатую руку, будто хочет, чтобы мы пожали ее. Впервые такое вижу. Доктор Стернфилд усмехается и похлопывает ее по длинным пальцам. Руби крутится перед нами, будто позируя для фото, и я готова поклясться, что она улыбается.

Доктор Стернфилд наклоняется ко мне и шепотом, хотя рядом больше никого нет, произносит:

– Харизма.

– Она ей определенно присуща. Но как вы выдрессировали ее?

Она чешет макушку Руби.

– Выдрессировала? Думаю, ты не понимаешь. Я дала ей средство, о котором тебе говорила – для коммуникабельности. «Харизма», или CZ88, если ты предпочитаешь официальное наименование.

Кровь приливает к голове так быстро, что я едва удерживаюсь на ногах.

– Что? У вас уже есть метод лечения? Я думала, вы только ведете исследования.

Её глаза блестят.

– Ну, мне нужно быть осторожной насчет того, что и кому я говорю. Но интуиция подсказывает, что тебе, Эйслин, можно доверять. Как бы там ни было, я начала работать над этим еще студенткой, когда изучала медицину. Шимпанзе – второе тестирование на млекопитающих. В первой группе были крысы, очаровательнее которых ты вряд ли встретишь.

Сердце все громче колотится в моей груди.

– Ух ты. Ух ты.

Я позволяю Руби взять меня за руку, просунутую между прутьями решетки.

– Она такая дружелюбная. На скольких шимпанзе вы уже это проверили?

– На пяти. Иногда тут целая компания приматов собирается.

– Держу пари, Штеффи это нравится.

Глаза доктора Стернфилд на мгновение вспыхивают, а потом она улыбается:

– Ага, она этим наслаждается.

Я наблюдаю за Руби, которая, кажется, танцует.

– Кажется, она действительно счастлива. Вы можете это измерить?

Доктор Стернфилд поджимает губы.

– У людей это измеряется лишь субъективно, а о животных и говорить нечего. Но мы можем измерить стресс. А уровень норэпинефрина, кортизола и адреналина у Руби значительно снизился.

Чтобы определить, что на вечеринке мои гормоны стресса зашкаливали, несмотря на пиво, не понадобилось бы анализа крови. Каков мой нормальный уровень счастья? Когда я переписываюсь с Джеком в Интернете, мои показатели, несомненно, поднимаются. Но сейчас? Низкие, несопоставимо низкие.

Доктор Стернфилд продолжает.

– Неважно, насколько счастливы шимпанзе, все равно между тестированием на животных и клиническими испытаниями с участием людей есть огромная пропасть. Знаешь, как называют эту пропасть те, кто занимаются исследованиями и разработкой новых лекарств? Долина смерти. Где прекрасные, совершенные проекты встречают безвременный конец.

Она упоминала «долину смерти» и раньше, но никогда эти слова не вызывали у меня такого острого приступа разочарования.

– Вы не можете позволить этому проекту умереть. Он может оказаться просто потрясающим.

Она печально улыбается.

– Я знаю. Поверь мне. Но быть «просто потрясающим» недостаточно, чтобы в обозримом будущем получить одобрение по официальным каналам. Мой папа упорно настаивает на том, что «Nova Genetics» борется только с болезнями, и чем опаснее они – тем лучше.

Я тихо говорю:

– Иногда я думаю, что чувствовать себя так – хуже болезни.

Она вздыхает.

– Эйслин, я понимаю. К моменту, когда мир наверстает упущенное в части улучшения генов, я уже, наверное, без ходунков передвигаться не смогу.

У меня перехватывает дыхание.

– Так вы не собираетесь испытывать его на людях в ближайшее время?

Свежая порция слез собирается за моими веками, хотя я уверена, что выполнила норму прошлым вечером.

Ее взгляд становится холодным и стальным, и она словно пытается продырявить белую плитку пола носком туфли.

– Это совершенно нелепо! Представь только, сколько людей сломались под натиском стеснительности и социальных фобий – а я могла им помочь!

– Это открытие может подарить им новую жизнь.

Она оценивающе смотрит на меня.

