Текст книги "Сломанная роза"

Как-то раз Галеран спросил Фалька, отчего тот не дал Лоуику возможности жениться на Джеанне. Старый Фальк был не из тех, кто охотно объясняет другим, почему поступил так или иначе, однако, к удивлению Галерана, он ответил, что желал для своей наследницы лучшей партии, чем Лоуик. Отец Раймонда был давним другом Фалька. Они оба пришли в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем. Но в отличие от Фалька его друг был беден. Фальк из милости принял Раймонда к себе в дом, но счел излишним благодеянием принять его в семью как сына. По его словам, в этом не было никакого проку.

Был ли для Джеанны брак с Галераном лишь удобной ширмой? Неужели она все эти годы любила Лоуика?

6

Погрузившись в раздумье, Галеран забыл, что Мэтью все еще стоит рядом и терпеливо ждет Нет, он не собирался обсуждать со старым слугой то, о чем сейчас думал…

Слова трудно сходили с его языка.

– А что мой сын, Мэтью? Что тебе известно о том как он умер?

Тот посмотрел в сторону, тщательно откашлялся.

– Что до этого, милорд, тут кроется какая-то тайна. Такой славный был мальчуган, и уже начинал ходить. – Мэтью снова кашлянул, пытаясь, видимо, справиться с вставшим у него в горле комом. – Мы не слышали никаких воплей – ну, вы понимаете, о чем я толкую. Леди Джеанна вошла в зал с ребенком на руках и только и сказала: «Он не проснулся». Нас в зале было немного, и поначалу мы даже не знали, что и подумать, раз она так спокойна. Она же опять взглянула на малыша и совершенно обычным голосом сказала: «Я думаю, он умер». Потом повторила еще раз, но громче. А потом ее начало трясти…

И Мэтью опять закашлялся.

– Тут подоспели женщины, взяли у нее младенца, но он уже был холодный, и ничего поделать было нельзя.

Галеран слушал с закрытыми глазами, и грудь терзала невыносимая боль. Краткий рассказ слуги открыл ему глубину горя Джеанны. А он сам был так далеко… Он ничего не знал… Если есть на свете правда, он должен был знать.

Галлота не стало, когда он, его отец, был на пути к дому, быть может, в эти минуты в Константинополе усердные банщики разминали его усталое тело. Тогда, кажется, им овладело непонятное беспокойство и он решил добраться до Англии со свитой герцога Нормандского, но герцог путешествовал медленно, слишком медленно…

Тогда его мучили страшные сны об Иерусалиме, но никаких других дурных знаков он припомнить не мог. Даже на миг не сверкнула в сознании догадка, что за тысячи миль от Константинополя случилось непоправимое.

– Кто-нибудь мог сказать, отчего наступила смерть? – внезапно охрипшим голосом спросил он.

– Нет, милорд, никто не мог. Конечно, пошли всякие пересуды о колдовстве, сглазе и прочей чепухе. Вы ведь понимаете, люди есть люди. А после того припадка она… то есть леди Джеанна… стала такой спокойной. Продолжала жить как ни в чем не бывало.

– Она всегда так поступает, сам знаешь.

– Да, милорд, знаю, но для матери, потерявшей единственное дитя, такое поведение довольно странно. А если при этом незадолго до смерти малютки дошли вести о гибели мужа, оно странно тем паче. И даже хуже, чем странно.

Галеран смотрел на расстилающийся перед ним пейзаж, тающий в надвигавшейся ночи. Вдалеке в лагере отца мерцали костры. Галерану стало вдруг безумно жаль, что он так и не увидел своего первенца, что был так далеко от Хейвуда, когда стряслась беда.

А если б он был дома, беды могло и не случиться.

Возможно ли, чтобы любовь – или наваждение – позволила женщине потворствовать убийце собственного сына?

Но нельзя мучить себя!..

– Итак, Грегори умер, и Лоуик занял его место, – будто очнувшись от кошмара, заговорил Галеран. – Это случилось – дай подумать – спустя два месяца после моего отъезда.

– Да, господин.

– И тогда же леди Джеанна узнала о том, что понесла…

Галеран запнулся, затаил дыхание.

Понесла – от кого?

