Текст книги "Жасмин ползучий"

Я не считаю, что я люблю глазами, но так принято говорить: мужчины любят глазами, а женщины ушами. Ушами я тем более не люблю, но почему-то я еще более четко запомнил ту сцену в беседке за местной церковью. Я их практически не видел, но отчетливо слышал их голоса. Забавно: я снова шел как бы из туалета. Точнее, из-за кустов жасмина. У меня здоровый мочевой пузырь, но, после всего выпитого в тот день вина, случилось так, что я понял, до дома я не дотерплю. И я зашел за кусты жасмина, bello di notte – цветы его действительно светились в темноте, как звезды.

Паола была в тот вечер дома, мы с Маризой зашли в церковь, чтобы уточнить со священником какие-то детали насчет помолвки, которая, собственно, и планировалась-то лишь на следующее лето. Праздничная месса уже окончилась, был поздний час. Мариза сказала, что ей нужно еще поговорить с падре Анджело о чем-то своем, чуть ли не исповедаться, и он не возражал. Поэтому я пошел домой.

Я допускаю, что Мариза с Амедеу могли подстеречь меня дома, чтобы представить свое шоу. Но уж никак не могли сговориться отец Анджело с Маризой. Не могли они знать, что я задержусь на погосте, осматривая могилы, а, тем более, что зайду за кусты жасмина.

Кряхтенье, вздохи, сопенье, возня. Потом, вдруг, мужчина прокомментировал то, что обнаружил:

– Ты не носишь креста, Мариза. Ты разве не крещеная?

– Нет, падре, надо мной в детстве другой обряд совершили.

– Какой? – послышался исполненный суеверного ужаса голос священника.

– Вот тут пощупай, – сказала Мариза…

Какое-то мгновение слышно было лишь тихое сосредоточенное сопение.

– Ну что? Находишь что-нибудь? – спросила она.

– Ну… нет… только, что у всех… – сконфужено бормотал падре.

– То-то же, – подтвердила Мариза. – Теперь как у всех.

– Так что за обряд? – нервно повторил вопрос священник.

– Усечение хвоста, – расхохоталась Мариза.

– Праздник Вознесения Божьей Матери отмечают 15-го августа. Вы уверены, что именно в ту ночь видели ее со священником? В ночь с 15-го на 16-е? Не с 14-го, скажем на 15-е?

Мне пришлось ждать тогда довольно долго. Отец Анджело потом расплакался. Она насмехалась над ним. Мариза играла со священником в совершенно иную игру, чем с Амедеу. Я вынужден был оставаться там все время, рядом с ними, иначе, они заметили бы меня. Или я обманываю себя? Я хотел оставаться там? Слушать? Не знаю. Я понял, что Маризе нужно все время чем-то усиливать свои ощущения. Ей нужен был именно священник, нужно было совратить его, чтобы эмоционально обновить то, что стало повседневной рутиной.

