Текст книги "Сдержать обещания. В жизни и политике"

Примерно на шестой неделе первого семестра я настолько скверно подготовил работу по составлению документации, что один из однокурсников обвинил меня в том, что я «украл» отрывки из статьи журнала Fordham Law Review. На самом деле я процитировал эту статью, но сделал это некорректно. По правде говоря, из-за пропусков занятий я не знал, как правильно приводить цитаты в правовом обосновании. Рассмотрение моего случая включили в повестку дня одного из регулярных совещаний, и мне пришлось давать объяснения. Деканы и профессора были удовлетворены тем, что это не было умышленным обманом, но они сказали, что мне придется повторить курс на следующий год. В меня стремились вселить страх перед Господом. Главным было то, что для завершения первого года учебы мне следовало быть более дисциплинированным. Однако декан юридического колледжа написал записку декану, контролировавшему мою работу в качестве наставника: «Несмотря на случившееся, я уверен, что это весьма здравомыслящий молодой человек».

Мне следовало бы больше беспокоиться об учебе, но моя работа была в основном скучной, а когда стали известны оценки за первый семестр – у меня было все в порядке. Это были всего лишь предварительные оценки. Действительно важным считался лишь итоговый тест в конце года. Мне все давалось довольно легко, потому что я знал, что зубрить мне ничего не придется. У меня была работа. У меня был футбол. У меня была Нейлия. Я думал, что буду проводить достаточно времени с Нейлией, работать советником, помогать Брюсу, часами тренироваться в тачболе, а перед самыми экзаменами буду лихорадочно наверстывать пройденный материал и готовиться. Мне всегда легко давалась учеба, и мне нравились романтика и чувство азарта от того, что я могу справляться с несколькими делами одновременно… но тут я запаниковал. До итоговых экзаменов оставалось десять дней – это был венец учебного года, – и я понял, что сам загнал себя в угол. За десять дней мне нужно было вызубрить материал учебного года. Именно тогда я начал пить кофе, чего прежде никогда не делал.

Чтобы помочь мне, Нейлия разработала стратегию. Нужно было проработать четыре основных курса: «Контракты», «Собственность», «Правонарушения» и «Уголовное право». Мы решили, что я сделаю конспекты и шпаргалки по «Контрактам» и «Собственности», а Нейлия возьмет конспекты у меня и у Клейтона и сделает шпаргалки по «Правонарушениям» и «Уголовному праву». Нейлия сделала настолько подробные шпаргалки и придумала такие толковые приемы для запоминания, что я прекрасно сдал экзамены по «Правонарушениям» и «Уголовному праву». На «Контрактах» я провалился. Возможно, то же самое случилось бы и на «Собственности», но профессор отошел в мир иной, и всему классу просто поставили зачет. Джек, учившийся в школе права на отлично, позже сказал мне, что он бы тоже не сдал.

И вот так мы с Нейлией пережили вместе первый год, а затем через несколько недель сыграли пышную свадьбу в Сканителесе. Хантеры организовали все с размахом. Приехала вся моя семья – папа, мама, братья и сестра, дядя Бу-Бу, дядя Фрэнк, кузены, а также мои ближайшие друзья из школы права, университета и Арчмера. Двое моих друзей, с которыми мы вместе занимались бегом, Ларри Орр и Чарли Рот, были шаферами. После церемонии мистер Хантер устроил званый обед для близких друзей в своем большом доме на озере. В тот день в загородном клубе был организован большой прием для более широкого круга друзей семьи Хантеров. Но наиболее щедрый подарок мистер Хантер сделал мне тогда в самой церкви. Нейлия понимала, насколько для меня важно, чтобы церемонию бракосочетания вел священник именно Римско-католической церкви, и она согласилась на это. Мистер Хантер молча принял этот факт, но думаю, ему было непросто принять такое решение. Никогда прежде я не видел, чтобы человек так нервничал при входе в церковь, как тогда мистер Хантер. На видеозаписи с нашей свадьбы видно, как он во фраке стоит перед католической церковью, держа руки за спиной. От ужаса они у него постоянно дрожали. Его дочь выходит замуж за католика, который практически не зарабатывает и к тому же демократ. Вместе с тем разными способами мистер Хантер показывал мне, что если Нейлия верит в меня безгранично, то и его вера будет такой же. Если она была готова пойти на риск ради меня, то и он тоже.

