Текст книги "Сломанная роза"

5

Если постараться, можно потратить уйму времени на разговор о том, как шла жизнь все эти годы. Заморочить голову всякими важными мелочами. Тогда для других мыслей попросту не останется места.

Не останется места для мыслей об умершем ребенке.

О неверной жене…

Галеран очень старался.

Выслушав доклады управляющих, он пожелал подробно осмотреть замок. Собаки увязались за ним.

Он заранее прекрасно знал: Джеанна управляла поместьем безупречно, но велел принести хозяйственные книги и подробно расспрашивал о делах каждого, кто хоть сколько-нибудь значил в замке Хейвуд.

Он со знанием дела обсуждал с главной прачкой необходимость подсинивания белья при стирке и вдруг понял, что сходит с ума. Он вполне владел собою, покуда в глаза не бросились вывешенные для просушки белые детские пеленки – целая веревка пеленок. Тогда он прервал разговор на полуслове и оставил добрую женщину в искреннем недоумении.

Однако убежать от всего невозможно, тем более что теперь, казалось, каждая мелочь вокруг напоминала Галерану о детях.

Среди множества записей глаз его выхватывал ту, где говорилось о колыбельке, сработанной столяром для Галлота, и Галеран не находил в себе сил спросить, не в этой ли любовно изготовленной люльке спит теперь незаконное дитя.

В конюшне мирно жевал сено маленький пони, купленный Джеанной за несколько недель до рождения Галлота специально для него. Если бы Галлот был жив, сейчас, быть может, он уже сидел бы в седле.

В какой-то из книг была записана цена пары крохотных башмачков из мягкой кожи, башмачков для ребенка, делающего свои первые нетвердые шаги.

Все это едва не лишило Галерана тщательно созданной им видимости душевного равновесия; он усилием воли прогнал тоску и сосредоточился на практических вопросах – постройке нового хлева для скота, пополнении запаса стрел, прошлогоднем урожае зерна.

Вскоре после полудня, когда Галеран прогуливался под стенами замка, рассеянно глядя на луг, где паслись жеребые кобылы, его нашел Рауль. Он принес с собою хлеба, жареной курятины и вина.

– Твои домашние уже сели есть в зале, – заметил он.

– Я не голоден.

– Ешь! – И Рауль сунул ему куриную ножку. – Нечего изводить себя голодом!

Галеран без всякого аппетита оторвал зубами кусок мяса.

– Ты теперь моя личная кормилица? – съязвил он, хорошо, однако, понимая, как глуп его порыв скрыться от людей.

– Я всего-навсего твой друг.

Продолжая любоваться сильными, здоровыми лошадьми, Галеран облокотился на изгородь. Одна из лучших его кобыл была случена с отличным боевым жеребцом, последним приобретением лорда Вильяма, – так ему сказали. Результат мог оказаться восхитительным, но почему-то Галеран не испытывал особого восхищения.

– Если ты мой друг, скажи, как поступил бы ты на моем месте?

Рауль неловко ухмыльнулся.

– Ходил бы потише, на жену смотрел бы поменьше, еще лучше – вовсе не смотрел бы. Вокруг столько интересного – например, куры… Представь себе, они несут яйца.

К своему изумлению, Галеран расхохотался, а, вернувшись в замок вместе с Раулем, немедленно отправился осведомиться о положении дел на птичьем дворе.

К вечеру ему стало немного легче дышать. Боль, что раскаленным углем жгла в груди, не исчезла окончательно, но утихла, остыла, точно угли подернулись пеплом. Вероятно, сказывалась накопившаяся усталость.

Как и следовало ожидать, все хозяйственные дела в Хейвуде пребывали в полном порядке. Даже Лоуик потрудился на славу – видимо, полагал, будто распоряжается своею собственностью. Несмотря на это, его не особенно любили в замке, и возвращению Галерана радовались вроде бы искренно. Это помогало держаться.

Галеран ни разу никого не спросил о Джеанне, но во всех разговорах она, казалось, незримо присутствовала, и в словах людей нет-нет да и прорывалась тревога за нее. Из всего этого он мог заключить, что судьба его жены небезразлична обитателям Хейвуда, и порадовался: он хотел, чтобы ее любили и нежили, как всегда.

