Текст книги "Сдержать обещания. В жизни и политике"

Однако вышло так, что большинство из находившихся в той комнате все же стали моими спонсорами. Они выделили мне деньги, несмотря на мою твердолобость. Но чтобы до конца быть уверенным в том, что мы сможем и дальше транслировать ролики по радио, я решил подстраховаться. Помимо моей семьи, у меня была единственная ценность – дом в Норт Стар. И я заложил его. Наш председатель по финансовым вопросам Рой Венц согласился выдать поручение, и я получил заем на 20 000 долларов, который мы потратили на покупупку эфирного времени на радио. К тому же удача сопутствовала нам. За неделю перед выборами началась забастовка газетчиков, и новые агитационные материалы Боггса так и не были распространены. Это были листовки с изображением луны под заголовком «Единственное, что Джо Байден не пообещал вам».

Когда во время выступления, которое за два дня до выборов проходило в Боуэрс Бич, мне на голову шлепнулся помет чайки, я посчитал это добрым знаком.

Родители Нейлии приехали в город, чтобы помочь мне, в последние дни предвыборной кампании. Хотя, нужно сказать, что мистер Хантер помогал постоянно. Могу сказать честно, что труднее всего во время проведения кампании было успевать и баллотироваться, и кормить семью. Юридическая фирма приносила какую-то прибыль, но все же с деньгами было туго. Отец Нейлии, добропорядочный республиканец, стал тайным кормильцем семьи Джо Байдена-младшего. Когда деньги заканчивались, Нейлия опускала руку в карман и находила там сотню долларов. «Где ты достала эти сто долларов, Нейлия?!» На самом деле я всегда знал. Мне действительно льстило то, что отец Нейлии верил в меня. Шесть лет спустя после того, как мистер Хантер, дрожа, стоял возле католической церкви в Сканителесе, он по-прежнему был готов дать мне шанс.

В день выборов все было как во сне. Погода улучшилась, и мы получили необходимый нам высокий процент явки. Когда я добрался до своего номера в Hotel du Pont на вечеринку в честь дня выборов, я был практически уверен, что у нас есть шанс выиграть у Боггса и республиканцев сенаторское кресло. Первые результаты подсчета голосов выглядели многообещающими. В южной части округа Сассекс все получилось гораздо лучше, чем я ожидал. Местное консервативное население при выборе в большей степени руководствуется личным впечатлением от кандидата, нежели его краткой политической программой. Я также был приятно удивлен результатами в крайне положительно настроенном к республиканцам округе Брэндивайн. Гонка была почти завершена, и нам нужно было ожидать результатов из рабочего квартала польских эмигрантов и части округа, находящегося под управлением моего Совета. За три года в этом округе я обошел каждый дом. Каждый его житель знал меня, и все они знали Нейлию. Они относились к ней, как к любимой дочери. И, что навсегда останется в моей памяти, – они помогли мне выиграть. Я выиграл с огромным преимуществом в Браунтауне и Хеджвилле. Я выиграл с отрывом в 3000 голосов из 230 000 почти по всему штату. Я все еще был наверху в номере, со своей семьей и родителями Нейлии, когда сенатор Боггс позвонил, чтобы признать свое поражение. «Отличная гонка, Джо», – сказал он.

Когда он это произнес, я понял, что выиграл, но мои ощущения оказались совершенно неожиданными. Я должен был чувствовать себя великолепно. Я должен был ликовать. Но когда сенатор Боггс заговорил, на меня нахлынули чувства, и я чуть не зарыдал. В горле стоял ком. Как если бы ко мне снова вернулось заикание. Не думаю, что я был способен разговаривать. И Боггс снова заговорил: «Ты отлично провел гонку, Джо».

«Мне жаль, сенатор, – все, что я смог сказать. – Мне жаль».

В моем воображении возникла картина, как мы оба встречаемся на День празднования результатов выборов[18]18
  Returns Day. – Примеч. пер.


