Текст книги "Белые ночи"

– Может хоть кофе к сигарете, а?

– Да, пожалуй. Я разбудил? – ударение на местоимение. О, пожалуйста, не делай вид, что тебе есть хоть какое-то дело.

– Нет. У меня бессонница.

Отворачиваюсь к плите.

– Я зря согласился, да? Ты теперь себе голову ломаешь, как со мной быть дальше?

– Что? Нет. Честно. Просто сон не идет, вот и все.

– Ну, как скажешь, – о, бросьте Ваши штучки, мистер, анализ мой конек! Только вот в Вашем присутствии ни хрена не получается.

– Вот, – ставлю чашку на стол и опять это: ненавязчивое, легкое полу-касание твоей руки. Как печка, ей Богу! Да если б… если б я только могла, имела это чертово право впечататься тебе в грудь, повиснув на шее, обхватить тебя руками! Я ведь даже в еще худшем положении, чем обычные твои фанаты: те даже сфотографироваться могут, особо смелые – перекинуться парой фраз. А я раз за разом должна делать вид, что абсолютно адекватна в твоем присутствии. И я была такой, клянусь, весь день. До меня, наверное, просто еще не дошло, что ты будешь тут всю неделю, что мы везде будем вместе, что вот так будешь курить у меня на кухне… Мне кажется, что ты – морок, особо сложная галлюцинация, наведенная магией белых ночей.

Мистер Локвуд, верите ли Вы в любовь? Потому что я – да. Потому что я сейчас, именно в этот момент закручиваюсь опять в бараний рог, не должна бы – но черта с два! А Вы курите, пьете кофе – и нет Вам никакого дела, что прямо тут, перед Вами, почти по-чеховски, возможно рушится чья-то жизнь.

***

Полтора часа для сна я все-таки краду из умиляющего сумасшествия. Просто падаю в темную бездну. На ум почему-то приходит образ волны. Она обрушивается на меня, совсем как в том твоем фильме. Молодой и зеленый агент внедряется в банду, которая кроме всего прочего проводит свободное время, занимаясь серфингом. Минут тридцать экранного времени главарь, почему-то проникнувшись симпатией к герою Локвуда, агенту Джону, учит того держать волну и себя самого на ней. По-первости пацана конечно пару раз накрывает и, наглотавшись соленой воды, он зарекается в принципе подходить к океану, но, конечно, завидев, как спортивного вида девушка покоряет волну за волной, меняет свое решение. Конечно же, он влюбляется в незнакомку. И все бы хорошо, но эта краля – девушка главаря, белобрысого и загорелого, между прочим. И вот Джонни весь оставшийся час ходит по краю, выбирая что ему, красивому молодому засранцу дороже. Я так и засыпаю, под шум океана в моей голове. Будильник, бессердечная сволочь, трезвонит именно в тот момент, когда киношный спец-агент целует меня, девушку главаря банды…

***

К машине я спускаюсь на полнейшем автомате. И хотя Дэниэл настойчиво предлагает свои услуги по транспортировке нашего немаленького багажа до машины, я упираюсь изо всех сил. В итоге падаю на сидение почти без сил. Коротко бросаю: «Дэниэл – Гарри, Гарри – Дэниэл» и практически тут же вырубаюсь. Сниться мне опять агент Джон, и то, как он спасает меня. От чего только? Я так сильно по уши во всех этих чувствах.

Но сон, чудный сон или дрема меня держат. И мы летим над городом, а небо розовое, с жемчужным отливом, как в белые ночи. И оказывается – я не вижу, но ощущаю это каким-то появляющимся только во сне седьмым чувством – что это уже не агент Джон. Это герой, спасающий землю от злобных машин. И руки у него теплые-теплые, сильные и нежные. И как-то так мне повезло, что он отвлекся от мега-монстров с механикой и электросхемами внутри, потому что я, дуреха, попала в беду.