Мне все еще сложно было сосредоточиться на самых скучных предметах, но по тем, которые были мне интересны – федеральной юрисдикции, законодательству, международному праву, – мои оценки были высокими. Чем ближе был выпуск, тем больше я был уверен, что в будущем буду работать в суде. Я выиграл не очень престижный конкурс по учебному судебному делу в Кингстоне, Онтарио, и я храню теплые воспоминания об аплодисментах, которыми товарищи одобрили мой ответ по «Правонарушениям». То, что в начальной и средней школе приводило меня в ужас, становилось теперь моим преимуществом. Я понял, что мне нравятся публичные выступления. После долгих цитирований Эмерсона наизусть, я мог запоминать длинные отрывки. Мне никогда не приходилось подглядывать и читать текст, поэтому во время выступления я мог наблюдать за реакцией публики. Если я чувствовал, что ее внимание слабеет, то мог сымпровизировать, пошутить, сконцентрировать внимание на одном человеке, который отвлекается, окликнув его. Меня увлекала мысль о том, что я смогу заставить присяжных сомневаться, и приводил в возбуждение тот факт, что это произойдет на моих глазах.

Мой последний год обучения заканчивался, а мы с Нейлией так и не решили, где будем. Именно поэтому вопрос с моей работой был пока открыт. Когда на пасхальные каникулы мы приехали навестить моих родителей в Уилмингтоне, мой отец выглядел обеспокоенным и думал, как мне помочь. Сын его друга по автомобильному бизнесу занимал должность окружного судьи. И судья Квиллен, как с гордостью сообщил мне отец, изъявил готовность дать мне несколько советов. Итак, тем субботним утром, надев костюм и захватив пару копий резюме из школы права, я поехал на прием к судье в его офис в центре города. Билл Квиллен окончил Гарвардскую школу права в 1959 году. Он занимал должность специального помощника при губернаторе Делавэра, Чарльзе Леймане Терри, который назначил его на судейскую должность в возрасте 31 года. В 1968 году судье Квиллену все еще не было сорока лет. Когда я сидел в его кабинете тем утром, он спросил меня, чем бы я хотел заниматься, и я ответил, что хотел бы попробовать себя в рассмотрении дел. Я хотел быть адвокатом в суде. «Лучшая юридическая фирма в Делавэре – это Prickett, Ward, Burt & Sanders, – сказал он, поднимая телефонную трубку. – Когда я учился в колледже, моим соседом по комнате был Род Уорд. Он – один из партнеров в этой фирме». Через несколько часов я сидел в ресторане Winkler’s, от Рода Уорда меня отделяла только белая скатерть. Когда я показал ему свое резюме, он расплылся в улыбке. И это было неудивительно. Он также был молод, выглядел так, как будто никогда не знал поражений и не собирался этого знать. Истинный делавэрец, он жил в большом доме недалеко от охотничьих угодий.

Уорд подробно изучил мое резюме, в котором не было блестящих академических достижений, и отметил мою фотографию в правом верхнем углу. «Очевидно, вы надеетесь получить должность благодаря вашей приятной внешности», – сказал он. Похоже, этот самодовольный тип любил съязвить. «Итак, Джо, – сказал он, продолжая улыбаться, – почему же нам стоит нанять вас?»

Я улыбнулся в ответ, но промолчать не смог. «Ваша фирма – самое престижное место работы, – сказал я ему. – Возможно, вы захотите меня нанять». Что за чертовщина? Я был уверен, что они не собирались нанимать Джо Байдена.

