Текст книги "Сдержать обещания. В жизни и политике"

Мэр Дейли посмотрел на меня, затем повернулся к публике и воскликнул: «Ха!» Толпа хором повторила: «Ха!» Затем он добавил: «Ха-ха-ха!» и публика вторила: «Ха-ха-ха-ха!» Затем он расхохотался, и толпа, словно стадо, в унисон начала сотрясаться от смеха. Это был лучший наглядный пример уровня власти мэра большого города – фигуры, уходящей в прошлое, – который я когда-либо видел.

Оказалось, что я неплохо справляюсь с выездными политическими мероприятиями. Меня не пугала неуправляемая толпа. Я произносил достойные речи и действительно помогал кандидатам собрать деньги. Так что меня продолжали приглашать. Мальчики все больше и больше убеждались, что я всегда буду возвращаться к ним в Норт Стар, поэтому я мог уехать на ночь или две и был за них спокоен, ведь с ними всегда была Вэл. Когда в 1974 году директор комитета Демократической партии по выборам в Конгресс попросил меня отправиться в поездку для поиска кандидатов, я ответил: «Конечно».

За восемь месяцев до выборов я побывал в Мобиле, штат Алабама; Бостоне; Джонстауне, штат Пенсильвания; Колледж-Парке, штат Мэриленд; Филадельфии (в рамках кампании кандидата в Конгресс по имени Джон Мурта); Гонолулу; Сан-Антонио; Бирмингеме; Мартинсберге, штат Западная Вирджиния; Сиракузах, Нью-Йорке; Нью-Хейвене, штат Коннектикут (с кандидатом в Сенат по имени Джо Либерман); Чикаго; Спокане; Солт-Лейк-Сити; Скрантоне; Альбукерке; Бейкерсфилде; Атланте; Сент-Луисе; Эвансвилле, штат Индиана; Карбондейле, штат Иллинойс (с Полом Саймоном); Гаррисберге, штат Пенсильвания; Колумбусе; Детройте; Майами; Берлингтоне, штат Вермонт (с Патриком Лихи). Тогда уже находились люди, которые перешептывались о том, что я создаю национальную базу для моей будущей президентской кампании. Но никто не догадывался, что на самом деле я гонюсь не за избирателями, а за сном.

Уснуть дома мне было труднее всего. Каждый раз, когда я укладывал мальчиков и спускался вниз, мой брат Джимми или один из моих старых друзей ждали меня на кухне. Моя семья и друзья договорились никогда не оставлять меня одного. Вместе мы могли сходить в кино на вечерний сеанс или просто не ложились спать, пока я не выматывался и больше не мог откладывать поход в спальню, которую мы с Нейлией делили несколько недель после переезда в Норт Стар. Последний физический след, который от нее оставался, – ее запах – покинул нашу спальню. Сон был похож на тень, которую я никак не мог поймать, и это меня выматывало.

Как бы странно это ни звучало, я чувствовал покой лишь в пути. Когда самолет взлетал, я ощущал, как тяжесть сходила с моих плеч. И пока он набирал высоту, я, наконец, засыпал. Но стоило ему приземлиться дома, тяжесть возвращалась. Ощущение, которое я испытал, лучше всего описывается строкой из сонета Джона Мильтона: «…но заря вернула мрак, куда я сослан был»[27]27
  Сонет 23. Перевод Адольфа Гомана. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Однако где-то посреди всей этой суматохи я, наконец, начал примиряться с Богом и с самим собой. Откровенно говоря, я просто устал упиваться горем. Я начал думать о своем гневе на Бога как о неприличной форме эгоизма. Что можно назвать высшим проявлением самолюбия, если не идею, что Бог целенаправленно вмешался в мою жизнь? У меня на столе есть небольшой комикс. На первой картинке парня только что ударило молнией, и он, обугленный, грозит Богу кулаком: «Почему я?!» А на второй картинке Бог, пожимая плечами, отвечает: «А почему не ты?»

Почему не я? Именно. А почему не я?

В жизни всякое случается. С миллионом людей происходило что-то еще более ужасное. Вставай и двигайся вперед, твердил я себе, живи.

