Текст книги "47 ронинов"

Самым впечатляющим был, разумеется, наряд самого сёгуна. Черный цвет его доспехов был почти не виден под золотым узором, витые детали соединялись красными с золотом шнурами, а золотые лучи в виде игл и пик на высоком шлеме, собранные в тот же лист шток-розы, больше походили на восходящее солнце. Восседая на огромном коне, сёгун и сам казался настоящим великаном.

Следом в украшенных изящной резьбой и богато отделанных паланкинах прибыли главные советники сёгуна и придворные. За ними шли носильщики с поклажей, которой хватило бы, чтобы обставить небольшой дворец. Еще несколько отрядов со знаменосцами замыкали шествие.

Сёгун занес ногу, спускаясь с коня. В тот же момент все во дворе повалились на колени, согнувшись в поклоне, с разведенными в стороны руками. Сёгун взирал на проявляемое почтение с явным удовольствием.

Спешившийся следом глашатай встал над таким же коленопреклоненным князем и объявил в воздух:

– Асано Наганори, владетель Ако! Его превосходительство, сёгун Токугава Цунаёси, Господин земель и Правитель всей Японии, благодарит тебя за прием.

Он поклонился всем корпусом, что, очевидно, было сигналом подняться. Господин Асано встал первым и в свою очередь согнулся в признательном поклоне. Остальные тоже выпрямлялись, не осмеливаясь даже на шепот.

Сёгун, раскрыв огромный позолоченный боевой веер с красным кругом – тоже символом солнца, – подал знак. Бесконечный поток слуг и вассалов потянулся к князю Асано, передавая ему великолепные, богатые дары правителя – знак его милости.

Кай отвел взгляд, чувствуя себя разочарованным и обманутым. Сёгун и без того был властителем целой страны, однако зачем-то подчеркивал свое могущество показной роскошью, которая скрывала лишь пустоту. С тем же успехом вместо него сюда могли бы прибыть только его доспехи.

Кай посмотрел на Киру, который с непроницаемым лицом наблюдал за чествованием соперника, потом на группку женщин, стоявших позади. Но той, в зеленом, под моном Киры, с глазами один как темная земля, другой как бледное зимнее небо, нигде не было. Нахмурившись, Кай повернулся и начал проталкиваться через толпу, медленно продвигаясь к задним рядам.

Оиси пересек залитый светом фонарей верхний двор, неся шлем под мышкой. На сегодня с обязанностями каро и командира почетной стражи покончено. Наконец-то домой, к семье. Кажется, все прошло безупречно. Сёгун со свитой, приехавшие даймё, их бесчисленные вассалы, слуги, женщины, животные – все были обеспечены пищей и кровом согласно их положению. Комнат хватило, хотя гостевые покои в цитадели и другие помещения верхнего двора были заняты полностью, так что пришлось даже на время отселить не имевших семьи старших по рангу самураев в казармы внизу. Место для каждого, и каждый на подобающем ему месте – все в соответствии с законами сёгуната.

Последним – хотя из гостей это был далеко не последний по положению – Оиси видел сегодня господина Киру. Тот улыбнулся на прощание, но у Оиси все внутри почему-то стянулось в узел. Наверное, просто показалось из-за давней вражды Киры с господином. А может быть, всему виной то, что с утра маковой росинки во рту не было, только и успел воды глотнуть. И все же тревога не отпускала. Надо будет попросить Рику помассировать мужу спину и плечи после ужина – это расслабляет.

Немного не дойдя до дома, Оиси вдруг застыл как вкопанный. Хмурое выражение на его лице сменилось гримасой раздражения.

На террасе ждал Кай, полукровка. По крайней мере, «главный ловчий» не осмелился осквернить само жилище, но один вид жалкого выродка здесь, в верхних помещениях замка, прямо под дверью собственного дома, переполнил чашу терпения Оиси.

Опустившись на колени и не поднимая глаз, Кай низко поклонился.

– Чего тебе? – рявкнул Оиси. В нем говорило утомление последних часов и многолетнее презрение к найденышу.

