Текст книги "Сохраняя веру"

– Черт! – Мама краснеет. – Наверное, мне стоит приготовить тебе что-нибудь другое.

– Наверное.

Мама споласкивает рукав и, намочив губку, начинает протирать стол.

– Я в этом не мастерица, – говорит она, смахивая сгустки каши, которые падают на пол и на Верины колени.

Вера смотрит на мамины волосы, закрывающие половину лица, и на маленькую ямочку на ее щеке. Когда-то давно Вера думала, что, если дотронуться до этого места пальчиком, мама обязательно улыбнется. И она действительно улыбалась. Это было чудесно.

– Ты классная, – говорит Вера и застенчиво приподнимается с места, чтобы поцеловать маму в шею.

Отец Макреди искоса посматривает на священника, сидящего на переднем пассажирском сиденье его старенького «шевроле». Ему кажется, что защитить в семинарии диплом по психологии недостаточно для того, чтобы играть роль эксперта. У этого отца Рурка еще молоко на губах не обсохло. Он, наверное, даже не родился, когда его, отца Макреди, уже направили служить капелланом во Вьетнам. К тому же бостонская семинария – это башня из слоновой кости. Сидя там, не научишься по-настоящему помогать прихожанам. Но конечно же, вслух отец Макреди ничего такого не говорит.

– Так, значит, пастырская психология, – дружелюбно произносит он, сворачивая в сторону дома Мэрайи Уайт. – Почему вы выбрали именно эту специальность?

Отец Рурк закидывает ногу на ногу. Из-под черной брючины выглядывает флисовый носок, поверх которого надета сандалия.

– Полагаю, у меня дар – умение понимать людей. Я бы, вероятнее всего, стал психиатром, если бы не почувствовал другое призвание.

И острую потребность всем об этом рассказывать.

– Что ж, я не знаю, как много ваш ректор сообщил вам о Вере Уайт…

– Совсем немного, – говорит Рурк. – Я просто должен встретиться с ней и оценить ее психическое состояние.

– Строго говоря, это уже сделано. Психиатрами-мирянами.

Рурк поворачивается к отцу Макреди:

– Вероятность того, что этот ребенок действительно окажется визионером, почти нулевая. Вы понимаете это?

Отец Макреди улыбается:

– Стакан воды никогда не кажется вам наполовину полным?

– Когда мы говорим о человеческом разуме, половины недостаточно.

Отец Макреди останавливает машину в поле напротив подъездной дорожки к дому Уайтов, между домом на колесах и группой пожилых женщин, сидящих на складных стульях. Оглядевшись по сторонам, семинарист разевает рот:

– Вау! Да у нее уже целая толпа почитателей!

Некоторое время священники мило беседуют с полицейским-католиком, охраняющим подъездную дорожку. Слава богу, он без колебаний пропускает их, услышав от отца Макреди, что им назначена встреча.

– Это правда? – спрашивает Рурк, когда они идут к дому.

– Не совсем.

Постучав в переднюю дверь, отец Макреди замечает маленькую, как у эльфа, рожицу, высунувшуюся из окна. Слышится звук отпираемого замка, и дверь распахивается.

– Уже заживают, – говорит Вера, показывая священникам руки. – Глядите, теперь мне нужны только пластыри!

Отец Макреди присвистывает:

– Они у тебя с картинками! Супер!

Бросив взгляд на второго священника, Вера прячет руки за спину.

– Мне нельзя с вами разговаривать, – вдруг спохватывается она.

– Тогда, может, твоя мама с нами поговорит?

– Она наверху, душ принимает.

Рурк делает шаг вперед:

– Отец Макреди рассказал мне, как вы с ним хорошо побеседовали, когда ты лежала в больнице, и мне тоже очень захотелось с тобой познакомиться.

Отец Макреди видит, что Вера колеблется. Кто знает, может, эта пастырская психология и правда небесполезная вещь.

– Вера, твоя мама меня знает. Она точно не будет возражать.