И вот он вырвался со мной из жуткой засады, обхватил руками – и взмыл в небо. Я приникла к его плечу – и ничего мне не страшно. Сон реальный до чертиков. Плечо у Избранного твердое, объятия уютные… просыпаться не хочется. Тем более, когда оказывается, что я спокойно себе посапываю на плече у Дэниэла (даже стыдно как-то), да еще умудрилась пустить слюну на его толстовку. Кошмар! Я зажмуриваюсь сильнее: может наваждение пройдет?

Ничуть не бывало. Нет. Наваждение аккуратно перекладывает мою голову на спинку сиденья, выходит из машины – видимо мы приехали, вдыхает глубоко-глубоко, ныряет обратно, и вот тут самое время мне «проснуться». «Проснуться» и столкнуться с двумя карими водоворотами, что по незнанию называют обыденным словом «глаза». Брови вразлет, скулы, щетина – потянись рукой и проведи по ней, дурочка, другого шанса может просто не быть! И я слушаю свой внутренний голос: обвожу ладонью овал лица. Как ладонь горит, щеки тоже. Мать моя мамочка! Обладатель карих водоворотов щурится, что твой кот. Смотрит секунду, как будто оценивая какие-то шансы и выдыхает: «Пойдем!». Хватает меня за руку и вытаскивает из машины.

Таежный, ни с чем несравнимый воздух сразу же обваливается на нас, как падающая сосна. Темный лес, ловящий свое отражение в реке, мелко дрожащей холодными мурашками течения, проглатывает нас сразу. Знаю эти штуки: выпотрошит, обсосет все косточки, омоет ледяной водой речки – и выбросит на сушу, как новеньких. Под молочное небо, в котором по утрам ни облачка.

***

Я не замечаю, в упор не замечаю ни расставленных вокруг кострища палаток, ни приветственных взмахов рук, ни слышу ни голосов – снаружи, ни привычных монологов – в своей голове. На мгновение всего выключаюсь – и оно того стоит. А потом оказывается, что я просто иду за тобой, по твоим следам, что печатаются среди песка и еловых иголок. Иду – и в эти мгновения не думаю больше ни о чем.

Бескрайняя, тревожащая душу тайга, расстилается перед нами. За этой стеной елей и сосен – плещется бесконечно. И все, что есть между нами и этой темной грядой – это речка, сверкающая в тени нависших над ней вековых деревьев золотыми всполохами, и песчаный обрыв. Над которым ты тут же усаживаешься. Ноги повисают над рекой, и ты улыбаешься, как ребенок, как улыбался бы Мишка, возьми мы его с собой. Ты улыбаешься, как северное солнце. Сквозь весь свет проступает холод и загадка, вечная загадка настоящего севера. Предостерегает такое вот солнце, лучи его обманчивы. Но я стою под ним. Какая-то по-дурацки счастливая и уж точно по уши влюбленная. Стою и искренне тебе удивляюсь. Ну, вот как ты, с твоими точеными, почти южными чертами лица, вписываешься невероятно в это царство лесных духов, леших, водяных и баб с костяными ногами и ступами. Весь ты оказываешься как бы плоть от плоти и этой тайны, и этого сумрака разлапистых елей, и золота ледяной реки. И вообще: в профиль, так совершенно точно какое-то сумрачное, древнее божество, что осталось тут после хантов и манси, заблудилось в тайге и буреломе, а теперь вот вышло, чтоб собрать жертву. Уселось под солнцем – и играет со мной, наводя морок и чары, сильнее которых нет на земле. А может вы, мистер Локвуд, и не актер из далекого-далекого Голливуда? Да и существует ли в этой Вселенной место с такми названием? Но кто же вы, именно вы? Может быть – Золотой Полоз? Вылезли из своей тайной пучины. Специально сели на край обрыва, чтоб полюбоваться, как взрослая, профессиональная барышня, не помня себя, кинется в обманчивую золотую воду реки, чтоб найти свое счастье. А?

Или все это просто спросонья? Ведь я еще храню твое прикосновение. Теплое. И нет в нем ни холодной влаги Полоза, ни твердости костяных божеств. Только тепло, одно сплошное тепло.