И я продолжал жить… работал… возвращался домой, чтобы уложить моих мальчиков спать… попробовал сходить на свидание… и участвовал в кампаниях людей, которые были готовы порваться за возможность служить обществу. В последние дни перед всеобщими выборами я был в Калифорнии, Нью-Джерси и дюжине мест между ними. Но в сам день выборов 1974 года я вернулся домой в Норт Стар, ведь у Вэл был день рождения.

Вэлери Байден стала опорой для нашей семьи, и благодаря ей мы смогли вернуться к нормальной жизни. Когда Нейлия умерла, именно сестре я смог полностью доверить своих сыновей. Когда Хантера выписали из больницы, он остался с Вэл и ее мужем Брюсом, так что я мог побыть с Бо. Несколько недель спустя, когда выписали и Бо, Вэл с Брюсом переехали к нам в Норт Стар. Она уволилась из Школы друзей[28]28
  Школы друзей (Friends schools) – учебные заведения, программа которых основана на религиозных представлениях квакеров. – Примеч. пер.


[Закрыть], где работала учительницей, и обеспечила Бо и Хантеру повседневный уход, которого они так резко лишились. Когда Бо пошел в школу, я отвозил его по утрам, а Вэл – забирала. Она готовила, ходила по магазинам, стирала и была за рулем. Пока я был в Вашингтоне или в разъездах, Вэл всегда оставались дома. Она знала и любила мальчиков, как своих собственных. Хантер был замкнутым и всегда слишком гордым, чтобы просить о помощи. Пока Бо был в школе в тот первый год, Хант мог часами сидеть один, тихо играя со своими игрушечными солдатиками. Бо, напротив, был совершенно другим: он жаждал человеческого общения. «Мы можем почитать, тетя Вэл? Ты мне почитаешь? Давай соберем пазл?»

Вэл взяла на себя обязательство всегда знать, что им нужно, вместе и по отдельности – и она наблюдала за ними днями и ночами. Мы с Вэл проводили много времени дома, но все наши разговоры сводились к Бо и Ханту… и ко мне. Мы говорили о школе для моих сыновей, об их друзьях, о том, как они ели и спали и как говорить с ними о маме. А потом Вэл хотела узнать, как у меня дела и что она может для меня сделать. Она ни разу не говорила о собственных проблемах, хотя их тоже было достаточно. Еще до того, как Вэл и Брюс переехали ко мне, их брак почти распался. Они поженились в молодости: она только что выпустилась из Делавэрского университета, а он вернулся со службы во Вьетнаме. Несколько лет спустя они оба поняли, что совершили ошибку. Не то чтобы в их отношениях не было тепла, но им не хватало общих интересов. Даже то недолгое время, что Брюс жил с нами в Норт Старе, они с Вэл жили по отдельности.

Вместе с тем мысль о разводе была для Вэл слишком болезненной. В то время церковь очень серьезно относилась к разводам. Больше года это мучило ее, но она не сказала мне ни слова. «Мне казалось, что жизнь Вэлери Байден была окончена, – рассказала мне позже Вэл, когда я спросил, почему она никогда не делилась этим со мной. – Я правда облажалась. Я посрамила себя, семью, церковь, разочаровалась в своих мечтах. Я совершила большую ошибку. Но твоя жизнь была разрушена. У тебя будто из каждой поры сочилась кровь, и я пыталась поддержать тебя, чтобы вы с мальчиками были счастливы».

Я начал думать о Норт Старе как о ее доме не меньше, чем как о своем. Как-то раз, возвращаясь из очередной поездки, я позвонил Вэл из аэропорта, чтобы спросить ее разрешения пригласить домой гостя на ужин. Я знал, что ей понадобится время, чтобы переварить эту новость. «Слушай, я знаю, что он тебе не нравится, Вэл, и это твой дом, но мне очень неловко. Он был так добр ко мне. Могу я пригласить… Джека Оуэнса… на ужин?»

Она молчала. Через несколько месяцев после того, как меня избрали в Сенат, Джек выкупил мою долю в моей юридической фирме и переехал в Уилмингтон. Джек, как и Джимми, стал для меня тем человеком, который ждет вечером на кухне, чтобы отвести меня на поздний киносеанс. Но Вэл и Джек сторонились друг друга. Они не могли забыть об их ужасном свидании вслепую в Сиракузах, равно как и об эпической борьбе во время предвыборной кампании. Так что я подумал, что она скажет: «Нет, забудь». Вэл, наконец, ответила: «Конечно, Джо. Ты можешь приводить, кого захочешь. Это наш дом».

