Текст книги "Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна"

Великий фехтовальщик

Руки у Монцы опять дрожали. В чем не было ничего удивительного. Опасность, страх, неуверенность, удастся ли остаться в живых в следующее мгновенье. Боль, изнуряющая потребность в хаске, постоянная вероятность предательства… день за днем, неделя за неделей. Брата ее убили, саму искалечили, отняли все, что она создала своими руками. К тому же на плечи свинцовой тяжестью давила вина перед погибшими в Вестпорте и в Сипани по ее воле, пусть и без ее желания.

Несколько месяцев такой жизни, какую вела она в последнее время, – и у любого задрожат руки. Но, возможно, последней каплей стал вид Трясучки, которому выжигали глаз, и мысль о том, что она будет следующей.

Монца нервно взглянула на дверь между их комнатами. Скоро он проснется. Будет рыдать, что просто невыносимо. Или молчать, что еще хуже, стоя на коленях и глядя на нее одним глазом. Обвиняюще. Она понимала, что должна быть благодарной, заботиться о нем, как заботилась когда-то о брате. Но все чаще хотелось попросту пнуть его ногой. Возможно, когда Бенна умер, вместе с его гниющим трупом на склоне горы осталось и все то доброе, сердечное, человеческое, что в ней еще было.

Стянув перчатку, она уставилась на безобразие, которое та скрывала. Тонкие розовые шрамы в местах, где были раздроблены кости. Темно-красный – где врезалась удавка Гоббы. Сжала пальцы в кулак, верней, в его подобие. Мизинец остался торчать вбок, словно указатель в никуда. Больно было уже не так, как раньше, но достаточно, чтобы заставить ее поморщиться. И боль эта прогнала страх и сокрушила сомнения.

– Месть, – прошептала Монца.

Убить Ганмарка – вот что важно по-настоящему. Снова вспомнились его блеклые, слезящиеся глаза, кроткое, печальное лицо. Как спокойно он вонзал в Бенну меч. Как сбрасывал его с балкона. «Ну вот, с этим кончено». Оскалив зубы, она сжала кулак крепче.

– Месть.

За Бенну и за себя. Она была Палачом Каприле, беспощадным и неустрашимым. Она была Змеей Талина, смертоносной, как гадюка, и не более жалостливой. Убить Ганмарка, а потом…

– Следующего. – И руки перестали дрожать.

Из коридора донеслись торопливые шаги – кто-то пробежал мимо двери. Монца услышала раздавшийся вдалеке крик. Слов не разобрала, но страха в голосе не услышать было невозможно. Она подошла к окну, открыла его. Отведенная ей комната – или камера – находилась с северной стороны дворца, на самом верху, откуда открывался вид на каменный мост, соединявший берега Виссера выше по течению. По нему спешили крошечные человечки. Даже с такого расстояния было ясно – бегут, спасая жизнь.

Хороший полководец узнает запах паники, а сейчас он просто висел в воздухе… Видно, люди Орсо взяли наконец стены. Разграбление Виссерина началось. И Ганмарк, должно быть, уже летел во дворец, торопясь завладеть знаменитой коллекцией герцога Сальера.

За спиной скрипнула, открываясь, дверь, и Монца быстро обернулась. На пороге стояла капитан Лангриер в талинском мундире, с увесистым мешком в руке. На одном боку – меч, на другом – длинный кинжал. У Монцы никакого оружия не было, и она вдруг осознала это со всей остротой. Выпрямилась, уперев руки в бока, попыталась принять такой вид, словно каждый мускул ее тела готов к немедленной драке. И весьма вероятной смерти.

Лангриер медленно шагнула в комнату.

– Так вы и вправду Меркатто?

– Я – Меркатто.

– Душистые сосны, Масселия, Высокий берег… вы выиграли все эти битвы?

– Тоже верно.

– И вы приказали убить жителей Каприле?

– Какого черта вам от меня надо?

– Герцог Сальер сказал, что решил поступить по-вашему. – Лангриер брякнула мешок на пол. Тот раскрылся, внутри блеснул металл. Талинские доспехи, собранные Балагуром возле бреши. – Надевайте-ка. Неизвестно, сколько времени у нас до того, как сюда явится ваш друг, генерал Ганмарк.