И вот я копаюсь сама в себе, а ты все сидишь на обрыве и даже (о, боги!) болтаешь ногами. Обрыв крут. У меня, хоть я и стою за твоей спиной, кружится голова. Один взгляд в черно-золотой омут речных вод – и я впадаю в панику. Не выдерживаю, подхожу к тебе. Касаюсь, выдыхаю совершенно бессильное, жалкое: «Не упади, Бога ради, не упади», по-русски конечно. Добавляю, уже на твоем языке, чтоб был осторожнее, потому что обрыв песчаный, может уйти вниз. Вообще понимаю, что вся моя эмоциональность отныне будет выливаться только в русские фразы. Где-то подсознательно знаю, если соскочит с языка признание, скорее всего абсолютно неуместное, то только на русском.

А ты улыбаешься, щурясь северному солнцу. И нет в тебе никакой суровости и уж тем более отстранённости или «звездности». Будто из желания поддержать меня в абсолютном раздрае чувств, аккуратно берешь мою ладонь и ободряющее пожимаешь.

– Все нормально, серьезно. Не беспокойся.

Вот странно, нет же в английском формального разграничения на «ты» и «вы». Но почему-то мне кажется, что ты имеешь в виду именно «ты». Я же определенно обращаюсь к тебе на «вы» – за вычетом моих внутренних монологов – и не потому, что ты на сколько-то там лет старше меня. Тут что-то другое.

И что-то другое со мной. Определённо. Ведь кто я была? Твердый, много дерьма повидавший психолог в Доме, где заветная мечта каждого ребенка – найти семью. А теперь я кто? Вот прям тут, прям вот сейчас? Ты знаешь, Дэниэл Локвуд? Я нет.

Четвертая глава

Мы возвращаемся к стоянке. В кострище уже пляшет огонь. Лицо у Дэниэла нечитаемое. Только в темноте зрачков пляшет пламя, блеклое из-за утреннего света.

Пока компания располагается, я отправляюсь на поиски трав для чая. Мне надо переключиться. Просто оставить вот это вот все. Дэниэла Локвуда, бешеный стук сердца, сдающий меня каждый раз – и снова стать той, кого я узнаю.

Выискиваю молодые можжевеловые веточки, едва проклюнувшуюся мяту. Чем дальше от реки, тем теплее. В окружении деревьев не только дышится по-особенному – вообще, весь окружающий мир воспринимается иначе. Он будто схлопывается до одного единственного окошка в прорехе между верхушками сосен и кедров. Задираю голову. Небо ходит низко, накрывает, стирает ощущение времени и собственного тела в его тягучем потоке. Ощущение, что вот оторвалась от земли и поплыла за облаками.

Это, наверное, хорошо, что Локвуд не увязался за мной. Я бы фиг ему смогла объяснить, почему притормозила на полянке, раскинула руки – и покачиваюсь вот так, на носочках, в такт бегущим по небу облакам. Это хорошо, что он там, в лагере, отвечает безупречно вежливой своей улыбкой на визг и крики приехавших девчонок. Раздает автографы, фотографируется, широко раскинув руки. А они повисли там на нем, не обращая внимания на то, что даже в такой вот ситуации он печется об их личном пространстве – раскрыл ладони, избегая прикосновения к спинам и плечам застывших от счастья фанатееющих дамочек. О, как же хорошо мне знакома эта его манера.

На подходе к лагерю слышу умиленный писк – значит, я не ошиблась. Ну вот кто меня дернул ехать сюда, с ним? Заталкиваю глубже всколыхнувшийся было поток паники. Ладно, не съедят же они его! И все-таки подхожу к палаткам с опаской. Да, фото-сессия в самом разгаре. Мистер Локвуд мягко улыбается, руками никого не касается – все чинно-благородно. Но ко мне-то он прикасался! Когда выуживал из машины. Еще и как! Прошелся ладонью по запястью и – о, остановите меня прямо вот сейчас кто-нибудь – приобнял за плечи, прижимая, едва заметно, к себе! Почему? Мне-то за что это мягкое, невесомое ощущение его рук и туловища? За что он мне, объемный, с этими ощущениями тепла и еще чего-то очень необходимого? Стоп. Надо тряхнуть головой, проморгаться, зажмуриваясь на вдохе – и перестать задавать вопросы, ответа на которые боишься получать.