Хотел, чтобы было кому защитить Джеанну от него.

У него сложилось твердое убеждение, что последний год Джеанна не была счастлива. Это тоже порадовало его. Невыносимо, если бы она сияла от счастья рядом с Лоуиком.

Тем временем солнце уж начало клониться к закату, и Галеран решил, что может позволить себе немного отдохнуть. Он направился к башне, но посреди двора остановился как вкопанный при мысли, что, ежели он не хочет запачкать кровати, на которой собирается спать, надобно как следует помыться.

А эта мысль повлекла за собою вторую: мыла и брила его всегда Джеанна.

Даже не пытаясь понять, почему он так поступает, Галеран послал передать жене, что надо приготовить все необходимое для купания.

Затем он вдруг заметил, что до сих пор не снял кольчуги. Верно, он выглядел смехотворно, когда в полном боевом снаряжении вникал в хозяйственные дела, но в своем нынешнем положении, пожалуй, был смешон в любом виде. Пришлось идти в арсенал; там кузнец помог ему освободиться от неуклюжего одеяния из металла и сыромятной кожи.

Скинуть с плеч тяжесть доспехов оказалось невыразимо приятно.

Избавившись от кольчуги, Галеран остался только в грязной, полуистлевшей холщовой рубахе и шерстяных штанах. Впервые за последние дни он сладко потянулся всем телом.

– Похоже, отметины на коже останутся на всю жизнь.

– Кожа скоро станет как новая, господин, – отвечал кузнец, – а вот о кольчуге этого не скажешь. – И он с пренебрежительной гримасой смерил взглядом груду металла. – Пожалуй, теперь вам нужна будет другая.

– Пожалуй. Но эту сохрани: она была на мне в Иерусалиме.

Презрение на лице кузнеца сменилось благоговением, и он бережно дотронулся до помятых доспехов.

– О да, господин, я сохраню ее. – Он робко взглянул на Галерана. – А от него и в самом деле исходит сияние, господин? От Града господня?

Галеран вздохнул.

– Иерусалим – обычный город, дружище Кутберт, город с домами, постоялыми дворами, рынками, шлюхами. Он сотворен таким, дабы все мы помнили, что господь сошел к людям и жил среди них как обычный человек, такой же, как ты и я. Был я и в Вифлееме. Это даже не город, а деревня, не больше, чем наша Хей Хамлет.

Говоря, Галеран видел, что Кутберт не верит ему и, возможно, вообще сомневается, был ли его господин в краю Рождества Христова.

Людские верования случайны, и изменить их трудно.

Кто-то верит, что Джеанна убила своего ребенка…

Галеран глубоко вздохнул и пошел обратно в башню. У ступеней он увидел Рауля и по его виду сразу же понял, что его друг уже воспользовался баней.

– Ты, как я вижу, наконец-то снял доспехи, – заметил Рауль.

– Поверишь ли, нянюшка, я давно уж избавился бы от них, если б было кому напомнить мне, что я до сих пор в доспехах. Они стали моей второй кожей.

– А я-то думал, ты наложил на себя епитимью.

– За какие же грехи я должен истязать себя?

– Я не сказал, что должен. Слушай, твой родитель велел мне оставаться при тебе безотлучно, чтобы помешать убить жену. Он сам намерен вернуться в лагерь. Желает эту ночь провести в своем шатре. Хочешь, сыграем в шахматы?

– Нет. Я собираюсь вымыться.

Рауль насмешливо улыбнулся.

– Да, не помешало бы.

– И мыть меня будет моя жена.

– Ого!

Галеран грозно взглянул на друга, и тот немедленно принял невинный вид.

– В таком случае, можешь дать мне слово, что не утопишь ее?

– Даю. Иди, знакомься со здешними девушками. Уверен, хоть одна из них непременно придется тебе по вкусу. Только не трогай женщин Джеанны.

– Она бережет их честь? – И Рауль в комическом испуге закрылся ладонями. – Все, все, не убивай меня. Прошу прощения.

– Джеанна – моя жена, и будь любезен относиться к ней с уважением. Со всем должным уважением.

Рауль скорчил гримасу.