– Я видела опросники, которые ты заполняла для исследования динамики отношений в вашей семье. Как мучительно ты стремишься высказывать свою точку зрения, быть услышанной – и в то же время боишься этого. Когда я поступила в колледж в четырнадцать лет, я была самой маленькой в классе, и у меня был самый писклявый голос, и я была неспособна поднять руку, даже если знала ответ.

О неспособности поднять руку я знаю все. О том, на что это похоже – будто что-то постоянно держит тебя на привязи, не давая оторваться от земли.

– Сложно поверить, что генная терапия может сделать кого-то смелее.

Она поджимает губы.

– Знаешь, личность действительно ужасно сложная. Харизма, или CZ88, воздействует на множество генов, работающих согласованно, на участки ДНК, которые другие исследователи могли пропустить. Но что для одного ученого – мусор, для другого – сокровище.

Я не могу представить гены как маленькие емкости, наполненные мусором или сокровищами, но доктор Стернфилд никогда не стесняется ярких метафор. Одно из первых объяснений принципа действия генной терапии, которое она мне дала, было таким: она предложила представить вирусный вектор как посылочный ящик, который адресован определенным тканям тела. Внутри ящика – измененная ДНК, которая сможет занять место дефектных генов или дать им команду действовать иначе. Вирус может вместить определенное количество ДНК, но если вы используете слишком мало, понадобится добавить ДНК-заполнитель – вы делаете то же самое, когда пакуете в посылку мелкие вещи.

Я пинаю пол, подражая доктору Стернфилд.

– Если бы вы смогли получить одобрение, сколько пройдет времени, пока вы не получите что-то, что можно испытать на людях?

Она наклоняет голову набок и смотрит на меня долгим взглядом.

– Оно готово сейчас.

Мое зрение затуманивается.

– Сейчас – то есть сегодня?

– Сегодня и сейчас, – говорит она и позволяет себе улыбнуться.

Я вздрагиваю.

– И это безопасно?

Она недовольна.

– Я тестировала лекарства годами, и их безопасность всегда была безупречна.

Она шумно выдыхает.

– Но неважно, что я знаю о безопасности «Харизмы», FDA все равно не допустит её до клинических испытаний. Вот почему мои дни в «Nova Genetics» сочтены.

Волна паники накатывает на меня. Я вскрикиваю:

– Что?

– Я должна отправиться туда, где моей помощью смогут воспользоваться как можно больше людей. Прямо сейчас, и это место не в США.

Нет, этого не может быть. Я подобралась так близко к своей мечте, и она ускользает от меня, прежде чем я успела ее схватить.

– А что, если вы проведете предварительное испытание, прежде чем уехать? На ком-то, кому это действительно нужно?

Она хмурит брови.

– Ты предлагаешь мне то, о чем я сейчас думаю?

Я не знаю. Я и правда это предложила?

Она говорит:

– Нет ничего страшного в том, чтобы сказать нет. Не каждый готов к глобальным изменениям в своей жизни.

Она действительно предлагает мне это. Да и правда, разве найдется подопытная свинка лучше, чем человек, вся жизнь которого – чудовищна катастрофа.

– Когда я должна принять решение и оформить нужные бумаги?

Она качает головой.

– Боюсь, мы не располагаем такой роскошью, как время на размышления. Или оформление бумаг. Но если ты серьезно намерена улучшить свою жизнь, я могла бы помочь тебе сегодня. То есть – именно сегодня.

У меня внутри все холодеет.

– Вам не нужно следить за всякими показателями, чтобы потом опубликовать результаты исследования?

Она протягивает руку к клетке Руби и гладит обезьяну по голове.

– Думаю, мы здесь в одинаковом положении, черт бы побрал эти официальные процедуры. Когда ты придешь на следующую семейную встречу, меня здесь уже не будет.

Мне кажется, будто стены вокруг меня мелодично гудят, а может, это бьются мои вены. Я тру лоб рукой.

– Простите. Я еще не вполне осознала все это. Но если вы сделаете это втайне, у вас могут быть большие неприятности, верно?