– Всем привет! – сиплю приторно-радостным тоном. Машу перед собравшимися таежной добычей.

Катя (она мелькает ярко-розовым пятном где-то на границе моего сознания) улыбается и машет. Что-то щебечет про то, как хорошо я выгляжу, какая погода, как все чудно. Киваю. Не перебивать же ее. Тут же подбегает Валя – они что, по-прежнему ходят только парой? – и щебечет все то же самое, добавляя только что-то про Дэниэла, про то, что он очень милый.

Спустя какое-то время, когда стандартный обмен любезностями спадает, ныряю в свой баул за сушеными ягодами. Вообще, девчонки они неплохие, адекватные – размышляю я, выуживая пакеты и заварочный чайник. Работают с Игорем в нашей типографии. И он мне не далее, как вчера вечером клялся, что все будет спокойно, без эксцессов. Перезвонил ведь, спрашивая о количестве необходимых палаток, попутно узнавая, не соблаговолит ли многоуважаемый мистер Локвуд дать добро на пару-тройку фотографий. Мистер Локвуд дал. Не пожалел? Фиг знает.

Ловлю краем уха, как Игорь, на дико-ломанном английском пытается объяснить Дэниэлу мои странные действия:

– Такой чай только она мочь, – рассыпается перед интуристом Игорек, – Нигде больше такой чай не пробовать ты.

Локвуд что-то отвечает, его слова просто идут мимо меня. Зарываюсь еще глубже.

***

День течет медленно. Мы совершаем еще пару вылазок и на речку, и глубже в тайгу. Потом, разместившись у костра кто на чем, обедаем тушенкой и гречневой кашей. Печем картошку, и я как всегда, измазываюсь в золе, потому что принципиально не чищу подгоревшую кожуру. Дэниэл умудряется не измазаться. Он так же, неведомым мне образом, умудряется всех к себе расположить. Рассказывает актерские байки: о том, как снимали погоню в том боевике про мастера восточных единоборств, о том, как интересно было работать над недавно выпущенной книгой стихов. Я едва успеваю переводить. Столько слов, сказанных располагающим к себе голосом, столько подробностей, ничего действительно личного не говорящих, столько пустоты, которую все, наверное, кроме меня, воспринимают как самый полный и самый интересный разговор. Почему я чувствую тут четко отработанную сцену? Почему вижу только безупречную работу актера? Почему опять не верю вам, мистер Локвуд?

– О, она просто невероятный партнер. Но это было действительно забавно, – открыто, по-голливудски улыбаясь, строчит слова пулеметчиком Дэниэл, – Саша ужасно боится замкнутых пространств. Конечно, половина дублей была испорчена, и всей команде приходилось ее успокаивать.

Ребята смеются и принимают это откровение за чистую монету. Только вот та самая партнерша Локвуда в каждом втором интервью рассказывает эту историю недавних сьемок. Рассказывает и о том, как Дэниэл ее лично успокаивал и вообще. Я только на секунду задумываюсь об этом и сбиваюсь с перевода. Локвуд бросает на меня взгляд, непонятно какой. Киваю в ответ.

– У меня давно такой разговорной практики не было, чтоб еще и в обе стороны, – киваю на ребят, – извините меня, я устала.

Поднимаюсь. Мне просто надо побыть одной. Вся честная компания тоже разбредается кто куда. Как обычно незаметно, в тайгу приходит вечер. Небо тускнеет на какой-то несчастный час, солнце зависает над горизонтом, да так и остается там, превращая короткий вечер в белую ночь.

Мы собираемся у костра. В теплых сумерках он мельтешит едва заметной красноватой точкой. За беседой и трапезой вечер оказывается смехотворно коротким. Хлопают пробки, Игорь разливает вино по жестяным кружкам. Только двое отказываются от напитка: я и Дэниэл. Переглядываемся, почти как заговорщики. Он улыбается первым – и я так отчетливо вдруг понимаю, что его отношение ко мне ничем не отличается от отношения к вот этой шумной компании. Просто несколько мелочей на фоне природы – сегодня есть, а завтра затеряются в череде событий совершенно другой жизни.

