Текст книги "Три факта об Элси"

– Не смотрите с таким обеспокоенным видом, Саймон, – улыбнулся Прайс. – Я еще не готов для живодерни.

Целая вереница «нет-нет» вылетела изо рта Саймона легким хороводом.

– Оскар Сван стал олимпийским призером, когда ему было уже за семьдесят, – затараторил он. – А Фауджа Сингх пробежал Лондонский марафон в девяносто два года. История знает массу людей, добившихся больших свершений в преклонном возрасте.

Прайс приподнял стремянку и отодвинул ее от водосточного желоба.

– Как интересно, Саймон! Расскажите еще!

И Саймон охотно рассказал.

Флоренс

Видно было, что Элси считает мое предложение нелепым, но она все равно согласилась. Это одно из лучших качеств Элси.

– Хорошо, я пойду с тобой. Для чего еще существуют подруги.

– И ты не будешь спорить?

– Иногда проще согласиться, – вздохнула она. – Иначе остаток дня придется слушать твои уговоры.

Я предложила сарай для садового инвентаря. Если мы засядем в сарайчике, он обязательно рано или поздно пройдет мимо, и Элси сама увидит. Я хотела доказать, что у меня не галлюцинации и я не потеряла рассудок.

– Знаю я, что ты не теряла рассудок, – заверила меня Элси.

Я сама в этом уверена не была. Удивительно, кстати, глупое выражение: можно подумать, это твоя собственная вина, будто по небрежности или рассеянности оставил разум неизвестно где, как ключи от дома, любимого джек-рассела или даже мужа. Впрочем, от слов «потерять рассудок» в душе начинает теплиться робкая надежда, потому что в них кроется намек на возможность, пусть и призрачную, снова его отыскать.

В сарае пахло креозотом. Креозотом и землей. Мы удивились, что сарай не заперт, но «Вишневое дерево» живет, как в 50-х, когда нигде ничего не запиралось и никому в голову не приходило что-нибудь красть. А еще в сарае было темно. Внутрь просачивался слабый свет, но углы оставались темными. У задней стены были полки, уставленные всевозможными бутылками и банками, многие из которых, как я заподозрила, содержали не то, что написано на этикетках. Под полками выставлены в ряд садовые инструменты, отбрасывавшие причудливые тени. Всех не перечислю, но там точно была огромная лопата, на которой еще оставались налипшие комья земли. Элси начала приставать, как называется каждый из них: по ее словам, она старается поупражнять мой мозг при любой возможности. Я отрезала, что мой мозг не в настроении для упражнений и если ей хочется узнать про инструменты, пусть сама и выясняет, а я пока разложу для нас пару старых садовых стульев. И я принялась за дело, но увидела, что они небезопасны. Однако Элси заверила, что все будет в порядке, если сидеть спокойно и не ерзать. Замерев на перепревшем брезенте, мы уставились в окошко, грязное от следов прошлогодних садовых работ.

– А ведь можно пойти домой и не сидеть тут, – начала Элси. – Налить большую чашку чая, включить радио…

Я не ответила. Элси к этому уже привыкла. Игнорируя ее, я слушала пение дрозда, устроившегося прямо за окном. А ведь никогда не подумаешь, что такому маленькому существу есть столько всего сказать.

Элси заговорила громче:

– Мы могли бы отдыхать дома, а не сидеть здесь!

Я повернулась. Стекла очков сверкнули, поймав солнечный луч.

– Тебе нужно увидеть его своими глазами, Элси!

На минуту все замолчали, даже дрозд.

– Я знаю это имя – Габриэль Прайс, – заявила я некоторое время спустя. – Где-то я его уже встречала.

– Ты всегда говоришь, что всех знаешь, Флоренс, у тебя привычка такая.

Я заерзала, стул угрожающе скрипнул.

– Отсюда его удобнее всего рассмотреть, – сказала я. – И я действительно где-то видела это имя. Это не моя привычка, а правда.