Столько лет бесплодных попыток, а тут вдруг, как по волшебству, – дитя. А потом, без всяких затруднений, еще одно. Неужели Джеанна спозналась с Лоуиком, как только распрощалась в Лондоне с мужем? Или даже была уже в тягости, когда убеждала его принять обет?

Нет, конечно, нет, и не подобает ему давать волю таким подозрениям. Галлот появился на свет через девять месяцев после той, последней ночи, почти день в день.

Ведь так?

– Галлот родился в день Святого Стефана, верно? – Так ему писала Джеанна.

– Да, милорд, мы все хорошо помним этот день. Воистину, счастливый был день.

Слава богу… После можно было бы проверить, сразу ли Джеанна вернулась в Хейвуд из Лондона. Но с нею вместе ехали лорд Вильям, ее дядя Губерт, еще десять вооруженных всадников, три женщины… Нужно обладать дьявольской сноровкой, чтобы при стольких свидетелях суметь уединиться с мужчиной.

– Сэр Раймонд всегда был сметлив, – промолвил Галеран. – Должен признать, он хорошо управлял Хейвудом.

– Да, милорд, – проворчал Мэтью.

– Отчего ты хмуришься?

– Он одержим гордыней и поступал так, будто все в замке принадлежит ему.

– Имел ли он основания?

Мэтью понял, о чем его спрашивали, и покачал головой.

– Не думаю, милорд.

Слышать это Галерану было приятно.

– Итак, следующим событием была весть о моей смерти.

– Да, господин мой. Нам рассказал об этом монах; до него дошли вести из Рима о гибели христианских рыцарей от рук неверных, и он счел вас одним из погибших. То была ночь слез, господин мой. – Мэтью закашлялся и отвел взгляд.

И Галерану было приятно, что его так оплакивали.

– А через несколько дней умер Галлот.

– Да, господин.

Галеран спрашивал, а сам втайне тревожился, как будут истолкованы его вопросы. Но Мэтью он доверял. Мэтью человек честный и преданный, он умеет держать язык за зубами.

– Как отнеслась жена к вести о моей смерти?

Старый слуга задумался и ответил не сразу.

– Господин мой, вы ведь знаете леди Джеанну. Ее поступки непредсказуемы. Эта новость потрясла ее, мы видели. Она задала монаху великое множество вопросов и была очень опечалена. Но потом собралась с духом и объявила, что не поверит в вашу смерть, пока не получит неопровержимых доказательств, а после как будто бы вовсе перестала думать об этом, только молилась больше обыкновенного. Помню, сэр Раймонд все уговаривал ее, все убеждал смириться с горем, но она лишь пожимала плечами. С сэром Раймондом она обходилась круто. Он все же убедил ее поговорить с вашим отцом, но до чего они тогда договорились, я так и не знаю. Леди Джеанна вернулась из Брома как ни в чем не бывало, и мы все приняли ее начало. Никто из нас не хотел верить, что вы погибли, милорд.

– Спасибо, Мэтью.

– Но после ее возвращения, – продолжал тот, – сэр Раймонд осмелел. Думаю, тогда-то он и возомнил, что отныне замок принадлежит ему.

– А потом умер Галлот.

– Да, милорд. И госпожа переменилась.

– Надо думать…

Галерану хотелось спросить, на самом ли деле Джеанна сделала Лоуика своим любовником, но промолчал, ибо знал, что так она и поступила.

Еще ему хотелось знать, в самом ли деле она допустила его к себе в постель почти сразу после вести о возможной гибели мужа, после, увы, бесспорной смерти сына. Но именно так и было, иначе девять месяцев спустя она не родила бы второго ребенка.

Почему, почему?

Но об этом, как понял Галеран, он не мог еще говорить даже с Мэтью. Поэтому он задал ему другой вопрос.

– Мэтью, скажи честно, как ты думаешь, отчего умер мой сын?

– Как на духу, господин мой, – не знаю. В колдовство и наговоры я не верю, а других объяснений у меня нет.

– Колдовство и сглазы – это все бабские бредни!

– А как же чудеса, господин мой?

– Чудеса – может быть.

– Но тогда и козни дьявола действуют?

Галеран вздохнул.

– Превосходный вопрос.

– Одно я знаю точно, милорд. Было бы куда лучше, если б леди Джеанна ложилась почивать с горем и тоской, а не с сэром Раймондом.