Стукаются жестяные бока кружек, душный винный дух развеивается легким ветерком. Подбрасываю в костер можжевеловые веточки. Какая пакость все эти чуйства!

Девчонки, оказавшись в блаженном состоянии «слегка навеселе», затягивают песню. Поют громко, нестройно. Что-то на английском. Я не вслушиваюсь – любуюсь, как Дэниэл, не отрываясь, смотрит на костер. В его пламени снова проступают черты древнего божества. И снова красные всполохи в черном омуте глаз. И я опять не хозяйка своему сердцу. Ох, до чего ж я дура!

Да, девчонки уже исчерпали свой репертуар и теперь завороженно смотрят туда же, куда и я. На профиль Дэниэла.

Магия не рассеивается. Она становится концентрированнее, что ли. Разливаю в протянутые кружки уже заваренный чай из зеленого чайника, аккуратно снятого с костра. Дымок вьется ввысь. Пахнет хвоей и мятой. Этот запах успокаивает. Делаю осторожный глоток, чтоб оценить – чай и правда какой-то особенный в этот раз. Может потому что ты его тоже пьешь, вместе со мной. И можно надеяться, что ты его не забудешь. И увезешь эти воспоминания – про таежный чай, про кружку, что греет ладонь, про белую-белую ночь без звезд и луны, но с магическим светом низкого северного неба, про глупую-глупую дурочку, что умудрилась втюриться в тебя по самые уши – увезешь в свою сухую Калифорнию и будешь там хранить. И что в особенно жаркие ночи, когда цикады будут трещать под окном, сводя с ума, ты вытащишь эти воспоминания из тайника – и они охладят тебя, как вода из ручья.

Как-то так получается, что ничего нет больше: только тайга, река и этот костер. И ты. Я всматриваюсь в твое лицо: глаза горят таежными звездами. Идеализирую? Ну и что! Ветерок гонит на нас запах леса, смешивает его с ароматом можжевельника из костра, листьев брусники, мяты, душицы и шиповника от кружек. И все это сплетается вместе и на какое-то мгновение становится нашим собственным запахом, нашим воздухом одним на двоих, потому что никого вокруг нет…

– Ната… – Игорь достает из вещмешка гитару, – споешь?

– Да, наверное. «Не гляди», хорошо?

Не гляди назад, не гляди —

Просто имена переставь.

Спят в твоих глазах, спят дожди, —

Ты не для меня их оставь.

Перевесь подальше ключи,

Адрес поменяй, поменяй!

А теперь подольше молчи —

Это для меня.

Не хочу, чтоб голос дрожал, но он предательски то падает, то вибрирует – и я все никак не могу попасть в аккорды. Игорь бросает странный взгляд, мол «что это с тобой, мать?». Я самой себе не в силах ответить, какое уж там…

Мне-то все равно, все равно,

Я уговорю сам себя,

Будто все за нас решено,

Будто все ворует судьба.

Только ты не веришь в судьбу,

Значит, просто, выбрось ключи.

Я к тебе в окошко войду…

А теперь молчи.

Насвистываю последний проигрыш и – не пою, выдыхаю – строчки куплета еще раз.

Молчи, пожалуйста. Никаких слов. Лучше уж молчание, чем твоя вежливость. Вместо красивых слов – тишина. Так будет правильнее. Нам она нужнее сейчас. Но нет: Игорь не прячет гитару и уже берет аккорды, знакомые сейчас до тошноты. «Солнышко лесное». Дружно затягиваем мелодию. Но у меня какой-то такой автомат сейчас, что я перескакиваю припев.

Знаю: будет еще много всего – и «Изгиб…», и «Зеленая карета». Но я ухожу от этого. Извиняюсь и ретируюсь в палатку. Какая-же я жалкая. Оставила красного-распрекрасного мистера Локвуда у языкового барьера. На растерзание девушкам в состоянии веселого подпития. И Игорю теперь со всем этим справляться, он ведь тоже приехал отдохнуть, а придется разнимать, готовых порвать мистера Локвуда на сувениры, дам.