Из сарая вся территория была видна как на ладони. «Вишневое дерево» состоит из четырех многоквартирных корпусов, названных (весьма прозаически) А, В, С и Д. Мисс Амброуз в свое время инициировала кампанию за более романтическое переименование корпусов, но, как и многие идеи мисс Амброуз, эта так и не взлетела. Главные здания, окруженные с обеих сторон двориками, стоят посередине. Из нашего наблюдательного пункта были видны сразу оба двора: разношерстное собрание многолетников и керамических горшков с цветами, никому, по сути, не нужные дорожки, как в настольном лабиринте. Коротая дневные часы, старики шаркали от скамейки к скамейке, обмениваясь, как свертками, обрывками разговоров. Мисс Амброуз, как обычно, плелась к себе в квартиру, будто взвалив на плечи все бремя мира, Глория с кухни курила за столовой, но Ронни Батлер не показывался.

– Или как его там зовут по-настоящему, – пробурчала Элси.

– Он появится через минуту, – пообещала я. – И тогда мы сможем уйти.

– Надо было захватить бутербродов, – продолжала жаловаться Элси.

Я хотела выпрямить ноги, но вспомнила о неустойчивости стула и передумала.

– И фляжку, – не унималась она. – Мы всегда брали с собой перекусить, когда куда-нибудь отправлялись, помнишь?

Я сказала, что помню, но мыслями я была за окном и не очень следила за разговором. Проклюнулось зерно беспокойства.

– А вдруг нас застанут садовники? – спросила я. – Или этот разнорабочий, никак не запомню его имени.

– Саймон, – подсказала Элси. – Ты отлично знаешь, что его зовут Саймоном, и ты бы вспомнила, если б подумала. Нужно думать дольше, а не сдаваться сразу, Флоренс.

Я не ответила. Некоторое время между нами шел безмолвный спор.

– Помнишь, как детьми мы брали с собой бутерброды? – снова спросила подруга. – А помнишь, как в каникулы мы ездили в Уитби?

Я сказала, что помню, но, если честно, поручиться не могла. Элси это уловила – у нее ничто не проходит незамеченным.

– Думай, Флоренс, – велела она. – Думай.

Я подчинилась. Иногда воспоминание чувствуешь прежде, чем осознаешь. Картинка перед глазами не встает, но ты чувствуешь запах, вкус и слышишь, как оно подсказывает тебе откуда-то из глубин памяти.

– С ветчиной и помидорами, – вспомнила я. – И с вареными яйцами!

– Да, – воскликнула Элси, – да! Мы ели их на пляже в Солтвик Бэй, когда искали всякие окаменелости!

Я задумалась на минуту.

– Но мы же так и не нашли ничего ископаемого?

– Нет, – подтвердила Элси. – Тут ты права, не нашли.

Воцарившееся молчание нарушила я:

– Почему так? Я помню, с чем были бутерброды в Солтвик Бэй, но не могу вспомнить имя здешнего работника?

В голосе Элси послышалась дрожь, и она заговорила громче, превозмогая ее:

– Если бы мы это знали, мы бы не сидели здесь и не говорили об этом, правда?

– Да, вряд ли, – согласилась я.

– А теперь скажи мне, Флоренс, как его зовут? Этого работника? Не сдавайся, думай! Ну, как его зовут?

Я не ответила.

Прошло еще десять минут, прежде чем мы его увидели. Сначала я заметила того самого работника, который шел по траве, неся стремянку, но через грязное стекло и в полумраке сарая не сразу смогла разглядеть, кто несет ее с другого конца.

Я схватила Элси за локоть:

– Смотри! Видишь? Видишь его?

– Дай же мне поглядеть! – Элси достала очки и всмотрелась через окно. – Никого я там не вижу, кроме Саймона. Пусть подойдут поближе.

– Они будут здесь через минуту.

И они подошли. Совсем близко.

Так близко, что стало ясно: они направляются в сарай.

Однако Элси его не видела. Я знаю, что не видела – до того момента, как дверь распахнулась и в сарай ворвался дневной свет. Вот тогда она отчетливо его увидела, хотя он и стоял позади Саймона: он будто заполнял собой весь дверной проем. Ронни не выказал ни малейшего удивления; наоборот, он будто ожидал нас здесь увидеть. Саймон вообще ничего не сказал. Он посматривал на нас, доставая кусок веревки с одной из полок, но меня больше интересовал человек в дверях.

Когда Саймон вышел, сарай снова превратился в чернильницу, и я услышала свое судорожное дыхание.

– Ну?