– Галеран, пусть моя жизнь в опасности, но я все-таки скажу. Ты не можешь просто закрыть глаза на то, что произошло. Даже те, кто восхищается Джеанной и превозносит ее, уверены, что она должна понести какое-то наказание.

– Да чего же они ждут, ради тернового венца господа нашего? Чтобы я привязал ее к столбу во дворе замка и отхлестал бичом?

– Хорошая порка многое прояснила бы, – пожал плечами Рауль. – Потом, если ты избавишься от выродка…

Галеран молча прошел мимо него и стал подниматься по лестнице в башню.

Одному господу известно, какая часть его души жаждала порки для Джеанны так же сильно, как жаждали стать ее свидетелями обитатели замка, его братья Уилл с Гилбертом. Похоже, по всей Нортумбрии с нетерпением прислушивались, когда же наконец из Хейвуда донесутся вопли Джеанны.

Но этого сделать он не мог.

Не мог – ни сейчас, ни после.

И, как бы этого ни хотелось всем остальным, он не мог даже представить, как будет вырывать из рук Джеанны ее дитя.

Дойдя до двери в зал, Галеран вдруг подумал, что до сих пор не знает, мальчик это или девочка.

Он вошел в зал, огляделся по сторонам; ничто не изменилось за прошедшие годы, наступал обычный вечер, каких в его жизни были сотни. Две служанки сидели под окном, пряли и оживленно сплетничали о чем-то. При появлении Галерана они стрельнули глазами в его сторону и заговорили тише. Слуги споро расставляли большие столы для вечерней трапезы; за один из столов сели два стражника и принялись играть в кости. Все, кто находился в зале, бросали на Галерана быстрые взгляды, чтобы затем с удвоенным усердием заняться своими делами.

И все ожидали от него жестокости.

Что ж, они будут разочарованы.

Он надеялся, что будут.

Повиновалась ли Джеанна его распоряжению, приготовилась ли купать его? Скорее всего да. В конце концов, это ее долг.

Галеран вспомнил, какие планы строил себе на вечер Рауль, и это натолкнуло его на иные помыслы. Овладеть Джеанной. Галеран попытался разобраться в своих мыслях, понять, действительно ли хочет этого.

Да, несмотря на смертельную усталость, он в самом деле думал о физической близости с женщиной – точнее, об этом думала его плоть. Вчера, подъезжая к Хейвуду, он чуть ослабил строгий запрет, под которым находилось желание, и теперь не мог повернуть вспять пробуждение плоти, как невозможно повернуть вспять потоки воды, бьющие через бреши в полуразрушенной плотине.

Теперь он ясно осознавал, что весь день его тело терзал огонь мучительного желания, и с каждым часом языки пламени поднимались все выше и жгли все сильнее. Бежавшая мимо сдобная, пухленькая служаночка лукаво взглянула на него и, увидев, что он обратил на нее внимание, призывно качнула бедрами и провела по сочным губам кончиком языка.

Конечно, Галеран уже не был связан никакими обетами. Если одна из сторон нарушила договор, договор теряет силу.

Но он не вожделел к любой женщине.

Он желал лишь Джеанну.

Равнодушно отвернувшись от девушки, он быстрым шагом пошел через зал к светлице. Джеанна как-никак жена ему, она все еще должна выполнять супружеские обязанности. А если совсем честно, он просто никогда прежде не желал других женщин, кроме Джеанны, – и не желал их теперь.

У дверей спальни переминалась с ноги на ногу стража. Галеран остановился, внутри у него все замерло. Совершенно ясно: Джеанна в спальне, а его приказ охранять ее был понят Мэтлоком буквально. Но не это тревожило Галерана.

Только сейчас он понял, что собирается предстать перед Джеанной, не скрывая своей необузданной похоти.

Минуту он пытался совладать с собою усилием воли, но, поскольку ничего не получалось, зашел в кладовку и помог себе руками. Перед глазами его горел образ Джеанны, она находилась в каких-нибудь нескольких шагах от него, и Галеран испытал смешанное чувство удовлетворения и гнетущей тоски.

Как бы ни было, когда он вошел в спальню, то смог сделать вид, будто совершенно спокоен.

