Текст книги "Полмира"

Джо Аберкромби
Полмира

Посвящается Еве

 
Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но знаю одно,
что вечно бессмертно:
умершего слава.
 

«Речи Высокого»

Joe Abercrombie

HALF THE WORLD

Copyright © Joe Abercrombie 2015

Иллюстрация на обложке Анатолия Дубовика

© Осипова М., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Часть I
Изгои

Достойные

Он вдруг засомневался, замешкался – всего на мгновенье, но ей хватило: Колючка немедленно врезала ему по яйцам краем щита.

Парни орали – никто не хотел ее победы. Но даже за общим гвалтом она расслышала, как Бранд застонал.

Отец наставлял Колючку: «Бей без продыху, а то сразу убьют». Так она и жила, к добру или к худу, – но чаще к худу. В общем, Колючка зло – и привычно – оскалилась и свирепо набросилась на Бранда.

Долбанулась плечом в плечо, щиты с грохотом столкнулись и заскрежетали, парень пятился, взрывая песок морского берега, и кривился от боли. Ударил в ответ, она увернулась и с низкого замаха долбанула своим деревянным мечом ему по икре – прям под край кольчуги.

Бранд, к чести своей, не упал, даже не крикнул – просто отскочил и скривился еще больше. Колючка расправила плечи: пора бы мастеру Хуннану засчитать ей выигрыш! Однако ж тот стоял и молчал, подобно статуе в Зале Богов.

Некоторые наставники считали, что учебный поединок мало отличается от настоящего и прерывать его надо только после смертельного удара – в смысле, смертельного, если б дрались заточенной сталью. Но Хуннану этого было мало: ему нравилось, когда учеников укладывали мордой в грязь. И лупцевали побольнее, чтоб жизнь медом не казалась. Колючка, надо сказать, ничего против не имела.

Поэтому она издевательски – и тоже привычно – улыбнулась и заорала: «А ну иди сюда, трус поганый!»

Бранду, конечно, силы не занимать – вон какой бычина. И решимости тоже. Но он уже хромал, да и выдохся, а еще ему приходилось идти в гору – Колючка быстренько заняла выгодную позицию. Она следила за каждым его движением: увернулась от одного удара, от другого, а потом ускользнула от неуклюжего выпада в голову. Дурачок даже и не заметил, что раскрылся сбоку. «Лучшие ножны для клинка – спина твоего врага», – учил отец. Бок – тоже ничего, если вдуматься. Ее деревянный меч глухо, словно бревно трескалось, ударил Бранду в ребра, тот беспомощно зашатался, а Колючка расплылась в ухмылке. Как же приятно вот так взять и наподдать кому-то!

Она уперлась ногой ему в задницу и несильным пинком отправила в прибой. Парень повалился на четвереньки, волна с шипением потянула за собой деревянный меч, а потом выкинула обратно на берег в мокрую грязь и водоросли.

Она подошла поближе. Бранд, кривясь от боли, быстро вскинул взгляд. Мокрые волосы залепили лицо, на зубах кровь – хорошо она ему двинула. Наверное, ей положено было жалеть поверженного врага. Но Колючка – не жалела. Никого. И уже очень давно. Жизнь такая, что не до жалости.

И она приставила ему к шее иззубренный деревянный меч и поинтересовалась:

– Что делать будем?

– Ладно, – он слабо отмахнулся. Еще бы, Бранд еле дышал, ему и говорить было трудно. – С меня хватит.

– Ха! – торжествующе выкрикнула она ему в лицо.

– Ха! – крикнула она враз поникшим парням на площадке.

– Ха! – крикнула она даже мастеру Хуннану и торжествующе вскинула меч и щит к плюющемуся дождем небу.

Ей вяло похлопали. Побурчали. Ну и все. А ведь она прекрасно помнила, как тут рукоплескали всякой фигне, а не победам. Впрочем, она, Колючка, здесь не за тем, чтоб всякие аплодисменты слушать.

Она здесь за тем, чтобы побеждать.

Иногда случается, что Матерь Война коснется не мальчика, как обычно, а девочки. И тогда ее отправляют к мальчишкам и обучают искусству боя. Но с каждым годом число их уменьшается: девочки предпочитают обращаться к естественным для их пола занятиям. А тех, кто не желает это делать добровольно, заставляют. А тех, кого не заставишь, бьют смертным боем, и травят, и орут на них – пока не выполют эту дурную траву с корнем и в отряде не останутся лишь славные мужи, природой предназначенные к воинскому делу.