* * *

Комиссар Дзандзара достал из своего черного кожаного портфеля пакет печенья, дрожащими пальцами торопливо разорвал обертку и жадно захрустел сахарным бисквитом. У него всегда есть в портфеле пачка печенья – самого калорийного. Он сразу почувствовал себя лучше, дрожь в пальцах унялась, в голове прояснилось. Не хватало еще упасть в обморок при свидетеле. Свидетеле или, возможно, подозреваемом. Комиссар предпочел бы видеть в Лоренцо Нарди свидетеля. Как свидетель, он способен помочь в определении места одного-двух элементов сложной мозаики. В качестве же подозреваемого, сам становится еще одним кусочком смальты, вывалившимся из многоцветной композиции, от которой у комиссара уже в глазах рябит. Склонность к художественным сравнениям у комиссара сложилась еще в студенческие годы, когда он – не в силах окончательно определиться, – обучаясь на юридическом факультете, продолжал посещать лекции на искусствоведческом. Антонио Дзандзара знал за собой эту слабость – неспособность отказаться от чего-то, к чему душа лежит, чтобы сосредоточиться на достижении чего-то, практически наиболее важного. Слабость не единственная. Вся жизнь комиссара состояла из преодоления слабостей. Всегда самый низкорослый и слабосильный среди сверстников, к двенадцати Тото Дзандзара уверенно побеждал на юношеских чемпионатах по боксу, в категории «пьюма» (перышко), и одновременно покорял альпийские вершины. Позже, несмотря на спортивные достижения, призывная комиссия признала его негодным к строевой службе, но он, через год, сумел добиться пересмотра решения и отслужил свой срок в элитном диверсионном спецподразделении военных альпинистов. Он завалил сессию на третьем курсе юридического из-за своего увлечения искусством, но через год восстановился и, еще через два года, окончил университет с дипломом юриста, а в художественной академии успешно сдал бакалаврат на искусствоведа. Уроженец одного из беднейших, Испанского квартала Неаполя, он с детства усвоил всесилие криминальных синдикатов «малавиты», и, возможно именно осознание бессилия перед лицом идеально организованного преступного мира привело его на службу в полицию. Возможно, его опыт в преодолении собственных слабостей мог бы оказаться полезным для преодолевающего свою слабость государства, рассуждал Тото Дзандзара.

Теперь, когда до отставки оставались считанные годы, комиссар Антонио Дзандзара понимал, что бой с «малавитой» не выигран: после нескольких нокдаунов, по очкам ведет то одна, то другая сторона – всегда с минимальным перевесом. Что ж, некоторые слабости непреодолимы, и с ними приходиться жить. С самых ранних лет Тото Дзандзара страдал приступами гипогликемии – неожиданное резкое падение уровня сахара в крови приводило к внезапным обморокам. Он научился следить за своим режимом питания, помнил, что в кармане всегда должны быть «торрончини» – медово-шоколадные пастилки с орехами, – сахар, печенье или, на худой конец, корка хлеба. Обычно приступы бывали связаны с пропущенным приемом пищи, с нервным напряжением, стрессами, усталостью. Сейчас причин для приступа вроде бы не было. Возможно, дает о себе знать возраст? Досадно. Досадно, что из-за угрозы приступа сейчас пришлось отпустить Лоренцо Нарди, к которому у комиссара осталось много вопросов.

Наименее вероятный подозреваемый и наименее информированный свидетель в деле об убийстве Маризы Пирраина, Нарди, тем не менее, как человек не связанный местными табу, предрассудками, семейными и клановыми обязательствами, страхом перед законом и страхом перед ндрангетой, по крайней мере, не боялся говорить, и, таким образом, мог бы пролить свет на обстоятельства как этого, так и двух других преступлений, в которых комиссар начинал усматривать связь. Пока что, лишь интуитивные догадки, но интуиция редко подводила Дзандзару. Впрочем, здесь, в преступном мире Калабрии, все связано корнями, тянущимися во времени и пространстве так далеко, что ни один эпизод, практически не бывает случайным. Драма, разыгравшаяся в небольшой поселке Чуриту в провинции Катандзаро, внешне повторяет бытовой классический сюжет, описанный сицилийцем Джованни Вергой в его знаменитой «Волчице». Сексуально ненасытная теща отбивает у дочери жениха, мужа. В старом черно-белом фильме по мотивам «Волчицы», он ее и убивает. У Верги, кажется, иначе – Дзандзара неважно помнит текст Верги, но в памяти до сих пор свежа увиденная в молодости театральная постановка с Анной Маньяни в главной роли. Пьеса особенно хорошо запомнилась потому, что он смотрел ее во время туристической поездки по СССР, а Дзеффирелли тогда же гастролировал со своей постановкой. Путешествия и театр главные увлечения Дзандзары, для которых он, увы, не находит времени. Может, на пенсии…

Да, итак, о работе. Классические сюжеты, конечно, повторяются веками. Но Мариза убита точным ударом стилета в сердце. Лоренцо Нарди, решись он на убийство или, скажем, совершив его в состоянии аффекта, вряд ли сумел бы нанести такой точный удар, и вряд ли ему под руку подвернулось бы такое идеальное оружие.