Несколько недель спустя я получил письмо от Уильяма Прикетта, эсквайра[9]9
  Термин используется в США в качестве приставки после имени при обращении к дипломированным адвокатам. – Примеч. ред.


[Закрыть], старшего партнера Prickett, Ward, Burt & Sanders. Мистер Прикетт был известен тем, что при письме нумеровал каждый абзац. Письмо выглядело примерно так: «(1) Мистер Байден, ваши документы выглядят не слишком впечатляюще, но мы готовы дать вам шанс. (2) Мы предлагаем вам должность с окладом 5200 долларов в год. Если вы успешно сдадите экзамен, то мы готовы платить вам 8000 долларов в год. (3) Просим сообщить о вашем решении».

На протяжении последующих лет я задавался вопросом, почему мистер Прикетт согласился дать мне шанс. Он нанимал на работу выпускников из Джорджтауна, Гарварда и Йеля. С какой стати он вообще задумался о том, чтобы принять парня, заканчивающего Сиракузский университет с посредственными результатами[10]10
  Семьдесят шесть баллов из восьмидесяти пяти. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Может быть, в тот день в Winkler’s я действительно произвел впечатление на Рода Уорда? Был ли я просто впечатляюще умным и энергичным человеком? Может, и нет. Но на протяжении всей моей жизни меня окружали люди, ожидавшие от меня чего-то значительного, и я считаю, что в основном мне удалось соответствовать этим ожиданиям.

Спустя несколько лет после того, как я получил это невероятное предложение о работе, я случайно просматривал свои документы из школы права и наткнулся на рекомендательные письма от профессоров. «Мистер Байден показал, что у него есть уверенность и способности, которые позволят ему стать выдающимся адвокатом», – написал декан Роберт Миллер. «Будучи уверен в своих убеждениях, он рассуждает быстро и логично, ясно выражает свои мысли. Он также способен к глубокому анализу и четкому письменному изложению своей позиции».

«Отвечая устно [мистер Байден], демонстрирует свой острый и проницательный ум, а также знание конкретного объекта исследования», – написал профессор Джеймс Уикс, который читал нам «Контракты», курс, сдачу которого я провалил в первом семестре, что едва не погубило меня. «Он знает, что делает, и, по-видимому, обладает высокоразвитым чувством ответственности. Он относится к тому типу людей, которым можно дать более одного шанса, потому что он вряд ли обманет ожидания».

Глава 3
То, что прослужит нам всю жизнь

Когда я сказал друзьям, что собираюсь принять предложение о работе в Уилмингтоне, один из них пошутил: «Вам здорово повезет, если вы сумеете заставить мистера Байдена работать на вас». Юмор я оценил, но времени дурачиться больше не было. Это была уже реальная жизнь, и я был готов работать. Я напряженно готовился к экзамену на получение лицензии адвоката штата Делавэр, стараясь пройти материал трех лет школы права за три месяца. К тому моменту мы с Нейлией уже знали о ее беременности, она должна была родить в феврале 1969 года. Мы собирались создать семью, и я задумался о подходящем жилье. Вообще-то, о домах я размышлял уже какое-то время. По субботам мы с Нейлией обычно развлекались следующим образом: прыгали в «Корвет» и ездили по Уилмингтону, присматривая дома, выставленные на продажу, и участки, где мы могли бы построить дом.

Красивая недвижимость привлекала мое внимание еще в школьные годы. Когда школьный автобус до Арчмера сворачивал с главной дороги Марш-Роуд, чтобы забрать детей из престижного района, я с восхищением рассматривал дома. Для меня не было места более притягательного, чем Вествуд Мэнор. Мой район Мейфилд возник на несколько лет раньше на месте ровного поля, где не было ни единого дерева. Тени там не было вообще. Ровные, узкие улицы, словно специально созданные для скоростной езды, отлично подходили для того, чтобы гонять на велосипедах, и для игры в «уиффлбол»[11]11
  Whiffleball – разновидность бейсбола. – Примеч. пер.