Если ванстерцы переходили границу, или приплывали островитяне, или в дом забирался вор – о, женщины Гетланда быстро хватались за мечи и сражались не на жизнь, а на смерть. И неплохо сражались, надо сказать. Исстари так повелось. Но чтобы баба – и вдруг прошла испытания, принесла присягу и стала воином среди воинов в отряде? Отродясь такого не слыхали.

Нет, конечно, про это дело байки рассказывали. Песни пели. Но даже Старая Фен, прожившая на свете дольше всех жителей Торлбю – да что там Торлбю, люди говорили, дольше всех люди на свете! – никогда не видела такого за все несчетные годы своей жизни.

А вот теперь это взяло и случилось.

Сколько труда вложено. И травили ее, и лупили, но она всех их уделала. Колючка прикрыла глаза, Матерь Море поцеловала ее во взмокший лоб холодными солеными губами. Как бы отец обрадовался, будь он жив. Как бы гордился дочкой…

– Я выдержала испытание… – прошептала она.

– Пока нет.

Колючка никогда не видела, чтобы мастер Хуннан улыбался. И чтобы хмурился так, как сейчас, тоже не видела.

– Я сам решу, какие испытания тебе назначить. И сам решу, прошла ты их или нет!

И он оглядел шеренгу ее сверстников – парней шестнадцати лет от роду. Некоторые стояли, надувшись от гордости – как же, они уже выдержали испытание!

– Раук. Шаг вперед. Будешь биться с Колючкой.

Брови парня поползли вверх. Он смерил девушку взглядом и пожал плечами:

– Ну и ладно…

И шагнул вперед, раздвинув плечами дружков. Подтянул щитовой ремень, подхватил учебный меч.

Этот дрался жестоко. И умело. Силой он, конечно, уступал Бранду. Зато и сомнений не знал. Ну и что. Колючка уже побеждала в схватке с ним и теперь…

– Раук, – повторил Хуннан и уткнул шишковатый палец в следующего: – И ты, Сордаф. И Эдвал.

Радость, предвкушение победы – все это мгновенно улетучилось. Вытекло из нее, как грязная вода из треснувшей лохани. Среди парней послышался ропот: все глядели, как на песок тренировочной площадки выбирался Сордаф – здоровенный медлительный тугодум, который, тем не менее, никогда не упускал шанса оттоптаться по поверженному противнику. Толстые пальцы застегивали ремешки кольчуги.

Эдвал – быстрый и узкоплечий парнишка с копной каштановых кудрей – мялся и не выходил. Колючка всегда считала его одним из лучших бойцов.

– Мастер Хуннан, но нас же трое…

– Хочешь в поход? – усмехнулся Хуннан. – Тогда шаг вперед. Это приказ.

Кто ж не хотел в поход? Все хотели. И Колючка тоже хотела. Очень, очень хотела. Эдвал обвел остальных хмурым взглядом, но никто не решился возразить мастеру. И парень скользнул между сверстниками и с явной неохотой подхватил деревянный меч.

– Это нечестно, – обычно Колючка держалась молодцом, даже в самых отчаянных переделках, но тут она заблеяла, как овечка, которую гонят под нож.

Хуннан насмешливо фыркнул:

– Эта площадь, милая моя, – поле боя. А на поле боя – там, знаешь ли, не до честности. Запомни это на прощанье.

Некоторые захихикали. Наверное, те, кого она успела отметелить в прошлом. Бранд смотрел на то, что происходило, из-под упавших на лицо волос, ладонь все еще зажимала окровавленный рот. Другие опустили глаза. Все знали, что это нечестно. И всем было плевать.

Колючка сжала зубы и обхватила пальцами щитовой руки мешочек, висевший на шее. Крепко так обхватила. Сколько себя помнила – она всегда была одна против всех. И всегда дралась против всех. Потому что Колючка – боец. Этого у нее никто не отнимет. И она им сейчас покажет, на что способна. Они надолго запомнят этот поединок…

Раук коротко кивнул остальным, и они принялись заходить с обеих сторон, окружая ее. Но это еще не самое страшное. Если бить быстро, можно вырубить кого-то одного, а дальше… дальше надо хвататься за эту соломинку. И выстоять против остальных, если повезет.