Интересно, знает ли Нарди, что его покойная теща-волчица принадлежала к жестокой и неистребимой коске (преступному клану) Пирраина из Фениче? Когда, в восьмидесятые прошлого века полиция и карабинеры в одну ночь арестовали всех известных боссов ндрангеты, и среди них Рино Пирраину с сыновьями, газеты трубили о том, что «калабрийской мафии нанесен смертельный удар». Но Лоренцо Нарди тех газет еще не читал. А с тех пор, подобные «смертельные удары» наносились мафии неоднократно, и всякий раз она умудрялась выжить. Тогда, в восьмидесятые, семья Пирраины осталась практически без взрослых мужчин. Трое сыновей Рино погибли в войнах с соперничающими за транзит героина косками, еще трое находились с ним в тюрьме, один из зятьев прятался в Австралии, другой неспособен был возглавить коску, не обладая необходимыми личными качествами, правнуки были еще слишком малы. Дело взяла в свои руки Франка Пирраина, жена Рино. Она засадила внучек смешивать и фасовать героин, дочери и зять перевозили товар и деньги. Для борьбы с конкурентами, поредевшую после полицейских операций армию наемников она пополнила из местных семей, менее именитых. Именно тогда с семьей Пирраина сблизился молодой Амедеу Пасастрету, вышедший из леса в окрестностях Фениче. Его вырастил дед, местный лесник. О родителях или других родственниках ничего известно не было. Когда дед умер, юноша осознал, что его образование и профессиональные навыки ограничиваются умением охотиться в горах и лесах: выслеживать, красться, подстерегать и убивать. Что, впрочем, делало его идеальным солдатом мафии. Он женился на дальней родственнице семьи Пирраина, стал выполнять поручения «крестной матери» Франки, и через несколько лет, в начале девяностых, был задержан по подозрению в двух убийствах. В обоих случаях, жертвы были заколоты точным ударом стилета в сердце. Спасать его взялся, что интересно, не постоянный адвокат семьи Пирраина, а невесть откуда взявшийся ловкий неаполитанский крючкотворец Америго Де Риги, который сумел очень быстро вытащить Амедеу из тюрьмы. Загадочным образом, Пасастрету не вернулся в услужение к семье Пирраина, а вскоре основал свое дело и стал довольно быстро развивать его. Утилизация отходов – бизнес вполне соперничающий по доходности с наркоторговлей, но и требующий немалых вложений. Открытие новой свалки, вопреки любым протестам жителей окрестных поселков и критике в прессе предполагало подкуп коммунального и областного советов. О неподкупности местных органов, где две трети депутатов имели уголовные судимости, речи не было, но размер традиционных взяток за подобные услуги заставлял усомниться в предположении о том, будтобы Амедеу решился бы взять кредит у ндрангеты он слишком хорошо знал, каким финансовым рабством грозит подобный заем. С другой стороны, иных предположений не находилось. Как бы то ни было, свалка была открыта, и стала принимать свою часть нескончаемого потока издавна поступающего с промышленно развитого севера утильсырья: старых покрышек, ржавого металла, пластиковых контейнеров. Сам Амедеу Пасастрету, при этом, зачем-то перебрался с семьей в Чуриту, и оттуда руководил успешной работой своего предприятия. В тот же Чуриту Франка Пирраина переселила одну из своих внучек, Маризу, с неизвестно от кого рожденной малышкой Паолой. Мариза позорила семью в Фениче своим поведением сексуально ненасытной «волчицы», а рождение ублюдка дополнительно усугубило ее положение.

– Комиссар, я многим обязан семье Пирраина, – сказал на допросе Амедеу Пасастрету. – Франка опекала меня, когда, юношей, после смерти своего деда, я остался один как перст. Потом, когда я встал на ноги – благодаря своей целеустремленности и помощи дедовых друзей-охотников – Франка попросила меня присмотреть за ее внучкой. Вы знаете, какая у Маризы имелась слабость. Известно ведь, что это вроде болезни. Но местные жители этого не понимают. Мне приходилось ее защищать от их грубости, от предрассудков. Я по-соседски ее поддерживал, финансово тоже. О Паоле заботился, пока она была ребенком.