Полукровка выглядел почти таким же изможденным, каким Оиси внутренне ощущал себя, – пожалуй, даже хуже. Перед глазами вдруг встал мертвый кирин; воспоминание о постыдной тайне, которая стала известна каро – о чем не знали даже сами Ясуно и Кай, – отнюдь не прибавило хорошего настроения.

Под затвердевшим, как кремень, взглядом Оиси полукровка наконец заговорил:

– Тогда, на охоте, я увидел… лису. Это была кицунэ, хоть я не сразу понял.

Оиси уставился на него, еще сильнее нахмурившись.

– Оборотень?.. – произнес он почти насмешливо. Он мог бы до рассвета перечислять нелестные характеристики Кая; в том, что тот, ко всему прочему, еще и суеверный болван, не было ничего удивительного.

Кицунэ никогда не появлялись в Ако; эти сверхъестественные создания, которые могли принимать вид животных, обитали только в дремучих чащах высокогорий, как и кирины. Хватит и того, что один из последних внезапно вторгся на земли князя. Что же теперь, поверить, будто все Ако кишит демонами-ёкаями? Только из-за того, что жалкий полукровка увидел в лесу лисицу?

Но Кай, твердо выдержав взгляд каро, кивнул.

– Думаю, сегодня вечером я видел ее снова… – Он запнулся, отметив полное равнодушие на лице Оиси – кажется, понял наконец, насколько невероятно звучит вся история. Однако тут же оправился и закончил упрямо: – Она была в обличье человека. Одна из приезжих наложниц даймё.

Оиси уставился в землю, обдумывая услышанное, однако когда он поднял голову, его глаза смотрели по-прежнему бесстрастно.

Взгляд полукровки сверкнул обидой и разочарованием.

– Боюсь, это плохой знак для князя и госпожи.

Он искренне озабочен, понял Оиси, внимательнее изучив лицо ловчего. Если в чем-то они с ним и были едины, так это в абсолютной преданности господину и его единственной дочери. Понятно, почему нахальный полукровка осмелился явиться прямиком сюда… Но это не прибавляло рассказанной им глупой сказке достоверности.

– Говорят, только демоны могут видеть сквозь фальшивое обличье оборотня. Или ты и есть демон?

Пусть признается. Оиси не желал больше скрывать свое презрение к выродку – князя нет рядом, можно наконец дать себе волю.

Огоньки в глазах Кая будто подернулись золой. Он понял, что за маской притворного безразличия Оиси скрывается то же презрение, которое питали к полукровке другие вассалы князя.

– Нет, – бесцветным голосом ответил он.

Оиси пожал плечами.

– Ну, значит, какая-то красотка просто заморочила тебе голову.

Он прошел мимо ловчего так, будто того не было, и шагнул в дом, чересчур громко задвинув дверь. Кай остался стоять на коленях, один в пустынном, тихом дворе.

Глава 5

Рассвет в день поединка был так прекрасен, словно сама Аматэрасу, богиня солнца, к которой возводили свой род императоры Японии, решила почтить Ако своим сияющим присутствием.

На пустой площадке в нижнем дворе, где обычно упражнялись воины, воздвигли огромный, открытый сверху балаган. Переходы и галереи в нем разгораживали сотни тобари, складных ширм в рост человека, которые обычно использовали для временных построек под ставку военачальника в походе, но применяли и для больших скоплений зрителей на подобных зрелищах.

Центром всего этого лабиринта служила специально устроенная для сегодняшних поединков арена, где лучшие бойцы прибывших даймё будут показывать свое мастерство.

Тобари украшал мон клана Асано – скрещенные ястребиные перья в круге. Красные с золотом эмблемы то там, то тут пылали на неяркой ткани ширм. Кое-где их разбавляли, а местами и вытесняли полностью черно-золотые цвета Токугава – особенно в проходе, ведущем к особому крытому помосту, предназначенному для сёгуна, его свиты и наиболее важных гостей. Оттуда открывался самый лучший вид на арену; рядом были помосты и отгороженные места для занимавших более высокое положение самураев Ако и вассалов прочих даймё.