Смерть ей, стало быть, не грозит. Пока… Монца выудила из мешка лейтенантский мундир, натянула на себя куртку, начала застегивать пуговицы. Лангриер некоторое время смотрела на нее молча, потом заговорила:

– Я хотела сказать только… пока возможность есть… э-э-э… что я всегда вами восхищалась.

Монца вытаращила на нее глаза.

– Что?

– Как женщиной. И командиром. Тем, чего вы добились. И что совершили. Пусть вы были на другой стороне, но мне всегда казались героем…

– Думаете, мне интересно это дерьмо? – Монцу затошнило. От чего больше – от того, что ее назвали героем или от того, кто именно назвал, – она и сама не знала.

– Не вините меня за то, что не поверила вам. Думала, женщина с вашей репутацией держалась бы тверже в таком положении…

– Вы смотрели когда-нибудь, как другому человеку выжигают глаз, думая при этом, что станете следующей?

Лангриер пожевала губами.

– Чего не было, того не было.

– Случись такое, поглядела бы я, черт подери, что останется от вашей твердости.

Монца натянула на ноги ворованные сапоги, которые пришлись почти впору.

– Возьмите. – Сверкнул кровавым светом камень – Лангриер протянула ей кольцо Бенны. – Оно мне все равно маловато.

Монца порывисто схватила его, надела на палец.

– Что… вернули украденное и думаете, мы квиты?

– Послушайте, я сожалею о том, что произошло с глазом вашего приятеля, и обо всем остальном тоже, но это не имело отношения к вам лично. Поймите… кто-то представляет угрозу для моего города, я должна выяснить – какую. Удовольствия я не получаю, просто это то, что должно быть сделано. Не притворяйтесь, будто сами не творили худшего. Я не надеюсь, что когда-нибудь мы будем по-дружески обмениваться шутками. Но сейчас нам предстоит общее дело, и на время об этом лучше позабыть.

Монца промолчала. Что правда, то правда. Случалось ей творить худшее. Не препятствовать, во всяком случае, творить другим. Она надела нагрудную пластину, которая была снята, видно, с какого-то худощавого молодого офицера и тоже пришлась ей почти впору, затянула последний ремешок.

– Чтобы убить Ганмарка, мне нужно оружие.

– Когда мы выйдем в сад, вы его получите, но…

Монца увидела вдруг чью-то руку, взявшуюся за рукоять кинжала Лангриер. Та, удивленная, начала поворачиваться.

– Что…

Из горла ее выскользнуло наружу острие. Рядом с лицом возникло лицо Трясучки – бледное, изможденное, с повязкой поперек, на которой на месте бывшего глаза темнело пятно. Обхватив левой рукой Лангриер вокруг туловища, Трясучка прижал ее к себе. Крепко, как любовник.

– Это не имеет отношения к вам лично, поймите. – Губы его почти касались ее уха. С острия кинжала потекла темной струйкой по горлу кровь. – Вы отнимаете у меня глаз, я отнимаю у вас жизнь. – Она открыла рот, оттуда тоже хлынула кровь. – Удовольствия я не получаю. – Лицо ее побагровело, глаза выкатились. – Просто это то, что должно быть сделано. – Он чуть приподнял ее, она взбрыкнула ногами. – Я сожалею о том, что произошло с вашим горлом. – Клинок двинулся в сторону, кровь, брызнувшая из распоротого горла струей, оросила постель Монцы, оставила на стене дугу из красных пятнышек.

Трясучка отпустил Лангриер, та рухнула мешком, словно в теле ее не осталось костей, и растянулась вниз лицом. Ноги задергались, заскребли по полу носки сапог. Царапнула половицу рука и застыла. Трясучка глубоко втянул воздух носом, выдохнул его, взглянул на Монцу и улыбнулся. Мимолетно, тепло, словно обменялся с нею какой-то дружеской шуткой, оставшейся непонятной для Лангриер.

– Чтоб я сдох… мне стало лучше. Она сказала, Ганмарк в городе?

– Угу. – Говорить Монца была не в состоянии. Ее щеки пылали.

– Значит, предстоит работенка. – Трясучка, казалось, не замечал быстро расползавшейся лужи крови, добравшейся уже до его босой ступни. Он поднял мешок, заглянул туда. – Доспехи?.. Думаю, начальник, пора и мне приодеться. Терпеть не могу ходить на званые вечера в неподобающем наряде.