К тому времени, как мы с Джеком и Джимми приехали, Вэл уже приготовила куриные грудки. Был теплый летний вечер, и я с нетерпением ждал момента, когда смогу расслабиться, но, едва мы сели, мне позвонили из Сената, и я ушел в библиотеку говорить по телефону. У Джимми было свидание, поэтому он разом заглотил курицу и убежал. Хант и Бо отправились ловить светлячков. Внезапно Джек и Вэл оказались за столом совсем одни.

– Очень вкусная курица, – сказал ей Джек.

– Брось, Джек. Курица резиновая. Я не повар.

– Знаешь, Вэл, с тобой правда что-то не так. Я просто стараюсь быть милым. Так уж вышло – не знаю, может, я просто проголодался, – но чертова курица вкусная. Ясно?

– Хорошо, – наконец, уступила Вэл. – Я рада, что тебе понравилась эта чертова курица.

Затем Вэл прыснула со смеху, Джек тоже. Когда через двадцать минут я вернулся в столовую, они все еще смеялись. Джек и Вэл теперь были друзьями. За следующий год или около того их отношения постепенно переросли в нечто большее, чем просто дружба. Они полюбили друг друга. Частично Вэл привлекло в Джеке то, каким хорошим другом он стал для меня после смерти Нейлии. Бабушка всегда говорила: если хорошо искать, то и в плохом можно найти что-то хорошее. Странным образом смерть Нейлии свела Джека и Вэл. Вэл всегда вспоминала слова Нейлии, когда та пыталась уговорить ее пойти на свидание вслепую: «Клянусь, Вэлери, если бы было можно, то из всех парней в мире я бы выбрала для тебя Джека Оуэнса».

После смерти Нейлии мне было нелегко жить в Норт Старе. Дело было не в том, что воспоминаний было слишком много, а в том, что их было слишком мало: они отражали все наши потерянные мечты. Дом, по-прежнему не до конца обставленный, напоминал о том, чего никогда не будет. Поэтому я позвонил Берту Диклементе – старому школьному другу, который занимался недвижимостью, – и попросил его подыскать для меня новый дом. Я хотел что-то достаточно большое для двух семей, где у каждой был бы собственный уголок, потому что у Джека с Вэл дело явно шло к свадьбе. Берт лично показал мне много домов, но из-за моего плотного графика он иногда давал мне адреса, чтобы я сам мог заскочить и посмотреть дом по дороге в Уилмингтон или обратно.

Однажды субботним январским вечером 1975 года я заехал в одно местечко на Мончанин-роуд в Гринвилле. Я ехал на официальное мероприятие в Филадельфию и уже немного опаздывал, но Берт сказал, что дом выглядит многообещающе. Из-за пятиметровых куч земли трудно было увидеть что-то издалека – застройщик копал дороги для нового района. Итак, я проехал по грязной дороге и… снаружи дом выглядел огромным – по крайней мере, трехэтажным, – но в темноте было трудно разглядеть его полностью. Выключив фары, я выпрыгнул из машины и сумел залезть в окно первого этажа. Пробежавшись по первому этажу, я поднялся по винтовой лестнице и с лестничного пролета увидел два огромных пристроенных крыла в задней части дома. Я изучил и их. Все подходило идеально: крыло для Вэл и крыло для меня. К концу осмотра адреналин уже зашкаливал. Место было великолепным.

Я опаздывал в Филадельфию, но мне пришлось сделать еще одну остановку. Я знал, что в субботу вечером Берт будет ужинать со своими родителями, поэтому поехал к ним домой. Еще долгие годы его родители вспоминали тот вечер, когда я, весь потный, постучался к ним в дверь… в смокинге… в самом разгаре семейного ужина.

– Здрасьте, мистер и миссис Диклементе, – сказал я, – извините за вторжение, но, Берт, я его покупаю!

– Ты шутишь, – сказал он, но я видел, что он принимает меня всерьез. – Ты туда вломился, что ли?

