Текст книги "Да вспомнятся мои грехи"

4

Уже почти стемнело, когда Кроуэлл дотащился до дорожки, ведущей к домику амбулатории. Действие гравитола кончилось, и он вновь чувствовал себя разбитым и несчастным.

В приемной врача Кроуэлл впервые за все время пребывания на планете увидел современную мебель – хромированный металл, пластик – и впервые узрел привлекательную женщину.

– Вам назначено, сэр?

– Гм… Нет, мадам. Но я старый друг доктора.

– Айзек… Айзек Кроуэлл! С возвращением, старина! Заходи и скажи наконец мне «Здравствуй!» – закричал голос из маленького селектора на столе.

– Последняя дверь по коридору направо, мистер Кроуэлл.

Впрочем, доктор Норман встретил Айзека в коридоре и, тряся его руку, затащил совсем в другую комнату.

– Сколько лет, сколько зим, Айзек!.. Я узнал, что ты вернулся, и, честно говоря, удивился. Эта планета не самое подходящее место для таких старичков, как мы.

Доктор, человек гигантского роста, был краснолиц и седовлас. Они зашли в жилой блок – двухкомнатную квартиру с вытоптанным ковром на полу и множеством старомодных книг на стеллажах по стенам. Едва друзья ступили внутрь, как автоматически включилась музыка. Кроуэлл не знал ее, зато Отто знал.

– Вивальди, – сказал он тут же.

Доктор поразился:

– Что, Айзек, под старость немного набираемся образования? Я помню время, когда ты считал, что Бах – это сорт пива.

– Теперь меня на многое хватает, Вилли. – Кроуэлл тяжело опустился в тугое кресло. – На все, что позволяет вести сидячий образ жизни.

Доктор хохотнул и шагнул в маленькую кухоньку. Он бросил в стаканы лед, отмерил в каждый бренди, в один плеснул содовую, во второй – обыкновенную воду.

Бренди с содовой он протянул Кроуэллу:

– Всегда помню вкусы своих пациентов.

– Между прочим, я заглянул сюда и как пациент тоже. – Кроуэлл отхлебнул из стакана. – Мне нужен месячный запас гравитола.

Улыбка сошла с лица доктора. Он сел на диван, отставив нетронутый стакан в сторону.

– Нет, Айзек, так дело не пойдет. С тебя хватит и недельного. Ты не сдюжишь… сдохнешь… окочуришься…

– Что?

– Гравитол противопоказан при ожирении. Во всяком случае, я никогда не прописываю его тем, кому за пятьдесят пять. Я и сам его больше не принимаю. Чересчур большая нагрузка для наших изношенных насосов.

«У меня сердце тридцатидвухлетнего человека»– подумал Макгевин, – но я таскаю на себе лишние пятьдесят килограммов. Соображай. Соображай!»

– Может быть, найдется менее сильное средство, которое помогло бы мне справиться с этой чертовой гравитацией? Мне ведь надо много работать.

– Гм… пожалуй. Пандроксин не так опасен, а относительный комфорт он тебе обеспечит. – Норман вытащил из ящика стола рецептурную книжку и что-то быстро начеркал на верхнем бланке. – Пожалуйста. Но держись подальше от гравитола. Для тебя он чистый яд.

– Спасибо. Завтра получу.

– Можешь и сейчас. Аптечный отдел магазина Компании теперь открыт круглосуточно… Но каким же ветром тебя занесло в нашу провинцию, Айзек? Исследуешь причины возросшей смертности бруухиан?

– В общем-то, нет. Точнее, это не главное. Я всего лишь собирался обновить материал для нового издания книги. Но смертность меня действительно взволновала. Что ты думаешь о висмуте?

Вилли махнул рукой:

– Собачий вздор! Я считаю, причина – в перенапряжении, ясно и просто. Эти сукины дети целыми днями вкалывают в шахтах. Потом отправляются домой и до изнеможения режут свое железное дерево. Других причин и искать не нужно.

– Они всегда были одержимы работой и загоняли себя до смерти. Во всяком случае мужчины. В сущности, это даже удобно – те, кто не работает в шахтах, всегда при деле и пашут как лошади. Однако эти не загибаются раньше времени.

Доктор фыркнул:

– Айзек, отправляйся-ка завтра на шахту и посмотри, как там работают. Чудо, что они даже неделю выдерживают. По сравнению с шахтерами все остальные выглядят попросту лентяями.

– Завтра же и отправлюсь.

«Как теперь перевести разговор на исчезновения?»