Мы долго смотрели на то место, где они только что стояли. Наконец Элси сказала:

– Но это бессмыслица какая-то.

Я перестала смотреть на дверь и повернулась к ней:

– И тем не менее это он! Ронни!

Элси была не уверена. Да, согласилась она, этот Прайс похож на Ронни, но как можно думать, что… Не помню, что я ответила, помню лишь, как сорвалась на крик, потому что когда так боишься, то не знаешь, как с этим быть, и крик – единственный способ отогнать от себя страх. Элси дождалась, пока я выкричусь, и когда я отвела душу, взяла меня в темноте за руку.

– Твоя рука была первой, за какую я держалась, – призналась она.

Я была еще сердита и язвительно уточнила:

– Точно моя? А не мамина?

– Руки моей матери были всегда слишком заняты ожиданием возвращения отца. Наверное, в раннем детстве я держалась за руки сестер… Но твоя рука – первая, которую я помню.

Элси говорила правду. Мы держались за руки, карабкаясь на холмы, стоя на тротуаре, бегая по полям. Мы держались за руки, встречая в жизни то, чего не вынести в одиночку.

– Элси, ты здесь? – позвала я.

Ее рука стала старой, кожа истончилась и обвисла, все косточки можно пересчитать, но рука Элси по-прежнему прекрасно ложилась в мою, как было всегда. Мне хотелось ощутить ее поддержку, и Элси сжала мою руку, подтверждая – она рядом.

– Здесь.

Мы долго молчали.

– Как думаешь, что ему нужно? – спросила я наконец.

– Мы не знаем наверняка, он это или нет.

– Но если все-таки он?

– Тогда я не знаю.

– И что нам, по-твоему, делать?

– Не знаю, – снова сказала Элси. – Вряд ли нам вообще пока нужно что-то делать.

– Это еще почему? – В темноте я едва различила легкое движение. – Нужно же кому-то сказать!

– Что? Что мы скажем? Что Ронни вернулся с того света? «Доказательств у нас нет, но вы уж поверьте нам на слово»… Флоренс, у тебя испытательный срок, нужно быть осмотрительнее!

Снова наступила тишина.

– Меня отправят в «Зеленый берег».

Я услышала в темноте шепот Элси:

– Возможно, он как раз этого и добивается.

Хэнди Саймон

– В сарае для садового инвентаря?!

Мисс Амброуз отложила калькулятор и скрестила руки на груди так плотно, что они исчезли в складках жакета.

– Что, черт побери, можно делать в сарае с лопатами?

Хэнди Саймон тщетно искал, куда смотреть, лишь бы не в глаза мисс Амброуз, хотя они, казалось, занимали почти все пространство.

– Не знаю, не могу сказать, – ответил он.

– А вы что делали в этом сарае?

– Мы ходили за веревкой для стремянки.

– Мы?

– Со мной был мистер Прайс. – Саймон начал ковырять пол мыском ботинка. Когда ему случалось волноваться, тревога всегда первым делом пробиралась к его ногам.

– Вы, гляжу, там целую вечеринку устроили?

– Да, мисс Амброуз.

Он понял, что зря зашел, как только увидел мисс Амброуз за подсчетами. Итоги месяца всегда приводили мисс Биссель в раздражение, а эмоции мисс Биссель передавались всем. Но ведь у него в контракте прописано сообщать о подобных вещах; обязанность проявлять осмотрительность, сказано там. На ежегодной аттестации им говорили – важно мнение каждого, и если он подсобный рабочий, это не значит, что он пустое место. В «Вишневом дереве» ценен каждый. И не должность красит человека.

– Что за вселенская чушь! – сказал его отец.

Этот разговор происходил у них чуть больше пяти лет назад, когда Саймон только начинал работать в «Вишневом дереве». Они с отцом сидели в патио. Легкий ветерок трепал края сетчатого экрана от мух, и висевшие в ряд разноцветные ленты шлепали по дверному косяку, будто аплодируя.

– Значит, по-твоему, человека определяет должность?

– Конечно, еще как! – ответил отец, которого всю сознательную жизнь звали Пожарный Джон. – Работа – это наша суть. Ты хоть знаешь, откуда взялись у людей фамилии?

Саймон не ответил.