По традиции, восходящей к временам, когда тобари применялись в военных походах, а сам сёгун был первым из военачальников, а не чиновников, сиденья представляли собой простые походные табуреты. Для дам, которые, с позволения своего господина, могли присутствовать при зрелище, разложили подушечки.

Оиси стоял рядом с князем Асано и госпожой Микой, приветствуя прибывающих знатных гостей. Большинство самураев высокого ранга из числа вассалов князя уже сидели на местах; другие, положением пониже, но отличающиеся верностью, кольцом окружали арену, выступая в качестве охраны. На всех были новые ярко-алые, покрытые лаком доспехи, специально изготовленные к приезду сёгуна, все при оружии, готовые пресечь любую угрозу в отношении особы правителя. Малейшая небрежность в обеспечении безопасности высоких гостей, и князь будет обесчещен – в худшем же случае лишится земель и головы. Возможно, и не он один – казнь в таком случае грозила и членам семьи. Самураи Ако, опозоренные, лишившиеся сюзерена, станут ронинами и потеряют все средства к существованию. Оиси знал, как это бывает, – слишком часто других настигала такая беда, и слишком мало требовалось, чтобы ее вызвать.

На него вдруг вновь нахлынули мысли о полном опасностей прошлом, о Веке Войн, когда таким, как он, смерть грозила беспрерывно, – ведь главный советник, скорее всего, командовал бы армией князя Асано, а не возглавлял бы войско его чиновников, участвуя только в бумажных битвах. И все тренировки самураев – даже когда нужно было в полных доспехах удерживаться на воде и стрелять по мишени из лука – не смогли подготовить их к настоящему испытанию, похожему на подлинный бой, – охоте на кирина.

Оиси не давала покоя мысль о том, как близко к провалу они тогда оказались. Что ждало бы их в век, когда самурай мог вернуться с поля боя либо с головой врага у седла… либо без собственной головы?

О боги… Каро прижал пальцы к глазам. И почему подобное лезет в голову? А все Кай, будь он проклят, со своей болтовней о дурных предзнаменованиях. После той неприятной встречи у двери собственного дома Оиси, вместо того чтобы наконец спокойно выспаться, всю ночь мучился кошмарами.

Мика оглянулась, услышав вздох Оиси, и увидела, как тот потирает глаза. Она сочувственно наморщила лоб и перевела взгляд на отца, по-прежнему прямого, как копье, и бодрого на вид; они с главным советником будто поменялись годами. Сколько дней потребуется старому князю, гордо сжимающему сейчас в руках веер из ястребиных перьев, чтобы восстановить силы после этого двойного испытания – охоты на кирина и приема сёгуна?

Сёгун и его свита величаво продвигались к своим местам. Тем временем на сцене выступали актеры, которых Мика наняла для развлечения зрителей до начала схватки. Они исполняли любимый публикой танец кагура из какой-то пьесы театра но – Мика знала название, но в суматохе оно совершенно вылетело у нее из головы.

Ну что ж, костюмы и маски у них действительно замечательные и сделаны весьма искусно, а игра полна утонченности и высокого мастерства – всё как обещал Каватакэ, главный в труппе. Обещания, конечно, стоят немного, но эти актеры выступали перед самим императором, и Мика сочла, что и для сёгуна они будут достаточно хороши. Пусть император сейчас лишь символическая фигура без реальной власти, он все равно остается живым олицетворением милости богов, своих предков и занимает особое, священное, место на самом верху общества – хотя и вдали от него.

Каватакэ сам выступал впереди своей труппы – изящество и нарочитая театральность движений выдавали его даже под маской демона. Он танцевал и принимал позы так эффектно, словно был рожден изображать богов и легендарных героев – обычных действующих лиц в пьесах но. Возможно, так и есть, подумала Мика – она все больше убеждалась, что предопределение управляло жизнью людей, как бы ни пытались они идти против судьбы.