[Закрыть] пару дней спустя. День празднования проходит по старому обычаю, который еще сохранился у нас в Делавэре. Участники с обеих сторон собираются на городской площади в Джорджтауне, и городской глашатай объявляет результаты выборов с балкона здания администрации. Глашатай примиряет стороны. Затем победитель и проигравший торжественно проезжают в запряженном лошадьми экипаже по городской площади. Именно поэтому я извинился. Сказал Боггсу, что у меня бронхит и что я не смогу приехать. Однако двадцать шесть лет без поражений не лишили Боггса умения видеть людей насквозь. «Джо, я уже много раз проезжал по площади в роли победителя, – сказал он мне, – и для меня будет честью прокатиться вместе с тобой».

Когда я повесил трубку, никто в комнате не произнес ни слова. Похоже, что все мы были ошеломлены. Все происходящее казалось нереальным. Наконец, отец Нейлии произнес: «Ну что, Джо, если уж моей дочери пришлось выйти замуж за демократа, то почему бы ему не стать сенатором США?»

Поздравлявшие были вежливы и искренни. «Большой» Джон Роллинз позвонил поздравить и похвалить меня: «Черт побери, малыш, ты победил, – растягивая слова, проговорил он. – Если бы я знал, что у тебя есть шанс, я бы потратил гораздо больше, чтобы обойти тебя».

Джимми был в восторге. В тот вечер он принимал звонки со всего штата. Внезапно оказалось, что у меня гораздо больше сторонников. «Джимми! Ты получил от меня чек?.. Нет? Даже не знаю, что могло случиться… Я отправил его почтой неделю назад… Наверное, придет через пару дней». В тот вечер я почувствовал свою силу. Тогда я сказал Джимми, что не хочу принимать деньги от людей, которые собираются впрыгнуть в последний вагон и примкнуть к нам только после победы. «Джо, – взмолился Джимми, – мы на мели. Ты уже второй раз заложил дом. Нам нужны деньги». – «К черту. Скажи им, что мы вернем, все вернем».

В тот вечер Джимми выслушал меня. И, слава богу, ни один чек не отправил обратно.

Я помню, что недолго пробыл на вечеринке в тот вечер. На следующее утро у нас с Нейлией было запланировано выступление с благодарностями у ворот завода в Делавэр-Сити, поэтому мы отправились наверх, в свою комнату, когда веселье было еще в разгаре. Уснуть было невозможно, поэтому той ночью мы просто лежали в постели и представляли себе картины нашего будущего. В Вашингтоне нас ожидала совершенно другая жизнь. У нас будет новый дом. И у нас будут развлечения, верно? И наши мальчики пойдут в новые школы. И мы будем жить вдалеке от нашей семьи, которая останется в Уилмингтоне. Потребуются ли няньки для нашей дочери? Охотнее всего мы рассуждали о том, каково быть сенатором Соединенных Штатов. Наконец, я смог бы исполнить то, о чем мы говорили все эти месяцы. Мы говорили, что мне нужно быть не просто избранным, а стать голосом своих избирателей. Хотя я и не высказал этого вслух тем вечером, но внутри себя я задавал вопрос: «Чем я заслужил все это?»

Оглядываясь назад, я думаю, что мысль о членстве в Сенате Соединенных Штатов в положении, которое позволяет вести дебаты с самим Уильямом Фулбрайтом или иной знаменитостью, должна была меня пугать. Но этого не произошло. Я чувствовал похожее на лихорадку возбуждение, как это случалось на поле перед последним розыгрышем, когда я оценивал полузащитника, которого мне предстояло заблокировать, и понимал, что справлюсь.

Сенатор Черч познакомил меня с Уэсом Бартелмесом – главой администрации. Уэс работал пресс-секретарем у Бобби Кеннеди и занимал пост местного редактора[19]19
  Местный редактор (metroeditor) – редактор, ответственный за выпуск газеты на определенной территории распространения. – Примеч. пер.