– Ваши отношения не ограничивались дружбой и опекой, судя из того, что показывают свидетели, и из того, что вы сами показывали не так давно.

– Комиссар, я не буду отрицать; но какое это имеет отношение к делу? Я мужчина, Мариза была молодой еще женщиной. И у нее бывала потребность, от которой она страдала. Это же, как болезнь, мы говорили, правда?

– И кому же оказать неотложную помощь, как не соседу? – не удержался, съязвил Дзандзара.

Массивное лицо Пасастрету побагровело, он судорожно шевельнул плечами, но сдержал гнев. Еще раз пожал плечами, изображая равнодушие.

– Мариза ничего кроме добра от меня не видела. Да и отвечала благодарностью. С Франкой и ее семьей у меня дел нету, но, по-человечески, отношения хорошие. Я добро помню, и свои обязательства исполнял.

В одном Пасастрету прав – пока не выяснен мотив, припереть подозреваемого к стенке сложно. И в случае Маризы Пирраины и в двух других, мотив убийства неизвестен, а значит и связь между ними не очевидна. Кроме способа убийства – точного ножевого удара в сердце во всех случаях. Жертвы были найдены, судя по данным криминалистической экспертизы, непосредственно на месте преступления – в разных местах в пределах провинции Катандзаро.

Дзандзара посмотрел на висевшую в кабинете карту Калабрии, с Катандзаро в самом узком месте между двумя морями. В комиссариатах давно использовали виртуальные карты, но в этом провинциальном кабинете осталась старинная, отпечатанная типографским способом на клеенке, исколотая булавками-флажками свидетельница бесчисленных полицейских операций и нескольких кампаний по «обезглавливанию ндрангеты». Мысленно соединив точки на карте, соответствовавшие местам, где найдены были трупы подпольного арт-дилера Нино Кукуццы, профессора Периколо из Неаполитанской академии искусств и Маризы Пирраины, он получил неправильной формы треугольник, примерно соответствовавший зоне влияния коски Пирраина. Или, скажем, их исконной территории. Все три убийства произошли с разрывом в шесть месяцев. Кукуцца был найден в лесу у дороги, примерно за два километра от охотничьего домика – недвижимости, которую Амедеу Пасастрету получил в наследство от своего деда. Профессор Периколо был заколот на окраине поселка, расположенного в непосредственной близости к руководимой Пасастрету свалке. Мариза Пирраина погибла в своем доме, по соседству с домом Пасастрету. До сих пор, у Амедеу Пасастрету имелись алиби на даты всех убийств. В частности, Мариза Пирраина – ныне покойная – подтверждала на допросе, что в ночь с 15-го на 16-е августа прошлого года Амедеу Пасастрету был с ней, по крайней мере, до двух часов или до начала третьего утра, то есть примерно в то время, когда был убит в лесу Нино Кукуцца. Понятно, Пасастрету не мог совершить в это же время преступление, произошедшее за полсотни километров. Теперь показания Маризы, или их точность, оказались под сомнением: Нарди утверждает, что видел Маризу в это самое время со священником. Но относительно того, что могло толкнуть Пасастрету или кого бы то ни было на убийство Кукуццы, у следствия, несмотря на все усилия, так и не возникло самого отдаленного предположения. Правда, Пасастрету не отрицал своего знакомства с Кукуццой – тот в течении долгого времени разъезжал по калабрийским селам в поисках антиквариата, и его здесь знали многие. Профессор Периколо также был знаком с подпольным антикваром и неоднократно покупал у него артефакты для своей коллекции. Выяснилось, что в последнее время Кукуцца порадовал профессора целой серией раритетов финикийского происхождения, в очень хорошем состоянии. Как мог быть в этом замешан Пасастрету? Трудно предположить, чтобы он снабжал Кукуццу находками со своей свалки. Или позарился на какой-нибудь найденный Кукуццой клад. Пасастрету свой клад в Катандзаро уже нашел – промышленные отходы с севера. Здесь где-то и была разгадка, чувствовал комиссар Дзандзара. Нужно только рассмотреть дело в нужной перспективе, и все станет на свои места. Важно выбрать правильный угол зрения. Так под каким же углом нужно рассмотреть комбинацию? С точки зрения аффективно-эмоциональной? Или в контексте черной археологии? Или все же стоит искать на свалке?