Галеран не хотел больше слушать, но слуга упрямо продолжал.

– В тот самый день, когда похоронили мальчика, она провела ночь с сэром Раймондом, и все об этом знали.

Галеран отвернулся, обрывая невыносимый разговор.

– Где похоронили Галлота?

– Во дворе церкви, у стены, милорд. Там камень.

Галеран знаком отослал слугу, а сам долго еще стоял на крепостной стене. Его мысль бесцельно блуждала среди разрозненных обломков прошлой жизни. Потом он спустился в церковный двор, нашел могилу сына и сотворил молитву у камня, отметившего краткое земное существование его первенца.

Кто-то посадил у могилы розовый куст, низенький и чахлый. Но этот куст все же будет жить, а Галлот – нет.

Целый час Галеран провел у камня. Вечерело, и ему хотелось уловить в сгущавшихся сумерках незримое присутствие того, кто меньше года тому назад был его плотью и кровью, но тщетно. Тогда он заставил себя подняться. Всю вчерашнюю ночь он молился и думал, а заснув на свежем ночном ветерке, совсем продрог. Было бы неумно повторить этот опыт нынче, когда ему так нужны силы и ясность мысли.

У дверей спальни Галеран замедлил шаг. Несмотря на все доводы разума, ему не хотелось проводить ночь в комнате, которую он столько счастливых лет делил с Джеанной. Он вовсе не был уверен, что сможет заснуть, окруженный воспоминаниями о былых радостях, но понимал, что, выбери он другую опочивальню, это породит новые толки и пересуды. Джеанна и ее ближайшие подруги отправятся спать в смежную комнатку вместе с ребенком. Можно будет вызвать ее к себе…

Нет, не стоит. Кроме того, изнеможение наконец перебороло чувственный голод.

Галеран разделся и улегся в постель.

И тут же ему захотелось вскочить, столь знакомо оказалось прикосновение к телу прохладных простыней. Пахло травами и чистым бельем, и эти запахи влекли за собою воспоминания. Его супружеское ложе осталось таким же, как три года назад.

Галеран со стоном перевернулся на живот, закрыл лицо руками. Когда-то он заставил себя верить, что отправляется в далекий поход по божьей воле, что по Его велению надолго оставляет Англию, дом и жену. Но если все его несчастья свершились по божьей воле, то определенно на небесах шутки были жестокими.

Он проснулся отдохнувшим, но с тяжелой от слишком долгого сна головой. Яркий свет слепил глаза даже сквозь сомкнутые веки, за окошком слышался скрип колес, разговоры – звуки наступившего дня. Давно пора вставать, но Галеран не спешил открыть глаза, не спешил потянуться, прогоняя сон. День нес с собою лишь новые тревоги и заботы.

Но снова засыпать тоже не хотелось, ибо сны – хотя он едва мог вспомнить, что ему снилось, – тоже были безрадостны. То ему виделся Иерусалим, реки крови, то Джеанна, то плач ребенка. Младенец рыдал так далеко, что невозможно было подоспеть вовремя и спасти его от германских рыцарей.

Самая мысль об этих снах разрывала голову, и Галеран открыл глаза…

…И увидел, что на его постели, скрестив ноги, сидит Джеанна и пристально смотрит на него.

На ней была только тонкая шелковая рубашка; распущенные волосы ниспадали на плечи, и летний ветерок играл тонкими светлыми прядками.

Сердце у Галерана забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, мускулы окаменели от напряжения.

– Ты околдовала стражу?

– Я их убедила, что здесь мне будет так же безопасно, как и в соседнем покое. Стража стоит за твоей дверью.

– Могли бы они подумать и о моей безопасности.

На щеках Джеанны некрасивыми пятнами выступил румянец. Он редко видел ее такой робкой и смущенной.

– Но ты позволил побрить тебя: они должны знать, что ты меня не боишься.

– Тогда я не спал.

– Галеран, я никогда не желала тебе зла.

– А, так ты это нечаянно?

Она вздрогнула, будто ее ударили, и потупилась. Гадко и стыдно было Галерану видеть жену столь приниженной и тихой. Уж лучше бы она огрызнулась или даже ударила его.

– Чего ты хочешь? – вздохнул он.