Все вокруг было до боли знакомо.

Большая дубовая бочка, обвешанная толстыми льняными холстинами, была до половины налита теплой, благоухающей травами водой, над которой поднимался пар. Рядом наготове стояли кувшины с горячей и холодной водой. Непорочно-белые холсты для вытирания висели тут же на ширме рядом с раскаленной жаровней, чтобы ткань успела согреться.

Иными словами, все было устроено в точности так, как надо, – как бывало всегда, когда за дело бралась Джеанна.

Она уже ждала его в простой одежде с засученными рукавами, с волосами, повязанными легким шарфом, чтобы не растрепать прически. Это она сделала зря – он вовсе не возражал бы увидеть ее растрепанной…

Неутоленная жажда снова разгоралась, как порой разгораются уже подернутые пеплом угли.

Как повела бы себя Джеанна, скажи он: «Ложись на кровать. Я хочу тебя иметь»? Никогда в жизни он не говорил с нею столь грубо.

Но мог ли он сказать: «Иди ко мне. Я хочу любить тебя»?

Мог ли он любить женщину, которая любила другого?

Галеран прятался от этого вопроса целый день, и вот он поразил его, подобно удару. Любила ли Джеанна Лоуика? А если да, то как долго, и не всегда ли, и не мирилась ли, стиснув зубы, с навязанным ей постылым мужем?

Желала ли она смерти ему, Галерану, чтобы соединить свою жизнь с Лоуиком навсегда? Ведь Лоуик, что бы ни говорили, был выше, шире в плечах, красивее…

Но как могла сильная, умная Джеанна любить человека, которому нужно только ее богатство?

Тут Галеран сообразил, что неоправданно долго стоит у дверей и молчит, и стал снимать с себя вонючее, полуистлевшее тряпье. Все же он еще не дошел до того, чтобы в таком отталкивающем виде искать плотской близости с женой. Джеанна всегда была чрезвычайно брезглива.

Именно поэтому он не стал просить ее помочь ему раздеться, а сделал все сам и, разоблачась, выбросил снятую одежду за дверь, велев стражнику послать кого-нибудь сжечь этот хлам.

Обернувшись, он поймал на себе пытливый взгляд Джеанны, и это пронзительно-остро напомнило ему о той давней встрече в его спальне, еще до свадьбы, когда она выбросила его одежду за окошко. Только теперь на лице Джеанны он видел не смущение, а заботливое внимание.

– Пара новых шрамов, – заметил он.

– И тьма следов от укусов. Ты весь завшивел. Иди скорее в воду.

Джеанна говорила деловым, почти равнодушным тоном, но в ее глазах равнодушия не было. О чем говорил ее взгляд, Галеран понять не мог. Желала ли она ему смерти?

А коли так, лучше бы ему было умереть.

Но вот он забрался в кадку, и ощущение горячей, благоухающей травами воды на заскорузлой от многодневной грязи коже исторгло у него невольный вздох блаженства, перед которым на мгновение отступили все другие желания и тревоги и утихла боль.

Джеанна начала мыть ему ноги.

– Ты когда в последний раз купался? Галеран запрокинул голову, закрыл глаза.

– Несколько месяцев назад. Но до последней недели не забывал часто менять исподнее.

Он не стал распространяться, что в Брюгге без раздумий отказал себе в этой роскоши, ибо рвался как можно скорее увидеть жену. Возможно, Джеанна поняла его без слов, ибо больше не говорила об этом.

Она оттерла от грязи его ступни, остригла ему ногти на ногах и принялась за сами ноги. Терла она истово, сильно, и по временам Галерану было даже немного больно, но он не роптал, понимая, что Джеанна всего лишь старается не оставить на его теле зловредных насекомых.

Вот она дошла до его чресел, помедлила и взялась отмывать ему руки.

Галерана неудержимо клонило в сон, но он держался из последних сил, не желая пропускать эти драгоценные мгновения, предшествующие… чему? Если дать себе еще немного воли, он мог бы вообразить, что вернулся на три года назад и Джеанна купает его после трудного дня, проведенного на охоте.

