Текст книги "Добрые злые сказки"

Лоскут

У меня между ребрами есть дыра, потому я ищу подходящий лоскут. Вот в кармане правом лежит игла, нить вокруг запястья – суконный жгут. Я иду по свету и свет со мной: спички неуверенный огонек разрезает тьму и сражаясь с тьмой, будоражит тени у самых ног. Они льнут к лодыжкам и сапогам, превращаясь в лужи тягучей тьмы. Бог найдет меня по сырым следам – черное на белой земле зимы. Я иду по Северу, в тишине, в бороде снежинки и на висках. Завывает ветер в грудной дыре и сжимает душу в стальных тисках. Я ищу заплатку, кусок сукна, или лист железа, простой картон, я иду туда, где цветет весна, пусть застрял в гортани печальный стон.

Говорят, за морем, за сотни верст, есть девица, краше самой луны, и она так ладно, искусно шьет, что из грёз тончайших латает сны. Будто нить ей сплел золотой паук, а кузнец небесный сковал иглу, и сукно, коснувшись умелых рук, шелковым становится. Поутру, когда солнце сонное к полю льнет, она в лес идет за полынь-травой, из цветов душистых рубашки шьет, да белье стирает живой росой. Говорят, в глазах ее блики звёзд, говорят, что губы ее – как мак. Может та девица меня спасет? Пока я еще не песок и прах.

Я пойду за девять больших земель, ни воды, ни хлеба не проглотив. Пусть оскалит зубы ужасный зверь, пусть корабль мой налетит на риф. Я смуглее стану, но и сильней, пусть сотрутся новые сапоги, пусть заменит мне мох лесной постель, повстречаются на пути враги. Я пойду за сказкой, что ждёт вдали, чья игла острее, чем жало ос. И она зашьет мой разрыв в груди, ослепит сиянием русых кос. Пусть проходят дни и мой путь далёк, пусть мой бог совсем от меня устал, я пройду десятки кривых дорог, за тем самым ценным, что потерял.

«Тени деревьев танцуют за окнами…»

 
Тени деревьев танцуют за окнами,
море стучит об прибрежные камешки.
Лето врывается вдохами в легкие,
греет костров обжигающим пламенем.
 
 
Греет песком раскаленным, щекочущим,
красит загаром предплечья горячие,
по перекресткам будней клокочущих
смело шагает твоё Настоящее.
 
 
Видишь его в стекле старой булочной?
В зеркале автомобиля стоящего?
По свежевымытым, узеньким улочкам
быстро шагает твоё Настоящее.
 
 
Ну же, беги за ним, прочь от компьютера,
прочь от смартфона, учебника химии,
нити шнурков на кроссовках распутывай,
связывай крепко неровные линии.
 
 
Прочь из квартиры, спускайся по лестнице,
трогай перила ладонями теплыми,
скрипом подошвы, мелодией песенной,
голосом тихим, звенящими стеклами,
 
 
дом пробуди, и старушек на лавочках,
и голубей, полусонно воркующих.
Взгляд задержи на забывшихся парочках,
жадно горячие губы целующих.
 
 
Мимо котов, разомлевших на солнышке,
мимо прохожих, машин и троллейбусов,
мимо реки, где воды лишь на донышке,
мимо бумажного смятого крейсера,
 
 
быстро беги, богом ветра, мгновением,
чьей-то улыбкой мелькнувшей/исчезнувшей,
бризом морским, вздохом и дуновением,
и нерастраченной, скопленной нежностью.
 
 
Только смелее, учись быть отчаянным,
крепко сжимая ладони дрожащие.
Непроторённый путь лучше и правильней,
ждёт за порогом твоё Настоящее.
 