[Закрыть]. В Мейфилде все было как будто расчерчено на квадраты в почтительном поклоне перед новым богом предместий – богом Прямых углов. Здесь царило однообразие. Скаты всех крыш имели одинаковый уклон. Между тем в Вествуд Мэнор солнечные блики с утра до вечера плясали на широких улицах. Вязы и дубы высотой в шестьдесят и семьдесят футов величественно возвышались в своей спокойной роскоши. Пологие склоны были покрыты идеальными зелеными газонами. Шиферные крыши, эркерные окна, круглые башенки, широкие арки из тесаного камня…

Отец всегда говорил о нашем доме на Уилсон-Роуд в Мейфилде как о временном жилье. Дома в Вествуд Мэнор имели вид построенных на века. Сейчас, когда я иногда проезжаю мимо, все это выглядит как приятный, но ничем не примечательный квартал среднего класса. Однако в 1955 году Вествуд Мэнор воспринимался как место, особенным образом связанное с историей и традицией, место со своим прошлым, идеальное место для жизни. В холодные, сырые зимы я рисовал в своем воображении домашний очаг в одном из таких домов в тюдоровском стиле, так полюбившихся мне. Я словно видел свою семью сидящей перед большим камином в тепле и комфорте.

Когда мы с Нейлией вернулись в Уилмингтон летом 1968 года, я понимал, что мы не можем себе позволить Вествуд Мэнор, и до сдачи экзамена я не собирался рисковать с покупкой дома. Поэтому мы арендовали небольшой фермерский дом на Марш-Роуд и сразу же стали присматривать дома в Уилмингтоне. Дом, похожий на тот, о котором я страстно мечтал еще со школьных времен, казалось, был совсем рядом.

С самого первого дня в офисе Prickett, Ward, Burt & Sanders я понял, что это была фирма, которая могла себе позволить рискнуть и нанять парня из Сиракузского университета с паршивыми оценками. Prickett, Ward… представляла интересы крупных страховых, железнодорожных, строительных, а также нефтяных компаний. Средства их клиентов были неисчерпаемы. Они могли оплачивать работу многочисленных следователей в любом крупном деле. Я приступил к работе в боевом настроении. Мне хотелось, чтобы они не прогадали, поставив на меня, и думаю, что мистер Прикетт что-то во мне разглядел. Он попросил меня заняться рождественской вечеринкой, которую фирма ежегодно устраивала для партии «Молодые республиканцы» Делавэра. Кое-кто из коллег стал предлагать мне вступить в эту партию. Я не стал говорить им, что никогда не смог бы вступить в партию, возглавляемую Ричардом Никсоном, или что я стеснялся представлять основных клиентов фирмы – крупные корпорации. Я недолго проработал в этой компании.

Переломный момент настал однажды утром в федеральном суде на Родни Сквер, в деловом квартале Уилмингтона, когда мистер Прикетт пригласил меня посмотреть его выступление по гражданскому делу. Наша фирма представляла компанию, против которой подал иск один из ее рабочих. Истцом выступал сварщик, получивший серьезный ожог на работе. Но в своих показаниях накануне сварщик, по-видимому, признал, что решил не надевать защитный костюм – так ему было легче подобраться к неудобному месту сварки.

Выступление мистера Прикетта в то утро, когда я пошел с ним, было прямолинейным: сварщик проявил небрежность. И по закону его небрежность, являвшаяся встречной виной, означала, что судья мог вынести решение в пользу нашего клиента без непосредственного участия Prickett, Ward… в защите перед судом присяжных. Когда в то утро мистер Прикетт выступал за вердикт, выносимый судьей напрямую, без присяжных, он хорошо представил интересы нашего клиента, применив соответствующий закон. Но когда он говорил, обращаясь к суду, я не мог оторвать взгляд от семьи истца. Сварщик и его жена были примерно того же возраста, что и мы с Нейлией. И я запомнил, как его жена отвернулась от судьи и стала смотреть себе под ноги, пока выступал мистер Прикетт. Судья не поддержал позицию мистера Прикетта сразу же, но попросил его кратко изложить ее в записке и объявил перерыв.