– Вы, наверное, все-таки подождите, пока мама не спустится.

Рурк поворачивается к отцу Макреди:

– Ну тогда я просто не знаю, что мне делать со всеми теми играми, которые я привез.

Вера трет рукавом дверную ручку, отчего та начинает блестеть.

– Игры? – спрашивает она.

Выйдя из душа и вытирая голову полотенцем, я слышу внизу мужские голоса. От испуга у меня подводит живот.

– Вера! – кричу я, быстро одеваюсь и сбегаю по лестнице.

Моя дочь сидит на полу с отцом Макреди и еще одним священником, незнакомым. Держа в руке зеленый восковой мелок, она обводит ответы в какой-то анкете. Нетрудно догадаться, что это психологический тест. Я стискиваю зубы и мысленно делаю заметку: надо позвонить в полицию и попросить, чтобы поставили патрульного-протестанта.

– Вера, я же говорила тебе не открывать дверь.

– Это я виноват, – вкрадчиво отвечает отец Макреди. – Я сказал ей, что вы не будете возражать. – Поколебавшись, он кивком указывает на своего коллегу. – Это отец Рурк из бостонской семинарии Святого Иоанна. Он приехал сюда специально, чтобы поговорить с Верой.

От разочарования у меня вспыхивают щеки.

– Как вы могли! А я-то считала, вы на нашей стороне! – Отец Макреди открывает рот, чтобы извиниться, но я не даю ему ничего сказать. – Не пытайтесь придумать отговорку, которая все уладит. Такой отговорки не существует!

– Мэрайя, у меня не было выбора. Католическая церковь требует от меня соблюдения определенного порядка…

– Но мы не католики!

Отец Рурк тихо поднимается на ноги:

– Вы не католики. Но ваша дочь привлекла внимание католических верующих. И Церковь хочет убедиться, что их не ведут по ложному пути.

У меня перед глазами встают картины распятий, я вижу мучеников, сжигаемых на кострах.

– Мэрайя, при нас нет фотокамер, – говорит отец Макреди. – Мы не будем на всю страну рассказывать о том, какие хлопья Вера ела сегодня утром. Мы просто хотим немного побеседовать с ней.

Вера встает и берет меня за руку:

– Мама, все хорошо. Правда.

Я смотрю на дочь, потом на священников.

– Тридцать минут, – говорю я твердо и, скрестив руки на груди, сажусь рядом с Верой, чтобы наблюдать за ходом беседы.

Отец Рурк со своими анкетами и чернильными пятнами мог бы спокойно уехать домой первым же поездом. И без всякого компьютерного анализа понятно, что Вера Уайт не утратила связи с реальностью и никакого психоза у нее нет.

Рурк бросает взгляд на отца Макреди: тот выуживает из расписной вазочки с «Эм-энд-эмс», стоящей на журнальном столике, желтые конфетки и отправляет их в рот. У матери девочки за двадцать минут ни один мускул на лице не дрогнул. Рурк в замешательстве. Вера не только психически здорова, но и совершенно не производит впечатления ребенка, глубоко погруженного в религию. Недавно Рурка отправляли в Плимут к одной визионерке, так она, не закрывая рта, болтала о том, что поведал ей Господь. А Вера Уайт вообще почти ничего не говорит.

Решив сменить тактику, Рурк достает из кармана четки и начинает рассеянно их перебирать.

– Ух ты! – восхищается Вера, глядя на полированные бусины. – Красивые!

– Хочешь посмотреть?

Кивнув, она берет четки и надевает на шею, как ожерелье.

– Их так носят?

– Нет. Они для того, чтобы молиться Богу. – Встретив Верин непонимающий взгляд, отец Рурк объясняет на примере: – «Отец наш, сущий на небесах, да святится имя Твое…»

Вера, смеясь, прерывает его:

– А вот и неправильно!

– Что – неправильно?

Девочка закатывает глаза:

– Бог – это мать.

– Прости, что?

– Леди. Бог – леди.