Она смотрела противникам в глаза, пытаясь предугадать следующее движение. Эдвал еле плелся, не поспевая за остальными. Ему все это не нравилось. Сордаф внимательно следил за ней, подняв щит. Раук беспечно, напоказ, опустил меч острием вниз.

Как же охота стереть с его лица эту улыбочку. Чтоб кровью изо рта капало, ага. И больше ничего ей не надо…

Она издала боевой клич, и улыбочка Раука поблекла. Первый ее удар он принял на щит, попятился, второй тоже, щепки летели во все стороны, она посмотрела вверх, и он поддался на уловку и поднял щит повыше, а она ударила снизу – в последний миг, ничего он не успевал уже сделать, – и попала ему в бедро, хорошо так попала. Раук заорал от боли, скрючился, повернулся к ней затылком – ну же! Она уже занесла меч, как…

И тут краем глаза она заметила какое-то движение. А потом ей врезали так, что искры из глаз полетели. Она даже не почувствовала, как падает. Просто вдруг поняла, что песок набился куда только можно и трет, а она лежит и глупо таращится в небо.

Сама виновата: занялась одним, а двух других из виду упустила.

Над ней кружили и кричали чайки.

В ясном небе четко вырисовывались башни Торлбю.

«Упала – вставай, – учил отец. – Лежа на спине поединки не выигрывают».

Колючка с трудом, медленно перекатилась на живот, мешочек выскользнул из-под воротника и повис на шнурке, лицо зверски саднило.

Накатила волна, холодная вода обожгла колени. Сордаф наступил на что-то, послышался треск, словно бы ветка сломалась.

Она попыталась подняться на ноги, но Раук наподдал ей сапогом по ребрам, и она снова покатилась по песку, кашляя.

Снова накатила и откатилась волна, с верхней губы капала кровь, кап-кап-кап по мокрому песку.

– Может, хватит? – послышался голос Эдвала.

– Я что, приказывал остановиться? – ответил ему голос Хуннана, и Колючка сжала пальцы на рукояти меча.

Ну же! Подымайся и дерись!

Она увидела, как Раук сделал шаг – чтобы еще раз ударить. И поймала его ногу, прижала к груди, сильно дернула вверх. Он зарычал, а она его перекинула на спину. Беспомощно размахивая руками, парень грохнулся наземь.

И она, пошатываясь, двинулась на Эдвала, скорее падая, чем атакуя; перед глазами качались и кружились Матерь Море и Отче Твердь, и хмурое лицо Хуннана, и выжидающие глаза парней… Он поймал ее – скорее чтоб не дать упасть, а не чтоб завалить. Она вцепилась ему в плечо, запястье вывернулось, меч вырвался из ее руки, она рванулась вперед, нетвердо держась на ногах, не удержалась, грохнулась на колени, снова поднялась, щит хлопал о бок – ремень-то порвался… А потом она развернулась, отплевываясь и костеря все на чем свет стоит и… застыла на месте.

Сордаф тоже стоял, безвольно опустив меч, и смотрел.

Раук приподнялся на локтях – и тоже смотрел.

Бранд стоял в толпе парней с открытым ртом – и все они смотрели.

Эдвал открыл рот, но не сумел ничего сказать – только странно хлюпнул, как перднул. Учебный меч выпал у него из руки, и он поднес ее к ручейку, сбегавшему по его шее.

А из шеи у него торчала рукоять меча Колючки. Деревянный клинок сломался, когда Сордаф наступил на него, превратившись в длинную острую щепку. И эта щепка пропорола Эдвалу горло. Кончик ее блестел красным.

– Боги, да что же это… – кто-то прошептал.

Эдвал рухнул на колени, с губ на песок потекла кровавая пена.

Потом завалился на бок, но мастер Хуннан подхватил его. Вокруг тут же сгрудились остальные парни, Бранд тоже подскочил, и все принялись орать один громче другого. Колючка едва различала слова, так стучала в ушах кровь.