Взгляд девушки заскользил по сторонам, ни на чем не задерживаясь. Волнение первых минут осталось позади, и ожидание, пока все гости рассядутся, было таким же утомительным, как прежде – приготовления, в которые приходилось вникать. Вид самураев Ако, таких благородных и отважных в новых доспехах, заставлял ее разделять законную гордость отца – пока она не вспомнила о том, кто не появится здесь сегодня, хотя поистине заслуживает шанса отстаивать честь князя Асано на поединке.

Мика обвела глазами помост, где сидели княжеские вассалы высокого ранга: Хадзама, Исогай, Хара… Она представила себе Кая между ними, в сияющих доспехах с эмблемой клана, – и только еще больше расстроилась. Потом ее взгляд упал на лицо одного из самураев, которого все звали Басё, и тот, заметив, что дочь господина смотрит на него, улыбнулся и подмигнул в ответ. У Мики немного потеплело на сердце; она тоже улыбнулась здоровяку, вспоминая их первую встречу…

Мысленно Мика увидела себя ребенком, несчастной, безутешной девочкой. Она сидела тогда во дворе, плиты которого так густо покрывали осенние кленовые листья, что алое кимоно сливалось с фоном… сидела и горько плакала. Плакала уже не первый день, не отзываясь на уговоры нянек, старавшихся ее отвлечь. Ей казалось тогда, что слезы никогда не остановятся, а боль в сердце не пройдет. Когда умерла мама, ей было восемь; отец в горе заперся у себя и словно забыл, что у него есть дочь.

Проходивший мимо Басё с виду ничем не отличался от прочих вассалов отца, хмурых и неразговорчивых в те дни, – разве что огромным ростом и толщиной да еще белым капюшоном на голове: самурай лишь недавно вернулся из монастыря, где обучался боевым искусствам. Из-за этой накидки великан казался еще более устрашающим.

Однако Басё, единственный из всех, заметив плачущую среди листьев девочку, не прошел мимо. Окинув ее долгим взглядом, он низко поклонился и сказал:

– Госпожа Мика, вы дочь даймё, а значит, не трусливее любого самурая. Хотите со мной в дозор на внутреннюю стену?

Она уставилась на него, раскрыв рот от неожиданности, икнула и вскинула руку к губам. Широкая улыбка, появившаяся на лице Басё, мгновенно придала ему вид озорного мальчишки, которым он в душе и был. Эта улыбка, то, что он заговорил с ней, его неожиданное предложение – все вместе совершенно сбило Мику с толку. Она не помнила, что ответила тогда, сама не своя, разрываясь между горем и детским любопытством. Но несколько минут спустя она уже карабкалась по ступенькам к наблюдательному пункту, а за ней озабоченными гусынями спешили няньки.

Впервые она попала на такую высоту, с которой можно было окинуть взглядом все Ако. Поля и леса, река и небо казались отсюда совершенно другими. Резкий ветер развевал волосы, словно девочка летела, Басё показывал ей рисовые поля и деревеньки крестьян, по осенним краскам листьев распознавал деревья, росшие на холмах, а потом протянул руку к морю – Мика и не думала, что оно так близко.

Потом они оба смотрели в небо. Басё рассказал ей, как в монастыре он любил лежать на траве и представлять себе, что он на дне неба. Будто небо – как море и из его глубин можно взмыть вверх, к чистому голубому сиянию… А еще он смотрел на облака над головой, угадывая в их странных очертаниях диковинных рыб, кроликов, собак, забавно искаженные лица знакомых; облака все время меняются, и одна картина перетекает в другую, как по волшебству.

Басё спросил, что видит Мика, и с его помощью она стала придумывать самые невероятные образы, какие только приходили ей в голову, – и вдруг с изумлением поняла, что весело смеется, показывая пальцем то туда, то сюда. Она больше не сидела, окаменев от горя, и не лила слез. Лицо и рукава высохли. Мика вдруг почувствовала себя такой же высокой и сильной, как сам Басё, словно, как облако, превратилась во что-то другое – в кого-то, кем горько плачущая девочка даже не надеялась стать.