* * *

Дино (Амедеу) Пасастрету, как и комиссар Дзандзара никогда не пренебрегал плотным завтраком. Но не из боязни обморока, а из твердого убеждения, что порция мурцедду – телячьих потрохов, завернутых с ароматными травами в питу, – съеденная в шесть утра дает человеку вдвое больше силы, чем если съесть это блюдо в одиннадцать. «Кто ранний завтрак съедает, кулаком стену пробивает», – говаривал дед. Старик Пасастрету сыпал поговорками, что твой падре цитатами из Евангелия. Особенно часто в поговорках упоминался волк – излюбленный персонаж деда-лесника. «Волк свою азбуку и так знает», – говорил дед, когда Дино заводил разговор о школе. Родители послали волчонка в школу. Тому в первый день показали азбуку, а он все буквы сам и назвал. Это, мол, «А» – антилопа, это «Бе» – бычок, это «Ве» – волк, это «Ге» – гусь… Так дошел до «Я», ягненка. Учитель отправил ученика домой, к родителям: «Можете больше его не присылать, он свою азбуку знает». Так объяснил старик внуку смысл поговорки и бесполезность школьной науки.

Каким образом Дино приходился внуком старику Пасастрету, прожившему всю жизнь холостяком, никто толком не знал. По слухам, он нашел мальчика в лесу, На самом деле, Дино был его внучатым племянником, но поскольку никто никогда даже не слыхал о каких-либо родственниках старого егеря, версия о лесном подкидыше казалась всем наиболее убедительной. Отшельник дед и внука растил таким же нелюдимым. Тем не менее, Дино не был лишен общения и даже высоких связей. Периодически, к леснику приезжали поохотиться влиятельные и богатые синьоры. Дино с детства бывал у них проводником, помогал на охоте, выполнял поручения. Дед, наедине с внуком, сохраняя верность своему образному стилю, часто отзывался об этих важных синьорах, как о волках. Дино сравнение казалось немного неуместным, и, когда он поделился с дедом своими сомнениями, тот спросил в ответ:

– А кто еще, по-твоему, такой заядлый охотник, как они, если не волк?… То-то же.

– Но эти синьоры все из города, – не унимался внук, – какие же они волки?

– Они волки очень даже матерые, – заверил его дед. – Что больше кружишь лесом, то больше встречаешь волков. И в городе то же самое. Попадешь в город, сам увидишь. В случае чего, как меня не будет, обращайся к этим господам. Волки, они всех режут, а своих лижут.

– Мы что же, – ухмыльнулся внук, – мы тоже, что ли, волки?

– А ты думал, кто? Не пастухов, и уж точно не собак волки к себе на службу нанимают. У них овцы не наперечет…

Устав от эзопова языка, Дино спорить перестал, но стариковские пословицы по большей части по-прежнему пропускал мимо ушей. Прошло некоторое время после дедовой смерти, прежде чем Амедеу Пасастрету сумел по достоинству оценить концентрированную универсальную мудрость его поучений. Но в первое время ему было не до поговорок, конечно. Он и не задумывался о том, как часто поступает согласно дедовой волчьей философии. «Волк выбирает овцу не по шерсти», – учил старик. Амедеу и выбрал себе в жены не слишком красивую девушку из Фениче, Марту, за которой родители, уже выдавшие замуж шесть ее старших сестер, не давали сколько-нибудь стоящего приданного. Зато ее крестным отцом был местный политик, член коммунального совета, а крестной матерью – дальняя родственница, Франка Пирраина, жена босса самой влиятельной в здешних краях коски. Малограмотный дикарь из леса сразу приобрел общественный статус. «Волку дай только волю, а клыки у него свои найдутся».