Лицо Рурка багровеет. Бог – женщина? Ну уж нет! Священник поворачивается к миссис Уайт: та приподнимает брови и пожимает плечами. А отец Макреди – сама невинность.

– Ой! – говорит он. – Кажется, я забыл об этом упомянуть?

Поздно вечером, в начале одиннадцатого, раздается звонок в дверь. Надеясь, что Вера не проснется, я бегу вниз и открываю. На пороге стоит Колин.

Выглядит он ужасно: волосы с одного бока примяты, как будто он на них лежал, плащ жеваный, глаза красные от недосыпания. Губы сердито сжаты в тонкую прямую линию.

Оглянувшись через плечо, он бросает взгляд на машины и микроавтобусы, стоящие в поле через дорогу и освещенные полной луной. Сонная Вера спускается по лестнице и тормозит, уткнувшись в меня. Ее ручки обхватывают мою талию.

Увидев дочь, Колин наклоняется и тянется к ней, но она, поколебавшись, прячется за мою спину.

– Бога ради, – цедит он, – что ты сделала с моим ребенком?

– Забавная формулировка, – отвечает Мэрайя.

Колину приходится призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не оттолкнуть ее и не подхватить дочь на руки. До этого момента он совершенно не представлял себе, какая картина его ждет. Телевидению он не верил. Мало ли что сочиняют журналюги! Например, в «Нэшнл инквайрер» голову Элизабет Тейлор приклеили к телу Хизер Локлир. Может, на самом деле Вера просто обожгла ладошки о плиту или упала с велосипеда и поранилась. За нечетким фотоснимком кровоточащих детских ручек может стоять что угодно.

Поругавшись с Джессикой, Колин купил билет эконом-класса и первым же рейсом вылетел из Лас-Вегаса домой. После перелета долго ехал на машине, взятой напрокат, совершенно измучился, и что он видит? Полиция преграждает ему путь к его же бывшему дому, а у подъездной дорожки зеваки разбили целый палаточный лагерь.

– Я вхожу, – говорит Колин сквозь зубы.

Вера, отпустив мать, бежит наверх.

– Нет. Теперь это мой дом.

Колину нужно несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Мэрайя говорит ему «нет»? Он делает решительный шаг вперед, но она останавливает его:

– Колин, я не шучу. Если будет нужно, я вызову полицию.

– Вызывай! – кричит он. – Чертовы копы уже стоят, черт подери, на въезде!

Он утомлен, ему трудно справиться с раздражением и негодованием. Подавая на развод, он без колебаний отдал опеку над ребенком матери. Ему и в голову не приходило, что бывшая жена захочет ему помешать, когда он будет готов ввести Веру в свою новую жизнь. Раньше Мэрайя реагировала на вещи адекватно, а если нет, то преодолеть ее сопротивление не составляло труда. Но сейчас, видимо, все изменилось.

– Послушай… – спокойно начинает Колин. – Можешь мне рассказать, что за история вышла с Вериными руками?

Мэрайя смотрит на свои босые ступни:

– Это непросто.

– А ты постарайся.

Поколебавшись, она раскрывает дверь шире и впускает его.

Уложив Веру обратно в постель, я рассказываю Колину все: про воображаемую подругу, про антипсихотические препараты, про священников и раввинов, которые ходят к нам в дом, как на работу, про воскрешение моей матери. Сначала Колин молча таращится на меня, потом начинает смеяться:

– Я почти купился!

– Колин, я серьезно!

– Ну да. Ты серьезно думаешь, что у Веры горячая линия с Богом! Ты же знаешь, Рай, какое у нее всегда было воображение! Помнишь, как в подготовительном классе она заставила всех детей поверить, что на переменке школьный двор превратится в мир Диснея?

Мне трудно сосредоточиться. Где-то в глубине меня закипает злоба. Я не согласна с тем, что Колин может просто так войти и начать командовать, после того как сам же отказался от этого права. И вместе с тем его присутствие по-прежнему рождает у меня ощущение, будто я вернулась домой. Мое тело тянется к нему, с трудом подчиняясь запрету разума. Надежда на то, что Колин пришел насовсем, поднимается у меня в животе, как торнадо, засасывая здравый смысл в свою воронку.