Она спросила Басё, сможет ли мама стать облаком, и он ответил, что ее мать теперь часть всего сущего – и неба, и земли Ако, – что она в каждом человеке внутри замка и вне его, и особенно – в сердце своей дочери и ее отца.

Эти слова дали девочке утешение, в котором она так нуждалась, и силы жить дальше. Почувствовав себя обновленной, Мика твердо решила, что вытащит отца из его покоев и приведет его сюда, на стену, чтобы поделиться тем, чему научилась здесь.

– Басё! – раздался вдруг сердитый окрик.

К ним спешил Оиси Ёсио – еще с мальчишеской стрижкой, еще только помогавший отцу в обязанностях каро, но уже исполненный уверенности в себе, гордый делом, которое ему поручили.

– Что здесь?..

Он вдруг запнулся, увидев Мику и сообразив, что все эти женщины – ее няньки. Согнувшись в глубоком поклоне, он пробормотал:

– Простите меня, госпожа. Я не… простите, что, э-э, помешал.

Он выпрямился, пунцовый от смущения. Мика хихикнула.

– Ничего, – махнула она рукой и, чтобы вывести его из смущения, указала на облака. – Видишь? Где здесь кролик?

Вновь обернувшись к Басё, она, на глазах Оиси и ошеломленных служанок, опустилась перед ним на колени, словно перед изображением милосердного Будды, со всей серьезностью поблагодарив за преподанную мудрость.

Поднявшись на ноги, Мика без малейшего перехода велела нянькам идти с ней к отцу. Она помнила, как почтенная Хару – единственная из всех, кто не лишился дара речи, – тихо спросила Басё, каким волшебством он излечил девочку.

Тот, улыбнувшись, покачал головой, словно отрицая всякую заслугу.

– Смех возносит человека к богам, – ответил он и вместе с Оиси продолжил обход.

От Оиси Мика узнала потом, что «Басё» – прозвище, имя знаменитого поэта; воина-монаха начали звать так, когда отец присудил ему победу в стихотворном состязании. Девочка долго не понимала, зачем самураю поэзия, – пока не выросла и не прочитала «Книгу пяти колец»…

Вспомнив об авторе книги, легендарном мастере меча Миямото Мусаси, девушка вернулась к настоящему – и тут же подумала о Кае. Ее душа кипела от возмущения: он не сможет сегодня даже присутствовать здесь, не говоря уже о том, чтобы сражаться за Ако.

Испугавшись, однако, что подобные мысли могут навлечь несчастье, Мика сотворила про себя краткую молитву Сияющей Прародительнице, прося ту одарить своей улыбкой воина, обманом занявшего по праву принадлежащее Каю место, – ради сохранения чести Ако.

Молитва осталась незаконченной – сзади раздался знакомый голос, хотя и не из тех, какие Мика хотела бы услышать снова.

– Не знал, что у вас такая красивая наложница, князь Асано, – произнес внезапно появившийся Кира.

Краска гнева и унижения бросилась в лицо девушки, незаметная под слоем белой пудры. Отец повернулся к наглецу, и Оиси шагнул следом, закрывая собой Мику, давая ей возможность взять себя в руки и не доставить Кире удовольствия увидеть реакцию на свои слова.

– Это моя дочь, – произнес отец голосом холодным, как зимнее море.

Мика тоже обернулась, ледяными, словно ветер с этого моря, глазами глядя на придворного. Тот в деланом замешательстве прикрыл рот, но ее взгляд нисколько не потеплел. Будь она только мужчиной!.. Руки девушки скользнули к широкому поясу. Оби был не просто деталью туалета: каждая женщина самурайского рода прятала в нем кинжал – поближе к сердцу.

– Простите, госпожа, – проговорил Кира.

Смирение в его голосе показалось бы ей искренним, не знай она, с кем имеет дело. Неудивительно, что он фаворит сёгуна и его главный церемониймейстер – Мика в жизни не встречала более талантливого лжеца. «Хитрый коршун прячет когти», – говорит пословица. Будто не замечая стены льда в глазах Мики, Кира с кротким видом поклонился, стрельнул взглядом в сторону князя и вновь обернулся к ней.