[Закрыть] в Washington Post. Когда Кэтрин Грэм потребовался посредник для разрешения разногласий между руководством и работниками, она обратилась к Уэсу. Он знал абсолютно все про Вашингтон и про Сенат. Кроме того, он служил в 82-й воздушно-десантной дивизии, высадившейся в 1944 году в Нормандии, и чувство меры у него было превосходное. Первым делом нам нужно было набрать штат. Нам предстояло закрыть около 35 вакантных мест, оценив примерно 2500 претендентов, в основном выпускников Гарвардской школы права, Чикагского или Стэнфордского университетов. Я не был способен решить даже небольшую конторскую задачу самостоятельно. Стоило ли нанять стипендиата программы Родса к себе в приемную?

Мне выделили офисы, расположенные в самом углу шестого этажа здания Сената Дирксена[20]20
  Второе офисное здание, построенное для членов Сената США в Вашингтоне. – Примеч. ред.


[Закрыть]. (Далеко не все знают, что в этом здании есть шестой этаж. И даже те, кто что-то о нем слышал, вряд ли его видели.) Было и много неожиданного. Я был последним по старшинству, определяемому статусностью должности, на которую назначали нового сенатора, и, если этого было недостаточно, размером вашего штата. Будучи членом Совета округа, я был ниже по статусу, чем бывшие члены Конгресса, губернаторы, члены законодательного собрания и мэры. Я мог бы руководить городской службой по отлову бродячих собак, но не более. Хуже того, я не смог бы занять свой новый офис в здании Дирксена еще несколько месяцев после начала новой сессии Конгресса. Но сенатор Роберт Берд от Западной Вирджинии предложил мне расположиться в одном из кабинетов в Капитолии, чтобы у меня было место для проведения собеседований с претендентами.

Когда у меня не было собеседований, я наносил визиты вежливости сенаторам, которые оставались в городе между сессиями. Такова была традиция, и я хотел показать им, какой честью для меня было работать рядом с ними. Отчасти из-за моего воспитания, отчасти из-за возраста, я не позволял себе фамильярного обращения ни с одним из моих новых коллег. Я не мог представить, чтобы я назвал сенатора Черча «Фрэнк», сенатора Магнуссона «Уоррен» (или «Мэгги»), а сенатора Джексона – «Скуп». Для меня они были «господин председатель» или «сенатор». Как-то раз я зашел в кабинет Джона Стенниса, сенатора от Миссисипи, чтобы засвидетельствовать свое уважение. Стеннис выглядел внушительно и был склонен к формализму. Он более двадцати пяти лет проработал в Сенате и занимал пост председателя комитета по делам Вооруженных сил. Когда я еще учился в школе, Стеннис уже работал в Сенате и рьяно сражался с сенатором Джо Маккарти, лишившим граждан их конституционных свобод. Стеннис также был идейным сторонником сегрегации. Когда я вошел, он сидел в конце большого стола из красного дерева, за которым обычно собирались участники конференций. Стеннис похлопал по кожаному креслу рядом с собой: «Присаживайся. Присаживайся сюда… Расскажи, что сподвигло тебя баллотироваться в Сенат?»

«Гражданские права, сэр», – произнес я, прежде чем, вздрогнув, вспомнил о прошлом сенатора – сторонника сегрегации.

В тот момент я подумал, что перешел допустимые границы, но он только улыбнулся. «Гражданские права? Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Рад видеть тебя здесь». Вот и все.

С тех пор я ни разу не помышлял об отъезде и никак не мог дождаться своего тридцатилетия – возраста, обозначенного Конституцией в качестве необходимого для начала работы в Сенате. Спустя две с половиной недели после выборов, в мой день рождения, 20 ноября, мы закатили большую вечеринку в Pianni Grill.