– Уилер, Мэйсон, Поттер, Тейлор[5]5
  В переводе – колесный мастер, каменщик, гончар, портной.


[Закрыть]…

– Ладно, ладно, – отмахнулся Саймон. – Со мной такого не случится – эта работа не оставит на мне клейма. В «Вишневом дереве» не по должности ценят.

– Чушь, – отрезал отец.

Мисс Амброуз снова взялась за калькулятор. Хэнди Саймон не умел понять, когда приличия предписывают откланяться: некоторые люди туманно ведут себя на этот счет. Он снова услышал щелчки калькулятора и переступил с ноги на ногу, чтобы напомнить мисс Амброуз о себе.

– Можете идти, Саймон, – сказала начальница.

– Ясно.

Он уже закрывал за собой дверь, когда мисс Амброуз крикнула ему вслед:

– Саймон, а что конкретно мистер Прайс делал в вашем обществе?

– Лестницу переносил, мисс Амброуз. – Саймон увидел удивление в приподнявшихся бровях. – Он очень бодр для своего возраста.

– А какого он возраста?

– Не могу точно сказать, мисс Амброуз.

– Вот и я не могу, – буркнула она.

Закрывая дверь, Саймон заметил, что мисс Амброуз снова отложила калькулятор и пристально уставилась на шкафы для бумаг у дальней стены.

Саймон поднял воротник и сунул кулаки поглубже в карманы. Иногда от «Вишневого дерева» хотелось зарыться поглубже в свою одежду и исчезнуть вовсе. В детстве он мечтал стать пожарным, как папа, но уже подростком понял, что недостаточно храбр. Его отец однажды спас семью (это было еще до рождения Саймона) – вытащил из горящего здания одного за другим, как стоматолог зубы. В восемнадцать лет он стал местной знаменитостью: незнакомые люди жали ему руку, ставили выпивку и повсюду встречали с большой радостью. Даже через много лет разговор об этом вновь и вновь извлекали из ящика и передавали по кругу, чтобы все могли полюбоваться. Когда это начиналось, отец выходил из комнаты. Говорил, это напоминает ему о том единственном человеке, которого он не спас. Но все равно его поступок слился с его личностью в единое целое: все остальное, что он делал и еще сделает, исчезло в тот миг, когда он вбежал в пламя. Он словно сбросил остального себя, как вторую кожу. Все ожидали, что Саймон пойдет по стопам отца, следуя странной воображаемой линии, проведенной генетикой, но он не смог. Он знал, что побежит прочь от несчастья, а не ему навстречу, и что единственный человек, о спасении которого Саймон когда-либо думал, – это он сам.

– Ничего, не всем быть храбрыми. Сам о себе не подумаешь – никто не подумает, – постановила мать и рассказала всем подругам, что Саймон отказался от карьеры пожарного из-за астмы.

– Нет у меня никакой астмы! – возмущался он.

– А вот об этом лучше не распространяться, – отрезала мать.

Проходя мимо общей гостиной, Саймон, по-прежнему держа руки в карманах, бросил взгляд на немногочисленных жильцов, неподвижно сидевших в своих креслах в ожидании вечерней смены. Телевизор орал советы садоводам, а внизу экрана бежали субтитры, потому что для некоторых обитателей «Вишневого дерева» даже крик уже не достаточно громкий. Здесь все включено на максимальную громкость – радиолы, телевизоры и даже люди. Общение криком – обычное дело, персонал привычно кричит, даже когда жильцов нет рядом, будто здешние работники незаметно для себя перенастроились. Только в немоте своей квартиры, оклеивая вечера обоями чая и тишины под единственную песню – гуденье холодильника, Саймон открыл для себя, каким оглушительным может быть остальной мир.

17:49

Я никогда не делала ничего примечательного: не покоряла горные пики и не завоевывала медалей, не стояла на сцене перед восхищенной публикой и не пересекала финишной черты первой. Оглядываясь назад, я вижу, что прожила совершенно заурядную жизнь. Иногда я гадаю, каким было мое предназначение. Однажды я спросила викария, существует ли предначертание свыше и что там было начертано для меня (однажды в «Вишневое дерево» приходил викарий со своими буклетами, раздавал их направо и налево и призывал нас быть религиозными).