– Теперь, видя вашу красоту, я понимаю, почему ваш отец не женился снова.

Хоть ни в словах, ни в их тоне не было ничего оскорбительного, она все же ощутила какой-то змеиный намек – словно гадючье жало прошлось по коже. Девушка оглянулась на отца. Тот молчал, но его глаза стали еще холоднее. Оиси, переступив с ноги на ногу, посмотрел на рукояти двух мечей, короткого и длинного, торчавших из-за пояса широких шаровар-хакама. Резким движением сунув туда же закрытый веер, он убрал руки за спину, и Мика увидела, как они сжались в кулаки.

Кира все не отрывал глаз от ее лица, будто не мог насмотреться. Она с трудом удержалась от слов, которые поразили бы его вернее, чем меч каро, оставив следов не больше, чем ядовитые колкости придворного. Напряженная, как натянутый лук, девушка заставила себя ответить вежливым поклоном, словно принимая сказанное как комплимент.

Отец шагнул вперед, защищая Мику, и положил ладонь на ее руку, но Кира опередил его.

– Могу я просить, чтобы ваша дочь заняла место подле нас на помосте? Я хотел бы загладить свою невольную оплошность.

По глазам отца Мика поняла, что он не желает этого, и надеялась на отказ. Но просьба была сделана с такой безупречной учтивостью, что оставалось только согласиться.

Верный Оиси держался рядом, сколько мог, проводив даймё и его дочь до помоста и дождавшись, пока они усядутся. Мике пришлось опуститься на колени между отцом и Кирой, словно и впрямь чьей-то наложнице. Для кого, интересно, на самом деле предназначалась ее подушка? Или он спланировал все заранее и капкан был расставлен с самого начала? Не хочет ли этот человек превзойти, играя с другими, саму судьбу?

Оиси, поклонившись напоследок господину и его дочери, направился к своему месту среди других самураев Ако. Мика посмотрела ему вслед – руку каро нарочито не снимал с рукояти катаны, а преодолев разделявшее их помосты короткое расстояние, вновь обернулся к ним и больше уже не спускал глаз. И все же без преданного самурая девушку охватило вдруг неприятное, тоскливое чувство.

Кай стоял рядом с Оиси Тикарой, сыном главного советника, на площадке, где бойцы готовились к поединкам, оттачивая приемы, и отдыхали после боя. Тут же толпились другие самураи Ако, кто, как и Тикара, из-за своего невысокого положения не получили места у арены, но могли, по крайней мере, сквозь щели в тобари наблюдать за происходящим.

Поскольку Кай был с сыном главного советника, никто не пытался оспаривать его право находиться здесь. Главный ловчий оглянулся на мальчика, который выбирал из кучи дубовых боккэнов лучший – для Ясуно. Сегодняшние бои шли не на смерть, и воины использовали тренировочные мечи вместо настоящих катан. Однако сражались они все равно в полных доспехах, а к шлемам прикрепляли защитные маски – даже такое оружие в руках опытного мастера могло стать смертельным. Удар тяжелого, окованного на конце сталью боккэна способен искалечить или даже убить. Грубый с виду, он наносил иногда обманчиво легкие повреждения, заканчивавшиеся плачевно. Им нельзя было разрубить человека от плеча до груди или оставить несколько неглубоких ран, от которых противник истекал кровью, терял сознание и умирал, если не оказать ему помощи. Зато деревянный меч крушил кости и черепа и повреждал внутренние органы. Снаружи оставался всего лишь синяк, а человек спустя несколько часов или даже дней вдруг падал замертво, так и не узнав, что его убило.

Наконец Тикара выбрал боккэн и вопросительно посмотрел на Кая. Тот пересек площадку и внимательно оглядел меч, оценивая плотность дерева, выискивая, не искривлены ли волокна и нет ли слабых мест, трещин и сучков. Отрицательно помотав головой, порылся в куче оставшихся, отыскал лучший и перебросил Тикаре. Тот ловко поймал его левой рукой, не выпуская свой из правой, – губы Кая поднялись в скупой одобрительной улыбке. Сравнив два меча, Тикара кивнул и положил выбранный им обратно.