– Я готов сделать предложение.

Дом был бывшим поместьем Дюпон, и в другое время он был бы мне не по карману, но из-за рецессии и энергетического кризиса такой дом сейчас никого не интересовал. Девелопер купил поместье площадью 50 акров с планом снести дом и построить новый жилой комплекс, но пока он лишь распродал всю собственность и оставил дом стоять на участке земли чуть больше акра. Я вполне мог продать дом в Норт Старе и купить этот вместе с правом покупки пяти соседних акров. Я был готов двигаться дальше.

Впервые я увидел Джилл Джейкобс пятничным вечером в марте 1975 года. Точнее говоря, я впервые увидел фотографию Джилл Джейкобс в марте 1975 года в аэропорту Уилмингтона. Я все еще ездил туда и обратно в Вашингтон, обычно на машине, порой на поезде, а иногда совершал сорокаминутный перелет из Вашингтонского национального аэропорта в аэропорт Уилмингтона. В эту пятницу, 7 марта, я увидел в терминале аэропорта новую рекламу системы парков округа Ньюкасл: прекрасные снимки парков округа и с одной той же девушкой на нескольких фотографиях. Ослепительная блондинка. Я не мог понять, как можно смотреть на деревья, когда на фотографиях была она. Помню, как подумал про себя: вот с такой женщиной я бы познакомился.

Когда я вернулся домой в Норт Стар, семья ждала меня в библиотеке. Все они собирались на свидания и хотели, чтобы я тоже пошел. У Фрэнка был номер женщины, которую, по его мнению, я мог пригласить. «Она тебе понравится, Джо, – сказал он. – Ей не нравится политика». Но я вроде как зарекся ходить на свидания, и отказался.

Однако на следующий день, не знаю почему, я решил позвонить по номеру, который дал мне Фрэнки. «Эм, это Джо Байден?» Сперва она хотела узнать, где я достал ее номер. Я рассказал о Фрэнке, но не стал тратить время на светские беседы.

– Мы могли бы сходить куда-нибудь сегодня вечером?

– Нет. У меня свидание.

Я понял, что будет нелегко.

– Я в городе всего на один день, понимаете, – что в некотором роде было правдой. – Может, вы сможете его отменить?

– Ну, перезвоните мне через час, и посмотрим, – сказала она, ничего не обещая.

Я перезвонил через час, и она оказалась свободна. Я подошел к ее двери, и мне открыла женщина, которую я видел на фотографиях в аэропорту… только настоящая. Мы поужинали и отправились в кино в Филадельфию. Джилл приняла мое приглашение развлечения ради: сенатор Соединенных Штатов Америки звонит не каждый день. Но она не ожидала, что у нее окажется так много общего с мужчиной моего преклонного возраста. Мне было тридцать два года, а ей – двадцать четыре. Я почувствовал легкий ступор: не так часто я бывал в местах, где люди задавались вопросом, не староват ли я. Джилл действительно не интересовалась политикой. За ужином она ничего не спрашивала о моей карьере, о Вашингтоне, о знаменитостях, которых я встречал. В любом случае я не хотел об этом говорить. Вместо этого мы поговорили о семье и общих друзьях в Делавэре, о книгах и жизни.

В тот вечер впервые после смерти Нейлии я почувствовал что-то вроде настоящего влечения – и что-то вроде радости. При этом мы просто разговаривали.

Я высадил Джилл у двери ее дома в час ночи. Пожимая ей руку при прощании, я сказал ей, что хочу встретиться снова… например, завтра. Она сказала: «Хорошо». И я ответил, что позвоню. Она закрыла дверь и, по ее словам, позвонила матери и сказала: «Мама, кажется, я наконец встретила настоящего джентльмена».

В воскресенье вечером мы сходили еще на одно свидание и повторили сцену у двери.

– Я хотел бы увидеться снова, – сказал я.

– Хорошо, – сказала она.

К этому времени я был уже влюблен, но знал, что нужно играть по правилам. Не хотелось казаться слишком напористым. Я вытащил из кармана записную книжку и начал быстро говорить: «Так, в следующую субботу, ну-ка, посмотрим… нет, я слишком занят в этот вечер. В следующую субботу не смогу. И в пятницу тоже. Встречи. А что через две недели? Нет, меня не будет в городе все выходные». Я поднял глаза, чтобы посмотреть, нет ли в ее взгляде разочарования. Было трудно понять.