Я слежу за движениями его губ, с которых слетает мое уменьшительное имя – Рай, и спрашиваю себя, смогу ли я вот так тесно контактировать с ним, зная, что больше ему не нужна. Переживу ли я это.

– Как бы там ни было, ситуация вышла из-под контроля. Или, по-твоему, это нормально, что ребенок не может больше ходить в школу? Что под рододендронами спят люди, которые смотрят на Веру как на… – Колин щелкает у меня перед носом. – Эй! Ты вообще слушаешь?

Я смотрю на его длинные пальцы. Хотя мы уже развелись, он по-прежнему носит кольцо. Через секунду я понимаю, что это не то кольцо, которое надела ему я.

– Ах это… – Колин краснеет и прячет руку. – Да, я… я женился. На Джессике.

Я встряхиваю головой, и мой взгляд на Колина меняется. Он уже не бог и даже не приятное воспоминание. Он просто человек, которого я никогда не пойму.

– Ты женился на Джессике, – медленно повторяю я.

– Да.

– Ты женился на Джессике.

– Рай, у нас с тобой ничего бы не наладилось. Честное слово, мне очень жаль.

Моя злоба вспыхивает с новой силой.

– У нас бы ничего не наладилось?! А откуда ты это знаешь, Колин, если что-то наладить хотела и пыталась одна я?

– Да, ты хотела. Но я… нет.

Он тянется к моей руке, я прячу ее между колен.

– Ты попытался начать все сначала, Колин. Только не со мной.

– Не с тобой. – Он смущенно отворачивается. – Но сейчас это не важно.

– Не важно? Господи, да что же может быть важнее?

– Вера. Сейчас речь о ней. А ты все всегда так выворачиваешь, будто дело касается только тебя.

– Все это действительно касается меня! – кричу я. – Или, может, Гринхейвен, куда ты меня запихнул, тоже меня не касается?!

– Сейчас мы говорим не о Гринхейвене! Боже правый, мы говорим о нашей дочери! – Колин проводит рукой по волосам. – Та история произошла восемь лет назад. Я поступил так, как посчитал правильным. Ты, похоже, никогда меня за это не простишь.

– Похоже, никогда, – отвечаю я шепотом.

– Я знаю, – помолчав, говорит Колин. – И сожалею.

– Я тоже.

Он протягивает руки, я позволяю ему меня обнять и отстраненно удивляюсь тому, до чего хорошо мне знакомо его тело. Даже после развода оно для меня как страна, где я бывала в детстве и куда теперь вернулась. В глаза бросается то, чего раньше не было, но ноги уверенно стоят на родной почве.

– Я никогда не хотел причинять тебе боль, – бормочет Колин, уткнувшись лицом в мои волосы.

Я собираюсь сказать ему то же самое, но говорю совсем другое:

– А я никогда не хотела тебя любить.

Колин удивленно отстраняется, и на его лице появляется жестокая улыбка.

– Все дело в том, – он дотрагивается до моей щеки, – что я прав и ты это знаешь, Рай. Вера заслуживает лучшего.

Наконец-то до меня доходит, зачем мой бывший муж ко мне явился: не для того, чтобы помириться со мной, а для того, чтобы забрать мою дочь. Я вдруг вспоминаю, как когда-то давно я иногда будила его среди ночи и задавала какой-нибудь глупый вопрос, например: «Ты что больше любишь: сладкий попкорн или арахис в глазури? Какой у тебя любимый день недели?» Я как будто готовилась к викторине для молодоженов. Колин обычно накрывал голову подушкой и спрашивал, зачем мне это нужно. Теперь я понимаю зачем. Я запасала информацию, как белка – орехи, чтобы почувствовать себя хоть немного увереннее. Да, я не знала, что мой муж спит с другой женщиной, зато знала, что он предпочитает яичницу-болтунью. Что от запаха обойного клея у него кружится голова. И что, если бы ему представилась возможность выучить новый язык, он выбрал бы японский.