Какое-то время я еще прислушиваюсь к веселью за пределами палатки, да так и засыпаю. Бросаю только взгляд на циферблат часов чтоб зафиксировать время – и вырубаюсь.

***

Я просыпаюсь от какого-то неясного шума. Ощупываю спальное место рядом с собой – и понимаю, что уже не одна. С трудом разлепив веки, обнаруживаю тело в ярком спортивном облачении – и копну рыжих спутанных волос в районе подушки. Катя или Валя? Я их, вот честное слово, путаю. И вообще – надо учитывать, что я вчера почти никого вокруг и не видела. Только Дэниэла. И тайгу в его глазах.

Это воспоминание просто бьет под дых. Выхожу из палатки. Вдыхаю утро, с тонкими нотками морозного воздуха, что плывут вокруг, незримо связывая раннее летнее утро с зимним. Чудно. Поеживаюсь. Зря не захватила ветровку. Возвращаться, в пропахшую винными парами душную палатку, охоты нет.

Хочу, чтоб Дэниэл разделил со мной это утро, ну хоть разочек. Вот так взял бы и вышел. И уселся тут рядом со мной. И развел костер. А потом мы бы молчали, впитывая запахи тайги и огня. Я бы сварила кофе… Зажмуриваюсь, отдавая куда-то выше это желание. Оно разворачивается в груди теплой кошкой.

Он подкрадывается неслышно, как индеец, как, наверное, шагали столетия назад по ковру еловых веток ханты. Оборачивает меня пледом, смеется тихонько.

– Тепло ли тебе девица?

Конечно, произносит он другое, какой-то подходящий к эпизоду «согреть девушку» английский текст, но отчего-то я слышу именно эти слова из сказки. И сам он больше никакая не звездная персона (не в моих глазах), а просто Дэниэл-лесной демон…

Так и хочется, с Настенькиным нежным придыханием в голосе ответить прямо по тексту. Но не поймет. Поэтому в ответ просто повожу плечами. И проваливаюсь куда-то. Ладони ложатся по курсу «предплечья» и легко двигаются вниз. Только бы не сойти с направления. Только бы не испугаться того, что неотвратимо надвигается на меня, как белая ночь, заворачивающая нас в саму себя, как тайга, затягивающая и затягивающая нас двоих…

Отклоняюсь, упираясь спиной в Дэниэла, попадаю в кольцо рук. Ловлю легкое прикосновение к виску. Рациональная часть мозга кричит и семафорит только одним лозунгом, по ярко-красному полю которого туманно расплылась фраза: «С чего-бы это?». Да, я бы поверила, если б застала вот в таком вот виде кого-то из дуэта «Катя-Валя». Это они же тут вчера глазки строили (ха, а говорила, что никого вокруг не видит!). Но я? Как так?

Дэниэл сжимает плечи, касается щеки – и рационализм, сворачивая стяг, делает ручкой.

Хорошо. Это только сегодня, только сейчас. Дальше – нет. Оставить это здесь, твои руки, твои губы, твои прикосновения – здесь, нигде больше. Не привыкать, хотя к этому теплу разве возможно не привыкать? Разве возможно не сжиться с этим, как со второй кожей, как с тем, что уходит в самую глубь, остается там, на веки вечные?

Усаживаешься рядом, и весь окружающий мир вдруг сжимается до размера наших сцепленных рук, потом еще уже – до пространства между наших губ, потом еще – до поцелуя. Все, что вне этого магического круга просто перестает существовать, перестает иметь хоть какой-то смысл. Есть только мы, только кольцо твоих рук, мой волшебный, мягкость твоих губ, твердость твоего тела… И я уже не в состоянии нарушить свершающуюся между нами магию, нет сил и желания нет.

– Дэниэл, – я растворяю твое имя в поцелуе, оно так правильно вкладывается в него, на выдохе, ведь я уже дышу одним тобой. Что там рушится? Я уже не помню – вся в твоей магической власти.