По странной прихоти судьбы Кай, у которого не было в замке ни одного друга, неожиданно для самого себя стал наставником в боевых искусствах для сына каро.

Однажды они случайно встретились в лесу ранней весной. Тикара, только зазря тратя стрелы, пытался подбить возвращающихся с юга птиц и просыпающихся зверей и наткнулся на главного ловчего. Тот упражнялся на поляне с палкой вместо меча, – зная, что никогда больше не возьмет в руки настоящий, Кай никому не говорил, что умеет с ним обращаться. Позже об этом узнал еще и Ясуно, – но он не расскажет никому и под страхом смерти.

Однако Тикара увидел и, возмутившись, что полукровка смеет тренироваться, самонадеянно решил проучить его. Мальчишка так гордился своим недавно обретенным званием самурая, что не расстался с лязгающими мечами, даже отправившись на охоту. Если бы Кай не был так сосредоточен на своих упражнениях, он узнал бы о приближении молодого балбеса задолго до того, как тот его увидел.

Кай позволил Тикаре обнажить клинок, потом одним движением выбил его из рук мальчишки, а следующим опрокинул того на спину. Подняв меч, ловчий приставил его к горлу лежащего и, чуть нажав, чтобы оцарапать кожу, велел поклясться на собственной самурайской крови, что тот никому не расскажет о том, что видел.

Тикара сглотнул, испуганный, ошарашенный… и тут же дерзкий огонек вновь зажегся в его глазах, и он поклялся молчать – если Кай научит его всему, что знает сам.

Ничего не ответив, тот вернул мальчишке меч и велел отправляться домой. Кай знал, что рискует. Если Тикара все расскажет отцу, придет Оиси Ёсио со сталью в руке и не оставит противнику даже шанса защищаться.

Однако на следующий день, проснувшись почти с рассветом и выйдя из дома, Кай увидел терпеливо ожидающего под моросящим дождем Тикару с двумя тренировочными мечами в руках.

В ходе занятий Кай понял, что мальчик унаследовал способности своего отца, хотя нынешний мастер меча замка Ако, кажется, придавал больше значения красоте движений, чем их смыслу. Ему следовало бы преподавать каллиграфию, а не искусство убивать.

Главный ловчий учил Тикару использовать меч так, будто и впрямь сражаешься за свою жизнь.

Тут мальчишка махнул рукой в сторону одного из бойцов, тренировавшегося прямо перед ними, и мысли Кая вернулись к настоящему.

– Он только один этот прием и разучивает. Сразу видно – как ослабил защиту, значит, будет атаковать.

Кай усмехнулся.

– Ну, тогда против тебя у него нет ни единого шанса.

– Против Ясуно – точно, – откликнулся Тикара, воинственно поднимая боккэн.

Кай удивленно взглянул на него, но потом вспомнил, что мальчишка не знает всей правды об убийстве кирина.

Тикара повернулся, чтобы отнести меч, но Кай вдруг спросил:

– Это ты оставил приношение сегодня в святилище?

Выходя из дома поутру, Кай задержался у сооруженного им алтаря при дороге – попросить богов, чтобы удача улыбнулась Ако. Кто-то побывал там раньше – и задобрил их жертвой.

Тикара оглянулся в недоумении, потом помотал головой.

– А что за приношение?

– Перо, – пожал плечами Кай, будто не находил в таком даре ничего особенного. Но это было не просто перо – ястребиное, символ Ако, символ воинской чести. Если его положил не Тикара, то кто? Мика? Но что она хотела этим сказать?

Тикара широко улыбнулся.

– Наверное, это знак от самих богов. Ясуно… – Он оборвал себя, расширенными глазами глядя куда-то позади Кая, на палатки поединщиков.