И она стояла, пошатываясь, и лицо саднило, волосы расплелись, и одна прядь все хлестала и хлестала ее по глазам, потому что ветер. Не может быть, это ей приснилось… Это кошмар, просто ночной кошмар. Боги, пусть это будет только сон… Она крепко зажмурилась. Не открывать глаза, не открывать, не открывать…

Как тогда, в Зале Богов. Когда они отвели ее в храм, к телу отца, а тот лежал, белый и холодный, под высоким куполом.

Но тогда все было по-настоящему. И сейчас – тоже.

А когда она открыла глаза, все парни стояли на коленях вокруг Эдвала, и она видела только его сапоги, бессильно развалившиеся носками врозь. А по песку текло темное, и Матерь Море посылала волну, и темное становилось красным, а потом розовым, а потом и вовсе смывалось и исчезало.

И в первый раз за долгое время Колючка испугалась. Сильно, по-настоящему испугалась.

Хуннан медленно встал, медленно развернулся. Он всегда хмурился, а уж на нее в особенности. Но сейчас его глаза блестели как-то по-особенному, так, как она никогда еще не видела.

– Колючка Бату.

И он уставил на нее окровавленный палец.

– Я объявляю тебя убийцей.

Среди теней

– Твори добро, – сказала Бранду мать, когда умирала. – Пребывай в свете.

Что это значило, шестилетний Бранд не понимал. Сейчас ему стукнуло шестнадцать, но это ничего не изменило – он по-прежнему не знал, что это значит – «творить добро». И вот теперь он стоит с головой, забитой странными неподходящими мыслями, а между прочим, это самый торжественный момент в его жизни.

Потому что это высокая честь – стоять на страже у Черного престола. В глазах богов и людей он теперь – воин Гетланда. Он же этого и добивался, правда? Кровь проливал, тяжко трудился. Бранд мечтал стоять среди братьев по оружию среди священных стен Зала Богов сколько себя помнил.

Но сейчас ему почему-то казалось, что он не пребывает в свете, как хотела мать.

– Не нравится мне эта затея с набегом на островитян.

Отец Ярви снова это сказал, и разговор зашел на очередной круг. Служители всегда так делают.

– Верховный король запретил обнажать мечи. И он очень рассердится.

– Верховный король запрещает все подряд, – заметила королева Лайтлин, поглаживая большой живот – она носила младенца. – И сердится – тоже постоянно.

Сидевший рядом с ней на Черном престоле король Атиль подался вперед:

– А между тем он подбивает островитян, и ванстерцев, и прочее отребье напасть на нас…

По рядам лучших людей Гетланда, собравшихся возле королевского престола, прокатился возмущенный ропот. Еще неделю назад Бранд роптал и возмущался бы громче всех.

Но сейчас у него из головы не шел Эдвал. И как у него из шеи торчал деревянный меч и кровавая слюна текла. И как он этот странный звук издал – то ли гоготнул, то ли хрюкнул. А потом затих. Навеки. И как стояла на мокром песке Колючка, и как волосы липли ей к заляпанному кровью лицу. Стояла и смотрела с раскрытым ртом на Хуннана, который объявил ее убийцей.

– Два корабля моих захватили! – крикнула женщина и погрозилась кулаком, на груди у нее болтался усаженный драгоценными камнями ключ торговца. – И они ж не только груз покрали, они людей перебили!

– А ванстерцы-то снова границу перешли! – гулко загудело из той половины зала, где стояли мужчины. – Усадьбы пожгли, добрых гетландцев в рабство поугоняли!

– А еще там видели Гром-гиль-Горма! – выкрикнул кто-то ненавистное имя, и под сводом Божьего зала тут же зазвучали проклятия. – Сам Крушитель Мечей явился!

– Островитяне должны уплатить виру кровью! – прорычал старый одноглазый воин. – А за ними – ванстерцы! И Крушитель Мечей – тоже!

– Естественно, должны, кто же спорит! – и Ярви поднял усохшую, похожую на крабью клешню левую руку, пытаясь успокоить разошедшуюся толпу. – Вопрос – когда и как! Мудрый ждет подходящих обстоятельств, а сейчас – разве готовы мы воевать с Верховным королем?

– Ты либо готов к войне всегда, либо не готов к ней вовсе.

И Атиль мягким движением повернул оголовье меча, и обнаженный клинок вспыхнул во мраке.

А вот Эдвал был всегда готов. Плечо готов был подставить, в строю стоять и не отступать – как положено воину Гетланда. И что же – заслужил он такую смерть?