В саду среди галерей герцога Сальера не было никаких признаков приближающейся погибели. Журчала вода, шелестели листья, перелетали с цветка на цветок пчелы. Сыпались с вишневых деревьев лепестки, усеивая аккуратно подстриженные лужайки.

Коска сидел, подобрав под себя ноги, и под тихий звон металла водил по мечу оселком. Фляга Морвира, лежавшая в кармане, впивалась в бедро, но сегодня старому наемнику было не до нее. Смерть стучала в двери, и поэтому в душе его царил мир. Блаженный покой в ожидании бури. Запрокинув голову, прикрыв глаза, ощущая на лице теплую ласку солнца, он гадал, почему никогда не испытывает этих чувств, если мир вокруг не горит.

Легкий ветерок порхал по колоннадам, залетал сквозь открытые двери в коридоры, увешанные картинами. Глянув в ту сторону, Коска увидел за одним из окон Балагура в талинских доспехах, который, стоя перед гигантской картиной Назурина, посвященной второй битве при Оприле, пересчитывал на ней солдат. Он улыбнулся, ибо всю жизнь старался прощать другим людям их слабости. Поскольку у него хватало своих.

В галереях еще оставалось с полдюжины гвардейцев Сальера, тоже переодевшихся талинцами, людей достаточно верных, чтобы умереть вместе с хозяином. Коска, проведя в очередной раз по клинку оселком, усмехнулся. Верность, вместе с честью, дисциплиной и воздержанием, всегда относилась, в его представлении, к числу добродетелей, пониманию недоступных.

– Чему вы радуетесь? – спросила Дэй, сидевшая рядом с арбалетом на коленях и кусавшая губы.

Мундир, снятый, должно быть, с убитого мальчишки-барабанщика, был ей к лицу. Чертовски. Коска подумал сначала, нормально ли это, что хорошенькая девушка в мужской одежде кажется ему какой-то особенно соблазнительной. А потом – не удастся ли вдруг уговорить ее оказать соратнику… некоторую помощь в заточке оружия, покуда не началась битва? Потом, прочищая горло, откашлялся. Нет, разумеется. Но можно ведь помечтать…

– Наверное, у меня что-то не в порядке с головой. – Стер пальцем пятнышко с клинка. – Подъем ранним утром… – Провел по нему оселком. – День, проведенный в честных трудах… – Услышал скрип камня, звон металла. – Покой… душевное равновесие… трезвость… – Поднял меч к свету, полюбовался блеском клинка. – Все это меня пугает. Опасность же, наоборот, долгие годы служила мне единственным успокоением. Съела бы ты что-нибудь. Силы тебе понадобятся.

– Аппетита нет, – мрачно сказала Дэй. – Никогда еще я не шла на верную смерть.

– Брось, брось, не говори так. – Коска поднялся на ноги, стряхнул лепесток, приставший к капитанскому знаку различия на рукаве. – Если я из своих многочисленных сражений и вынес что-то, так это знание, что смерть никогда не бывает верной. Всего лишь… весьма вероятной.

– Воистину вдохновляющая речь.

– Стараюсь. Правда, стараюсь.

Коска загнал меч в ножны, поднял с земли Кальвец Монцы и легким шагом двинулся к статуе «Воителя», в чьей могучей тени стоял его светлость герцог Сальер, приодевшийся в честь грядущей благородной кончины в белоснежный, без единого пятнышка мундир, украшенный золотыми галунами.

– Почему все кончилось так? – мучительно размышлял он. Тот же вопрос частенько задавал себе Коска – высасывая последние капли то из одной бутылки, то из другой, просыпаясь в тяжком похмелье то у одной незнакомой двери, то у другой, исполняя то одну ненавистную грошовую работу по найму, то другую. – Почему все кончилось… так?

– Вы недооценили ядовитое честолюбие Орсо и жестокие таланты Меркатто. Но не расстраивайтесь слишком, такое случается со всеми.

Сальер скосил в его сторону глаза.

– Вопрос был риторическим. Но вы, конечно, правы. Похоже, я грешил самонадеянностью, и расплата будет суровой. Но кто бы мог ожидать, что эта молодая женщина станет одерживать над нами одну невероятную победу за другой? Как я смеялся, когда вы, Коска, сделали ее своим заместителем. Как все мы смеялись, когда Орсо доверил ей командование… мы уже предвкушали свой триумф и делили меж собой его земли. И смех наш обернулся теперь слезами, увы.