Тот обернулся посмотреть и тоже заморгал от изумления. Из лабиринта тобари внезапно появился закованный в доспехи боец исполинских размеров – настоящий великан. В шлеме он казался почти в полтора раза выше Кая, а тот превосходил ростом едва ли не всех в замке.

Доспехи гиганта были из странного иссиня-черного металла и не походили ни на что виденное Каем. Они напоминали панцирь насекомого; торчащие там и сям острые шипы в ближнем бою грозили противнику страшными увечьями. Закованный с ног до головы, боец нес на себе такой огромный вес, что большинство людей не смогло бы двигаться под ним, не то что сражаться. Тусклая полировка металла время от времени вдруг ярко вспыхивала, как крылья жука на солнце.

Маска под шлемом тоже была необычной – словно искаженное лицо демона или какого-то адского существа, не живого и не мертвого, из подземного царства Эмма-о.

Кай зажмурился и поморгал, не веря своим глазам. Но не успел он убедиться, что перед ним не видение, как гул барабанов возвестил начало очередного поединка, и воин отправился на арену, двигаясь для своих размеров неестественно плавно и проворно.

Недоверчивое бормотанье раздалось среди приникнувших к щелям в тобари самураев; общий вздох прокатился по рядам зрителей, когда все увидели самурая в черном. Победитель предыдущего боя немедленно поднял боккэн и встал в защитную позицию, однако попятился, стоило великану двинуться на него с неотвратимостью смерти.

…Сидя на коленях между отцом и Кирой, Мика подняла голову и перестала обмахиваться веером – все вокруг, перешептываясь, куда-то указывали. Со своего места, ниже походных табуретов мужчин, она почти не видела арены и большую часть времени провела, уставившись на сложенные на коленях руки или играя резным веером из слоновой кости.

Обычно Мике нравилось смотреть на мастерство состязающихся в поединках, которые оставались почти единственным напоминанием о временах гордых воинов-самураев. Но потом она вспоминала о невзгодах и страданиях, увечьях и постоянной угрозе смерти, что были их неизменными спутниками. Как предкам удавалось торжествовать над врагами или даже просто вести такую жизнь – от одного залитого кровью поля боя до другого? Наверное, каждый из них поистине был образцом воина, благородного и отважного.

Только мысли о деяниях героев прошлого подготовили Мику к тому, что она увидела сейчас. С уст ее от неожиданности сорвался испуганный вскрик, когда она заметила на арене исполинскую фигуру в черных доспехах. Неужели кто-то может быть так огромен? Девушка не верила своим глазам. Да и человек ли это на самом деле?..

Она вспомнила, что рассказывали об Оде Нобунаге, самом безжалостном из Трех Объединителей, положивших конец Веку Войн. В легендах Нобунага представал демоном – Повелителем Шестого Неба, – замышляющим свое возвращение на землю и месть предавшим его.

Демон… Мика почти всю жизнь слышала, что так назвали Кая, и знала, насколько лживо это оскорбление. Но чудовищное существо на арене просто не могло быть человеком – если под доспехами вообще что-то было. Истинный облик воина скрывался за жуткой металлической маской, по сравнению с которой демонские маски игравших перед поединком актеров казались смешными и нелепыми. Сейчас на Мику смотрел сам ужас, злобное ночное чудовище – ёкай.

– Кто это? – дрожащим голосом спросила она, поднимая глаза к отцу.

Кира, наклонившись, ответил вместо него с удовлетворенным выражением на лице:

– Мой боец.

Она обернулась к нему, пораженная, потом вновь перевела взгляд на арену. Второй самурай наконец перестал пятиться и изготовился к бою. Внезапно бросившись на противника, он нанес сильный удар по правой руке противника.

Воин в черном, будто и не заметив его, обрушил свой меч сбоку. Самурай пошатнулся; великан, не давая ему опомниться, подсек под ноги и опрокинул наземь. Боккэн с чудовищной силой опустился на шлем поверженного, оставив вмятину.

Поединок кончился, не успела Мика перевести дыхание. Побежденный лежал, не поднимаясь, даже не двигаясь.