– Ну, ммм, – сказал я, – а как насчет завтрашнего вечера?

В тот момент, как позже рассказывала мне Джилл, она подумала: «Вот ты себя и выдал, дружок». Но согласилась, и следующим вечером мы встретились снова. Она много раз повторяла, что не ищет ничего серьезного. Она вышла замуж очень рано, они уже жили раздельно и собирались развестись. Джилл нравилось жить одной, она с нетерпением ждала, когда осенью начнет работать учительницей. Она не хотела связываться с кем-то из политики, не говоря уже о сенаторе Соединенных Штатов. Все это было просто развлечения ради. На следующий день я проснулся таким счастливым, каким не был ни разу за последние два года. Мне было по-настоящему радостно. Когда во вторник утром я отправился в Вашингтон, я не мог перестать думать о ней.

Однажды, когда я был в спортзале в здании Дирксена, я набрался смелости ей позвонить. В спортзале были телефоны. «Джилл? Это Джо Байден. Знаешь, за мной часто наблюдают: что я делаю, с кем встречаюсь. И я должен попросить тебя об одолжении… Ты мне очень нравишься. И я бы хотел, чтобы больше ты ни с кем не встречалась».

На секунду воцарилась тишина. «Хорошо, – сказала она. – Я не против попробовать. Но у меня будет свидание на цветочном шоу в Филадельфии в следующие выходные, и я не могу его отменить».

Она действительно на него пошла. Джилл утверждает, что я никогда не забывал об этом свидании, потому что ей потребовались годы, чтобы убедить меня пригласить ее на цветочное шоу. Может, она права. Может, я немного ревновал. Я точно знал, что ухаживать за ней будет непросто. Но она согласилась, и теперь все только начиналось.

Глава 7
Джилл

Я никогда не верил, что быть сенатором предназначено мне судьбой, но и не скажу, что не мечтал об этом. Я отчетливо помню, как впервые вошел в зал заседаний Сената. В то тихое утро там почти никого не было. Я припарковал машину прямо у ступеней Капитолия и беспрепятственно вошел в здание. Не было ни знаков «Не входить», ни шлагбаумов, ни запертых дверей. Я прошел под аркой Капитолия в приемную, а затем – в вестибюль через вращающиеся стеклянные двери и оказался совсем один в длинном широком коридоре позади зала заседаний. Здесь можно было увидеть телетайпы и услышать отрывистые звуки новостей, приходящих по телеграфу от AP и UPI[29]29
  Американские информационные агентства. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Справа от меня, как я узнаю позже, находился кабинет вице-президента, выполнявшего одновременно функции председателя Сената. Я прошел мимо этой двери и просунул голову в Мраморную комнату[30]30
  Комната отдыха для сенаторов, стены и потолки которой выполнены из мрамора. – Примеч. пер.


[Закрыть], где пахло кожей и табачным дымом. Здесь сенаторы могли сидеть в больших мягких креслах, читая прессу, – каждый выбирал по одной ежедневной газете своего штата, которую доставляли прямо в эту комнату. Здесь почти всегда было тихо, разве что редкое похрапывание нарушало тишину.

Я отправился дальше по коридору и приоткрыл дверь слева: никто меня не останавливал, так что я спокойно вошел и оказался в месте, где заседает Сенат. Заседание, должно быть, только что закончилось, потому что свет все еще был включен. Я понял, что оказался в зале совершенно один. Завороженный, я направился к трибуне, где сел в кресло председателя и уже витал в облаках, внимательно осматривая комнату. Однако мечтания мои были прерваны: моей спины коснулась чья-то рука. Видимо, полицейский Капитолия уже давно за мной наблюдал, и теперь у меня были проблемы. Шел 1963 год, и я был студентом, которому едва исполнился двадцать один год.

Я попытался все объяснить. Я из Делавэрского университета. Гостил у друга в Джорджтауне. Все спали, поэтому я решил съездить в Капитолий. Никто меня не остановил. Никто не сказал мне, что сюда нельзя.