Амедеу был принят в клан, но вскоре почувствовал, что чем больше его приближает «крестная мать», тем больше его зависимость от клана; чем больше ответственных поручений он выполняет, и больше, казалось бы, зарабатывает, тем больше растет его долг перед коской. С одной стороны, соблюдение законов ндрангеты его не тяготило – волчьи принципы дед внушал ему с младенческих лет. С другой стороны, выросший волком одиночкой, и оказавшись теперь в волчьей стае, он не желал подчиняться царившей здесь иерархии. К тому же, Франка неодобрительно смотрела на его связь с юной Маризой. Внучка и без того компрометировала семейную мораль, а тут еще спуталась с женатым родственником. Эти двое нашли друг друга – неуправляемая волчья пара. Амедеу получил предупреждение от «крестной матери». Казалось, выхода из сложившегося положения не существует. Но тут, по счастливой случайности, он попал в тюрьму, по подозрению в двух убийствах.

Вообще, ндрангета, убивая, оставляет красноречивый автограф: обезображенное лицо жертвы, отсеченные конечности… Амедеу оставлял индивидуальный знак иного рода – едва заметный след от точного смертельного удара старинным, оставшимся от деда охотничьим ножом, лезвие которого, регулярно затачиваемое на протяжении более ста лет, сделалось узким, как волчий клык. И это бывал единственный след, который оставлял опытный охотник Амедеу. У него были все шансы выпутаться, так как, он знал, суд располагает лишь немногими косвенными уликами. Тем не менее, он отказался от адвоката коски, а обратился к некоему Америго Де Риги, которого знал с детства по охоте. Малорослый толстячок-неаполитанец охотно взялся защищать «малыша Дино», казавшегося великаном рядом в «дядей Америго». Неаполитанца никогда не смущал его малый рост – он охотился на крупного зверя, пускался во все тяжкие с самыми дородными женщинами, гонорары за свои услуги назначал огромные. С Амедеу, впрочем, он взял скорее символическую сумму. И ничего конкретного не просил взамен. Они оба понимали, Америго выгоднее, чтобы Амедеу остался перед ним в долгу.

Возможно, общаясь с клиентом, Америго понял его настроения. Во всяком случае, он зачем-то рассказал Амедеу, какой выгодный контракт они могли бы заключить с некими северянами, если бы в калабрийской глуши нашлось место для захоронения радиоактивных отходов с севера.

– Фокусы с затоплением судов где-нибудь в Тирренском море уже не пройдут. Но в горных долинах должны быть подходящие места. Я помню, каким ты был следопытом, Дино. Проворный такой мальчишка, сметливый. Кто лучше тебя знает здешние места?

– Но радиоактивные отходы… – засомневался Пасастрету. – А как же лес? Ты ведь и сам приезжал поохотиться, дядя Америго, помнишь?

– Ты вспомни лучше, сколько кораблей с радиоактивными и токсическими отходами затопили в Тирренском море. А туристы все равно приезжают в Калабрию, потому, что здесь море самое лучшее и самое чистое. Нужно так, как твой дед говорил, «и волки сыты, и овцы целы». Ну, ладно, не все овцы целы. Но пока их много, на общей картине не скажется.

«У них овцы не наперечет», вспомнилось Амедеу.

– Я скажу тебе, о каких деньгах идет речь, а ты подумай, – предложил Америго.

Он назвал сумму, и Амедеу задумался. Он думал неустанно, днем и ночью. Перебирал варианты. Чтобы сосредоточиться, он решил побыть несколько дней в дедовом егерском приюте, в лесу, в доме, где он провел свое детство и отрочество. Туда к нему вначале часто наведывалась Мариза, и никто им не мог помешать заниматься тем, без чего они не могли жить. Но потом Мариза перестала приезжать – вероятно, семья посадила ее под домашний арест, – и Амедеу, чтобы чем-то занять руки, взялся углублять подвал – это была идея деда, до которой у него так и не дошли руки. Подвал был большой, устроенный почти как жилое помещение, но не очень глубокий. В действительности же, здесь можно было бы оборудовать и винный погреб, и помещения для созревания сыра.