«У каждого свое предначертание, мисс Клэйборн, – подтвердил он. – Иисус любит всех». – «Уверена, что любит, – согласилась я. – Но одной любви недостаточно, правда? Нужен еще и смысл. Я теряюсь в догадках, какая задача была уготована для меня?»

Я во все глаза глядела на викария: мне казалось, он может дать мне интересный ответ, утешить и ободрить, что ли, но тот лишь взглянул на часы и заговорил с миссис Ханимен о праздниках урожая.

Стало быть, даже викарий не знает, для чего я здесь.

Элси просит меня не зацикливаться, однако в моем возрасте это тоже помогает коротать время.

«Но ведь должно же быть предназначение? – говорю я. – Или последние восемьдесят четыре года я тупо просидела в зрительном зале?»

«Конечно нет! Никто не сидит в зрительном зале. В этом театре зал тоже сцена».

Вот понятия не имею, что она имела в виду. В таких случаях я просто киваю – это отнимает меньше времени и так проще нам обеим. Элси часто выдает что-нибудь этакое, например, о девчонке с подвернутой ногой. Не сомневаюсь, что половину она выдумывает. Однако это наводит на размышления, заставляет призадуматься, действительно ли и у тебя было предназначение и уплыло восвояси, а ты не удосужилась вовремя ему помахать.

Когда лежишь на полу, мало что можно делать, разве что думать. Разумеется, в основном я думала о Ронни. В сарае для садового инвентаря он был прямо перед носом у Элси, но она ничего не пожелала увидеть и услышать. Она не изменилась со школы – она и тогда просила меня перестать волноваться еще до того, как я излагала свои доводы, не дослушав меня до конца. Единственная разница в том, что на этот раз уже никто не выслушает мой рассказ. Никогда не думала, что до этого дойдет. Всегда рассчитываешь, что тайна останется тайной не навсегда, что однажды ты подойдешь к кому-нибудь, скажешь: «Я этого еще никому не говорила…», и тайна исчезнет, перейдя в иное качество. И только дожив до преклонных лет и лежа на вычищенном паласе наедине с собой, понимаешь, что тебе так и не попался подходящий человек, с которым можно поделиться тайной.

Флоренс

– Джастин сегодня принесет аккордеон.

Она стояла посреди гостиной, хотя моя гостиная слишком мала, чтобы иметь середину.

– Может, на следующей неделе, – скрепя сердце согласилась я.

Мисс Амброуз глубоко вздохнула:

– Всего на пять минут, Флоренс. Мы с вами пойдем туда вместе.

– На пять минут и пальто снимать не стоит.

– Ничего, – заверила она. – Не снимайте.

– У него глаза слишком близко посажены.

– Что, простите?

– Я про Джастина, – пояснила я. – А это признак склонности к уголовным преступлениям. Можно многое сказать по тому, насколько широко у человека поставлены глаза. Я об этом читала в журнале.

Говоря это, я глядела прямо на нее.

– Флоренс, я бы не сказала, что Джастин…

– И стройнее он не становится, не правда ли?

– Флоренс!

Пока она снова закутывалась в свои одежки, мой взгляд блуждал по комнате. Стулья вплотную придвинуты к столу, прочитанная газета сложена и лежит на углу. Ваза точно посередине каминной полки. Хотя, кажется, не совсем в центре, если присмотреться. Сдвинута влево примерно на дюйм. Газета была на правом углу, ваза на дюйм сдвинута влево. Или наоборот?

– Я передумала, – сказала я. – Я останусь здесь, у меня дела.

– Флоренс! Мне казалось, мы договорились.

– Это вы договорились за себя и за меня, – парировала я. – Я ни о чем не договаривалась.

– Общение не менее важно, чем правильное питание. Вам надо быть среди людей. В противном случае… – Она не договорила.

– Что – в противном случае? – не удержалась я.

Хмурую напряженность мисс Амброуз растянула в улыбку:

– В противном случае «Зеленый берег» будет для вас правильным решением.

Я изо всех сил сжала губы, боясь того, что может сорваться с языка.

– Готовы? – Мисс Амброуз затолкала шарф под пальто.

Я кивнула.

Последнее, о чем я думала, когда она открывала дверь, был фарфоровый слоник. Глядевший в окно. Ожидающий моего возвращения.