– А как обстоят дела с человеческой составляющей колонии? Многое изменилось с тех пор, как я уехал?

– Пожалуй, нет. Большинство из нас повязано контрактами на двенадцать или двадцать лет. Все те же люди вокруг, только постарели на десяток лет. Билет до Земли обходится в годовой заработок. К тому же там нам гарантирована пенсия в сто процентов оклада, а если нарушить контракт, то пенсия – тю-тю. Вот и приходится торчать здесь. Всего четыре человека сдались и купили билеты до Земли – вряд ли они тебе знакомы.

Да, прибыл новый посол Конфедерации. Делать ему здесь нечего, впрочем, как и трем его предшественникам. Но по закону колонии полагается посол. Понятное дело, Дипломатический корпус считает Бруух худшим из миров. Назначение сюда свидетельствует либо о признании полной некомпетентности, либо подразумевает наказание за какой-то проступок. Для нашего Стю Фиц-Джонса это уж точно наказание. Он имел несчастье быть послом на Ламарре как раз в тот момент, когда там разразилась гражданская война. Его вины в том нет; в тамошней внутренней политике вообще никто не мог разобраться. Но надо же найти козла отпущения, вот Фиц-Джонса сюда и сослали. Ты к нему как-нибудь загляни, поговори – интересный субъект. Только заходи утром, когда он еще не совсем пьян…

Появились шесть детишек, половина – незаконнорожденные. Восемнадцать смертельных случаев. – Вилли нахмурился. – Точнее, пятнадцать смертей и три исчезновения. Все исчезновения – за последний год. Люди утрачивают осторожность. За пределами поселка Компании ты все равно что на другой планете. А колонисты спокойно выходят в одиночку – старательствуют или просто хотят побыть подальше от других. Сломал ногу или провалился в пыльную яму – и все, конец. Двое из исчезнувших – новички, вероятно, агенты Конфедерации. (Отто вздрогнул: так оно и было). Видишь ли, первым пропал старый Малатеста, управляющий рудником. Полагаю, именно это и вызвало прибытие агентов. Они якобы занимались изысканиями полезных ископаемых, но на Компанию не работали. Кто же мог оплатить им дорогу? Ведь кроме Компании никто не имеет права ковыряться в этой планете.

– Возможно, их субсидировал какой-нибудь университет, занимающийся чистой наукой? Ведь и я попал сюда в первый раз подобным образом.

Доктор кивнул:

– Точно, так они и заявили. Но я тебе скажу напрямик: не были они учеными, нет, не были… Я проработал с ученым людом большую часть жизни и кое в чем разбираюсь. Конечно, эти двое предъявили удостоверения личности и неплохо знали свой предмет, но… Конфедерация вытворяет со своими агентами дьявольские штуки. Слышал про оборотней?

– Смутно. Пластическая хирургия и гипнообучение. Ты это имеешь в виду?

– Полагаю, что так. Во всяком случае, я думаю, эти ребята были агентами. Их научили ходить, говорить и действовать, как подобает геологам. Но ходили-то они не туда! Ходили они на шахты, а там все изучено до последней молекулы, и результаты давно опубликованы. И эти двое никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, как того требует серьезная работа. – Возможно, ты прав. – Ты тоже так думаешь? Выпей еще. Здесь все считают, что я к старости становлюсь параноиком.

– Вероятно, мы оба сдаем. – Айзек улыбнулся. – Спасибо за угощение, но я лучше пойду – возьму пандроксин и вернусь к себе, пока не свалился. Нелегкий выдался денек.

– Могу себе представить. Что ж, рад снова тебя видеть, Айзек. В шахматы по-прежнему играешь?

– Лучше, чем когда-либо.

Особенно с помощью Отто.

– Загляни как-нибудь вечерком, сыграем партию-другую.

– Обязательно зайду. И тогда – берегись!..

Айзек не сразу направился в аптеку. Первым делом он зашел к себе и позвонил по радиофону.

– Биолаборатория. Штрукхаймер слушает.

– Уолдо, это Айзек Кроуэлл. Можно попросить вас об одолжении?

– Выкладывайте.

– Я собираюсь к доктору Норману за гравитолом. Эти таблетки, что вы мне сегодня дали, весьма действенны… Не посмотрите ли дозировку?

– И смотреть не надо – пять миллиграммов. Но послушайте, Айзек, он, вероятно, назначит вам дозу поменьше. Тут все дело в возрасте. Чем человек старше, тем меньше дозировка.

– В самом деле? Что же, попробую его уговорить. Мне кажется, все должно быть наоборот!