Колючке-то вообще на все было плевать, к тому же она ему чувствительно щитом по яйцам наподдала – до сих пор болело. С чего ему ее любить?.. Однако ж она сражалась до последнего, одна против троих. Как и положено воину Гетланда. И что же – заслужила она за это прозвание убийцы?

Он поежился и виновато покосился на статуи богов – шестеро Высоких нависали, подобно судьи над подсудимым, над Черным престолом. И над ним, Брандом, тоже. И он снова поежился, словно бы это он убил Эдвала и назвал Колючку убийцей. А ведь он просто стоял и смотрел.

Смотрел и ничего не делал.

– Верховный король может полмира поставить под копье, чтобы с нами воевать, – отец Ярви терпеливо, словно несмышленым детям, объяснял собранию положение вещей. – У него в вассалах ванстерцы и тровенцы, а теперь еще и инглинги и жители Нижних земель. Молятся этому его Единому Богу. А праматерь Вексен и на юге сыскала союзников. Мы окружены врагами, и надобно обзавестись друзьями, чтобы…

– За сталью – последнее слово.

Голос короля Атиля звенел железом, как острый клинок.

– Сталь – вот ответ на все вопросы. Пусть соберется войско Гетланда. Эти стервятники-островитяне получат хороший урок. Такой, что не скоро забудут.

Справа стояли хмурые суровые мужи, и они ударили кулаками в кольчужные груди – да! Сталь! Слева стояли благородные женщины с умащенными драгоценным маслом волосами, и они мрачно кивали и говорили – да! Сталь!

Отец Ярви опустил голову. Он здесь за тем, чтобы свидетельствовать волю Отче Мира, но даже у него не нашлось слов. Сегодня здесь царила Матерь Война.

– Значит, так тому и быть. Сталь.

Бранду бы сейчас радоваться: как же, воины пойдут в набег, как в старинных песнях, и он с ними! Но мысленно он пребывал на той песчаной площадке и расчесывал, как прыщ, старые сомнения: а что, если бы он повел себя по-другому? Что бы изменилось?

Если бы он тогда не засомневался. Бил бы без жалости, как положено воину, и тогда б он наверняка победил Колючку, и ничего бы этого не случилось. Или бы возразил вместе с Эдвалом, когда Хуннан выставил троих против одной – может, и не было бы этого последнего поединка… Но он не возразил. Выйти на поле боя против врага – для этого потребно мужество. Но на поле боя вокруг тебя друзья. А вот выйти одному против друзей – о, тут тоже нужно мужество. Но у Бранда его нет. И он это прекрасно знал.

– А теперь пора заняться делом Хильд Бату, – сказал отец Ярви, и Бранд вздрогнул, словно вор, пойманный с поличным.

– Кого? – переспросил король.

– Дочери Сторна Хедланда, – отозвалась королева Лайтлин. – Она называет себя Колючкой.

– И она не иголкой за пяльцами укололась, – пояснил отец Ярви. – Она убила парнишку во время тренировочного поединка, и ее обвиняют в убийстве.

– И кто же ее обвиняет? – громко сказал Атиль.

– Я!

Золотая пряжка на плаще мастера Хуннана ярко вспыхнула, когда он шагнул в столп света перед королевским возвышением.

– Мастер Хуннан…

И король улыбнулся – редкое зрелище. Улыбнулся краешком рта.

– Припоминаю наши схватки на площадке для поединков, как же, как же…

– Я бережно храню эти воспоминания, мой король, хотя многие из них весьма болезненны…

– Еще бы! И что же, ты видел, как совершилось убийство, собственными глазами?

– Я испытывал старших учеников, дабы отобрать достойных воинов для похода. Среди них была и Колючка Бату.

– Позор на ее голову! Девчонка лезет в воины! – воскликнула какая-то женщина в зале.

– Да она всех нас позорит! – поддержала ее другая.

– Нечего бабе делать на поле боя! – сипло выкрикнули со стороны, где стояли мужчины, – и в ответ закивали с обеих сторон.

– Разве Матерь Война – не женщина? – И король обвел рукой нависавшие над собранием статуи Высоких богов. – Мы приводим к ней людей, и Матерь Воронов сама выбирает достойных.

– Так вот она не выбрала Колючку Бату, – отрезал Хуннан. – У этой девки мерзкий нрав.