– У смеха есть такое обыкновение, я не раз замечал.

– Она великий воин, разумеется, а я – весьма скверный. Но я и не стремился никогда стать воином и был бы вполне счастлив оставаться всего лишь великим герцогом.

– Вместо этого обратились в ничто, как и я. Такова жизнь.

– Пришло время совершить последний подвиг, однако.

– Нам обоим.

Герцог ухмыльнулся:

– Пара умирающих лебедей, а, Коска?

– Я бы сказал, пара старых индюков. Почему вы не спасаетесь бегством, ваша светлость?

– Сам удивляюсь, должен признаться. Из гордости, наверное. Я прожил жизнь великим герцогом Виссерина и намерен умереть им же. Не желаю быть просто жирным господином Сальером, в прошлом важной персоной.

– Из гордости?.. Боюсь, ею я никогда особенно не страдал.

– Почему же не бежите вы?

– Я… – И вправду, почему не бежит он? Старый господин Коска, в прошлом важная персона, всегда спасавший в первую очередь собственную шкуру? Из-за глупой любви? Безумной храбрости? Желания расплатиться со старыми долгами? Или всего лишь потому, что только смерть милосердно избавит его от дальнейшего позора?.. – О, гляньте-ка. Помяни ее, и она тут как тут.

Талинский мундир, волосы убраны под шлем, подбородок сурово выдвинут вперед. Ни дать ни взять, юный офицер, гладко выбрившийся с утра, преисполненный жажды поскорей принять участие в столь мужском деле, как война. Не знай Коска, кто это, ни за что бы не догадался. Если только по чему-то неуловимому в походке? По округлости бедер? По длине шеи?.. Женщины в мужской одежде. Не поэтому ли они его так мучают?..

– Монца! – воскликнул он. – Я уж думал, никогда не придешь!

– И позволю тебе принять героическую смерть в одиночестве?

За нею следовал Трясучка в кирасе, наголенниках и шлеме, снятых с какого-то здоровяка возле бреши, с повязкой на лице, прикрывавшей пустую глазницу.

– Как я поняла, они уже у дворцовых ворот.

– Так скоро? – Сальер нервно облизнул пухлые губы. – Где капитан Лангриер?

– Сбежала. Неохота, похоже, становиться героем.

– В Стирии не осталось места верности?

– А была? Я не замечал. – Коска бросил Монце ножны с Кальвецом, и она ловко поймала их на лету. – Если не считать той, которую каждый хранит сам себе. У нас есть какой-то план, кроме ожидания, пока сюда не заглянет Ганмарк?

– Дэй! – позвала Монца и показала девушке на узкие окна второго этажа. – Ты нужна мне там. Опустишь решетку, как только мы начнем убивать Ганмарка. Или он нас.

Та явно испытала облегчение при мысли оказаться подальше от места боевых действий, хотя бы на время. А в том, что это будет именно на время, Коска не сомневался.

– Как только западня захлопнется. Ладно, – сказала Дэй и поспешила к дверям.

– Мы ждем здесь. Когда явится Ганмарк, скажем ему, что взяли в плен великого герцога Сальера. Подведем вашу светлость поближе, и… Вы понимаете, что все мы сегодня можем умереть?

Толстые щеки герцога всколыхнула тусклая улыбка.

– Я не воин, генерал Меркатто, но и не трус. Если все равно умирать, отчего бы и не плюнуть из могилы?

– Не могу не согласиться.

– И я, – встрял Коска. – Хотя могила есть могила, плюй не плюй. Ты точно уверена, что он явится?

– Точно.

– А когда придет?..

– Убьем, – буркнул Трясучка. Раздобывший где-то щит и боевой топор с пикой на обухе, которым сейчас и взмахнул на пробу с самым зверским лицом.

Губы Монцы дрогнули.

– Думаю, мы просто подождем и посмотрим.

– Подождем и посмотрим, ага, – просиял Коска. – План совершенно в моем духе.

Откуда-то из глубин дворца донесся грохот. Послышались приглушенные расстоянием крики, перемежаемые едва различимым звоном стали. Монца нервно стиснула левой рукой рукоять уже обнаженного Кальвеца.