Джеанна не подняла глаз, только пальцы ее нервно мяли тонкий кремовый шелк рубахи.

– Рауль де Журэ… Он рассказал мне про твой обет.

Галеран молча ругнул заботливого друга.

Не получив ответа, Джеанна взглянула на мужа, гордо подняла подбородок и стала почти похожа на себя прежнюю.

– Верно, ты бы предпочел, чтобы я прислала к тебе служанку?

Гордость велела Галерану выгнать жену.

Благоразумие вторило гордости.

Но его закружили чувства, исключающие и благоразумие, и гордость. Он молча откинул простыню.

Джеанна затаила дыхание, и в ее глазах мелькнул непонятный огонек. Холодный рассудок говорил Галерану, что умная женщина в подобных обстоятельствах не стала бы терять времени даром и воспользовалась бы возможностью заново привязать к себе мужа, а если на то будет божья воля, забеременеть.

Джеанна была очень умна.

Галерану казалось, что холодный рассудок – лишь одна из трех враждующих ипостасей его души. Второй была его любовь к Джеанне из Хейвуда; любовь слишком глубокая, чтобы доводы благоразумия могли как-то повлиять на нее. Третьей ипостасью был зверь, снедаемый еле сдерживаемой страстью к этой женщине.

Джеанна скользнула под простыню, в последний миг скинув рубашку. Она хотела укрыться, но Галеран удержал простыню.

И она покорно предстала его взору нагой.

Он легко провел ладонью по ее животу – чуть более округлому, чем ему помнилось.

– Это после беременности.

– Ничего. – Но ему было неприятно само напоминание.

Его рука медленно двигалась по телу Джеанны от живота вверх, к немного пополневшим грудям с набухшими, темными сосками. Он тихонько нажал на сосок, и появилась капля молока – молока для ребенка, чью головенку он должен был бы размозжить о ближайшую стену.

Нечто мелкое, злое, недалекое в его душе требовало чтобы так он и поступил.

Убить выродка, отделаться от него.

Отделаться от единственного живого ребенка Джеанны?..

Галеран прогнал гадкие мысли и сосредоточился на том, что происходило. Кожа Джеанны была столь же бела и так же отливала жемчугом, как и капля молока, и эта белизна резко оттеняла смуглость его собственной кожи, насквозь пропеченной жарким солнцем Палестины. Единственным темным пятном на теле Джеанны был синяк на щеке – след от вчерашнего удара. Галеран дотронулся до синяка кончиками пальцев, и Джеанна взглянула на него – взглянула без упрека, да и не было у нее права упрекать мужа.

Но ему почему-то хотелось, чтобы у нее было это право.

Он все гладил ее груди. Они стали мягкими, так как Джеанна недавно покормила ребенка.

Жадное желание чуть утихло в предчувствии скорого удовлетворения. Мышцы гудели от напряжения, чресла наливались болезненной твердостью, но Галеран знал, что может еще подождать.

По каким-то необъяснимым причинам именно сейчас, когда настал долгожданный миг, ему казалось важным проявить сдержанность и не бросаться на Джеанну, подобно необузданному жеребцу.

Поэтому он лишь осторожно прижался ногами к ее ногам, продолжая покрывать тихими ласками и поцелуями восхитительно нежное тело, все его изгибы и потаенные ложбинки, выступающие под кожей хрупкие косточки ключиц, зарываясь лицом в мягкий шелк волос…

Слезы подступали к его глазам, комом стояли в горле, так знаком был ему запах ее волос, их прикосновение к его щеке; именно об этом он мечтал в разлуке, именно это теперь стало пыткой. Но вот дрожь прошла по телу, и доводы рассудка перестали что-либо значить.

Джеанна тихо лежала рядом с ним и вдруг обвила его руками, привлекая к себе. Она гладила его по спине, по ягодицам, помогала лечь на себя, прижимала его к себе, и наконец, содрогнувшись от небывалого облегчения, он бездумно, бессознательно вернулся к ней, вернулся домой.

После они лежали, не размыкая объятий, и он плакал, и чувствовал, как ему на плечо капают ее слезы.

Они лежали, не двигаясь, молча вбирая друг друга сквозь кожу, заново узнавая запах и вкус друг друга.

– Почему? – прошептал Галеран, взглянув на Джеанну.