– Только если кто-то узнает. Но я доверяю тебе, Эйслин. И я хочу помочь тебе и другим людям сейчас. Точно так же, как я хочу помочь Сэмми попасть в клинические испытания AV719, несмотря на то, что у него больше инфекций и меньше жизненная емкость легких, чем у среднего одиннадцатилетнего подростка с муковисцидозом. Коммерческие интересы, которые стоят за этим исследованием, требуют, чтобы в него попадали люди, у которых шансы на улучшение выше – чтобы в итоге получить наивысший процент успеха.

Паника, которую я ощутила минуту назад из-за того, что могу упустить чудесное средство, удваивается, когда речь заходит о том, что Сэмми тоже может оказаться в проигрыше.

– Это так несправедливо. Они должны помогать тем, кому это больше всего нужно.

Она кладет руки мне на плечи – впервые, раньше ее прикосновения ограничивались рукопожатиями. Сквозь одежду я чувствую ее ногти.

– Я хочу поддержать его, даже если это означает, что я буду не так уж строго следовать писаным правилам. Ты со мной, Эйслин?

Все вокруг я вижу как в тумане, кроме ее глаз, которые светятся как хрусталь. Я говорю:

– Если я соглашусь, как мне нужно принять лекарство?

– Это инъекция, все чисто и просто. Вероятно, только одна доза, но нет никаких гарантий. Мы не знаем, как быстро будет распространяться вирусный вектор, который доставляет лекарство, и насколько сильно он затронет твою ДНК. Конечно, только ты будешь решать, принимать ли дополнительные дозы.

Рядом с нами Руби раскачивается, сидя на полу, и выглядит такой довольной, какой я ее никогда не видела. Я сосредоточенно размышляю.

– Можно рассказать маме? Она сохранит тайну, потому что дети для нее важнее любых правил.

Доктор Стернфилд резко убирает руки с моих плеч.

– Ух, я думала, что с твоим IQ… Слушай, давай забудем это все, ладно?

Она потирает руки, будто стряхивая грязь, и направляется к двери.

Подождите. Что? Мое тело холодеет. Моя жизнь и жизнь Сэмми могут полностью измениться благодаря «Nova Genetics» и доктору Стернфилд. Если я преодолею свою стеснительность, я смогу лучше защищать его. Как я могу упускать такой шанс? Мама, да и кто угодно другой, поймет.

Я вдыхаю так глубоко, что у меня начинает кружиться голова, и говорю:

– Нет, послушайте. Я полностью понимаю, почему вам нужно сохранить тайну, особенно учитывая этих ненормальных протестующих, которые толкутся снаружи. Я согласна. Я согласна.

Она рассматривает меня, кажется, целую минуту, а потом, наконец, кивает.

– Хорошо, Эйслин. При условии, что ты согласна.

– Полностью согласна.

Да, это эксперимент, настолько секретный, что я не смогу рассказать даже маме. Да, жесткий, пассивно-агрессивный подход доктора Стернфилд выводит из равновесия. Но я чувствую, что мы на пороге чего-то невероятного.

Она достает из кармана заколку и собирает волосы в узел на затылке.

– Поскольку у нас сохранился старый образец твоей крови, я уже знакома с разными антителами, которые могли бы нам помешать. Некоторые из них довольно странные, ты сама знаешь. Может, из-за твоей поездки в Азию несколько лет назад. Но, слава богу, никаких неустранимых проблем.

Слава богу – это верно сказано. Я со страхом осознаю, что семья Эви, взяв меня с собой на каникулы в Индонезию после того, как мы закончили среднюю школу, могла лишить меня всех шансов на это чудо.

Я говорю:

– Лучше могло быть, только если бы «харизма» была в капсулах вместо инъекций.

Она проводит по своей нижней губе наманикюренным ногтем.

– Ну, однажды, я мечтаю, появится версия для массового производства, которую будут продавать без рецепта – может, это будет порошок, который можно просто вдохнуть, чтобы обойти гематоэнцефалический барьер. Может, его будут продавать в светло-желтых пакетиках, на которых напечатаны розовые сердечки. Как ты думаешь?

Она подмигивает мне, и я задумываюсь – может, ее последние слова – просто шутка, чтобы я расслабилась.