Тридцатилетие стало для меня очень важным событием. Оно как будто официально подтверждало факт моего избрания. У нас был торт, и мы с Нейлией стояли рядом и резали его вместе, как когда-то разрезали наш свадебный торт. Только теперь рядом были Бо и Хант – и еще телерепортеры и фотографы из газет. На следующий день в местной газете напечатают новость о том, что теперь я точно взял курс на Белый дом. А я еще даже не принял присягу в Сенате Соединенных Штатов! Помню, тогда мне показалось, что это не очень здорово. Возможно, у меня уже нервы пошаливали, но казалось, что будущее приближается со страшной скоростью, а я не уверен, что готов к нему. Я всегда буду помнить то странное чувство, когда я вместе с Нейлией резал торт.

Мое избрание в Сенат означало, что я больше не состою в Совете округа и что можно переезжать в наш дом в Норт Стар. Мы с Джимми арендовали грузовики и организовали переезд сами. Потребовалось некоторое время, чтобы перевезти вещи мамы и папы назад в Вудс Роуд, но мы с Нейлией переехали в Норт Стар без проблем. Единственное, что у нас было из мебели, – это кровать с балдахином, столовый гарнитур и большое кресло, которое мы поставили в гостиной у камина. Это смотрелось немного смешно. Гостиная была большой комнатой, восемнадцать футов на тридцать, с высокими потолками и сверкающим паркетом (у нас пока не было ковров). Времени исправлять что-либо у нас не было. У нас даже не было времени сделать покупки к Рождеству или поставить елку. Я часто ездил в Вашингтон и обратно, и в течение трех недель после моего дня рождения Нейлия сопровождала меня везде, где только могла. Если я освобождался после собеседований с соискателями, то мы ехали смотреть дома. Мы собирались жить в Вашингтоне. Планов отказываться от дома в Норт Стар пока не было, хотя содержать два отдельных дома на оклад сенатора в 42 500 долларов было бы сложновато. Вместе с тем в Вашингтоне нам нужен был дом, мальчики должны были пойти в школу. Отец Нейлии вызвался внести за нас предоплату за второй дом и был очень рад помочь, когда мы разыскали небольшой дом в колониальном стиле возле Чеви Чейз Серкл. Он располагался на той же улице, что и пресвитерианская церковь с детским садом, куда можно было отдать мальчиков. В пятницу 15 декабря наше предложение о покупке было принято, и мы назначили сделку на середину следующей недели. Те выходные мы с Нейлией провели в Норт Стар, и было такое чувство, что будущее, о котором мы так долго мечтали, наконец, наступило. Дом в Вашингтоне был замечательным, но в Норт Стар мы уже чувствовали себя как дома – в День благодарения, на Рождество, на Пасху, в дни рождения мы всегда будем собираться в Норт Стар, здесь мы будем праздновать свои годовщины. Когда Бо, Хант и Наоми говорили о доме, они всегда имели в виду Норт Стар. И тем воскресным вечером, когда дети на втором этаже уже спали, мы с Нейлией уселись в наше единственное кресло погреться у камина и почувствовали, что наступила долгожданная передышка. Наступивший момент был радостнее всего, что я представлял себе в своих юношеских мечтах. В возрасте тридцати лет я стал сенатором США. Наша семья живет под крышей превосходного дома. Двери в дальнейшую жизнь только начали распахиваться. Вместе с Нейлией мы добились этих замечательных успехов, и было еще столько всего, что мы собирались сделать. Ни один из нас не был особенно уверен в том, что именно ждет нас впереди, но мы предвкушали это будущее.

Глава 5
Дайте мне полгода

На следующее утро я отправился в Вашингтон, чтобы провести собеседования, а Нейлия решила остаться дома в Уилмингтоне. До Рождества оставалась неделя, и времени на подготовку у нас совсем не было, поэтому Нейлия собиралась позавтракать с Джимми, потом купить все необходимое и раздобыть рождественскую елку. Без елки она возвращаться не хотела.