Полицейский отвел меня в подвал Капитолия, чтобы немного припугнуть, но довольно быстро отпустил. Думаю, он прекрасно понимал, что я всего лишь фанат этого места. Офицер записал мое имя и адрес, но не думаю, что он завел какое-то дело.

Не прошло и десяти лет, как я впервые вошел в этот зал в качестве полноправного члена Сената Соединенных Штатов. И когда я шел на заседание, меня остановил полицейский Капитолия.

– Сенатор Байден, – сказал он, – вы меня помните?

– Нет, сэр, – сказал я, посмотрев на него. – Простите, не помню.

– Я тот самый парень, который задержал вас здесь десять лет назад, – он расплылся в широкой улыбке. – Завтра я ухожу на пенсию. Просто хотел сказать вам: добро пожаловать. Рад, что вы вернулись.

Время шло, день аварии терялся в прошлом, и я начал понимать, что мне все больше нравится в Сенате. Я полностью вовлекся в процесс. На мой первый срок пришлось немало испытаний: отставка вице-президента, импичмент Никсона, война во Вьетнаме, высокий уровень преступности, басинг[31]31
  От англ. bus – «автобус». Ко времени, о котором идет речь, большинство школ стали исключительно черными или исключительно белыми. Это не только препятствовало расовому прогрессу, но и сказывалось на качестве образовательных услуг. Решить проблему попытались с помощью басинга: чтобы добиться баланса, детей распределяли по школам в равных расовых пропорциях, из-за чего их порой приходилось отвозить в школы, которые находились очень далеко от дома. Это вызвало много споров и проблем, о которых будет подробно рассказано в следующей главе. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Между людьми начала разрастаться культурная пропасть. Как раз тогда Верховный суд принял решение отменить законы штатов, криминализирующие аборты, и предоставить женщинам и их врачам право прерывать беременность – с некоторыми ограничениями. Я отчетливо помню мое первое голосование по вопросу абортов. Я вышел из метро, соединяющего Сенат с Капитолием, и отправился к эскалатору, как вдруг меня перехватил Эйб Рибикофф. Он уже давно зарекомендовал себя как либерал из Коннектикута – еще до того, как правые республиканцы превратили термин «либерал» в уничижительный.

– Как ты собираешься голосовать, Джо?

– Это непростой выбор.

– Знаю. Но все же? Какой позиции придерживаешься?

– Что ж, я лично против абортов, но не думаю, что имею право навязывать свое мнение по поводу того, что мне представляется скорее вопросом веры, остальному обществу. Я много думал об этом, и моя позиция, наверное, никому не понравится: мне кажется, что правительству следует полностью отказаться от вмешательств.

– Что это значит? – спросил он, пока мы шли по коридорам Капитолия.

– Ну, я не буду голосовать за отмену решения суда. Я не буду голосовать за ограничение права женщины на аборт. Но я также не буду голосовать за использование федеральных средств для финансирования абортов.

– Непростая позиция, дружище.

– Да, все будут мной недовольны, – сказал я ему, – кроме меня самого. Но мне это представляется правильным и с точки зрения морали, и с точки зрения здравого смысла.

Не успел я договорить, как он широко улыбнулся и сказал: «Можно дать совет? Выбери чью-то сторону. Как политик ты окажешься в более выгодном положении. Просто выбери сторону».