Когда она приходила мыть его, то всегда была уже чистой, ибо в те времена за купанием обычно следовали любовные утехи, а Джеанна была неколебимо уверена, что рядом с только что выкупавшимся мужем должна быть чистой и она сама. А как сейчас? Вспомни он об этом раньше, непременно спросил бы у стражника, купалась ли нынче леди Джеанна.

Между тем она терла мочалом его грудь.

– Слава богу, у тебя там не очень много волос, – донеслось до него, – а то я уже поймала с десяток вшей.

Галеран чуть не улыбнулся, так приятно ему было снова слышать ворчание жены. Но хорошее настроение быстро истаяло, ибо все эти милые мелочи ничего не решали.

Хотел ли он, чтобы Джеанна оставалась его женой?

Да, безусловно.

Даже если она любит Лоуика?

Да.

Разумно ли оставлять Джеанну своей женой?

Галеран не знал.

Было ли возможно оставить Джеанну своей женой после ее открытой неверности и при подозрении в детоубийстве? Последнее, разумеется, вздор, но измену нельзя сбрасывать со счетов.

Собирался ли он обречь жену на побои во искупление ее греха?

Нет, ибо скорее согласился бы, чтобы Джеанна жила, отягощенная грехом, чем получила бы отпущение греха такой ценой. Из всех судов, какие он только мог себе вообразить, этот один отвращал его. И если б он знал наперед, как тягостно будет ему ударить Джеанну, то никогда не нашел бы в себе сил сделать это.

Джеанна отмыла добела его плечи и грудь, но опять замешкалась, дойдя до детородных частей.

– Нагнись.

Он послушно подставил ей спину, невольно взглянул перед собой и увидел на воде хлопья черной пены.

– Прости. Пожалуй, я зарос грязью.

– Если б я не хотела мыть тебя, то могла бы выдумать добрую сотню поводов отказаться.

Да, с Джеанной приходилось все время быть начеку. Иногда Галерану думалось, что жизнь была бы куда проще, если бы его прямодушная жена избегала открытых перепалок или снисходила бы до вежливой лжи.

Помолчав, она спросила:

– А эта грязь случайно не из Града господня? Если да, то надобно сохранить ее и хранить как святыню, в драгоценном ларце.

И Галеран не мог разобрать, шутит она или нет.

– Я как следует помылся в Константинополе. Там очень серьезно относятся к мытью. Тебе бы понравилось. – Уткнувшись лбом в колени, он пустился рассказывать о прекрасном городе, о роскошных мраморных банях, о чувственных купальных ритуалах. Он говорил без умолку, понимая, что время таких разговоров ушло, что беседует он с Джеанной, которую сам сотворил себе в мечтах, а не с нынешней неверной женой.

Она отложила мочало и взяла шайку поменьше, чтобы вымыть Галерану голову.

– Подстричь тебе волосы?

– Конечно, тогда и тебе будет легче промыть их.

Джеанна принялась ловко орудовать острым ножом. Волосы она подрезала совсем коротко, намного короче, чем принято. Щекочущие прикосновения ее пальцев к коже головы несказанно волновали его. Затем трижды взбила на его волосах густую мыльную пену, тщательно промыла, ополоснула чистой водой и осторожно расчесала.

– Не так уж плохо, – промолвила она наконец, – отвар персидской ромашки прогонит оставшихся вшей. Побрить тебя или ты предпочитаешь, чтобы этим занялся кто-нибудь из твоих людей?

Галеран бросил на нее быстрый взгляд.

– Если б ты хотела перерезать мне горло, то уже сделала бы это.

– Мужеубийц сжигают на костре.

Некоторое время Галеран пристально смотрел на жену, пытаясь вникнуть в смысл ее равнодушного замечания, потом вздохнул и закрыл глаза.

– Да. Побрей меня.

Острым лезвием Джеанна скоблила его подбородок и щеки, срезая жесткую щетину, а он между тем раздумывал, сколько времени протянет в этой пустоте, прежде чем перережет горло самому себе.

На миг ему померещилось, будто легкие пальцы коснулись его шрама, но он смолчал. Джеанна уже вытирала с его лица пену.

– Теперь встань, я принесу еще воды и оболью тебя. Галеран встал. Невозмутимое спокойствие жены начинало раздражать его.