Мы с Вэл сидели в офисе, который мне разрешил занять сенатор Берд, когда Джимми позвонил из Уилмингтона. Он хотел поговорить с Вэл. Когда она повесила трубку, ее лицо было совершенно белым. «Произошла небольшая авария, – сказала она. – Ничего серьезного. Но нам нужно ехать домой».

Уловил ли я что-то в голосе Вэл? Или увидел, как она сжала губы? То, что я ощутил, потрясло меня, и это было больше, чем просто предчувствие. Это было физическое ощущение, словно укол в сердце.

«Она умерла, – сказал я. – Да?»

Вэл промолчала. Помню, как я вышел из офиса сенатора Берда и надо мной разверзлась зияющая пустота ротонды Капитолия. Под этим уходящим ввысь куполом я чувствовал себя очень маленьким.

Нас доставили в Уилмингтон, но я не знал ничего наверняка, пока не добрался до госпиталя. Всю дорогу я убеждал себя, что все будет в порядке, что у меня просто разыгралось воображение. Однако в ту минуту, когда я вошел в госпиталь и увидел лицо Джимми, я понял, что случилось худшее. Бо, Хант и Наоми были в машине вместе с Нейлией, когда случилась авария. Нейлия погибла, как и наша младшая дочь. Оба мальчика остались живы, но у Бо были множественные переломы, а у Ханта – серьезная травма головы. Доктора не исключали необратимых последствий. Говорить я не мог, только ощущал, как внутри разрастается пустота, и эта черная дыра поглощает меня.

В первые несколько дней мой разум погрузился в сумрак головокружения, словно при внезапном падении во сне, но только я все падал и падал. В моменты беспокойного сна появлялось слабое ощущение того, что сейчас я проснусь, действительно проснусь, и окажется, что ничего этого не было. Но я открывал глаза и видел перед собой моих сыновей на больничных койках – Бо был весь в гипсе, – и все возвращалось. Когда я снова приходил в себя, я ощущал, что рядом кто-то есть – со мной была Вэл, или мама, или Джимми. Они никогда не оставляли меня. Я не помню, чтобы меня оставляли одного.

Большей частью я находился в каком-то оцепенении, но были моменты, когда боль пронзала, как осколок битого стекла. Я начал осознавать, почему от отчаяния люди сводят счеты с жизнью, как суицид становится не просто решением, но рациональным решением. Однако, смотря на спящих Бо и Хантера, я думал и о том, какие ужасы скрывались в их снах. Кто объяснит моим сыновьям мое отсутствие, если и меня не станет? Так я понял, что у меня нет иного выбора, кроме как бороться за жизнь.

За исключением похорон я все время находился в палате возле сыновей. Я целиком посвятил свою жизнь их нуждам. Когда я концентрировался на их ежеминутных потребностях, казалось, это помогало мне отойти от края. Мое будущее сократилось до необходимости делать усилие, чтобы ставить одну ногу впереди другой. Линия горизонта для меня померкла. Вашингтон, политика, Сенат больше не имели для меня никакого значения. Через две недели мне нужно было принести присягу, но я не мог представить себе этот момент без Нейлии. Я старался рассуждать трезво. Делавэр всегда сможет найти себе другого сенатора, говорил я всем, но мои мальчики не смогут найти другого отца. Я сказал Майку Мэнсфилду, лидеру большинства в Сенате, что я не буду сенатором. Но сенатор Хьюберт Хамфри, бывший вице-президент Соединенных Штатов, звонил почти ежедневно. Он просто хотел знать, как идут мои дела, однако поговорить со мной ему обычно не удавалось. Джимми отслеживал все мои звонки и знал, что я не очень хотел разговаривать с кем-то, кроме членов нашей семьи. Джимми также разговаривал с новым губернатором Делавэра, которому предстояло назначить нового сенатора.