Бейкер-стрит

Бежать по старой Бейкер-стрит, пугая сонных голубей. Сбивать, как ртуть, сердечный ритм, искать ногами в лужах мель. Скользить по мокрым мостовым, подошвами назло стуча, и разрезать туманный дым мечом фонарного луча. Бежать быстрее всех ветров, ладонью смахивая пот, пусть полы черного пальто, как крылья ворона – вразлёт. Дышать надрывно, тяжело, шипеть как кошка миссис Джонс, когда разбитое стекло врезается, как острый нож. Глядеть украдкой на часы, не разбирая, впрочем, цифр. И с пылом бешеной лисы, нестись, прохожих вялых сбив. И слыша чертыханье вслед, не бросить даже «извини», пусть песня маленьких монет в кармане весело звенит. Пусть Лондон стар, пусть Лондон сер, пусть полон тайн и мертвецов, пускай Луна бледна, как мел, и её скорбное лицо укрыто саваном из туч, и ей пора призвать рассвет, а Бог всесилен и могуч,

но я бегу, бегу к тебе.

И пусть рассыплются слова страницами иссохших книг, пусть поседеет голова, застрянет в глотке слабый крик. Пусть будут жалить и колоть, пусть будут резать и кусать. Пусть тронет судорога плоть, я буду лишь бежать, бежать.

Бежать по сонным площадям, глотая воздух жадным ртом. Пусть я и варвар, и смутьян, и весь почти покрылся льдом. Пусть в горле жжётся и горит, и я не имя – имярек. Бежать по старой Бейкер-стрит,

но опоздать на целый век.

«Скорый поезд до города N, где солнцем согрета земля…»

 
Скорый поезд до города N, где солнцем согрета земля.
Моя непослушная Энн, ты все еще помнишь меня?
Здесь ржавый кленовый лист цепляется за рукав,
а теплая осень спит, свернувшись клубком на руках.
Ты всё ещё слушаешь джаз? Срываешь цветы орхидей?
Не любишь избитых фраз и дикость нелепых идей?
Ты больше не носишь кос? Не пишешь сюжеты драм?
И твой наглый рыжий пес не будит тебя по утрам?
А помнишь, как я читал судьбу по твоим рукам,
и солнце веснушек след размазало по щекам?
 
 
Платформа под номером пять, и поезд до города N.
А мне б повернуть время вспять, моя незабвенная Энн.
Я помню центральный парк, и твой покрасневший нос,
как я отдавал свой шарф и чушь несусветную нес.
Пустые вагоны метро, ты помнишь – друзья навек,
за поднятый ворот пальто мне сыпался мокрый снег.
Ты знаешь, я повзрослел. Стал сам на себя не похож.
Моя непослушная Энн, у взрослых вся истина – ложь.
Табачное тлеет нутро – я так и не бросил курить,
но если не ты, то кто, сумеет меня изменить?
А поезд до города N, уходит, по рельсам гремя,
моя невозможная Энн, ты все еще помнишь меня?
 

«Танцуй на острых клыках огня…»

 
Танцуй на острых клыках огня,
Танцуй, глаза закрывая.
Танцуй, сегодня луна – твоя,
и ветер тебя обнимает.
Танцуй, открывая небу лицо,
и смело шагай в бездну.
Гори, ведь в конце концов,
и ритмы гитар исчезнут.
Кружись, упиваясь теплым дождем,
и мокрой дорожной пылью.
Не верь никому – мы с тобой не умрем,
пока есть за спинами крылья.
Пока Земля вертится, и Млечный путь,
из Лунных ладоней льется,
танцуй, моя осень, когда-нибудь,
Ад Раем земным обернется.
 
 
Трещат кастаньеты в смуглых руках,
гитара легка и звонка.
Палящее солнце вязнет в песках,
скользит по прибрежной кромке.
Цыганская кровь под кожей кипит,
в груди отзывается эхом.
Танцуй, мое сердце, выстукивай ритм,
шуми заразительным смехом.
И сотни дорог впереди, сотни дней,
и сотни несозданных песен.
Мы вместе. А вместе – значит сильней.
Пусть каждый нам враг, а мир тесен.
 
 
Танцуй же, со мной или без меня,
о бедах своих забывая.
Гляди, я украл вороного коня,
и ключ от небесного края.
Гори, видишь, сердце мое горит,
песчинки царапают плечи.
Я буду любить тебя, слышишь, Лилит? —
Я буду любить тебя вечно.
 