Чистая правда, кстати…

– И она не прошла назначенное мной испытание.

А вот это правда лишь наполовину!

– Я сказал ей, что она не прошла испытание, и Колючка взбунтовалась и убила Эдвала.

Бранд поморгал. А вот это как бы и не ложь, но и не правда же! Хуннан покачал головой, и седая борода помоталась туда-сюда:

– Так я потерял двоих учеников.

– Осторожнее нужно быть, – пожурил его отец Ярви.

Наставник воинов сжал кулаки, но королева Лайтлин заговорила первой – и ему пришлось смолчать.

– И каково же наказание за подобное убийство?

– Преступника должно раздавить камнями, моя королева.

Служитель говорил очень спокойно, словно бы речь шла о том, чтобы раздавить жука. А не человека – причем человека, которого Бранд знал всю свою жизнь. И столько же ненавидел, но все равно, нельзя же так!

– Кто скажет слово в защиту Колючки Бату? – громовым голосом возгласил король.

Эхо его голоса улеглось, и в Божьем зале повисла гробовая тишина. Вот, Бранд, пришло время сказать правду! Сотворить добро! Чтобы пребывать в свете! Бранд оглядел толпу, невысказанное щекотало губы… И тут он увидел, как стоит и улыбается Раук. Увидел Сордафа – с каменной толстой мордой. Они стояли и… молчали. Вообще ничего не говорили.

И тогда Бранд промолчал тоже.

– Тяжко обрекать на смерть человека в столь юном возрасте.

И Атиль поднялся с Черного престола. Зазвенели кольчуги, зашелестели юбки – подданные короля опускались на колени. Только королева осталась стоять.

– Но мы не можем пренебречь исполнением долга только потому, что это причиняет нам боль.

Отец Ярви низко поклонился.

– Я распоряжусь о справедливой, положенной по закону каре за этот поступок.

Атиль протянул руку Лайтлин, и они пошли вниз по ступеням. Участь Колючки Бату решена – ей предстоит умереть под камнями…

Бранд стоял и смотрел, не веря своим глазам. Его даже замутило. Как же так? Он ведь думал, что кто-нибудь из парней обязательно расскажет, как было дело, – они же честные ребята! Или Хуннан честно доложит: так, мол, и так. Ведь он же уважаемый наставник! А король с королевой вызнают всю правду, потому как они мудры и праведны! И боги! Они ж не дозволят случиться вопиющей несправедливости! Кто-нибудь что-нибудь обязательно сделает!..

А может, все они стояли и ждали, что кто-то первым скажет и все сделает как надо. Так же, как он стоял и ждал.

Король шел с очень прямой спиной, обнаженный меч покоился у него на руках подобно младенцу. Атиль смотрел прямо перед собой холодными серыми ледяными глазами. Королева едва заметно кивала то одному, то другому человеку в толпе, а иногда и удостаивала кого-то словом – и тогда все понимали, что этот кто-то пользуется благоволением королевы и вскоре придет к ней на монетный двор с важным и тайным делом. И они приближались к месту, где стоял Бранд, подходили все ближе и ближе…

Сердце бешено колотилось. Бранд открыл было рот, королева на мгновение обратила на него вмораживающий в пол взгляд, и юноша, горя от стыда, опустил глаза и смолчал. Король с королевой прошли мимо.

Сестра всегда говорила: чего ты лезешь, тебе больше всех надо? И без тебя найдется кому порядок навести. Только вот сейчас выходило, что никого не нашлось. Только он и остался.

– Отец Ярви! – выкрикнул он – громче, чем следовало.

Служитель обернулся, и он хрипло – и уже гораздо тише – выдохнул:

– Мне нужно с вами поговорить.

– О чем же, Бранд?

Тут он запнулся и сильно удивился. Надо же, Ярви знает его имя, кто бы мог подумать…

– О Колючке.

Последовало долгое молчание. Служитель был старше Бранда всего-то на пару лет, и вообще он какой-то весь бледный, и лицом, и волосами, словно бы его постирали и на солнце выбелили, и худой, как щепка, как его ветром не сдувает, и рука эта еще покалеченная… Но все равно, под его взором Бранд весь скукожился – таким пронзительным холодом на него дохнуло.

Отступать некуда, все.

– Она никакая не убийца, – пробормотал он.