В одиночестве я спустился по ступенькам здания федерального суда и пересек Родни Сквер с тяжелым сердцем. Я не считал, что мистер Прикетт совершил что-то аморальное или неэтичное. В принципе он просто делал свою работу. Но эта молодая семья все время стояла у меня перед глазами. Истец стал инвалидом, искалеченным навсегда, и могло выйти так, что он ничего не получит. Я не мог смотреть на это иначе только потому, что так требовал закон. Закон может ошибаться. Я чувствовал, что должен был представлять истца, что мое место – рядом с людьми, не защищенными системой. Дойдя до центра Родни Сквер, я принял решение уйти из Prickett, Ward… От этой мысли мне стало легче. Я был уверен, что Нейлия поддержит меня. Я не считал, что ухожу от чего-то, я ощущал, что направляюсь к цели.

В конце 1968 года деловой квартал Уилмингтона был странным местом. Почти полгода назад в городе ввели военное положение. Через несколько дней после убийства доктора Мартина Лютера Кинга в апреле бросание камней и бутылок переросло в стрельбу из укрытий, грабежи и поджоги, и тогда губернатор от демократов Чарльз Терри призвал Национальную гвардию. Каждый день я шел на работу в Prickett, Ward… мимо солдат – рослых белых парней в униформе и с винтовками. Вероятно, они нужны были, чтобы защищать меня.

Даже через семь месяцев после окончания беспорядков губернатор Терри не стал отзывать гвардию. Мэр Уилмингтона попросил его, но Терри отказался. В ту осень в новостях время от времени показывали репортажи о единственном городе в Америке, где еще оставались патрули Национальной гвардии, в основном в черных кварталах. В интервью телерепортерам почти все белые граждане говорили, что рады присутствию гвардии. Они боялись, что беспорядки вспыхнут в гетто, а потом продолжатся и за его пределами. Они боялись, что у полиции Уилмингтона не хватит сил справиться с ними. Словом, они просто боялись. Поэтому согласились с губернатором Терри, объявившим, что для обеспечения правопорядка нужна Национальная гвардия и что гражданам, возможно, придется отказаться от некоторых свобод для обеспечения общественного спокойствия.

Однако в черных кварталах Восточного Уилмингтона жители все же находились в страхе. Каждый вечер гвардейцы расхаживали по их улицам с заряженным оружием. Был объявлен комендантский час от заката до рассвета. Матери боялись, что их дети совершат одну фатальную ошибку и будут убиты. Местные жители называли ночные разведывательные рейды Национальной гвардии «крысиными патрулями». «Они патрулируют наши улицы, словно мы звери, – говорили чернокожие граждане. – Они лишают нас чувства собственного достоинства».

Ночные выпуски новостей представляли эти истории словно разговор двух рас, проживающих в Уилмингтоне, но я знал, что белые и черные не общались между собой. Большинство белых, из районов Мейфилд, Вествуд Мэнор или Арденкрофт, едва ли разговаривали с чернокожими в 1968 году. И я уверен, только незначительный процент из сорока тысяч чернокожих граждан Уилмингтона вообще имели какое-либо общение с белыми. Я знал это по личному опыту, работая спасателем в бассейне, который находился в одном из бедных кварталов города.

Я работал там в начале шестидесятых, когда внимание людей стали привлекать нарушения правил сегрегации в общественном транспорте, сидячие демонстрации и то, что «Бык» Коннор разгонял демонстрантов, используя брандспойты и натравливая собак. Как и всем американцам в те годы, драматичные уроки по сегрегации и гражданским правам мне давали газеты и телевидение. Но я бы сказал, что самые ценные знания о том, что разделяет людей и что их объединяет, я получил летом 1962 года. Мне было девятнадцать лет, я учился и в свободное время подрабатывал в бассейне.