Конечно, Рибикофф был прав. Это был хороший совет, актуальный и для 1973 года, и для сегодняшнего дня. Вспоминается старая плохая шутка: почему на дороге нет политиков? Потому что там сбили животное и его еще можно спасти. Уже более тридцати лет я остаюсь на перепутье по вопросу абортов. Я по-прежнему голосую против абортов на поздних сроках беременности и федерального финансирования абортов. Я хотел бы найти способ отговорить напуганных молодых матерей от этого поступка, но я также буду голосовать против поправки к Конституции, которая лишит женщину права делать свой выбор. Эта позиция вызвала недоверие ко мне со стороны некоторых женских групп и откровенную враждебность «Права на жизнь»[32]32
  Right to Life – самая старая и большая организация США, выступающая против абортов. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Я усложнил себе жизнь, поставив идейную последовательность и личные принципы выше удобства. Я прекрасно умею идти политически удобным путем по вопросам, которые не кажутся мне фундаментальными, особенно когда коллеге, которому я доверяю, нужна помощь. Но в целом я полагаюсь на свое чутье, и мне не стыдно, что меня трудно приписать к определенному лагерю. Пресса Вашингтона сделала из меня что-то вроде бедного двойника Кеннеди: я тоже был ирландцем, католиком, молодым и симпатичным… они были уверены, что я либерал. Сенаторы вроде Хьюберта Хамфри и Эда Маски думали, что я буду поддерживать их во всех либеральных начинаниях. Но избиратели, которые внимательно изучили меня в Делавэре в 1972 году, знали, что я не собираюсь быть доктринером. Я был согласен с кандидатом в президенты от Демократической партии Джорджем Макговерном по вопросам справедливого налогообложения, защиты окружающей среды и прекращения кровопролития во Вьетнаме. Я рассматривал войну не с точки зрения морали, а с точки зрения глупой траты жизней и денег ради ошибочной цели. И я ясно дал понять, что чту цели «Нового курса» Рузвельта, «Справедливого курса» Трумэна и «Великого общества» Джонсона, но я также показал, что не собираюсь слепо следовать программам, которые больше не работают.

Многое в программе Макговерна мне не нравилось. Я скептически относился к басингу как к эффективному решению проблемы сегрегации в школах, и время от времени я получал нарекания со стороны молодых демократов, которым не нравилось мое противодействие легализации марихуаны и амнистии для уклоняющихся от призыва на воинскую службу. Но сколько людей в действительности страдали от этого?

Я хотел заниматься вопросами, которые касаются всех, например национальной и личной безопасностью, особенно там, где они соприкасались. Если мы, например, собирались дать денег Турции, мне казалось, мы должны были потребовать, чтобы турецкое правительство прекратило гигантский экспорт опиума в Соединенные Штаты. Я утверждал, что главная обязанность правительства – обеспечить безопасность для каждого гражданина. Разговоры об устранении первопричин преступности заглушали нечто более важное, а именно – общественную безопасность. Я был за то, чтобы бороться с бедностью, безработицей и пробелами в образовании, и я не спорил, что система правосудия обязана защищать права подозреваемых в совершении уголовных преступлений и работать над реабилитацией преступников, но не менее важным мне казалось заключать людей в тюрьму, когда они совершают преступления с применением насилия.

За пару дней до выборов 1972 года меня пригласили на заседание комитета Демократической партии, где должно было появиться много богатых либералов. Там было около семидесяти пяти человек, и сотрудница комитета, которая очень меня поддерживала, пригласила толпу представителей прессы. Она оставила меня перед публикой, репортерами и камерами и попросила отречься от некоторых из моих наиболее жестких высказываний против Макговерна. Возможно, она решила, что это поможет мне подстраховаться до подсчета голосов, но я скорее чувствовал себя в западне. Я уверял их, что не собираюсь отказываться от своих слов. «Проблема с либералами в том, что они похожи на леммингов, – сказал я собравшимся. – Каждые два года они прыгают со скалы, нужно им это или нет[33]33
  Существует миф, что лемминги периодически совершают массовые самоубийства, прыгая с большой высоты. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Я хочу решать проблемы, с которыми большинство наших сограждан сталкивается каждый день, по поводу которых Никсон разводит пустую болтовню и которые игнорируют либералы».

Ближе всех в Сенате мне были старые либералы, и я восхищался сенаторами вроде Хамфри, Фила Харта, Мэнсфилда и Маски, которые так долго боролись за социальную и экономическую справедливость и расовое равенство. Но я не мог слепо следовать за ними. Хамфри был одним из немногих сенаторов, которые действительно мне доверяли, и я никогда не забывал о поездке по Европе, которую он организовал для меня и моего брата Джима. Но думаю, порой я доводил Хьюберта Хамфри до белого каления.