Едва войдя в общую гостиную, я принялась искать глазами Ронни.

Я вглядывалась в лица, и не один раз, потому что люди двигались, и я беспокоилась, что кого-то упущу. Я даже прошлась туда-сюда. Раз или два со мной попытались заговорить, но я отказывалась общаться, потому что, если не поостеречься, живо окажешься на крючке и следующие два часа просидишь с кем-нибудь рядом, придумывая, что бы еще сказать. В конце концов я нашла свободный стул позади всех и села одна. Мне дали чашку чая – должно быть, принесла мисс Амброуз, – и я балансировала блюдцем на колене.

Комната начала заполняться жильцами, с палочками и в пальто, и вскоре вокруг меня выросла стена разговоров. Я не могла разобрать, о чем идет речь, потому что все общались стоя и голоса ускользали от моего слуха. До меня долетали только отдельные слова – по-моему, садоводство, вроде бы телевизор и, кажется, погода. Я давным-давно израсходовала свои разговоры на эти темы, поэтому осталась сидеть, так сказать, на заднем плане.

Я просидела несколько минут, прежде чем спохватилась, что рядом сидит Элси.

– Ты все-таки пришла? – удивилась она. – После всего?

Я взялась за блюдце:

– У меня не было выбора – мисс Амброуз была не в духе. В таком настроении она не желает слышать слова «нет».

– Тебе понравится, Флоренс! Джастин хороший, с ним все поют, даже миссис Ханимен.

– Меня он не заставит. Он еще не пришел, я смотрела.

Элси поглядела в дальний угол:

– Вон он, возле фикуса. Распаковывает аккордеон.

– Я не о Джастине, а о Ронни, – прошептала я, предварительно оглядевшись.

Элси покачала головой:

– Мы же вроде условились не волноваться, пока не узнаем наверняка?

– Нет, – сказала я. – Я ни о чем таком не уславливалась. Это ты с собой условилась. Как можно говорить, что рано волноваться, когда ты видела его собственными глазами?!

– Даже если это Ронни, а это вполне может оказаться просто похожий на него другой человек…

– Похожий как две капли воды, – вставила я.

– Тогда, возможно, не надо дергаться, а на всякий случай задраить все люки. Может, он вообще ничего не хотел и это просто совпадение!

– Он побывал в моей квартире.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что вещи передвинуты. Мне очень хочется пойти туда прямо сейчас и поймать его за руку!

Вокруг нас возникло озерцо тишины. Остальные начали поглядывать.

– Флоренс, перестань кричать. Если мисс Амброуз заметит…

– Я не кричу, а высказываю свое мнение, – возразила я. – Я этого ему не спущу.

Элси снова покачала головой:

– Ты ошибаешься. Ты просто забыла, что куда ставила.

– Я не забывала, это слоник!

– Это не может быть слоник, потому что слоны никогда ничего не забывают.

Генерал Джек, бывший военный. Путается в словах. Носит вытертый серый плащ. Когда я подняла глаза, он опирался на свою палку и улыбался – правда, улыбка чуть дрожала в уголках. У генерала Джека была привычка: если он не говорил сам, то без спроса влезал в чужие разговоры. Я всегда считала его «генеральным», в смысле, общим Джеком, и он сказал, что не возражает: «общий Джек» звучит так, словно он по-прежнему хоть немного полезен.

– Мы нечасто видим вас здесь, Флоренс. Я уже начал забывать, как вы выглядите.

– Вы видели меня во вторник на «Здоровых сердцах».

– Нет. Я вас высматривал, но вы остались у себя в квартире!

Элси вздохнула:

– Ты отправила мисс Амброуз куда подальше.

– Да? Не помню. – Я оглядела комнату. – Пожалуй, стоит извиниться.

– Ну, она наверняка слышала и похуже, – пробурчала Элси.

Я огляделась в поисках мисс Амброуз и тут увидела Ронни. Прислонившись к стене, будто впечатавшись в обои, он высматривал и выслушивал подробности чужих жизней. Руки он скрестил на груди, а на лице застыло то же выражение, что и на фабричном дворе много лет назад. Ронни всегда садился есть отдельно, а доев, вытаскивал из ботинка спичку и прикуривал сигарету. Даже в те годы от его мины сразу пропадало желание общаться: для разговоров люди шли искать кого-нибудь с лицом попроще.