«Я не верю в красную нить судьбы…»

 
Я не верю в красную нить судьбы,
и дожди, идущие в январе.
В горле комом горькое – «если бы».
Если бы ты только была моей.
Если бы я родился в надцатый век,
времена королей и железных лат,
Я бы вызвал на бой весь проклятый свет,
небеса и землю, Эдем и ад.
Ты смогла бы верить моим стихам,
и словам, что кровью звенят в ушах:
«Я тебя никому никогда не отдам»,
и «ты знаешь, чертовски болит душа».
 
 
Я рожден в двадцать первый, усталый век.
У меня – сквозная дыра в груди.
Я не вижу цветов и огней во сне,
только белую пудру сухой пурги.
Снег скрипит под ногами, мой Север тих.
И неважно, сколько ведет дорог,
Мне суметь бы только одну найти,
ту, что выведет прямо на твой порог.
Всё в тебе неуместно, но так легко.
Льется теплая медь золотистых кос.
Мне бы только коснуться тебя рукой,
и у ног свернуться, как верный пес.
Ты из солнца, и кажется, из песка,
сплетена из тонких, звенящих струн,
Поднебесных гор и прибрежных скал,
сизокрылых и яснооких лун.
Всё во мне – это иней, сырой туман,
сотни книжных страниц и табачный дым.
Я не знал, что такое – сходить с ума.
Я не знал – это значит, я был пустым.
В твоих венах – живая драконья кровь,
а во мне – металлический серый сплав.
Тот, на небе, кто раздает любовь,
в этот раз ошибся, так был не прав.
 
 
Я не верю в сказки, не верю в сны,
мы с тобой из разных земных широт.
Я не видел крыльев цветной весны,
всё во мне – это ломкий и колкий лед.
Только в руку врезается красная нить.
Двадцать третье холодное января.
Это бред. И такого не может быть.
Но на землю падают капли дождя.
 

«Двадцать тысяч лье…»

 
Двадцать тысяч лье
под
водой.
Которая плещется
Между
мной
и
тобой.
Я живу у тебя в груди,
За костяной закрытой дверцей.
Я – твоё
неизлечимо
больное
сердце.
 
 
Двадцать тысяч дней
без тепла.
Зима заблудилась в городе,
и не ушла.
Белой метелью влетела
в твое окно,
Ставни закрыла,
и
залегла на дно.
 
 
Знаешь, а мне бы пару незримых рук,
Я бы варил тебе кофе, готовил чай.
Просто, пожалуйста, мой дорогой друг,
Сердце свое когда-нибудь повстречай.
 
 
Те, кто действительно необходим,
Не предадут и не причинят боль.
Пусть будет
он
сильным один,
И непобедимым
вместе
с тобой.
 
 
Двадцать тысяч лье
под
водой.
Которая плещется
Между
мной
и
тобой.
Я живу у тебя в груди,
За костяной закрытой дверцей.
Я – в тебя
безнадежно
влюбленное
сердце.
 

«Кафельный пол, на стенах трещины…»

 
Кафельный пол, на стенах трещины,
водопроводная грязь.
Я бы любил тебя, даже если бы
ты
не родилась.
 
 
Даже если бы
ты появилась на свет
мужчиной,
чудовищем,
дьяволом,
деревом,
птицей,
одной из комет,
стрелой,
отчаяньем,
яростью,
стихией, что прячет в недрах Земля —
я бы любил тебя.
 
 
Даже если бы
ты не была
моей,
а была
подневольной,
рабыней,
чей-то женой,
подарившей ему дочерей,
сыновей.
Обезумевшей,
слабой,
смертельно больной,
собиравшей в ладони искры огня —
я бы любил тебя.
 
 
Даже если бы ты была создана,
ветром,
пеплом,
порохом,
бурей в пустыне,
островом,
океаном,
планетой,
городом,
той, никогда не любившей меня —
я бы любил тебя.
 