– Вилли еще никому не удавалось переспорить. Это самое упрямое существо из всех, с кем мне доводилось вступать в дискуссии.

– Знаю. Но мы были добрыми приятелями. Вдруг пожалеет престарелого дружка?

– Ну-ну, желаю удачи. Надеюсь, скоро увидимся?

– Я буду в ваших краях завтра. Хочу отметиться на шахте.

– Может, заскочите? Пива выпьем…

– Буду рад, – и Кроуэлл повесил трубку.

Он вытряхнул чемодан и вскрыл двойное дно. Порывшись в содержимом тайника, Кроуэлл извлек обыкновенную на вид шариковую ручку. Точнее, это только с одного конца была шариковая ручка, в другом же конце спрятан ультразвуковой стиратель чернил. К счастью, доктор написал рецепт черной пастой – значит, не придется подделывать подпись.

Кроуэлл потренировался – несколько десятков раз написал: «Гравитол, 5 мг, дост. кол-во на 30 дней», – затем отправил в небытие рецепт на пандроксин и накарябал поддельное предписание выше подписи врача.

В магазине Компании было темно, только в аптечном отделе горел свет. Парадная дверь оказалась запертой, и Кроуэлл потащился к черному ходу. Едва он ступил на педальную панель у порога, как дверь скользнула в сторону и прозвенел колокольчик.

Из-за полок с реактивами вышел, протирая глаза, заспанный служащий.

– Чем могу помочь?

– Я хотел бы получить лекарство вот по этому рецепту.

– Одну минуту.

Молодой человек взял рецепт и скрылся за полками.

– Скажите, – донесся его крик, – это ведь не для вас, правда?

Теперь Кроуэлл был на сто процентов Отто.

– Конечно, нет. Я принимаю пандроксин. Это для доктора Штрукхаймера.

Служащий появился через минуту, держа в руке зеленый флакончик.

– Готов поклясться, что Уолдо забирал гравитол на прошлой неделе. Пожалуй, мне следует позвонить доктору Норману.

– По-моему, Уолдо берет не для себя, – медленно произнес Кроуэлл. – Лекарство нужно ему для каких-то опытов над аборигенами.

– Хорошо. Тогда я запишу на его счет.

– Странно. Он мне специально дал наличные. – Служащий поднял взгляд.

– Сколько?

– Восемнадцать с половиной кредиток.

Кроуэлл извлек бумажник и отсчитал девятнадцать кредиток. Потом положил рядом розовую купюру в 50 кредиток.

Служащий поколебался, затем взял банкноту, сложил ее и сунул в карман.

– Это на ваши похороны, старичок, – сказал он, занося проданный товар в книгу. – Здесь дозировка для молодого мужчины.

Кроуэлл сгреб сдачу – полкредитки мелочью – и молча вышел.

6

На следующее утро, снова чувствуя себя человеком, Кроуэлл сразу после восхода направился на рудник. Он свернул к куполу лаборатории, но Уолдо не оказалось на месте, и Айзек легким шагом двинулся к шахте А.

У входа в шахту выстроилась длинная очередь бруухиан. Они приплясывали и размахивали руками, словно старались согреться. По мере того как Кроуэлл приближался к началу очереди, их оживленные разговоры становились все громче и громче.

Человек в белом комбинезоне осматривал бруухианина, стоявшего впереди. Он заметил Кроуэлла, лишь когда тот подошел вплотную.

– Привет! – прокричал Кроуэлл, перекрывая шум. Человек в изумлении поднял голову:

– Кто вы такой, черт подери?

– Меня зовут Кроуэлл. Айзек Кроуэлл.

– Ах, да… Я был еще ребенком, когда вы приезжали сюда в прошлый раз. Сейчас мы наведем порядок.

Он поднял мегафон и закричал по-бруухиански (в неформальном ключе):

– Ваше настроение портит мне настроение, замедляет продвижение этой очереди и к «тихому миру» приближение! – Шум стих и сменился негромким бормотанием.

– Видите, я читал вашу книгу, – человек продолжал водить вдоль тела бруухианина поблескивающим металлическим щупом.

– Это диагностическая машина? – спросил Кроуэлл, указав на прикрепленную к поясу человека ничем не примечательную черную коробку, соединенную со щупом проводом.

– Да. Она выясняет, все ли в порядке у этой зверюги, и сообщает свое мнение доктору Штрукхаймеру. – Он шлепнул бруухианина по плечу, и «зверюга» резво помчался в шахту.