Но все-таки мне не удается заставить себя рассмеяться. Следом за доктором Стернфилд я вхожу в дверь, которая отпирается еще одним кодом, и оказываюсь в маленькой комнатке. Доктор Стернфилд велит мне сесть, пока она моет руки и надевает перчатки. Из маленького стального шкафчика она достает большой шприц.

– Я знаю, что это пугает, но тебе от этого станет лучше. Я делала себе инъекции и более толстыми иглами. Две секунды боли, а потом можно всю жизнь радоваться.

Она протирает мою руку вышел локтя спиртовым тампоном и вводит лекарство – за обещанные две секунды. Ловкими движениями она перевязывает руку узким бинтом. Готова поклясться, что чувствую, как содержимое шприца проникает в мою руку. Хотя мне не терпится перестать быть застенчивой, глухая паника наполняет мою грудь. Ох, ничего себе, я действительно это сделала.

Она стягивает перчатки.

– Если начнешь паниковать, глубоко дыши. А на случай, если тебе захочется с кем-то поговорить об этом, я дам тебе то, что получают от меня лишь немногие – мой номер телефона. Воспользуйся им, ладно? Мы изменим мир, ты и я.

Я рассматриваю узкую повязку, которая скрывает так много.

– Я просто хочу изменить себя.

– Этого достаточно. А теперь как насчет того, чтобы подняться наверх и посмотреть, осталось ли у них еще что-нибудь с трюфелями?

Покидая эту комнату, мы больше не произносим ни слова. Я потираю руку, размышляя о веществе, которое разгорается под кожей и неудержимо растекается по артериям. Удалось бы мне сорвать повязку и высосать его, как змеиный яд? Сколько пройдет прежде чем оно начнет на меня влиять? День? Неделя? Стоило бы задать эти вопросы доктору Стернфилд, но теперь, когда дело уже сделано, я не могу заставить себя заговорить с ней, когда она стоит в лифте в футе от меня с довольным выражением лица.

Прежде чем поспешить прочь, она шепчет мне:

– Помни, никому ни слова о «харизме» и клинических испытаниях для Сэмми, ладно?

Я невнятно бормочу что-то в знак согласия, и она уходит. У меня в голове неотвязно крутится мысль о том, что мне следовало потребовать больше деталей. Ладно, я надеюсь, что в скором времени я уже никогда не побоюсь заговорить. Теперь перспективы кажутся мне намного шире, я могу наполнить свое будущее новыми возможностями, свободой, а может быть даже отношениями с Джеком, если я смогу исправить тот ущерб, который был нанесен прошлым вечером. Легким прогулочным шагом я направляюсь к кафетерию. Но мне по-прежнему недостает смелости, чтобы присоединиться к Хлое, Шейну и остальным, когда они смеются, сидя за круглым столом.

Я украдкой пробираюсь в угол и ем одна – надеюсь, в последний раз.

С наслаждением поедая лосося и спаржу (спасибо, что в моей порции нет гуидаков), я обнаруживаю, что мой телефон снова поймал Сеть. Эви прислала еще одно сообщение и рассказывает новые детали. Они с Рэйфом целовались «как безумные» после вечеринки. Конечно, я ужасно волнуюсь за нее, но меня еще сильнее интригует другая часть сообщения – Джек не мог понять, почему я ушла так рано. Как только она сказала ему, что я ушла, он ушел тоже.

Правда? Вот если бы я не сделала тогда поспешных выводов и не устроила истерику из-за Александры. А теперь он будет думать, что я совершенно неадекватная. Ну, на самом деле он думал так уже после того эпизода с пивом. Я собираюсь позвонить Эви, чтобы узнать больше, но тут Салли Симс объявляет, что до следующего мероприятия осталось две минуты. Отвратительно. Если бы я знала секретные коды от лаборатории внизу, я бы спряталась там вместе с Руби.

Я запихиваю в себя остатки обеда, иду к конференц-залу имени Уотсона и Крика и усаживаюсь там на один из стульев, расставленных по кругу. Роза вбегает в зал на последней минуте, ее лицо кажется бледным. Как странно. Я видела ее какой угодно, но только не подавленной. Подозрение вспыхивает в моем сознании. Я пытаюсь разглядеть, нет ли у нее повязки на руке, но рукава ее рубашки скрывают любые улики – как и у меня.