Ты отстраняешься, смотришь так, что дух прочь. Что ты там сейчас говоришь? О чем меня, дуру счастливую, спрашиваешь? Вокруг только глухие удары сердца, больше ничего. Прижимаюсь к тебе, но ты снова выпрямляешь меня, держишь на расстоянии вытянутой руки. И это как нырнуть в холодную воду, честное слово.

– Ты действительно хочешь этого? – и глазами так зырк.

– Да.

– Чем бы все это не закончилось?

– Да.

Сколько раз я должна еще согласиться? Да и вообще: я что тут, обнимая и дыша через раз, делаю что-то, что можно расценить как сомнения?

– Ты же понимаешь… – начинает Дэниэл, но я останавливаю его, просто впечатавшись в губы. Куда уже менее двусмысленно?

– Пойдем, – ничего такого в этих словах, но почему-то сердце у меня ухает, будто я только что сиганула с тарзанки в ледяную воду.

***

Укладываешь меня бережно. Так же бережно выуживаешь из одежды. Движения, медленные, дразнящие, оставляют столько пространства для воображения, что выдержка где-то внутри черепной коробки начинает звенеть стальной струной. Так разве бывает?

В твоих движениях, навстречу мне, в твоем взгляде, что неотступно, не сбиваясь ни на секунду, преследует меня в тесном пространстве палатки – и отчаяние, и нерв, и надрыв. И столько, что просто словами, неважно на каком языке, и не сказать, не сорвавшись на болезненный хрип. Все это невероятно, ты невероятен, в этих, дико идущих тебе одному, декорациях тайги, тьмы и света белой-белой ночи, что сворачивается в прозрачное, какое-то, наверное, звенящее утро, где-то там над нами.

Я хочу этого, так сильно, что только плакать и падать, падать в твои руки, гнуться в твоих руках, терять себя и реветь белугой. Ты – сильный, мощный, нежный, невыносимо медлительный, хотя в глазах и горят костры. Тянусь, бездумно, забываясь под темным твоим взглядом. Возьми, исцели, уведи – умоляю. Дай надышаться тобой, дыши мной, забирай. Я вся – твоя. Разве не видишь?

Ладони очерчивают мягко. С тягучей нежностью, ловят изгибы – ломают остатки сопротивления, подстегивают желание. Выдыхаю твое имя, горячо – так, как сама от себя не ожидала. Владей мною в просыпающейся тайге. Под ее тайги, среди мхов и белых туманов этой магической земли. И будет новый день – ведь мы совершаем таинство его зарождения, встречая рассвет, сплетенные в единое целое с тобой. Питаемся соками древней земли, деревьев, пронизывающих миры… Дэниэл.

Ты берешь меня, аккуратно проскальзывая в мое тело, покачиваешь в сильных руках, уносишь за собой. Растворяешь в медитативных, неторопливых движениях, разжигаешь костры.

– Смотри на меня, девочка… смотри, – уже сбивающимся, рухнувшим на тон голосом, прижимая сильнее, уводя от всех размышлений, выключаешь из реальности.

Растворяются матерчатые стены, пропадают и падают куда-то первые звуки раннего утра. Весь мир сужается до почти пропавшего пространства между наших тел, до твоих черных глаз в которых сплошная расфокусировка, до дыхания, которое теперь одно на двоих. Сплетаются руки. Движения сбиваются, теряется где-то в небытии ритм, превращаясь в исступленный полет среди темной вселенной наших глаз и влажной, горячей тьмы, что легла меж нас.

Толчок, еще толчок, еще… и взрывная волна, что зрела где-то внутри, вырывается наружу, сносит все на своем разрушительном пути. Выламываюсь, выгибаюсь в отчаянной попытке быть, в этот самый момент, бесконечно близко, чтобы поглотить тебя без остатка и отдать всю себя – тебе. В этот ослепительный, вышибающий дух, момент. Разлетаюсь на тысячи светящихся частиц – падаю, изломанная, почти что бездыханная, чтобы собрать себя в твоих объятиях.

– Люблю… – все, что могу выдохнуть, почти провалившись в реку сновидений.