Однажды, во время моего первого срока, Хамфри подошел к моему столу в заднем ряду зала заседаний и решил дать мне несколько напутствий. Он знал, что ему уже не избираться вновь, поэтому торопился поделиться со мной уроками, извлеченными из многолетнего опыта. Он сказал мне, что, если я собираюсь стать политической фигурой национального масштаба (а он думал, что я собираюсь), у него есть для меня несколько советов. «Ты должен выбрать проблему, которая за тобой закрепится. Именно так ты сможешь повести за собой коллег, Джо. Именно так ты докажешь, что чего-то стоишь. Не будь назойливой мухой, которая всегда не к месту… Стань мистером Жильем. Жилье – это будущее… Ты мог бы стать лидером нового поколения, которое обеспечит американцев среднего класса достойным жильем». Он спросил, есть ли у меня какие-нибудь идеи на этот счет, и я сказал, что есть. Я подумал, что мы должны реализовать закон о городских гомстедах, который дал бы рабочим и бедным возможность обрести собственный полноценный дом. На мой взгляд, нам следовало иначе распределять федеральные средства, чтобы разместить общественное жилье на рассредоточенных участках и перестать упаковывать всех бедных в многоэтажки вроде Cabrini Green в Чикаго, которые неизбежно превращаются в трущобы. Там начинается хаос, это никому не помогает. Я видел подобные проекты в Филадельфии и разговаривал с людьми, которым приходилось там жить; я навещал людей в общественном жилье в Уилмингтоне. И все они говорили одно: это не работает. Первое, что мы должны сделать, сказал я Боссу (я всегда называл так сенатора Хамфри), – снести многоэтажное общественное жилье.

– Эй, эй, нет, нет, нет, Джо, – сказал он. – Ты не можешь просто начать все с чистого листа.

– Но, Босс, это не работает. Мы должны это исправить, иначе останемся ни с чем – нас бросит средний класс, который политически поддерживает бедных.

Хамфри взял меня за руку. Он очень хотел до меня достучаться:

– Джо, ты знаешь, как тяжело было подняться на эту гору? – он почти умолял. – Знаешь?

– Но, Босс, – теперь я и сам умолял, – мы должны признать, что это не работает. Общество все еще хочет помочь, но оно видит, что эти методы не работают.

– Знаешь, если ты признаешь, что программа общественного жилья не работает, Джо, они съедят нас заживо, – сказал Хамфри. – Разорвут в клочья.

Я видел, как он разочарован, и наверняка ему было больно видеть, как меня цитируют в журналах: «Мы, новые либеральные демократы, отвергаем теорию наших старших коллег, которая заключалась в том, что, если вы потратите достаточно денег, вы сможете решить любую проблему». На мой взгляд, наша долгая послевоенная череда излишеств подходила к концу. Великобритания, Германия, Франция и Япония вставали на ноги и снова становились странами-производителями. Соединенные Штаты же переживали первый за поколение экономический спад: люди в Делавэре дали мне понять, что их зарплаты не поспевают за инфляцией. Я подумал, что пора внимательней присмотреться к расходам правительства. Благие намерения должны сопровождаться грамотным финансированием. Я попросил своих сотрудников рассчитывать, во сколько нам обойдется очередная программа и как мы будем за нее платить, прежде чем советовать мне за нее голосовать. И я поддерживал инициативу, которая исходила от обеих партий, заставить Конгресс повторно одобрять федеральные программы каждые четыре года, чтобы нам всегда приходилось оценивать их реальные результаты в реальной жизни реальных людей. «Как только федеральная программа запущена, ее очень сложно остановить или даже сбавить ее темп, независимо от ее эффективности, – заявлял я. – Пришло время требовать, чтобы и исполнители этих программ, и мы, законодатели, их принимающие, внимательно и регулярно проверяли результаты своей работы».

Я находил родственные души среди новых сенаторов. Фриц Холлингс из Южной Каролины и Лоутон Чайлс из Флориды стали для меня своими. Но Босс, я уверен, не мог смотреть на это спокойно: развяжите консерваторам руки, полагал Хамфри, и они все уничтожат – от сияющего купола «Войны с бедностью» Джонсона до фундамента, заложенного Рузвельтом и его «Новым курсом». Сенаторы вроде Барри Голдуотера, которые боролись против большого правительства[34]34
  Термин, которым консерваторы описывают чрезмерно большой, коррумпированный и неэффективный государственный или общественный сектор. – Примеч. пер.


[Закрыть], когда он был кандидатом в президенты от Республиканской партии в 1964 году, были бы счастливы взять в руки кувалду.