– Ты забыла мне кое-что помыть.

Джеанна вздрогнула и круто обернулась к нему. Он понял, что спокойствие ее напускное. Но, верная себе, она уже не отвела глаз.

– Вода слишком грязная. Сначала ополосну тебя.

Она окатила его чистой водой, намылила мягкую ветошь и без видимых колебаний принялась мыть его мужское достоинство. При первом же ее прикосновении Галеран затаил дыхание, а еще минуту спустя его плоть стала твердой.

Рука Джеанны замерла.

– Галеран…

Неуверенность в голосе с головой выдала ее истинное душевное состояние. Этот голос робко просил о защите, в нем слышались покорность и согласие сделать все, что бы ни приказал Галеран. Если бы он велел: «Возьми меня в рот. Вылижи меня языком дочиста», – она повиновалась бы.

Неужели все, что осталось между ними, – страх и чувство вины?

– Дай-ка я сам. – Он взял из ее рук ветошь и быстро завершил мытье, потом вылез из кадки, сполоснув предварительно ноги от мыльной пены.

Джеанна уже совладала с собою и ждала его, держа наготове согретый холст, но от Галерана не укрылось, что она потупила взор – она, гордая Джеанна, смиренно опускавшая глаза лишь в церкви! Он насухо вытерся, обернул вокруг бедер полосу чистой ткани и сел на скамью.

И наконец произнес те слова, от которых прятался весь день.

– Расскажи мне о Галлоте.

Джеанна, складывавшая холст, застыла на месте.

– Он мертв.

– Знаю. Когда он умер?

– Десять с половиной месяцев тому назад.

Галеран понял, что это Джеанна помнила с точностью до дня, часа, биения сердца.

– Как он умер?

Джеанна до странности неловкими пальцами закончила складывать влажную ткань.

– Просто умер, и все.

– Дети не умирают просто так, Джеанна. У него была лихорадка? Горячка?

Она повернулась к нему лицом.

– Он просто умер. Он был весел и здоров, спал подле меня, я играла с ним, пока он не уснул…

Галеран подумал, что Джеанна не станет больше говорить. Видя, как ей больно, он даже не знал, хочет ли услышать продолжение немедленно.

– Разве капризничал чуть больше обычного. Не знаю… Я проверила какие-то счета, легла рядом с ним и тоже уснула. А когда проснулась, – тут ее голос упал до шепота, – он был уже мертв.

Галеран все смотрел на застывшее в гримасе боли лицо, точно надеялся прочесть в нем ответ на свой вопрос.

– От чего?

– Не знаю.

– Не прикидывайся дурочкой! Ты должна знать. Может, ты заспала его?

– Нет, – не поднимая глаз, ответила Джоанна.

– Джеанна, такое случается…

Она резко обернулась к нему.

– Я не могла его заспать! Такое случается только с пьяными, а я не была пьяна. Сон у меня очень чуткий, а ему было восемь месяцев. Даже если б я начала придавливать его во сне, он заворочался бы… – Ее губы задрожали, и она крепко сжала их. – Но он даже не пошевелился…

– Он был болен?

– Нет, нет… Несколько пятнышек на теле и личике, ничего опасного для жизни… Может, хватит на сегодня? Ведь все это уже прошло…

– Тогда от чего, во имя господа, умер мой сын?

Джеанна взглянула на него ледяными глазами.

– Может, это я убила его. Ведь ты именно так думаешь, вслед за Гилом? Ты же погиб, как сказал нам странствующий монах. А Лоуик был здесь, рядом, и хотел занять твое место, но при этом не хотел, чтобы его место со временем занял твой сын. От младенца так просто избавиться. Закрыть ладонью рот и нос…

– Для него – пожалуй.

Джеанна переменилась в лице, и Галеран понял, что не он первый делится с нею подобными догадками.

– Я спала в одной постели с Галлотом, – дрожащим голосом возразила она, – это было бы неосуществимо.

– Может, ты спала в одной постели с ними обоими? Миловалась с Лоуиком у бездыханного тела моего сына.

– Нет!

Галеран вскочил со скамьи.

– Клянусь Святым Распятием и Гвоздями, Джеанна, я доберусь до правды!