 
Кафельный пол, на стенах трещины,
тусклый, мигающий свет.
Я буду любить тебя, даже если
даже если
тебя
нет.
 

«Ты однажды придешь в мой дом…»

 
Ты однажды придешь в мой дом,
мой маленький дом в лесу.
Скажешь весело: «здравствуй, Том.
Я пришел. Ты проспорил су».
Бросишь пыльный рюкзак на стол,
и за ухом почешешь кота.
Белой глыбой с заснеженных гор,
в моем сердце умрет пустота.
Но я сделаю вид, что не ждал.
Не скучал, отмеряя дни.
Просто я очень сильно устал.
Я чертовски устал от любви.
От любви ко всему и всем:
к близким, женщинам и друзьям.
Ведь привязанность – тот же плен.
Полюбить – потерять себя.
Я один. Разве это грех?
У меня есть табак. И кот.
Я же счастлив. Счастливей всех.
И в груди не болит, не жжет.
 
 
Твой французский смешной акцент,
итальянский кипящий нрав.
Ставил су? Я поставлю цент,
(будто бы окажусь неправ),
ты, конечно, свернул с пути,
или встретил свою судьбу.
Или может, нашел синих птиц,
тех, что птицами счастья зовут.
И ты вспомнил, что где-то есть друг.
(раньше ты всем делился со мной:
сигаретой, теплом своих рук,
счастьем, горечью и виной).
Ты расскажешь, как мир постарел.
И про джунгли больших городов.
Что нет больше сражений и стрел,
не приходят колдуньи из снов.
Может быть, я в ответ промолчу.
Может быть, улыбнусь слегка.
Я отвык от эмоций и чувств,
став одним из кривых зеркал.
Ты отставишь вино и чай,
/ты все время куда-то спешишь/,
скажешь весело: ««не скучай».
И уйдешь в свою новую жизнь.
 
 
Я один. Разве это грех?
У меня есть табак. И кот.
Я так счастлив. Счастливей всех.
Я счастливейший идиот.
 
 
Я допью свой остывший грог,
и на плечи накину пальто.
Прочь из дома, сквозь дым и смог,
безнадежно надеясь, что
ты однажды придешь в мой дом,
мой заснеженный дом в лесу.
Скажешь тихо: ну, здравствуй, Том.
Я пришел.
Я тебя спасу.
 

«Год за годом, двадцать четыре на семь…»

 
Год за годом, двадцать четыре на семь,
есть двое – ты и твоя тень.
Но, знаешь, в каждой секунде дня —
тень, что идет за тобой,
это – я.
 
 
Вот ты шагаешь по майской Москве.
Я, /большей частью/, невидимый в темноте,
защищаю тебя от демонов и злых людей.
Возвращайся домой скорее, моя Лорелей.
Мир закован в призрачный лунный лёд.
И по улицам тихо крадется ночь.
Ты, как миссис Офелия Тодд,
ищешь кратчайший путь.
И
исчезаешь
прочь.
 
 
Мягким светом мерцает синий экран,
в хрупкой кружке дымится горячий чай.
Я – та пыль, что спрятана по углам.
Не смотри на меня. Не замечай.
Я иду за тобой след в след. Охраняю сон.
Я сижу у кровати, закутанной в тишину,
что растает под первый трамвайный звон,
под будильника трель, объявляющего войну.
Знаешь, я – это снег и горячий песок.
На стене дрожащий причудливый свет.
Я за твоей спиной. И я – у твоих ног.
Я – это ты.
Но меня
нет.
 
 
Будь бесстрашной,
двадцать четыре на семь.
И пусть рядом только твоя тень.
Знай, что в каждой секунде дня,
тень, что идет за тобой,
это – я.
 

«Это мой первый раз …»

 
Это мой первый раз —
мятных губ твоих вкус.
Это твой первый джаз.
Это мой первый блюз.
 
 
Ты – василиск,
и
я целую твои глаза.
Горек и сладок риск,
в жилах кипит азарт.
Ты закрываешь дверь,
я – срываю замок.
Ты говоришь: «зверь».
Я говорю: «Бог
отпустит мои грехи.
Если же я – волк,
значит,
беги.
 