– Король полагает, что она как раз убийца.

Боги, как горло-то пересохло… Но Бранд уперся и попер вперед – как положено воину.

– Короля там на площадке не было. Он ничего не видел. А я видел.

– И что же ты видел?

– У нас там поединки были, ну, чтобы в поход пойти…

– Никогда не говори мне того, что я уже знаю.

Да уж, нелегко такому человеку рассказывать… Но надо, ничего не поделаешь.

– Колючка сначала дралась со мной, и я… в общем, она победила. Место должно было достаться ей. Но мастер Хуннан взял и напустил на нее еще троих.

Ярви бросил взгляд на толпу, медленно вытекавшую из Зала Богов. И придвинулся чуть ближе:

– Что, прямо троих против нее одной?

– Эдвал был среди них. Она совсем не хотела его убивать…

– И как она? Против троих?

Бранд поморгал, не сразу сообразив, чего от него хотят.

– Ну… Короче, им досталось от нее больше, чем ей от них.

– О, в этом я нисколько не сомневаюсь. Совсем недавно я навестил родителей Эдвала со словом утешения и пообещал им, что справедливость восторжествует. Ей шестнадцать зим, правильно?

– Колючке-то? – Бранд не очень понимал, какое это все имеет отношение к приговору. – Я… в общем, да. Наверное.

– И что же, она все это время успешно отбивалась в поединках от парней? – Тут он смерил Бранда взглядом. – В смысле, от мужчин?

– Ну, она не просто отбивалась, а мутузила всех подряд…

– Свирепая она, наверное. Полна решимости. И упряма. Очень упряма.

– Ага, как ослиха… – тьфу, такими словами Колючке не поможешь. И Бранд жалко проблеял: – В общем, она… не такая уж она и плохая, если приглядеться.

– Все мы хорошие, особенно для наших мам, – и отец Ярви испустил тяжелый вздох. – И чего ты от меня хочешь?

– Ээээ… в смысле?

– Что мне теперь делать, Бранд? Освободить девку, от которой у всех одни неприятности, и восстановить против себя Хуннана и родителей мальчика? Или задавить ее камнями и тем умиротворить их души? Что посоветуешь?

Вообще-то Бранд и не думал какие-то советы давать…

– Ну… это… может, сделать, как по закону положено?

– По закону? – отфыркнулся отец Ярви. – Закон – он как Матерь Море против Отче Тверди, непостоянен и вечно меняется. Закон – он как попугай при жонглере, Бранд. Повторяет то, что я скажу.

– Ну… я просто думал, что должен рассказать… ну, правду, короче!

– И какой прок в этой твоей правде? Подними опавший лист, там сразу тысяча правд сыщется, Бранд. Причем у каждого своя. Ты ведь просто хотел перевалить бремя правды на меня, верно ведь? Спасибо тебе, дружок. У меня тут Гетланд вот-вот ввяжется в войну со всеми странами моря Осколков, а так, конечно, больше мне заняться нечем. Только правдой твоей.

– Я… я просто думал… что творю добро. Совершаю благое деяние.

Однако теперь сама мысль о том, чтобы творить добро, не сияла перед ним, подобно Матери Солнце, ярким светом, а казалась скорее мерцающим, предательски блуждающим огоньком в черноте Зала Богов.

– Благое, говоришь? И чье же это благо? Мое? Эдвала? Твое? Как у каждого своя правда, так и добро, и благо у каждого свои.

Ярви придвинулся и заговорил еще тише:

– Мастер Хуннан, он ведь может догадаться, что ты донес свою правду до меня? И что тогда? Ты о последствиях подумал?

Бранда словно холодным снегом осыпало. И вправду, что же ему теперь делать?.. Он поднял взгляд: зал пустел, а Раук стоял среди теней, и глаза у него нехорошо блестели.

– Муж, отдающий себя благим делам, но о последствиях не заботящийся… – тут отец Ярви поднял иссохшую руку и уткнул единственный кривой палец Бранду в грудь, – … опасен. Для всех.

И служитель развернулся и пошел прочь, пристукивая эльфийским жезлом об отполированные тысячами ног плиты пола. А Бранд остался стоять и таращиться среди сгущающихся теней. На сердце у него было очень неспокойно.

Да уж, сейчас он совсем не чувствовал, что пребывает в свете…