Летом в Prices Run всегда было многолюдно. В те дни по соседству было не так уж много квартир с кондиционерами, поэтому бассейн был именно тем местом, где можно было охладиться, отдохнув от жары. Из дюжины спасателей, работавших в то лето в бассейне, я был единственным белым парнем. Среди сотен людей, ежедневно плававших в Prices Run, белых было мало – за одним примечательным исключением. Почти каждый день в определенное время появлялся старый морской волк по имени Билл Райт, обслуживавший оборудование бассейна. Я привлекал взгляды многих посетителей. Большинство людей, с которыми я там познакомился, действительно никогда не разговаривали с белыми.

Маленькие дети любили брызгать водой мне на ноги, а потом сидеть и смотреть, как курчавятся волосы, высыхая на солнце. (Некоторые из этих детей приходили потом навестить меня, когда я стал директором парка в ирландском квартале, и получили взбучку за то, что пили воду из фонтана.) Другие спасатели пригласили меня в свою баскетбольную команду. Мы обычно ехали на машине через мост, чтобы сыграть со спасателями из Riverside Pool, и я был единственным белым парнем на площадке. Иногда мои друзья говорили мне, что их, черных, вынуждали сидеть наверху в кинотеатрах делового квартала.

Каждый день во время обеденного перерыва мы сидели в аппаратной и разговаривали. Парни расспрашивали меня о белых девушках или просили одолжить мои лоферы Bass Weejuns на свидание вечером. Но больше всего мне запомнились их истории о том, с каким отношением белых они сталкивались каждый день. И мне показалось, что черным постоянно, прозрачно и не очень, намекали на то, что в Америке им совсем не место. И за день таких колкостей могло быть до дюжины. Я вспомнил об этом в следующем году, когда было опубликовано письмо доктора Кинга из Бирмингемской тюрьмы в ответ сочувствовавшим ему священникам, черным и белым, призывавшим его поумерить агрессию и проявить немного терпения.

Если вы когда-нибудь внезапно чувствовали, что ваш язык заплетается, а речь путается, когда вы пытаетесь объяснить своей шестилетней дочери, почему она не может пойти в парк развлечений, о котором только что объявили по телевизору, и видите, как слезы наворачиваются ей на глаза, когда ей говорят, что Город забав закрыт для цветных детей, и видите, как печальные облака осознания своего уничижения начинают покрывать небо ее маленькой души, а ее маленькая личность начинает искажаться из-за бессознательной горечи по отношению к белым людям; если вы должны изобретать ответ своему пятилетнему сыну, спрашивающему с отчаянным пафосом: «Папа, почему белые люди так плохо обращаются с цветными?»; если вы едете по стране и видите, что вам приходится ночь за ночью, скорчившись, спать в углу своего автомобиля, потому что ни один мотель вас не принимает; если вас унижают день за днем постыдными надписями: «для белых» и «для цветных»; если вашим первым именем становится «ниггер», затем – «малый» (сколько бы вам ни было лет), а вместо фамилии вас называют «Джон»; если ваших жену и мать никогда не величают уважительно «миссис»; если вы изводитесь днем и мучимы ночью от мысли, что вы – черный и потому вынуждены постоянно быть начеку, никогда не зная, чего ожидать в следующий момент, отравленный внутренними страхами и внешним негодованием; если вы всегда сражаетесь с убивающим ощущением, что вы – «никто»; тогда вы поймете, почему нам так трудно ждать.

Я лучше понял, что доктор Кинг имел в виду, когда общался со своими друзьями из Prices Run.