Она лишь покачала головой.

– Не здесь, не сейчас, – и скользнула ниже, и припала губами к его чреслам, мучая, лаская, пытая жарким ртом…

Но он все же нашел в себе силы снова привлечь ее к себе, лицом к лицу.

– Ты пытаешься слизать свой грех?

Ее глаза сверкнули гневом – совсем как раньше.

– Боишься, что я его тебе откушу?

Галеран мог бы требовать другого ответа, но в глазах жены прочел, что здесь и сейчас не добьется ни слова даже пыткой, и потому решил взять то, что она готова была дать. Когда губами, языком и гибкими, ловкими пальцами она вновь довела его до вершин безрассудства, он взял ее с бешеной, неукротимой страстью, от которой заходила ходуном кровать и из грудей Джеанны полилось молоко.

Тела сплетались и скользили, залитые молоком, и Галеран рассмеялся. Джеанна оставила тщетные попытки унять молочные реки и тоже засмеялась и прильнула к нему.

Он слизывал с ее тела сладкие белые капли, а она – с его, но молоко лилось все сильнее, и на коже появлялись все новые брызги, и не утихал смех, и заново разгоралась страсть.

Во время последнего яростного порыва раздался громкий треск, кровать дрогнула и завалилась набок, сбросив их на пол. Джеанна вскрикнула, Галеран выругался, и в светлицу ворвался стражник.

На миг он остолбенел, затем ухмыльнулся и вышел. Галеран и Джеанна после минутного замешательства расхохотались и, словно расшалившиеся дети, принялись возиться среди руин кровати, мокрые и липкие от молока.

Наконец они сели отдышаться.

– Как умно придумано – подпилить ножку кровати, – заметил Галеран.

Улыбка, блуждавшая на губах Джеанны, растаяла.

– Галеран, ради всего святого, неужели отныне ты будешь искать тайный умысел в каждом моем движении?

– А почему бы и нет?

Она вскочила на ноги.

– Вспомни, кто я есть! Подумай: ведь я ожидала, что ты высечешь меня и отправишь в монастырь! Зачем бы мне заранее придумывать эту милую сцену!

– Ты всегда умела предвидеть сразу несколько возможных исходов. А я еще могу высечь тебя и отправить в монастырь.

– Уж лучше это, чем вечные подозрения. – Она подошла к кровати, откинула тюфяк, взглянула на обломки и резко обернулась к Галерану. – Смотри, здесь червь!

Он наклонился ближе: действительно, древесина вся источена. Но темное бешенство уже овладело им.

– Ты, оказывается, не такая рачительная хозяйка, как мне казалось. Счастье, что эта кровать не рухнула под тобою и Лоуиком.

Именно эта мысль непрестанно грызла его – то, что совсем недавно на этой самой постели Джеанна предавалась страсти с другим. И млечные утехи уже были у нее – с другим…

Она замерла, стоя вполоборота к нему.

– Мы ни разу не спали на этой кровати.

У Галерана гора упала с плеч, но он лишь спросил:

– Отчего же?

Джеанна отошла в сторону.

– Верно, оттого, что кровать подточена червем. Вздохнув, Галеран поднялся на ноги. Джеанна умела ответить… Он смотрел, как она надевает рубашку, как тонкая ткань облегает влажные округлости, и это было ему столь же приятно, как видеть ее нагой.

– Скоро тебе придется поговорить со мною, Джеанна. Она взглянула на него, и он онемел – такая мука исказила ее лицо. Затем прошептала: «Прости», – и ушла. Другая бы женщина выбежала бегом, но Джеанна вышла, не ускорив шага.

«За что ей просить прощения?» – недоумевал Галеран, разглядывая обломки кровати. Это ложе было точным отражением его жизни: неряшливое, сгнившее, но дышащее воспоминаниями о его любви, счастье, жене.

Джеанна…

Он еще раз осмотрел кровать: древесина источена червем во многих местах. Кровать придется менять. Он не жалел об этом: даже если Джеанна и Лоуик никогда не спали в ней, кровать была частью прошлого.

Пальцы Галерана впились в резную спинку.