Джо призывает всех к порядку.

– Отличная работа на пляже, ребята! Что вам больше всего понравилось?

Руки тянутся вверх; называют воду, охоту, солнечный свет и все такое прочее. Покончив с запланированным снятием напряжения, Джо переходит к психотерапии.

– Есть желающие поделиться чем-то новым со времени нашей прошлой встречи?

Мы переглядываемся в неуютной тишине, и наконец берет слово девочка по имени Киэра. У нее рыжие волосы, но перед этой встречей она покрасила их в золотистый у корней, и теперь кажется, будто у нее голова горит. Она жалуется, что ее родители посвящают почти все время ее брату Якобу, в генах которого обнаружена болезнь Хантингтона.

Зацепившись за эту тему, Джо спрашивает остальных, завидуем ли мы вниманию, которое наши родители изливают на наших братьев и сестер. Для меня не проблема, что мать зацикливается на Сэмми. Ведь и я сама так делаю.

От предстоящей необходимости говорить о чем-то перед группой мои внутренности стискивает знакомое ощущение. Похоже, «харизма» еще не заработала. Пусть лучше Хлоя говорит. Один за другим все болтают о том, как ужасно, когда все тебя игнорируют, если рядом твои братья и сестры. Вот же детский сад.

Кода наступает очередь Шейна, он вытягивает вперед свои длинные ноги и говорит:

– А я не против, когда моей сестре уделяют внимание.

Джо поднимает свои густые брови.

– Правда? Будь честным. Ты среди друзей.

Шейн ухмыляется.

– Да? Знаете, когда люди замечают ее, они замечают и то, как я помогаю ей. Знаете, как это впечатляет девиц, которые думают, что я святой?

Парень, сидящий рядом с Шейном, «дает ему пять».

Джо хмурится.

– Так ты используешь болезнь своей сестры, чтобы цеплять девушек?

– А почему нет? Мы оба в выигрыше.

Без тени улыбки он смотрит в мою сторону. Я поднимаю взгляд к потолку.

Джо трет подбородок.

– Ладно, я думаю, что ты вполне имеешь право поискать светлые стороны в своей ситуации. До тех пор, пока ты никого не эксплуатируешь.

Шейн усмехается.

– И как стратегия отхода тоже отлично срабатывает. Когда мне становится скучно, я могу сделать вид, что настолько обеспокоен состоянием моей сестры, что не могу выделить время на отношения.

Несколько парней давятся от смеха вместе с ним. Остальные сидят с отвисшими челюстями.

Джо окидывает взглядом группу.

– Что остальные думают по этому поводу?

Его взгляд останавливается на мне.

– Эйслин, скажи нам первое, что придет в голову.

И я выпаливаю:

– Уродец.

Господи, я и правда сказала это?

Вся группа смеется – кроме Шейна. Джо хлопает в ладоши, пока мы не утихнем.

Потом он говорит:

– Хорошо, Эйслин и Шейн, спасибо вам за откровенность. Кто-то еще хочет высказаться?

Хлоя поднимает руку. И, верная своему слову, она пускается в растянутое повествование о том, как сильно она любит Бейли, но чувствует, что ее не ценят по достоинству, ведь их родители посвящают ей так много энергии. Хотя я знаю, что она вешает ему лапшу на уши, ее рассказ оказывается увлекательным. Взгляды всех присутствующих прикованы к ней. Она продолжает трепать языком, пока не наступает время перейти в танцевальный зал для следующего мероприятия.

Когда все толпой пробираются к выходу, Хлоя дожидается меня и говорит:

– Сработало довольно неплохо, правда?

– Ага, великолепно.

Но все, о чем я могу думать – это лекарство, которое распространяется по моему организму, атакуя невинные клетки и творя неизвестно что. Было ли оскорбительное высказывание в адрес Шейна первой весточкой изменений в моем характере? Что, если в будущем я не смогу контролировать порывы эмоций? Может, быть экстравертом – это и значит не уметь контролировать свои импульсы. Никогда не думала об этом в таком духе. Но если из-за «харизмы» я уже начала действовать настолько наперекор собственному характеру, на что еще я окажусь способна?