Единственная реальная проблема, с которой я столкнулся в то лето, возникла в начале сезона. Пара банд околачивалась у бассейна, и одна из них, по слухам, называла себя «Римляне». Как и всем с напомаженными волосами, этим парням требовалось надевать при входе в воду шапочки для плавания. Это были обычные подростки, проводившие много времени у вышки для прыжков в глубокой части бассейна. Как-то раз «римлянин» по кличке Корн Поп стал упорно раскачиваться на трамплине. Это был один из основных запретов при пользовании вышками для прыжков, и мне захотелось дать всем понять, что я не такой уж простак. Поэтому я свистнул ему и попросил перестать раскачиваться. Он не перестал. Я свистнул еще раз. «Эй, Эстер! Эстер Уильямс! – крикнул я так громко, чтобы все расслышали мою шутку. Эстер была королевой популярных в пятидесятые фильмов-феерий на воде. – Сойди с трамплина, приятель. Убирайся». И я выгнал его из бассейна.

Другие спасатели сказали мне, что Корн Поп будет ждать меня снаружи, у забора из сетки-рабицы, и, вероятно, у него есть опасная бритва, которую он может пустить в ход, когда я пойду к своей машине. Была известна история, как несколько лет назад одного белого, бывшего капитана спасателей, порезали так сильно, что на спину ему пришлось наложить сорок швов. Поэтому я решил позвонить в полицию, патрулирующую парк, чтобы кто-то из них проводил меня до машины. Но в тот день работал Билл Райт, и он сказал, что если я позвоню, то уже никогда не смогу вернуться в бассейн. Он вытащил цепь из подсобки, отрезал от нее шесть футов, намотал ее мне на руку и обернул полотенцем. Он точно объяснил, что сказать, когда Корн Поп подойдет ко мне: «Может, ты и порежешь меня, Корн Поп, но сперва я намотаю эту цепь тебе на голову».

И я в точности сказал ему все это, когда он смотрел мне в глаза у моей машины. Но тогда я сказал не только это. Мне совсем не хотелось, чтобы меня порезали. И я подумал, что кое-чему научился там, в аппаратной: похоже, я понял, что именно Корн Поп заслуживал услышать. «Кстати, я должен перед тобой извиниться. Зря я назвал тебя Эстер Уильямс. Это неправильно. И я искренне извиняюсь в присутствии всех твоих друзей. Но если ты опять будешь раскачиваться на трамплине, я опять вышвырну тебя вон».

Мы оба отвели в сторону наше оружие и, в конце концов, стали друзьями. Корн Поп и «Римляне» присматривали за мной до конца лета.

Поэтому, когда в 1968 году я услышал, что люди из бедных кварталов жалуются на то, как с ними обращаются губернатор Терри и Национальная гвардия, я знал, о чем они говорят. Была ли у них такая же обеспеченная Конституцией защита, как у людей в Вестовер Хиллз или Мейфилде? Была ли у них такая же свобода передвижения, как у людей в белых районах по соседству? Было ли у них такое же право на чувство защищенности в их районах, как у белой Америки? Я думал, что люди из тех районов, по крайней мере, заслуживали этого. В 1968 году я не считал, что мне под силу изменить мир или происходящее вокруг, но знал, что могу принести пользу. Поэтому я пересек Родни Сквер, вошел в подвал трехэтажного здания и подал заявление на работу в офис общественного защитника. Решение Верховного суда по делу «Гидеон против Уэйнрайта» пятью годами ранее гласило, что никто не должен принуждаться идти в суд без адвоката. Если у подсудимого не было средств на адвоката, то расходы брал на себя штат. Работа общественного защитника показалась мне делом богоугодным. Она всегда была непростой, но тогда я впервые почувствовал себя актером, защищавшим Конституцию. Большинство моих клиентов были бедными афроамериканцами из Восточного Уилмингтона, и, несмотря на их вину или отсутствие таковой, я делал все, чтобы быть уверенным: их интересы представлены в суде должным образом.

Однако в первый же день я получил настоящий урок по системе уголовного права. Когда я только вникал в принципы работы суда, судья назначил меня участвовать в слушаниях на следующий день. Я возразил, что даже не был в составе участников, что ничего не знал о деле и что времени на подготовку уже не оставалось. Судья посмотрел на обвиняемого в грабеже, который сидел в наручниках и кандалах, и спросил, подхожу ли я ему. «Что этот, что тот», – ответил он.