 
Ты – приглушаешь звук.
/разум, спокойных снов/
Слово из шести букв?
– только бы не «любовь».
Делаешь шаг назад.
Плавится
пар
кет.
Шепчешь:
«нас ждет Ад».
Я говорю: свет —
это большой обман.
Света и Тьмы нет.
Свет – это ты
сам.
 
 
/ты – это мой свет/.
 
 
Ты – василиск,
и
я закрываю твои глаза.
Горек и сладок риск.
Сорваны тормоза.
 
 
Это твой первый джаз.
Это мой первый блюз.
Это мой первый раз.
Когда
я
лю
б
лю.
 

«Если есть дорога, то есть и дом…»

 
Если есть дорога, то есть и дом.
Если море есть, значит есть причал.
Мне не нужен меч, мне не нужен трон.
Я лелею только свою печаль.
Если слово есть, значит есть и смысл.
Если сердце есть, значит будет боль.
Если «я и ты», означает – «мы»,
из осколков льда соберу «любовь».
 
 
Я иду по краю своей судьбы,
неприметный странник, седой старик.
Снова «если бы», превращая в «быть»,
опускаю флаг, покидаю бриг.
И в ночной глуши, на лесной тропе,
я ложусь на влажный и мягкий мох.
Приходи ко мне, приходи во тьме,
дверь откроет Янус – двуликий бог.
Проведи меня по безумным снам,
будь моей Ариадной, затем – Лилит,
Где Землей становится океан,
где ложится тень у могильных плит.
Там, где шпили башен стремятся ввысь,
я приду устало к твоим ногам,
Под твоей рукой замирает рысь,
отчего же в сердце моем ураган?
Говори со мной, обнимай меня.
На воде круги, на руке рука.
На костях песок, на песке земля.
Длится сон лишь час, но прошли века.
 
 
Я проснусь наутро больным и злым.
Соберу котомку, накину плащ.
Раскурю табак, наколдую дым.
И пойду на свет из зеленых чащ.
Если есть дорога, то есть и дом.
Если море есть, значит есть причал.
Я отбросил меч, я покинул трон.
Взял с собой лишь только свою печаль.
Мы пойдем с ней вместе сквозь дождь и снег,
до твоей могилы в сырой земле.
 
 
Отчего ты больше не снишься мне?
Оттого, что больше не веришь мне?
 
 
Ариадна, ведьма, моя Лилит,
я грызу зубами земную твердь.
Я иду к тебе, той, что сладко спит.
 
 
Ведь любовь всегда побеждает смерть.
 

«И мир отзовется стуком…»

 
И мир отзовется стуком
камней у тебя в груди.
Вдогонку сбежавшему солнцу, ты крикнешь: ««не уходи!»
А в море – янтарные бусы рассыпал старик-звездочет.
Твой волос, бесхитростно-русый, играет с горячим плечом.
Иди. Все дороги мира —
твои. Все моря – в тебе.
Будь ангелом белокрылым.
Будь дьяволом.
Верь себе.
Сбегай от людей и улиц. Сжигай за собой мосты.
Ты злишься, смеешься, куришь.
Ты разный. Но это – ты.
Пусть взрослые тянут в будни, знай, правила здесь просты:
молись Муруге и Будде, носи вместе нож и кресты.
Люби на тебя похожих. Люби непохожих всех.
Вгрызайся словами в кожу. Любовь без любви – есть грех.
И мир отзовется звуком
всех струн у тебя в груди.
Твой ангел подаст тебе руку, преграды сметет с пути.
Иди, ты, дитя Сварога, сын викингов, дочь волков.
Идем же.
В нас есть дорога.
Есть дьявол.
И с нами Бог.
 