Джеанна и Лоуик…

В это мгновение он увидел их вдвоем, не только увидел – но и услышал! Все, что нынче делала с ним Джеанна, она делала и с Лоуиком. Она обнимала его, направляла, нюхала, целовала, сосала, кусала…

Между тем он не замечал, что пытается голыми руками сломать пополам доску от рухнувшей кровати, дубовую доску толщиной в добрых четыре дюйма. Скорее его пальцы сломались бы от усилия…

Больше всего его сейчас ужасала мысль, что однажды та ярость, с которой он ломал доску, обратится против Джеанны. Надобно как-то вызвать ее на откровенный разговор, чтобы все понять и все простить, не то когда-нибудь он своими же руками задушит ее.

Галеран встал, открыл дверь, крикнул, чтобы принесли горячей воды для бритья, и позвал Джона. В эту минуту он не был расположен принимать услуги жены. Порывшись в сундуке, он достал себе плащ и скоро был готов к тревогам нового дня.

Однако он вовсе не был готов встретить прямо за дверью спальни кузину Джеанны Алину. Низенькая пухлая Алина, серьезная девица восемнадцати лет от роду, была похожа на Джеанну лишь цветом волос и глаз. Во многих отношениях были похожи и их характеры, но, если Джеанну можно было сравнить с острым клинком, то Алину – с тяжкой палицей.

– Уверена, тебе стало легче от того, что ты побил ее, – неприязненно заявила она.

– Обычно ты более проницательна.

Галеран любил Алину за житейскую мудрость и склонность без обиняков высказывать все, что думает. Сейчас он почувствовал острую благодарность, что она оказалась рядом.

– Да, теперь тебе надо набивать руку – ведь, пожалуй, потребуется еще не одна порка, чтобы прояснить дело, – съязвила Алина, метнув исподлобья быстрый взгляд. Ее слова были наживкой, на которую он мог клюнуть.

– Тебе надо познакомиться поближе с Раулем де Журэ. Вы одинаково думаете.

Щеки Алины вспыхнули.

– Одинаково! С этим варваром! Не успел как следует смыть с себя дорожную грязь, а уж спознался с Эллой.

– Или Элла спозналась с ним, – не сдержал усмешки Галеран. – Знаешь ли, Рауль в любом замке во мгновение ока нашел бы самую сговорчивую женщину.

– Вот пусть бы эта женщина и мыла его, – насупилась Алина.

– А он что, попросил тебя об этом? – Галеран едва не рассмеялся, представив, как Рауль догадался о строгих нравственных правилах Алины и нарочно решил дразнить ее. – Но он, разумеется, не стал настаивать, получив отказ?

– Нет, ему прислуживала Джеанна.

Галерану расхотелось смеяться. Конечно, только хозяйке подобает помогать мыться знатному гостю; до сих пор Галеран полагал это вполне обычным делом. Но сейчас готов был собственными руками удавить друга.

– Я искупаю его в следующий раз, пусть только попросит, – промолвила Алина, взглянув на него ястребино-зоркими синими глазами.

– Нет никакой нужды… – возразил Галеран, уязвленный ее понятливостью.

– Я не хочу из-за глупой застенчивости стать причиной новых бед.

– Но, Алина, я знаю, что для тебя это важно. Любая другая…

– Нет, негоже так поступать с другом хозяина замка. – Она опять сердито посмотрела на него. – А если ты не доверяешь ему, какой он тебе друг?

– А если я не доверяю ей, она не жена мне?

– От друга можно отречься. От жены – нет. Во всяком случае, это не так легко.

Галеран принял покорный вид.

– Итак, кузина, что мне, по-вашему, делать?

– Она ни на миг не переставала любить тебя, Галеран, – без запинки выговорила Алина и опять нахмурилась. – Но если тебе случится разыскать брата Денниса, того монаха, что принес весть о твоей смерти, отрежь ему лживый язык!

– Не думал, что ты такая кровожадная.

– Порой надобно уметь быть жестоким. Вспомни, что сказал Христос во храме Иерусалимском. – И с этими словами она пошла прочь своей стремительной походкой.

— Алина…

Она остановилась.

– У Джеанны мальчик или девочка?

– Девочка. Ее назвали Донатой. – Губы девушки дрогнули. – Не будь жесток с ней, Галеран.

Она повернулась и ушла.

Жестоко ли желать, чтобы не рождалось на свет дитя, живущее на атом свете уже полтора месяца?