Сенатор Мэнсфилд не отступал. Он продолжал звонить и справляться обо мне. Он напомнил, что ввел меня в руководящий комитет Демократической партии, что в те времена было неслыханно для сенатора-новичка. Руководящий комитет занимался подбором кадров, назревала борьба за освободившееся место в комитете финансов, и им нужна была моя помощь. Но мне было все равно.

Были и хорошие новости: доктора заверили нас, что Бо и Хантер полностью восстановятся. Кости Бо срастутся. У Хантера не было повреждений мозга. Но на Рождество оба мальчика были в больнице, и я начал злиться. Когда дети спали или когда Вэл или мама дежурили у их кроватей, я сбегал из больницы и бродил по близлежащим улицам. Джимми был рядом, и я молча вел его в самые темные трущобы из тех, которые только мог найти. Мне нравилось уходить ночью, когда, казалось, было больше шансов ввязаться в драку. Я нарывался на драку. Я и не знал, что способен на такую ярость. Я не только понимал, что у меня забрали будущее, но чувствовал, что и прошлого я тоже лишился.

Исчезли главные опоры моей жизни… и это была не просто потеря Нейлии и Наоми. Всю жизнь меня учили, что Господь милостив. Что Господь великодушен, справедлив и знает, что люди совершают ошибки. Что Господь терпелив. Что Господь дал нам свободную волю, чтобы мы могли сомневаться. Что Господь любит и утешает нас. Конечно, я ничего не хотел слышать о милосердном Господе. Ни от каких слов, ни от каких молитв, ни от каких проповедей мне не становилось легче. Я злился, чувствуя, что Господь сыграл со мной злую шутку. Я не находил утешения в церкви. И продолжал ходить по улицам в надежде утолить свою ярость.

Сенатор Мэнсфилд был неумолим. Ежедневно он звонил в госпиталь и говорил, что я нужен ему в Сенате, и рассказывал о делах руководящего комитета. Я вспоминал, насколько важными казались мне назначения в нашем комитете несколько недель назад. Мог ли я уговорить председателя Фулбрайта рассмотреть мою кандидатуру для продвижения в комитет по международным отношениям? Возможно ли рассмотрение кандидатуры новичка для назначения в юридический комитет? Что меня сейчас интересует? Мэнсфилд не умолкал. Соперничество между Ллойдом Бентсеном и Эдлаем Стивенсоном за вакантную должность в комитете финансов обострилось до предела, говорил он, и мой голос будет решающим. Сенатор от Луизианы и председатель Рассел Лонг продвигал в свой комитет членов от «нефтяных» и «газовых» штатов. Либералы на северо-востоке придерживались мнения, что комитету финансов требуется больше представителей от штатов-потребителей, как представляемый Стивенсоном Иллинойс. Дело принимало серьезный оборот. Нависала угроза энергетического кризиса. А при достаточном количестве голосов сенатор Лонг смог бы легко заблокировать принятие любого законодательного акта, который покажется ему неблагоприятным для «нефтяного» электората Луизианы. Мэнсфилд все говорил и говорил. Он изо всех сил пытался занять меня чем-то, находящимся за пределами этой больничной палаты, но ничто не имело для меня значения. Что за дело мне было дело до комитета финансов?

И, тем не менее, Мэнсфилд не сдался. Однажды вечером я сидел на подоконнике в палате, прижав к уху телефонную трубку. Было поздно, и мальчики спали, поэтому я в основном слушал. Мэнсфилд говорил мне, что тем, что я вошел в число 1680 мужчин и женщин, присягнувших Сенату Соединенных Штатов, я обязан именно Нейлии. Моя жена вложила слишком много труда в это дело, чтобы я так легко бросил его. Я был обязан ей. И я был обязан моим сыновьям. Дайте мне полгода, повторял сенатор Мэнсфилд. Дайте мне полгода. И я согласился. На полгода.