Подошел следующий туземец и поднял ногу, согнув ее в колене самым противоестественным образом.

– Здесь еще и встроенный микрофон, – сказал человек в комбинезоне, вглядываясь в номер, вытатуированный на ноге бруухианина. Он медленно, отчетливым голосом прочитал номер для компьютера и стал методично водить щупом над коричневой шерстью туземца.

– Не представляю, чтобы кто-то удрал с этой планеты, а потом захотел сюда вернуться. Сколько вам заплатили?

– Собственно говоря, готовится к выходу в свет новое издание моей книги. Издатель захотел, чтобы я освежил материал.

Человек пожал плечами:

– Что ж… Если обратный билет в кармане, то, конечно, здесь пожить можно. Хотите спуститься в шахту? Тогда вперед. Но внизу глядите в оба – они носятся там как угорелые. Держитесь подальше от подъемника, и, если повезет, вас не затопчут.

– Спасибо.

Кроуэлл пришел по коридору и увидел впереди крохотную открытую клеть подъемника. Внутри уже нетерпеливо пританцовывал бруухианин. Над подъемником висела табличка: «Спускаться в одиночку категорически воспрещено». Бруухиане не знают письменности, но этот инвалид, очевидно, знаком с правилами. Как только Кроуэлл пристегнулся, туземец нажал на большую красную кнопку, и клеть полетела вниз.

Кроуэлл судорожно вцепился в поручни, а Отто бесстрастно вел счет секундам. Через двадцать две секунды врубились репульсоры, и машина, сжатая силами отталкивания, остановилась. Даже с поправкой на сопротивление воздуха клеть ушла в глубь планеты, вероятно, более чем на километр.

Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.

– А, Айзек, – раздался человеческий голос в трех-четырех метрах от него. – Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.

Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.

– Ну-ка, наденьте вот это. – Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.

Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты появилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в привычные серо-зеленые тона.

– Да, действительно много перемен, – сказал Кроуэлл.

– Почему так темно?

– Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.

– Боже милосердный! – Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. – На них глядеть-то и то устанешь.

Шахта представляла собой что-то вроде квадратной пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.

Среди этой толчеи сновал взад-вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок. Во всем ощущался какой-то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.

– Знаете, – сказал Кроуэлл, – по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.

– Действительно, в шахте они трудятся как нигде. Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как-то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы изучали их в прошлый раз?

– Кажется, одиннадцать-двенадцать часов.

– А сейчас – шесть с половиной.

– Серьезно? У вас такая власть над Компанией?

– Теоретически – да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я – ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании – людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять-шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.

– Любопытно. («Добро пожаловать в список подозреваемых, Уолдо!»)Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?

Уолдо рассмеялся:

– Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…

– Небоскребы?!

– Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда-то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребы-мазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…

Послушайте, а может, вамудастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что-то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто-нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни. И очень благодарны вам.

В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.

– За то, что приблизил их к «тихому миру», – резко сказал он.

Уолдо промолчал.

Раздался грохот, позади них остановилась клеть.

– Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?

Уолдо взглянул на часы:

– Конечно. Давай.

Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нише подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое-то время еще раздавался дробный лязг – рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети. Затем – по одному, по двое – они выстроились в очередь у подъемника. Помощник раздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.

– Мы здесь лишние, – сказал Уолдо. – Хотите взглянуть на деревню?

– Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.

– А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.

7

Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.

Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль и последним могучим глотком осушил бутылку.

– Что делать с посудой?

– О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.

– Господи, как жарко. – Кроуэлл тяжело ступил на землю.

Уолдо прищурился на солнце:

– Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.

– Идет.

Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из-за пасущихся здесь игривых млекорептилий.

Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех-четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.

Млекорептилии служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными. Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилии не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир» – они просто-напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.

Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. В нескольких шагах от гостей бруухианин остановился и обратился к ним в неформальном ключе:

– Ты – Кроуэлл-кто-шутит, а ты —

Штрукхаймер-кто-медлит.

Я – молодой по имени Балуурн.

Послан сопровождать вас.

Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.

– Я его знаю, – сказал Штрукхаймер. – Он немного обучался английскому. Когда-то был моим переводчиком.

– Верно, – изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. – Все время в… ясли… я слушаю ленты… ты-Кроуэлл оставлять.

Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:

– Ясли существуют для обучения

ритуалам жизни и тихого мира.

Неужели ты отказался от учения предков,

познавая язык людей?