– Вон он стоит. – Я думала, что я это прошептала, но все снова обернулись на меня. Элси прикрыла глаза и покачала головой.

Джек обернулся через плечо:

– Кто тот новенький?

– Не такой уж он и новенький, – парировала я.

– Флоренс. – Элси взяла меня под руку. – Мы же с тобой условились пока что держать свои соображения при себе. Разве опыт не научил нас, что выпаливать все подряд – не лучший способ действий?

– Что вы имеете в виду? – Джек наклонился к нам еще сильнее.

– Я его знаю, – сказала я. – Я знала его много лет назад.

– Так пригласите его сюда! – Джек замахал тростью, но мне удалось дотянуться и прекратить это.

Джек присел на стул напротив, пристально вглядываясь в мое лицо, будто ища ответ. Не знаю, почему я с ним разоткровенничалась. Может, потому, что в его глазах жило беспокойство. Или потому, что Элси от всего отмахивается, а мне требовался человек, который поддержал бы меня в моих волнениях. А может, Джек напомнил мне отца спокойными увещеваниями и опытом прожитых лет. Как бы то ни было, я не выдержала и рассказала о слонике и о шраме в углу рта Ронни, хотя и не открыла Джеку всего. Некоторые вещи сидят в памяти по многу лет, жиреют, тяжелеют, и в конце концов им уже не найти объяснения.

Джек глядел на меня.

– Ну? – не выдержала я.

– Мне очень жаль видеть вас такой расстроенной, Флоренс.

– Вы сейчас ничем не помогли, – отрезала я.

Одна из помощниц вошла с подносом – не немка, а другая, с толстой косой до пояса. Красное лицо, слишком большие для ее руки часы. У меня не было аппетита, но я не хотела ее обижать, поэтому завернула несколько бутербродов в бумажную салфетку и сунула в сумку.

– Ну? – повторила я, когда девушка отошла.

– Мне кажется… – Слова у Джека не сразу нашли путь наружу. – Мне кажется, если вы обеспокоены, то и нам всем тоже имеет смысл насторожиться.

Я выдохнула и скрестила руки на груди.

– Видишь, – повернулась я к Элси, – Джек не считает меня дурой!

– Никто никогда даже отдаленно не намекал, что ты дура.

– Надо кому-то сказать. – Я крепче сжала кулаки. – Мисс Биссель, полиции, правительству…

– У тебя испытательный срок, – напомнила Элси. – Кем тебя сочтут, если мы побежим к мисс Биссель?

– У меня испытательный срок, – пояснила я Джеку. – У меня всего месяц доказать мисс Амброуз, что я не схожу с ума.

Джек посмотрел на нас обеих и протянул руку:

– Я вам вот что скажу, Флоренс: попробуйте совет моего врача.

Я упорно не разжимала рук.

– Какой совет?

Джек потрепал меня по коленке:

– Отчего бы нам не подождать и не понаблюдать?

Я сделала еще круг по гостиной. Все пели о пьяных матросах. Я различала голоса Джека и Элси даже с другого конца комнаты – там, где Ронни подпирал стену. Вернее, раньше подпирал, потому что он уже ушел. Я видела тележку с едой и доску объявлений, видела миссис Ханимен в кресле, обложенную подушками, но место, где стоял Ронни Батлер, было пустым.

– Куда он делся? – прошептала я.

Никто не ответил.

Я вышла в коридор. Единственным, кого я там увидела, была молодая немка, которая скрылась в одной из комнат.

– Вы меня ищете? – прокричала я, но двойные двери прощально закачались. Даже на стойке администратора было пусто, только телефон звонил в одиночестве, пока не ответил автоматический голос мисс Биссель:

«Спасибо, что вы позвонили в «Вишневое дерево». Мы предоставляем услуги проживания престарелым. Все телефонные разговоры записываются с целью контроля и обучения персонала».

Я пошла обратно по коридору на звук хорового пения и вскоре снова различила голоса Джека и Элси. На ходу я поглядывала в маленькие окошки на дверях. И только дойдя до кухни, я увидела Ронни: он стоял у одного из подносов с сандвичами и что-то вынимал из кармана.