Галеран обогнул ширму и вышел в центр зала. Там на стуле, закинув ноги на табурет, сидел его отец с кружкой эля. Галеран сел напротив и махнул слуге, чтобы тот принес еды и питья.

– Поздно ты выходишь к завтраку, – заметил отец.

– Я три дня не спал как следует.

– Вижу. – Лорд Вильям почесал жесткую щетину на подбородке, его глаза жадно впились в Галерана. – Ты исхудал.

– Разве кто-нибудь ожидал, что взять Иерусалим будет легко?

– Но ты несколько месяцев плыл к дому. Что делать на корабле? Только есть.

– Что есть? Солонину к сухари?

– Я слыхал, ты задержался в Константинополе и потом на Сицилии.

– Чужая пища, – парировал Галеран, с удовольствием продолжая словесный поединок. На чужбине ему этого недоставало.

– Брюгге – хороший город, и едят там на славу.

– Я спешил домой.

Молоденькая смазливая служанка принесла эль, хлеб и сыр. Галеран улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ, но в ее улыбке сквозила жалость.

– Так расскажи же мне, как идут дела в Англии, – обратился Галеран к отцу.

Тот открыл рот с явным намерением перевести разговор, но потом, как видно, передумал.

– Плохо. Рыжий жаждет денег, ему все мало. Он слишком много тратит на своих странных друзей. Вот теперь по его приказу к нам прибыл Ранульф Фламбар, чтобы выпотрошить наши кошельки.

– Рауль говорил, он стал епископом Дургамским. А страною вместо короля до сих пор тоже правит он?

– Да. – И лорд Вильям раздраженно сплюнул. – Говорю тебе, он здесь у нас как шило в заднице. Я с ним уже схлестнулся раза два. Ведь он подсказал королю – так все думают, – чтобы тот оставил епархии без епископов, и теперь весь доход с церковных земель идет ему в карман. А Фламбар тем временем выжимает последние соки из Нортумбрии, обложив и паству, и пастырей двойными и тройными налогами.

– По крайней мере, его трудно обвинить в пристрастности. – Галеран с хрустом надкусил теплую краюху, и сердце его исполнилось благодарности Всевышнему за простые радости жизни. Он окружен домашним теплом, ароматом свежего хлеба и доброго эля, рядом на полу сидели верные псы. Вильгельм Рыжий и Ранульф Фламбар могут и подождать.

Отец хлопнул его по плечу.

– Дела плохи, сынок, и становятся все хуже. Никто не может укрыться от любимцев короля. До сих пор мы жили и не тужили в своем дальнем углу, но теперь…

Галерану стоило некоторых усилий вернуться к земным вопросам.

– Выступит ли кто-нибудь против Рыжего и Фламбара?

– О том и разговор.

Галеран вздохнул. Недоставало только участвовать в мятеже…

– Разговоры ничего не меняют.

– Возможно, – кивнул лорд Вильям, откидываясь на спинку стула. – Случись с Рыжим беда, и страна опять будет брошена на растерзание этим двум волкам, его братцам, готовым перегрызть друг другу глотку за корону. Боже правый, почему он не смог обзавестись сыновьями?

Галеран молча поднял брови. Все в Англии знали, почему у Рыжего нет ни сыновей, ни даже жены.

– Дело-то нехитрое, – пробурчал себе под нос отец, – прижить пару пискунов.

Галеран мрачно промолчал.

Лорд Вильям понял, что сболтнул лишнего.

– Прости, сын. Но, если на то пошло, – начал он и задумался, как выразиться поделикатнее, – что ты намерен делать?

Разговор о политике закончился.

Галеран развалился на стуле, и Груа положила морду ему на колени. Он погладил ее теплую голову.

– А ты как думаешь – что мне делать?

– Ад и пламя! Ты хочешь оставить ее здесь?

– Да, если она захочет остаться.

– Если она захочет?! – Лорд Вильям поперхнулся от негодования. – Да если ты не выгонишь ее, она должна денно и нощно на коленях благодарить тебя!

Галеран взглянул на отца.

– Ты бы выдержал хоть неделю таких благодарностей?