Дело было еще в том, что в 1969 году богоугодное занятие не подразумевало работу на полную ставку. Новый офис общественного защитника финансировался еще недостаточно, поэтому меня могли нанять только на полставки. Мне предложили работу в фирме Arensen & Balick. Сид Бэлик был один из самых уважаемых в городе адвокатов по уголовным делам, но его считали добродушным человеком. Он много работал на общественных началах, брал трудные дела. Поскольку я выполнял обязанности общественного защитника, я не мог вести уголовные дела для Arensen & Balick. Но Бэлик был просто завален гражданскими делами, и большая их часть оплачивалась по факту. Это означало, что если мы выигрывали, то нам платили, если проигрывали – денег не было.

Наблюдая за Сидом Бэликом, я узнал, как стать хорошим адвокатом. К тому времени, когда клиенты попадали к Сиду, они, вероятно, находились в полном отчаянии и дела их шли плохо. Мы представляли людей, у которых не было запаса денег. Что-то пошло не так, и теперь они оказались в тупике. Если они лишились автомобиля в результате аварии и страховая компания не собиралась выплачивать страховку, они не могли ездить на работу. Любая травма или болезнь, отразившаяся на их работоспособности, в корне меняла жизнь всей семьи. Большинство из них не имели страховки, оказываясь безработными, или не могли рассчитывать на компенсацию в случае производственной травмы. У них не было возможности оплачивать счета. Сид научил меня, как помогать людям в труднейшие моменты их жизни. Кроме хорошей юридической помощи, они так же нуждались в моральной поддержке, чтобы прекратить панику. Сид показал мне, как важно приобнять клиента и дать понять, что он не один. Тем лучше, если тот, кто поддерживает, – парень в традиционном черном костюме с галстуком.

Еще я узнал от Сида, как сконцентрировать на чем-то внимание присяжных или публики. В уголовных делах Сид часто защищал тех, кто действительно выглядел пугающе для некоторых из привлеченных нами присяжных. Однако Сид умел заставить присяжных руководствоваться исключительно фактами. «Теперь, ребята, – обычно говорил он присяжным в начале разбирательства по уголовному делу, – вы должны держать ухо востро. Обвинитель собирается рассказать вам много плохого о моем клиенте, но к рассматриваемому делу это особенного отношения не имеет. И если вы просто посмотрите на моего клиента, вы можете решить, что парень он не особо привлекательный. Может, он и не совсем тот, кого вы бы пригласили домой на обед. Может, он и не тот, с кем следовало бы встречаться вашей дочери. Но вопрос не в этом. Вопрос в том, совершил ли он это ограбление? Я хочу, чтобы вы держали ухо востро. Обвинитель будет напирать на то, почему этот парень должен вам не понравиться. Но не эту ответственность вы получили под присягой. Под присягой вы обязались определить, насколько достаточны доказательства – вне всяких сомнений, – что мой клиент совершил это конкретное преступление».

Сид Бэлик также ввел меня в организацию под названием «Демократический форум», которая пыталась реформировать Демократическую партию в штате Делавэр. Военное положение, введенное губернатором Чарли Терри, было симптомом более крупной проблемы. Партия штата отставала от основной массы демократов страны, все более прогрессировавших в гонке. Многие демократы в Делавэре еще боролись с интеграцией в школах и с запретом расовой дискриминации при продаже домов и сдаче квартир черным. Поэтому каждую среду вечером я выходил из своего офиса на Маркет-стрит и проходил полквартала до Pianni Grill, чтобы встретиться с группой людей, уверенных, что они могут преобразовать Демократическую партию Делавэра. Я работал на закон, в который верил, и начинал осваиваться в политической жизни. Я был там, где мне хотелось быть.