– Слышите? – Пухлое лицо Сальера, стоявшего рядом, сделалось белым, как сметана.

У гвардейцев его, рассыпавшихся по саду с трофейным оружием в руках, вид был немногим лучше. Но так обычно и бывает, когда решаешься на смерть – об этом ей не раз говаривал Бенна. Чем ближе она подступает, тем глупее кажется собственная решимость. Зато Трясучка сомнений как будто не испытывал. Их выжгли из него, должно быть, каленым железом. Коска тоже – его счастливая ухмылка ширилась с каждым мгновением.

Балагур сидел на земле, поджав под себя ноги, и бросал кости. Поднял на Монцу ничего не выражающее, как обычно, лицо.

– Пять и четыре.

– Это хорошо?

Он пожал плечами:

– Это – девять.

Монца подняла брови. Странную компанию она себе подобрала, ничего не скажешь. Но, коль затея твоя полубезумна, тебе и люди нужны хотя бы отчасти безумные, чтобы довести дело до конца.

Умные могут не устоять перед искушением найти занятие получше.

Снова послышались грохот и крики, на сей раз ближе. Солдаты Ганмарка подбирались к саду в центре дворца. Балагур еще разок бросил кости, потом собрал их и встал с мечом в руке. Монца, стараясь сохранять спокойствие, приковалась взглядом к открытой двери, за которой был увешанный картинами коридор, а за коридором – арка. Единственный вход сюда из дворца.

В арку заглянула голова в шлеме. Затем появилось тело в доспехах. Талинский сержант. Укрываясь щитом, держа меч наготове, он медленно прошел под опускной решеткой, настороженно прошагал по мраморным плитам коридора. Ступил в залитый солнечным светом сад, огляделся, щурясь.

– Сержант! – весело окликнул его Коска.

– Капитан. – Тот расправил плечи и опустил меч.

Следом за ним в сад хлынули еще солдаты, все с оружием на изготовку, бородатые, бдительные ветераны талинской армии. Уставились на своих, успевших уже каким-то образом оказаться в саду, с видом удивленным, но отнюдь не разочарованным.

– Неужто это он? – спросил сержант, показывая на Сальера.

– Он, – ухмыльнулся Коска в ответ.

– Ну-ну. Жирен мерзавец, верно?

– Это точно.

Еще несколько вояк высыпались в сад, за ними показалась кучка штабных в девственно чистеньких мундирах, с прекрасными мечами, но без доспехов. Во главе непререкаемо властной поступью вышагивал офицер с кротким лицом и грустными, водянистыми глазами.

Ганмарк.

Оттого, что смогла предсказать его действия с такой легкостью, Монца испытала было мрачное удовлетворение, но его тут же вытеснила вспышка ненависти.

На левом боку у него висел длинный меч, на правом – покороче. Союзный обычай носить длинный и короткий клинки.

– Охранять галереи! – приказал Ганмарк со своим характерным акцентом, выйдя в сад. – Обеспечить прежде всего безопасность картин!

– Есть, генерал!

Затопали сапоги. Солдаты бросились исполнять приказ. Их было много, и Монца крепко, до боли, стиснула зубы. Слишком много… Но сокрушаться смысла нет. Убить Ганмарка – все, чего она хочет.

– Генерал! – Коска, вытянувшись в струнку, отдал честь. – Мы взяли герцога Сальера.

– Вижу. Отличная работа, капитан. Вы времени даром не теряли и будете вознаграждены. Молодцы. – Он отвесил насмешливый поклон. – Мое почтение, ваша светлость. Великий герцог Орсо посылает вам свой братский привет…

– Срать мне на его привет, – рявкнул Сальер.

– …И свои сожаления по поводу того, что сам он прибыть не смог, дабы засвидетельствовать ваше полное поражение.

– Будь он здесь, я и на него срал бы.

– Разумеется. Он был один здесь? – спросил Ганмарк у Коски.

Тот кивнул:

– Стоял и ждал, глядя вот на это, – и показал на величественную статую посреди сада.