Она поднесла к губам руку.

– Галеран, не нужно больше обетов…

На минуту воцарилась тишина, и эту тишину разорвал требовательный громкий плач голодного младенца. Джеанна прикрыла руками грудь, но Галеран успел заметить два мокрых пятна, расползавшихся по рубахе. Когда-то молоко начинало сочиться из этих грудей при крике его сына, теперь же они принадлежали ребенку Раймонда Лоуика.

– Иди, корми, – проворчал он, и Джеанна выбежала из светлицы.

Оставшись один, Галеран остервенело ударил кулаком в стену, едва не разбив пальцы в кровь. Об ублажении плоти он уже не думал. Конечно, можно призвать Джеанну снова, когда она покормит ребенка, но Галеран понимал, что не сделает этого. Что бы ни случилось, он не мог использовать Джеанну как принадлежащую ему вещь для минутного удовлетворения физической нужды. Между ним и Джеанной должно было произойти нечто большее, чем соитие по нужде.

Он снова рухнул на скамью, обхватил голову руками. Возможно ли, чтобы Джеанна в самом деле убила их первенца?

Нет. Никогда. И он никогда не поверит в это.

Возможно ли, чтобы она потворствовала Лоуику, если ребенка убил он?

Вряд ли, хотя подчас любовь творит с людьми странные вещи. Что сделала любовь с ним самим?

Галеран видел, что с Джеанной творится что-то очень странное. События прошлого никак не выстраивались в единый ряд. Так, не приходилось сомневаться, что Джеанна понесла дитя от Лоуика примерно в то же время, когда умер Галлот и вскоре после известия о мнимой смерти мужа.

Возможно ли, чтобы Лоуик взял Джеанну силой?

Нет и опять нет. Джеанна отрезала бы ему срамное место и его же им бы накормила.

Вместо этого она удерживала Лоуика подле себя и отпустила его с миром при появлении Галерана. При всем желании в подобном поведении нельзя было усмотреть и намека на враждебность.

Итак, для того, чтобы обрести душевный покой, непременно надо понять, что произошло на самом деле. А вдруг Джеанна и Лоуик действительно, пусть по небрежению, виновны в смерти его сына?

Убить обоих.

У него не останется выбора.

Галеран снова встал и в отчаянии заходил по спальне, тщетно пытаясь восстановить события и найти приемлемое объяснение.

Он думал заснуть после мытья, но теперь нервное возбуждение перебороло усталость. Он не мог ни рассуждать, ни сидеть спокойно. И к тому же надобно было одеться.

Если только найдется, что надеть…

И снова болезненно кольнуло воспоминание о тех временах, когда Джеанна выбрасывала за окошко его одежду. Если она считала его погибшим, то, конечно, раздала бедным все его вещи. И даже если Лоуик не все забрал при бегстве, его рубахи и штаны Галерану будут велики…

Он откинул крышку большого деревянного ларя и остолбенел от изумления. Там, аккуратно сложенные, лежали все его вещи.

Они отлично сохранились, щедро переложенные отгоняющими моль и других вредителей травами. Галеран без труда нашел чистые штаны, рубаху – новую рубаху, сшитую искусными руками Джеанны, – и свою любимую красную шерстяную тунику, отороченную куньим мехом. Башмаки тоже были как новенькие, кожа ничуть не ссохлась, ибо ее аккуратно смазывали маслом.

Галеран задумчиво вертел в руках башмак. Если почти год назад Джеанна поверила известию о смерти мужа, к чему бы ей так заботиться о его вещах?

Пришли слуги, чтобы вынести бочку с грязной водой. Их, конечно, прислала Джеанна… Галеран оделся и с гудящей от усталости и спутанных мыслей головой вышел в зал; щелкнул пальцами, и слуга принес ему эля. Пропускать полуденную трапезу, собиравшую в зале всех обитателей замка, было бы неумно, и вот он прохаживался вдоль столов, обмениваясь с сидящими за ними людьми незначащими фразами.

Рауля нигде видно не было. Несомненно, он уже вовсю миловался с какой-нибудь веселой, сговорчивой девицей, которая только рада будет, коли бог пошлет, понести от него дитя, зная, что либо Хейвуд даст ей достаточно денег, чтобы вырастить его, либо выдаст ее замуж и в придачу опять же даст денег.