«Вот дорога: гладкий седой асфальт…»

 
Вот дорога: гладкий седой асфальт.
Самый край планеты. Чертополох
собирает пыль и несется вдаль.
Я – обычный дух. Придорожный бог.
По карманам – камешки и песок,
и рассвет уснул на моем плече.
Я обычный дух. Бог семи дорог.
Но сказать по правде, то я – ничей.
Я однажды вышел из дома, в путь.
На удачу взял талисман и нож.
Помню, как весна забиралась в грудь,
и за дверью бил в барабаны дождь.
Я пошел, не видя земли и звезд.
Так шагаю я добрых надцать лет.
Ну и что с того? Мир не так уж прост.
У семи дорог не один секрет.
Вот Алиса Лидделл, идет, спеша,
по заросшей тропке, в страну чудес.
Как сказать ей: весь обойди ты шар,
Чудеса сокрыты в самой тебе.
Вот дорога: желтый чудной кирпич.
Там идет в страну по названием Оз,
Элли. Знала б ты, что суметь постичь
счастье может только твой черный пес.
А вот Питер. Здравствуй! Как Неверлэнд?
Как здоровье Венди? Как старый Крюк?
Ты все так же весел, всё без проблем?
Выпьем вместе грога, мой добрый друг.
 
 
Все они идут по своим делам —
кто-то ищет путь, кто-то ищет дом.
От семи дорог да к семи ветрам.
Только, друг мой, истина скрыта в том:
мудрость мира и мудрость твоей души,
чудеса и ведьмы – сплошной обман.
Все что есть – дорога. Так поспеши,
капюшон набрось, выходи в туман.
По карманам – камешки и песок.
И закат уснет на твоем плече.
Ты обычный дух. Бог семи дорог.
Но сказать по правде,
совсем
ничей.
 

«Восемь пятнадцать, обычное утро…»

 
Восемь пятнадцать, обычное утро.
Ты надеваешь наушники, кеды.
Кто на работу, кто-то – на службу.
Ты идешь в школу. Так хочется лета.
Тучи на небе, но солнце в кармане,
звякает тихо медной монеткой.
Ты – заплутавший космический странник.
Звезды висят на рябиновых ветках.
В городе N дожди и туманы.
Снова синоптики врут про погоду.
Ты в лабиринте из лжи и обмана.
Есть свет и тьма, но нет мастера Йоды.
Кот напевает блюз на балконе,
тихо крадутся сильфы по крышам.
Музыка ветра в стеклах оконных.
Но исполнитель не виден, не слышен.
Стаи прохожих – нашествие зомби.
«Где Ваше детство, мистер в двубортном?»
 
 
Ты в лабиринте. Но все же свободен.
Взять бы рюкзак, да отправится в Портленд.
 
 
Десять ноль две. Счет идет на минуты.
Алгебра, цифры. Рисунки в тетрадке.
Рядом – Том Сойер, зевает все утро.
Джек у окна жует шоколадку.
Ты не герой, не солдат и не рыцарь.
Лишь младший сын Веги и Альтаира.
Как только вздумалось им пожениться?
Встречи раз в год и дележка квартиры.
Ты проживаешь на альфе Центавра
(дом двадцать Б, квартира двенадцать).
В городе N воздух отравлен.
Мелко дрожат занемевшие пальцы.
Мимо бегут Питер Пэны и Венди.
Ты – НЛО, непонятный и лишний.
Кинешь записку в бутыль из-под бренди:
«Немо, ответь! Как прием? Меня слышно?»
 
 
Три часа дня. Выбегаешь из школы,
спешно рюкзак закинув за спину.
Вновь лабиринт. Пьешь холодную колу,
мятной жвачки тянешь резину.
Город пугает, скалится волком,
путает карты, провалены квесты.
К альфе Центавра – три остановки.
Лучше пешком, в троллейбусах тесно.
 
 
Тесно в пределах этого мира.
Ночью ты слышишь звуки прибоя.
Сквозь монолитные стены квартиры,
в дом забирается лунное море.
Лунные камни вместо брелоков,
двадцать ступеней – и выход на крышу.
Кто же домой после уроков?
Город внизу. Поднимаешься выше.
Ты одинок, ты не влился в систему.
Пусть. У системы свои заморочки.
Вырастешь, вызубришь все теоремы,
над буквой i расставишь все точки.
Из лабиринта нет выхода, знаешь?
Твой лабиринт находится в сердце.
Стены не рухнут, пока не взломаешь
и не откроешь последнюю дверцу.
 