– «Воитель» Бонатине. – Ганмарк медленно двинулся к мраморному изображению Столикуса, подняв к нему улыбающееся лицо. – Въяве еще прекрасней, чем по рассказам. Будет замечательно смотреться в садах Фонтезармо. – Он оказался не более чем в пяти шагах от Монцы, и сердце у нее отчаянно заколотилось. – Поздравляю вас с такой изумительной коллекцией, ваша светлость.

– Срал я на ваши поздравления, – усмехнулся Сальер.

– Что-то вы слишком много срете. С другой стороны, конечно, есть чем – человеку вашей комплекции. Подведите-ка толстяка ближе.

Этого момента Монца и ждала. Она крепче сжала рукоять Кальвеца, пошла вперед, правою рукой взяв Сальера за локоть. С другой стороны от герцога двинулся Коска. Офицеры и солдаты Ганмарка рассредоточились по саду, глазея кто на цветы, кто на статую, кто на Сальера, кто на картины в галереях через окна. Лишь двое оставались рядом с генералом, но вид у них был спокойный. Не настороженный. Кругом одни свои…

Балагур с мечом в руке застыл, подобно статуе. Трясучка стоял, опустив щит, но Монца видела, как побелели костяшки его руки, сжимавшей топор, и как быстро перебегал с одного врага на другого единственный глаз, оценивая угрозу.

Ухмылка Ганмарка, когда к нему подвели Сальера, стала еще шире.

– Ну, ну, ваша светлость. Я помню еще вашу вдохновенную речь по поводу организации Лиги Восьми. Что вы тогда говорили? Что скорей умрете, чем встанете на колени перед псом Орсо? Я не прочь увидеть вас сейчас на коленях. – Он улыбнулся Монце, которая была уже в каких-то двух шагах от него. – Лейтенант, не могли бы вы…

В следующий миг блеклые глаза его сощурились. Узнал… И Монца, отпихнув с дороги ближайшего солдата, рванулась к нему, целя в сердце.

Сталь знакомо скрежетнула о сталь. Каким-то образом за это краткое мгновенье он успел наполовину вытащить меч, и выпад ее цели не достиг. Кальвец скользнул вверх. Ганмарк резко отвернул голову, и острие оставило лишь длинный порез у него на щеке, после чего меч генерала, вылетев из ножен, отбросил ее клинок в сторону.

Затем в саду воцарился хаос.

На лице Ганмарка появилась длинная царапина, оставленная мечом Монцы. Один из офицеров, стоявших рядом, озадаченно взглянул на Балагура.

– Но…

Меч Балагура опустился ему на голову. Глубоко вошел и застрял, и Балагур, когда противник начал падать, выпустил его. Неудобное оружие… он всегда предпочитал ближний бой. И, сорвав с пояса нож и тесак, ощутив в руках привычные рукояти, испытал невыразимое облегчение. Теперь все было просто. Убить как можно больше врагов, пока они в растерянности. Уравнять шансы. Ибо одиннадцать против двадцати шести – не хорошо.

Он ударил ножом в живот другого, рыжеволосого офицера, не успел тот обнажить меч, толкнул его на третьего, чей выпад в результате не достиг цели, и, метнувшись вперед, рубанул последнего тесаком по плечу, распоров мундир и плоть. Увернулся от нацеленного в него копья и вонзил солдату, его державшему, нож в подмышку, царапнув лезвием край кирасы.

Тут с визгливым скрежетом рухнула опускная решетка. Во входной арке стояли два солдата, и одному она пришлась как раз за спиной, заперев его в галереях вместе с остальными. Второй попытался уклониться, но не успел. Острые концы прутьев вошли в живот, проломив доспехи, и придавили его к полу. Неистово дергая ногами, он начал кричать, но вряд ли его кто-то услышал бы. К этому времени уже кричали все.

Сражение закипело в саду, выплеснулось в четыре окружавших его галереи. Коска свалил гвардейца ударом меча сзади по ногам. Разрубил другого почти напополам Трясучка и, окруженный еще тремя, пятился теперь по коридору, полному статуй, бешено размахивая топором, издавая при этом странные звуки – то ли рев, то ли смех.