С простолюдинами все решалось просто.

Но вовсе не потому, что неверность легко прощалась. Ребенка сеньора обманутый муж мог принять в расчете на грядущие выгоды, но и он не потерпел бы ублюдка, прижитого от соседа.

Галеран поймал на себе косые взгляды. Несомненно, многие желали бы лично присутствовать при том, что происходило за дверью спальни; все держали ухо востро, дабы уловить долгожданные звуки заслуженной расправы.

Как они были бы разочарованы и озадачены, если б знали…

Но не только им было трудно понять происходящее.

Галеран оставил стол и пошел искать своего управляющего, Мэтью, который скорее всего мог дать ему ответ на некоторые вопросы. Собаки бежали следом.

Мэтью был дома. Он жил в низенькой хижине во дворе замка. По знаку Галерана охотно вышел и направился вместе с ним к наружной стене, где можно было поговорить без свидетелей.

– Слушаю, милорд.

– Как получилось, что Лоуик стал сенешалем?

Мэтью, основательный мужчина средних лет, неловко поправил пояс на объемистом животе.

– Он приехал просто так, милорд. Мы все его хорошо знали и потому без колебаний впустили в замок. Сэра Грегори тогда уже свел в могилу этот его кашель. Сказать по правде, он недолго протянул после вашего отъезда. Леди Джеанна вместе с вашим отцом задумались, кого бы взять на его место. Должно быть, услышав, что сэр Раймонд согласен, она отдала место ему.

Галеран попытался припомнить, был ли его сенешаль сэр Грегори, как-то особенно болен, когда они виделись в последний раз. Да, он был из тех, кто вечно кашляет. На вряд ли от него избавились, чтобы освободить место для Лоуика. Что-то слишком мудрено.

Но вдруг, точно удар, его оглушила мысль, что именно Джеанна настояла на его участии в крестовом походе. Если и существовал заговор, он должен был зреть много лет, а зародиться еще до помолвки.

Нет, не так давно, ведь Лоуик тоже женился и уехал к жене в Ноттингемшир. Но его жена умерла…

Еще одна удобная смерть.

– Мэтью, ты не помнишь, когда умерла жена Лоуика?

Тот бросил на Галерана хитрый, понимающий взгляд.

Неужели у всех в голове роятся такие же подозрения? Точнее, были ли эти подозрения хоть сколько-нибудь основательными?

– Примерно тогда же, когда вы, милорд, отправились в Палестину.

– А от чего она умерла?

– От какой-то лихорадки, милорд. По словам людей сэра Раймонда, которые были с ним здесь, она никогда не была особенно крепкой: все никак не могла выносить ребенка, четырежды скидывала. Но богатая. В приданое за ней дали, как я понял, добрый кусок земли в Бистоне, но по договору, если у нее не будет детей, земля отходила к ее семье. Уж как сэр Раймонд старался заполучить от нее наследника…

– Он всегда был честолюбив. – Галерану не приходилось иметь каких-либо дел с Лоуиком, но он знал, что это за человек. Лоуик был отважным и достойным рыцарем, но его честолюбия достало бы на двоих. Он был уверен, что его красота и воинское искусство дают ему право рассчитывать на высокое место в жизни – к примеру, на место супруга Джеанны из Хейвуда.

Когда Лоуик любезничал с Джеанной, приезжая в Хейвуд, Галеран расценивал это как стремление позлить его, а не обольстить ее, и никогда не относился к этому серьезно, не желая пятнать сплетнями доброе имя Джеанны, расстраивать тестя, доводить дело до поединка. В те времена он, пожалуй, уступил бы в поединке более рослому и сильному Лоуику.

Порой Галерану думалось, что таков и был план Лоуика – вынудить его к бою и убить. Грубо, но действенно.

Джеанна не отвергала ухаживаний Лоуика, но Галеран всегда считал, что ее резоны близки к его собственным: не вызывать кривотолков в доме. К тому же Лоуик, много лет служивший у ее отца оруженосцем, был ей во многих отношениях почти как брат.