– Он пытается нас отравить!

Джек проводил нас до моей квартиры. Я сказала, что в этом нет необходимости, еще до того, как он предложил, но Джек настоял.

– Зачем ему это, черт побери? – Элси сняла пальто и без спросу устроилась в любимом кресле у камина. – Какая у Ронни может быть причина кого-то травить? Опять чудишь, Флоренс!

– А что он тогда делал в кухне, зачем стоял над едой? – Я подошла к окну и резко задернула занавески. – Почему он вообще в кухню зашел?

– Наверное, решил взять себе еще сандвич, – сказала Элси. – Или поискать молока. Нам ведь никогда не приносят достаточно, скупердяйничают…

– Нам не разрешается заходить на кухню. – Я уселась в другое кресло и взглянула на зашторенное окно. Узенькая полоска дневного света пробивалась сквозь щель между занавесками. – На дверях же написано: «Только для персонала». Слушайте, все же записывается для контроля и обучения! Значит, записалось и то, как он в кухню лазил! Тогда его можно отследить! Давайте скажем кому следует?

Элси двумя пальцами сжала переносицу. Я снова покосилась на окно.

Джек дотянулся и плотнее задернул занавески.

– Так лучше? – спросил он, и я кивнула. – Давайте-ка отступим на шаг и подумаем, что предпринять.

– Может, включим свет? – подала голос Элси. – А то теперь я ни черта вокруг не вижу.

Я поняла это, только щелкнув выключателем, когда свет от лампочки разлетелся до самых укромных уголков. Я слишком волновалась о сандвичах, чтобы заметить раньше.

– Слоник, – сказала я.

Мы все поглядели на каминную полку.

Фарфорового слоника не было.

Хэнди Саймон

– Девяносто семь?! – Хэнди Саймон поискал глазами стул. У него подкосились ноги, но свободного стула не нашлось. – Девяносто семь? – повторил он.

– Девяносто семь. – Мисс Амброуз ткнула пальцем в картонную папку. – Он вообще не выглядит на девяносто семь! Вот вы бы дали ему почти сто лет?

Саймон сморщился от умственных усилий. Он подумал о своем деде, который провел последние годы в больнице Сен-Джон и умер, когда ему было далеко за восемьдесят, и о женщине из магазина на углу, которая отбилась от банды хулиганов единственно своей тростью и крепкой фразочкой, услышанной по телевизору.

– Не уверен.

Мисс Амброуз повторила:

– Вы можете поверить, что ему девяносто семь?

Саймон наконец понял, что это один из вопросов, которые задают не в расчете на аргументированный ответ, а просто в ожидании согласия собеседника.

– Нет, – ответил он, – никак не могу.

Он глянул в общую гостиную. Кабинет мисс Амброуз был со стеклянными перегородками, расчерченными решеткой, и казалось, будто смотришь сквозь прозрачную шахматную доску. Джастин убрал свой аккордеон в футляр, и большинство жильцов поплелись к телевизору. Габриэль Прайс сидел спиной к кабинету мисс Амброуз на одном из жестких стульев, обычно предназначенных для персонала. Но по повороту головы было очевидно, что он смотрит вовсе не на экран.

– Происходит что-то странное, – произнесла мисс Амброуз. – Но что конкретно, я еще не поняла, пальцем показать не могу.

Надо сказать, что мисс Амброуз со своим пальцем не была особенно надежна. А вот мисс Биссель и днем и ночью умела показать пальцем на что угодно с фантастической точностью.

– Может, спросить у мисс Биссель?

Едва Саймон услышал свои слова, как спохватился – зря сказал. Порой ему казалось, что между мозгом и ртом у него огромная дыра, в которую выпадают самые сокровенные мысли.

– Ну, не будем же мы беспокоить мисс Биссель по любому поводу, Саймон?

Саймон хотел ответить, но решил, что безопаснее молча покачать головой.

– Следите за ним. – Мисс Амброуз кивнула на прозрачную стену. – А заодно приглядывайте за остальными. Флоренс Клэйборн в последнее время ведет себя очень странно. Не исключено, что настало время направить ее на осмотр к специалисту для окончательного решения насчет «Зеленого берега».