– Священник снизошел ко мне —

моя душа идет особым путем в «тихий мир» —

и передал мою роль наимладшего

одному из моих братьев,

чтобы время мое и ум мой можно было

использовать для постижения

пути и языка людей.

– Что все это значит? – спросил Штрукхаймер.

– Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил на изучение английского. По его словам, священник устроил ему что-то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…

– Что означает «осо-бо-жени-ото-бета»?

– Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, – пояснил Штрукхаймер.

– Хорошо. Священник был «осо-бо-жени-ото-бета», и я теперь нет-похож братья.

– Ты говоришь по-английски очень хорошо, Балуурн, – сказал Кроуэлл. – Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.

Балуурн склонил голову:

– Штрукхаймер-кто-медлит говорит, люди нет-похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год. Наверное, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.

Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.

– Балуурн, почему твой народ перестал строить по-старому?

Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.

– Этоново-тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.

– Думаю, в этом есть смысл, – серьезно сказал Штрукхаймер. – Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.

– О, нет взаперти. Взаперти – слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.

Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.

– Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь – надо начинать новую семью.

– Что верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.

– Ясно. – Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. – Ага, защитная окраска…

– По каким-то причинам они стремятся к расширению семьи, – сказал Уолдо. – Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.

Мимо прошла бруухианка, ведя на поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.

– Расширение семей. Может быть, может быть… – сказал он. – Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.

(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он-то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)

– Кроуэлл-кто-шутит…

– Да, Балуурн?

– Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.

– Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто-нибудь, кто помнит вас, – удивился Штрукхаймер. – И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».

Кроуэлл улыбнулся:

– Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?

– Конечно. Кому по силам неформальный?

– Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины,которые помнят меня.

– Кроуэлл-кто-шутит прав. Штрукхаймер-кто-медлит должен был позвать меня, – вмешался Балуурн. – Вся деревня знает старую Шуурну.

– Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.

Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.

Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.

Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто-то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий – семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что-то в благочестивом ключе – слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, – и сказал:

– Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл-кто-шутит.

Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.

– Надеюсь, канат выдержит меня, – пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.

Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что-то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.

– Что вы делаете, Айзек?

– Секундочку, – прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.

– Соскоб с плеча, – прошептал он.

Уолдо округлил глаза:

– Да знаете ли вы…

Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.

– Шуурна хочет говорить Кроуэлл-кто-шутит одна.

– Ну что же, я готов, – сказал Кроуэлл. – Если только мне удастся взобраться по веревке.

Он хорошенько ухватился и, поднатужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.

Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда-либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.

Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:

– Кроуэлл-кто-шутит.

Я знала тебя в мой Год Постижения,

и я помню тебя лучше, чем собственных детей.

Ты ходишь теперь по-другому,

твои шаги – шаги молодого человека.

Этого Кроуэлл не ожидал.

– Время было более милостиво ко мне, чем к тебе,

Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.

Но эта видимая молодость —

от травы,

которую дал мне доктор, чтобы

придать мне силы молодого человека.

– Мои больше-глазы потемнели,

но мои много-глазы говорят мне,

что ты стал выше на два зернышка.

– Кроуэлл-кто-шутит, – заговорил старший, – чем ты был век моей жизни назад.

– Это так. Такое бывает,

случается с человеком, когда он стареет.

(Человеку можно добавить несколько сантиметров пластиплоти, но снять их на время уже невозможно).

Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.

– Шуурна,

имеешь ли ты что-нибудь

сказать мне или спросить у меня?

Снова долгая пауза.

– Нет.

Ты, кто выглядит как Кроуэлл-кто-шутит,

я ждала увидеть тебя,

но теперь ты не здесь.

Я не могу больше ждать,

я готова к тихому миру.

Пожалуйста, призовой наимладшего и нового

наистаршего.

Кроуэлл подошел к веревке:

– Балуурн!

– Шуурна готова… перейти в «тихий мир». Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?

Двое, спустившиеся следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.

– Кроуэлл-кто-шутит, – заговорил старший, —

не поможешь ли ты нам

снести вниз эту радостную ношу?

Я слишком стар, а этот слишком мал,

чтобы доставить Шуурну

вниз и воссоединить с другими тихими.

С другимитихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.

– Старший семьи Шуурны, я не понимаю.

Я считал, что никто из людей не вправе присутствовать

на ритуале перехода в тихий мир.

Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере – совсем по-человечески.

– Так было,

но нет-давно назад,

священники сказали нам об изменении.

По моим жалким сведениям,

ты всего лишь второй из людей,

кто удостоился.

Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.

– Кому еще из людей

такая выпала честь?

Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.

– Я там не был,