 
Семь сорок три, забегаешь в квартиру.
Гулко от стен отлетает: «я дома!»
Где-то внутри сумасшедшего мира
слышится скрежет стальных шестеренок.
Ужин из пачки – всего понемногу.
Пишешь на мэйл Альтаиру и Веге:
«вы выбирали мне путь и дорогу.
Баста. Отныне – я сам все сумею».
 
 
Лунное море вливается в уши.
«Слушай, мой мальчик, внимательно слушай:
Бог дал тебе совершенную душу,
не позволяй ее портить и рушить».
 
 
Вот бы сломать все земные законы —
за горизонт, к Кассиопее.
Пусть ты один из миллионов.
Но миллионы тебя не заменят.
 
 
Двадцать три десять. Искры в ладонях
пляшут на самых кончиках пальцев.
Аврора сидит на небесном балконе,
звездный узор вышивает на пяльцах.
Воют за стенами волки и баньши.
Мчится по небу ночь в колеснице.
 
 
Спи, завтра встать придется пораньше.
Твой звездолет улетает в семь тридцать.
 

Элли

Пальцы в чернилах, пары, злой препод. ВУЗ наконец отпускает домой. Осень снаружи, под свитером – лето. В модных наушниках шепчет прибой. Шарф толстой вязки, в солнечных прядях ветер запутал листву и траву. Элли из сказки шагает не глядя, /может ее и не Элли зовут/. Небо над городом – рыжим драконом, дразнит высотки: «попробуй, допрыгни!». Сонные кошки на старых балконах, призрачных зайцев зовут в свои игры. Все дети осени просят шамана: «пусть День Рожденья пройдет без дождя». Духи дорожные рыщут в карманах, камни цветные в браслетах звенят.

Элли непросто – корабль ее молод, море бушует и бьет по корме. Сциллой зубастой оскалился город. Звезды на небе – парадом-алле. Хочешь не хочешь – придется сражаться. Спорить с религией, Злом и Добром. Тот, кто научит ее улыбаться (просто, без повода), будет потом. Элли рисует, ведет по бумаге, белый листок превращая в Багдад. Джинны, ифриты, колдуньи и маги, солнечный шар ядовит и пузат. Тонкой вуалью реального мира жизнь накрывает: «„бросайте мечтать!“» Есть вещи важные: деньги, квартира, братья, учеба, отец и мать. Быть юным взрослым – очень непросто, верить кому-то – еще сложней. Каждый из нас словно маленький остров, в водах огромных и бурных морей. Только у Элли есть тайна, большая. Скрытая в маленьком сундучке: Элли сияет. Так ярко сияет, что ей не нужен искусственный свет.

Свет ее сердца мерцает в тумане, желтым блуждающим огоньком. Этот маяк никогда не обманет. Где ее сердце – там ее дом.

Падать с деревьев стало мейнстримом в узком кругу ярко-желтой листвы. Жаль, что вакцину от хмурого сплина мир не придумал поныне, увы. Триста шагов – и дыхание парка, солнечный луч согревает теплом. В прошлом осталась школьная парта, за горизонтом маячит диплом. Скоро все будет: любовь, как из сказки. Принц, без коня, но зато – настоящий. Время научит срывать злые маски, каждый, кто ищет, точно обрящет. Все еще будет. Пусть день неудачный. Пусть сердце бьется не в такт с судьбой. Элли не плачет. Герои не плачут: меч берут в руки, бросаются в бой.

Ну, а пока – она ищет дорогу, зверя души приручает, и ждет. Осень уносит солнце в берлогу, в небе бумажный парит самолет. Пальцы в чернилах, пары, злой препод. Шесть дней недели замазаны мелом. Элли шагает, за ней идет лето. Боги хранят всех влюбленных и смелых.