Мне кажется, что я на дне золотистой реки, над которой ты сидел давеча. Я лежу под толщей черно-золотых волн – так умиротворенно мне сейчас. Даже во сне ты все еще прижимаешь меня к себе и, по невидимым для тебя нитям, от тебя ко мне плывет тепло и покой. Это еще одна твоя магия, твое большое колдунство. Цветные блики сливаются в одно, я устраиваюсь поудобнее, разворачиваясь к тебе лицом. Уже засыпая (впервые за последнее время с удовольствием) делаю дурацкую пометку, что одеяло рядом с тобой не очень то и нужно…

***

Возвращение домой будет мучительным. Оно еще кажется далеким, но уже сбивает с толку, отдаваясь какой-то тупой болью очень подозрительно влево. Потому что летний день короток, потому что он даже короче белой, наполненной шелестом трав и жемчугом неба, ночи.

Мы держимся за руки, как подростки. Улыбаемся тайными улыбками, как подростки. Не отпускаем друг друга. Нам по пятнадцать сейчас, и глупо хихикать не запрещается, хотя бы сегодня, сейчас.

Нет, вру – день долог, так, как ни разу еще не был. Ну, для начала, мы выбираемся из палатки, растрепанные и светящиеся. Особенно ты – огромный, слегка помятый, но от этого не менее светлый, солнечный заяц. И я – судя по отражению в твоих глазах – такой же солнечный заяц… и весь этот день умыт бесконечными солнечными лучами. Я ловлю его из твоего взгляда, твой взгляд на мир отчего-то, очень гармонично, будто так и было задумано с самого начала, становится моим. Без лишних условностей. Забываю все, что было. Было ли? До вчера? Конечно. Никуда оно не делось. Но теперь есть еще кое-что, в моих тайниках. Что-то, можно и нужно принимать по мысленной чайной ложке в самую лютую стужу. Что-то, что согреет в ночи, когда градусник показывает на жуткую отметку минус пятьдесят три, когда кажется, что и внутри у тебя все покрыто инеем. И, я знаю точно – смогу снова вернуть такое вот безбрежное счастье, лишь бы ты был… где-то, совсем неважно где.

Медленно-медленно катится по небу солнце. Догорает костерок. Пьем кофе, и Игорь еще что-то бренчит на гитаре. Уезжать совсем не хочется. Лениво валяемся на солнце – я на принесенном давеча пледе, Дэниэл тут же, на оккупированном складном стуле. Вытянул ноги – и принимает солнечные ванны. Девчонки лечатся, кто чем. Катя пьет круто заваренный чай, Валя – минералку прямо из горлышка. Как они умудряются с утра, после вечерней попойки, выглядеть на все сто?

– Ладно, по матрешкам! – командует Игорь, и тянет напевно, играя на невидимом баяне, – Пора в путь дорогу…

Улыбаюсь ему. Делаю мысленную пометку, что обязательно надо ознакомить Дэинэла с родным фольклором. А то во взгляде ну вот просто по нулям. Надо исправлять. «А оно ему надо?», выбрасывает лозунг не к месту проснувшийся критический взгляд на мир, но я заталкиваю этот взвившийся в моей дурной голове кумач куда подальше.

Рассаживаемся по машинам, прощаемся. Только еще один взгляд на поляну, на золотую реку – и домой. Мне грустно, честно. Только твое прикосновение и спасает. Целуешь в щеку – и сразу становится легче и теплее. И магия не уходит, не разрушается волшебство – привязывает еще сильнее невидимой нитью. И что же будет, когда расстояние увеличится в сотни раз? Ведь не разорвется же нить?

– Ты чего? – голос у тебя еще слегка осипший от сна. Мой личный Дэниэл Локвуд: не тот, которого сто раз видела на экране, не тот даже, которого представляла. Теплый, почти домашний.

– Хорошо, – почти со слезой в голосе отвечаю, чтоб не развивать тему утыкаюсь в плечо. В такие моменты, кажется – будь что будет. В такие моменты весь мир сужается до кончика моего носа, уткнутого в ткань твоей футболки. Бесконечность подходит вплотную, и я счастливо топлюсь в ней и в твоих карих омутах.