Отец промолчал. Мать Галерана умерла совсем недавно, а всем было известно, как лорд Вильям любил жену. Мэйбл Бром была надежна, как скала; сердце у нее было горячее, как огонь домашнего очага, – настоящая глава большой, шумной семьи. Сейчас Галерану особенно не хватало ее; будь мать жива, она подсказала бы ему верный путь.

– Все-таки надо прогнать Джеанну, – снова заговорил лорд Вильям. – Мы найдем тебе добрую жену. А если Джеанна уйдет в монастырь, мы могли бы удержать Хейвуд в своих руках…

– Если я расторгну брак, то, полагаю, Джеанна станет женою Лоуика.

– Женою Лоуика?! – возопил отец, но спохватился и понизил голос. – Стоит тебе захотеть, и ее приговорят к смерти. Она не станет ничьей женою!

– Я этого не захочу. И ты тоже.

– Уж я бы запер ее в монастырь, так, чтобы в жизни больше не посмотрела на мужчину!

– Верно, но и тогда Лоуик мог бы добиться у короля позволения на брак ввиду их с Джеанной искреннего чувства. Кроме того, у них родился ребенок. Еще он может заявить перед судом Церкви, что раньше меня был помолвлен с Джеанной, – и ему поверят. Я и сам не могу поручиться, что старый Фальк не подумывал об этом, пока не потерял всех сыновей. Лоуик завладеет Хейвудом хотя бы по праву опекуна собственной малолетней дочери.

– У тебя, должно быть, мозги высохли от солнца, если думаешь, что я хочу иметь в соседях этого мошенника! – побагровев от гнева, загремел лорд Вильям. – Вот и в этом году он ссорился с моими арендаторами, пытался увеличить плату за землю!

– Неужели? Тогда помоги мне восстановить мой брак. Лорд Вильям изумленно воззрился на сына, открыв рот.

– Ах ты, хитрая лиса! Ладно, твоя взяла. Но ей все эти безобразия не должны сойти с рук. Ты обязан усмирить ее. Хорошая ежедневная порка – и через месяц она будет как шелковая.

– Пожалуй. Вот ты и прикажи.

Отец насупился.

– Думаешь, я не знаю, зачем ты ударил ее тогда, парень? – Он помолчал, двигая подбородком. – Но, ради Иоанна Крестителя, что же ты все-таки решил?

– Попытаться понять.

Лорд Вильям покачал головой.

– Нечего тут понимать. Она и раньше вздыхала по Лоуику, а вместе с нею и половина всех девиц графства, и обе твоих сестры. Ты уехал, и она осталась одна, а плоть слаба. Сам знаешь, я всегда считал, что не к добру вы все, молодые, оставляете жен так надолго одних. Еще удивительно,как вся Европа до сих пор не кишит ублюдками! Знать бы мне раньше…

– Плоть тут ни при чем, – прервал его Галеран. – Неужели ты можешь поверить, что Джеанна забралась в постель к Лоуику в день, когда предавали земле ее дитя?

– Но ведь это она и сделала? – вопросом на вопрос ответил ему лорд Вильям.

Возразить было нечего. Галеран вздрогнул, точно его окатили ледяной водой.

– Итак, – повторил отец, – как ты намерен поступить?

Галеран и сам не знал.

– Сейчас пойду и выпущу Джеанну из-под стражи. Пора ей заняться работой. Конечно, если ты не против: ведь она сидит взаперти за то, что напала на тебя.

– Пустяки. Да и поделом мне. Я должен был сказать тебе.

— Да, так было бы лучше.

– Клянусь чревом Девы Марии, с твоей женой иногда бывает трудно иметь дело! Ты знаешь, она пришла ко мне, получив известие о твоей смерти, и была спокойна, как вода на дне колодца, но я при всем при том могу поклясться, что она умирала от тревоги за тебя!

– Уверен, так оно и было. А после смерти ребенка ты виделся с ней?

– Не сразу, – качнул головою Вильям. – Целая неделя прошла, пока дурная весть дошла до Брома. Когда я приехал в Хейвуд, здесь все было так, как будто ничего не случилось… Нет, – поправился он, – все было не так. Джеанна стала похожа на ожившую статую. Но хозяйством занималась, будто ничего не случилось, и. видно, так оно и шло со дня смерти сына. Вот что странно.

– А разговоры уже начались.