Рыжий офицер, раненный Балагуром, заковылял из сада со стонами, оставляя за собой цепочку кровавых пятен, в первый коридор. Балагур догнал его, поднырнул под неловкий взмах меча, выпрямился и снес ему тесаком затылок. Придавленный решеткой солдат бессмысленно тряс прутья, лепеча что-то невнятное. Второй, только теперь сообразивший, что произошло, ткнул алебардой в сторону Балагура. Оторвавшись от созерцания одной из семидесяти восьми картин этого коридора, растерянный офицер с родимым пятном на щеке потянул меч из ножен.

Двое. Один и один. Балагур едва не ухмыльнулся. Все просто и понятно.

Монца, вскинув меч, снова бросилась на Ганмарка, но кто-то из его людей толкнул ее щитом. Она поскользнулась, упала, перекатилась на бок, торопливо вскочила на ноги.

Кругом шло сражение.

На глазах у нее Сальер с ревом выхватил из-за спины тонкую шпагу и выпадом в лицо сразил какого-то изумленного офицера. Затем ткнул ею в Ганмарка – с живостью, неожиданной для человека его комплекции, но, увы, все же недостаточной. Генерал спокойно шагнул в сторону, уклоняясь от клинка, и вонзил в толстое брюхо великого герцога Виссерина собственный меч. Монца увидела окровавленное острие, выскользнувшее сзади, из белого мундира. Как выскользнуло оно в свое время из белой рубашки Бенны.

– О-ох, – сказал Сальер.

Ганмарк пинком ноги отбросил его к мраморному пьедесталу «Воителя», где герцог и упал. Схватился пухлыми руками за живот и уставился на кровь, расплывшуюся на мягкой белой ткани.

– Убейте их всех! – прорычал Ганмарк. – Но поосторожней с картинами!

К Монце ринулись двое. Чуть не столкнулись, поскольку она отпрыгнула в сторону. Легко увернулась от рубящего удара сверху, который нанес один, и сама вонзила меч ему в пах, под низ кирасы. С диким визгом он рухнул на колени, но не успела она выпрямиться, как ее уже атаковал второй. Монца едва успела отбить удар, нанесенный с такой силой, что Кальвец чуть не вылетел из руки. Следом солдат ударил ее щитом так, что нижний край нагрудной пластины вдавился в солнечное сплетение, выбив из нее дух и лишив возможности защищаться. Меч взлетел снова… и тут нападавший вскрикнул, начал заваливаться на бок. Упал на одно колено, потом растянулся ничком. В шее торчала арбалетная стрела. Монца вскинула голову и увидела в окне второго этажа Дэй с арбалетом в руках.

Ганмарк ткнул в нее рукой.

– Убейте девчонку!

Дэй скрылась за окном, и все уцелевшие талинские солдаты ринулись, повинуясь приказу, ее искать.

Сальер все смотрел на кровь, сочившуюся из-под его пухлых рук, слегка затуманенным взором.

– Кто бы мог подумать… что я умру, сражаясь? – И голова его, запрокинувшись, уперлась в пьедестал «Воителя».

– Нет конца сюрпризам, которые преподносит мир? – Ганмарк расстегнул верхнюю пуговицу куртки, вытянул из внутреннего кармана платок, промокнул им кровоточащий порез на щеке, потом аккуратно стер кровь Сальера со своего клинка. – И это правда. Вот и вы, оказывается, еще живы.

Монца, успевшая перевести дух, подняла меч брата.

– Да, это правда, содомит вонючий.

– Меня всегда восхищала изысканность вашего лексикона. – Ганмарк двинулся к ней, аккуратно перешагнув по дороге через солдата, которого она ранила в пах, пытавшегося подползти ко входу в галереи. Спрятал окровавленный платок обратно в карман, застегнул пуговицу. Из галерей, где продолжалось сражение, доносились крики, грохот и лязг, но в саду, кроме них с Монцей, сейчас не было никого. Если не считать валявшихся тут и там трупов. – Один на один, стало быть? Давненько я не обнажал клинка для дела, но постараюсь вас не разочаровать.

– Об этом не беспокойтесь. Меня вполне удовлетворит ваша смерть.

Он слабо улыбнулся, перевел слезящиеся глаза на ее меч.

– Сражаетесь левой рукой?

– Хочу дать вам хоть какой-то шанс.