Сперва, он был уверен, что провалился в подземную пещеру, естественную полость, образованную в известняке подземными водами. Наладив освещение, Амедеу понял, что он находится в рукотворном подземелье. Клад! В таких старинных подземельях находят клады. Он начал обследовать коридоры, ходы, залы. Клада нигде не было, только кое-где малоинтересные древние сосуды – пустые, даже не разрисованные почти. Он обследовал подземелье день, другой, третий… То было не подземелье, а целый подземный город в несколько этажей. У него где-то должны быть входы-выходы – наверное, засыпанные землей или заваленные камнями. Вот он, клад, сообразил, наконец, Амедеу.

Иногда, зациклившись на поисках какого-нибудь решения, не сразу понимаешь, что вот оно, лежит на поверхности. Ну, в данном случае – на глубине. Не нужно ничего извлекать из-под земли, – хотя старинные сосуды, впрочем, тоже составляют какую-то ценность, – нужно, наоборот, заполнять подземный город поступающими с севера смертоносными шлаками, и таким образом получать свой клад. Особый клад, который делает тебя богатым не тогда, когда его откапываешь, а когда закапываешь в землю.

Дино сможет делать это в обход коски. Найдет удобный вход в подземелье; взяв у Франки неофициальную, а у ее кума официальную лицензию на свое дело, построит там предприятие по первичной утилизации, будет платить коске с доходов свалки; а тем временем, с севера двинутся многотонные цистерны с радиоактивными отходами. Караваны цистерн. Он зальет в землю Катандзаро все самые опасные отходы мира!.. Дед говорил, правда, «Волк не режет овцу у своего логова». Ну, что ж… волк сменит логово.

Конечно, легко было сказать, «я получу разрешение от Франки», но сложнее это сделать. В коске он был на тот момент лишь «пичотто онорато», солдатом – звание достаточно почетное, чтобы считать себя полноправным членом семьи, но слишком незначительное, чтобы принимать самостоятельные решения о своей судьбе. Он уже прошел инициацию и произнес формулу клятвы в присутствии семи членов коски, и уже не мог так просто выйти из семьи. «Родственника из семьи может забрать только смерть» – старинный закон ндрангеты.

Амедеу навечно врезался в память тот вечер в заднем помещении неприметного бара – на самом деле, храма, хотя и почти лишенного ритуальных символов, кроме нескольких свечей в подсвечнике, открытки с изображением архангела Михаила и старинной золотой туфельки на столе, вокруг которого присутствующие встали полукругом – «подковой», – со скрещенными на груди руками.

Во имя архангела Михаила совершается обряд. Во имя архангела Михаила и святой Елизаветы, но золотой башмачок на столе – это туфля святой Либераты, покровительницы солдат ндрангеты. Всякий пичотто знает, что невеста Христова Либерата, не желая выходить замуж за принца и терять невинность, и для того испросившая у Господа, чтобы Он даровал ей мужскую бороду, была за это распята своим отцом, языческим королем Португалии. Скрипачу, игравшему грустную мелодию у места ее казни, растроганная Либерата подарила золотую туфлю со своей ноги. А когда скрипача схватили за кражу туфли и привели на лобное место, чтобы казнить, распятая принцесса сбросила с ноги другую туфлю в знак того, что скрипач невиновен. В этой истории ндрангета видит отказ сотрудничать с государством, верность обетам, и милосердие к тем, кого государство преследует. На тот момент, вскоре после серии арестов, в коске едва набралось семь мужчин, уполномоченных принимать клятву. Поручителем Дино был его тесть – родственник, далекий Пирраинам по крови, но являвшийся сгарристой, десятником коски. Самый старший в иерархии собравшихся, сантиста – министр иностранных дел коски, принимал ритуальный обет.