– Самое малое, чем я могу ответить, – это такой же любезностью. – Он ловко перебросил меч из руки в руку, занял оборонительную позицию и вытянул перед собой клинок. – Ну…

Монца была не из тех, кто дожидается приглашения. Она мгновенно сделала выпад, но он, будучи наготове, ушел в сторону и ответил двумя резкими ударами, сверху и снизу. Клинки залязгали, сходясь, проскальзывая друг по другу, отталкиваясь, засверкали в пробивавшихся сквозь древесные кроны солнечных лучах. Безупречно вычищенные кавалерийские сапоги Ганмарка скользили по камням легко, будто в танце. Он атаковал со скоростью молнии, она парировала раз, другой, потом едва не пропустила удар, спаслась, кое-как увернувшись. И вынуждена была быстро отступить на несколько шагов, чтобы перевести дух и вновь собраться с силами.

«Бегство от врага – постыдное дело, – писал Фаранс, – но зачастую лучше, чем альтернатива».

Ганмарк приближался к ней, описывая маленькие круги сверкающим кончиком меча, и Монца не отрывала от него глаз.

– Вы слишком раскрываетесь, боюсь. Страсти в вас много, но страсть без дисциплины – все равно что гнев ребенка.

– Может, заткнетесь, и сразимся?

– О, я в состоянии говорить и рубить вас на части одновременно.

И он пошел в атаку всерьез, тесня ее в другой конец сада. Монца лишь отчаянно отражала удары, пытаясь, конечно, при случае его достать, но слишком редко и без малейшего толку.

Один из лучших фехтовальщиков в мире, говорили о Ганмарке. И поверить в это было нетрудно, тем более что сейчас он действовал левой рукой. И получалось это у него куда лучше, чем у Монцы правой на пике ее мастерства – раздробленного сапогом Гоббы, разбросанного по склону горы под Фонтезармо. Ганмарк был быстрее, сильнее, резче. А это означало, что ее единственная надежда – быть умнее, изобретательней, бесчестней. Злее.

Она пронзительно вскрикнула, атакуя, сделала обманное движение влево, нанесла удар справа. Ганмарк отпрыгнул, и Монца метнула ему в лицо сорванный с себя шлем. Он заметил это как раз вовремя, чтобы пригнуться, и только крякнул, когда шлем стукнул его по макушке. Монца вновь атаковала, но он уклонился, и клинок ее лишь резанул золотой галун у него на плече. Она снова нанесла удар, он парировал, успев вернуться в боевую стойку.

– Нечестно.

– Да пошел ты.

– Пойду, пойду… когда убью вас.

Он нанес рубящий удар, и Монца, вместо того чтобы отпрыгнуть, ринулась вперед. Мечи сцепились, скрежетнув рукоятями. Она подставила ему подножку, но он ловко перескочил через ее ногу, ни на миг не утратив равновесия. Лягнула его в колено, и нога у Ганмарка подогнулась. Ударила мечом со всей мочи, но он все же увернулся, и удар пришелся на ствол дерева. Аккуратно подстриженная зеленая крона затрепетала.

– Существуют способы проще, чтобы подрезать изгородь, если такова ваша цель.

И не успела она опомниться, как он уже атаковал, обрушив на нее шквал хлестких ударов. Монца перепрыгнула через окровавленный труп талинского гвардейца, нырнула за массивные ноги статуи и, укрываясь за ними от меча Ганмарка, попыталась придумать что-нибудь еще. Тем временем распустила ремешки кирасы и сбросила ее с себя. Броня не была защитой от столь искусного фехтовальщика, а тяжесть только утомляла.

– Что, Меркатто, уловки кончились?

– Для тебя найдутся, гадина!

– Ищите в таком случае поскорее. – Ганмарк ткнул мечом между ног статуи, и Монца едва успела отпрыгнуть. – Поймите, вам не удастся победить только потому, что вы считаете себя обиженной и действия свои оправданными. Побеждает тот, кто фехтует лучше, а не злится сильнее.

Он сделал вид, будто собирается обойти вокруг правой ноги «Воителя», но метнулся влево, перепрыгнув через труп Сальера, привалившийся к пьедесталу. Монца вовремя заметила это, отбросила его меч в сторону, рубанула сама, метя в голову, – без особого изящества, зато со всей силой. Но Ганмарк присел, и клинок Кальвеца лязгнул о мускулистую ногу статуи. Брызнули мраморные осколки. Рукоять меча сотряслась так, что Монца ее еле удержала. В руке вспыхнула боль.