– Какое приданное дала тебе наисвятейшая мама?

– Политику, лжеполитику, бритву, подкову, карандаш, бумагу и зеркало.

– Как распорядишься ты приданным?

– Политика для семей, лжеполитика для властей, бритва для защиты товарищей и наставников, подкова для фортуны, карандаш – записывать врагов, бумага – заворачивать тайны, зеркало – чтобы никто не подкрался сзади к семье и наисвятейшей маме.

– Какая польза наисвятейшей маме от пичотто?

– Наисвятейшая щедрой рукой разбрасывает крупные купюры, а бережливой рукой собирает гроши.

– Как должен двигаться пичотто?

– Всегда прямо, всегда по одной стороне улицы, не отклоняясь ни вправо, ни влево.

«Ни вправо, ни влево»… А он теперь хочет отколоться от семьи. Да еще в такой сложный момент. Рино Пирраина, тот был суровым капобастоне – «главным посохом» семьи, и переговоры с ним было бы вести непросто и опасно – Амедеу никогда бы не прочитал вовремя свой приговор за непроницаемым выражением лица «крестного отца», какое тот сохранял всегда, включая момент ареста, когда карабинеры вели его в наручниках к машине, на глазах у всей деревни. Он не терял самообладания, и, кажется, вообще не знал, что такое эмоции. Он никогда никому не сочувствовал, никогда никого не любил, и, наверное, даже не ненавидел. Просто, правила требовали уничтожать тех, кто мешал или неправильно функционировал; правила не позволяли прощать какие бы то ни было долги, и Рино придерживался правил, благодаря чему, в частности, добился особого положения для своей коски, независимости от «локалиты», местного объединения семей. Независимость коски, при этом, требовала особой дисциплины внутри семьи. Рино не потерпел бы самодеятельности пичотто. Но, если логика просителя укладывалась в жесткие рамки правил, с боссом можно было договориться. А сейчас, когда его заменила мадрина («крестная мать») Франка, все выглядело иначе. Территорию, полагавшуюся Пирраинам как самостоятельной коске, попыталась захватить конкурирующая семья, воспользовавшись ослаблением оставшихся без руководства соседей. Мадрина Франка действовала решительно, подключив к работе дочерей и набрав свежие силы в армию. Но Франкой руководили не правила, а эмоции. Она уничтожала врагов из ненависти, из оскорбленного честолюбия, из атавистического чувства, заставлявшего реагировать на любое нарушение помеченной территории. «Эти ублюдки, рогоносцы, от суки рожденные крысы! Я хочу видеть их расчлененными на помойке, чтобы их кишки растащили бродячие собаки!». В такие, примерно, слова облекла она свои пожелания, отдавая Амедеу поручение, которое ее муж выразил бы двумя словами: «Они мешают».

К мадрине Франке нужно было найти подход. Поискать что-нибудь в дедовом кладезе волчьей мудрости. «Собери виноград, – вспомнилось ему, – и отдай хозяину. А мальвазию оставь себе». Да-да, что-то в этом роде. У Америго Де Риги есть солидные связи на севере. Это то, чего не хватает Франке для удовлетворения своего честолюбия. Арест Рино и сыновей подорвал авторитет семьи. Но если коска Пирраина смогла бы создать свои посольства в Ломбардии, в Пьемонте… Если он сведет Франку с Америго, и тот возьмется помогать семье в налаживании новых связей на Севере, мадрина обласкает крестника, даст ему вольную. И он останется со своей радиоактивной мальвазией.

* * *

Жили-были три брата, три брата – три смелых рыцаря. Так или похоже начинаются многие сказки и легенды. На них воспитываются поколения. И Франка, и ее ровесники – все, с кем она дружила, росла, как и их родители, и родители родителей воспитывались на этой легенде и на целой субкультуре, с ней связанной. И своим детям, а позже внукам Франка рассказывала эту легенду.