Скоро и Джессика все это узнает. Она заберет не только моего мужа, но и мою дочь.

«Вера заслуживает лучшего», – сказал Колин.

Я тоже, думаю я.

От мысли о том, что я могу не удержать своего ребенка, у меня замирает сердце.

В следующую секунду я вдруг ощущаю в себе силу, которой хватило бы, чтобы сдвинуть гору. Мне ничего не стоит одной рукой убрать с дороги всех, кто сует нос в мою частную жизнь. Я унесу Веру туда, где никто не будет трогать ее, когда она проходит мимо, подбирать ворсинки с ее свитера или рыться в ее мусоре.

Сейчас я чувствую себя достаточно сильной, чтобы признать: я хорошая мама и все делаю, в общем-то, правильно. И уж тем более я в состоянии впервые в жизни захотеть, чтобы Колин ушел.

– Знаешь, – говорю я, – если бы Вера сказала мне, что небо оранжевое, я бы об этом задумалась. Раз она говорит, значит есть причина. И я обязательно ее выслушаю.

Колин настораживается:

– Ты веришь во всю эту чушь? Что наша дочь разговаривает с Богом и воскрешает мертвых? Ты сумасшедшая?

– Нет, Колин. И не была ею никогда. – Я встаю. – Ты принял решение отдать опеку над Верой мне. Приходи повидаться с дочерью на День благодарения. Но до тех пор я тебя слышать не хочу.

Я подхожу к двери и широко открываю ее. Преодолев секундный шок, Колин торопливо поднимается и выходит.

– Ты меня и не услышишь, – говорит он тихо. – Ты услышишь моего адвоката.

При Колине я неожиданно расхрабрилась, зато теперь вот уже несколько часов трясусь. Зажгла свет на всем первом этаже и хожу из комнаты в комнату, пытаясь найти место, где мне было бы комфортно. Сажусь за стол в столовой и осторожно играю ставенками фермерского домика, который сделала несколько лет назад. Теперь это уже не точная копия нашего коттеджа: в моей ванной другие обои, в Вериной спальне детскую кроватку с прутиками сменила кровать побольше. И главное, здесь живут не три человека, а два.

Я в бешенстве от того, что Колин сделал, чем пригрозил. Моя ярость гонит меня вверх по лестнице, а от лестницы по коридору к Вериной спальне. Я зависаю на пороге, как привидение. Неужели Колин сказал это всерьез? Неужели он будет со мной бороться, чтобы отобрать Веру?

Если да, то он победит. Я знаю: шансов у меня нет. А даже если Колин не заберет моего ребенка, то это сделает кто-нибудь другой: очередной чиновник от Католической церкви, или ведущая скандального шоу, увидев которое по национальному телевидению мой бывший муж сюда примчался, или многосотенная толпа, где каждый хочет заполучить кусочек моей дочери.

Я на цыпочках вхожу, растягиваюсь на узкой кровати рядом с Верой, смотрю на нежный холмик ее щеки, на завиток ушка. Почему мы начинаем по-настоящему ценить то, что нам дорого, только когда рискуем это потерять? Вера поворачивается и, моргая, смотрит на меня.

– Пахнет апельсинами, – говорит она сонно.

– Это мой шампунь, – отвечаю я, поправляя ей одеяло. – Спи дальше.

– Папа еще здесь?

– Нет.

– А завтра он опять придет?

Глядя на Веру, я принимаю решение. Мне этого не хочется, но выбора нет.

– Не придет, – говорю я, – потому что мы с тобой уезжаем.

Глава 8

Иэну Флетчеру, как никому другому, прямая дорога в ад. Если только он не успеет доказать, что ада не существует, прежде чем туда попадет.

Нью-Йорк таймс, 10 августа 1999 г.

19 октября 1999 года

– Прошу занести в протокол, – говорит Милли, – я против этой затеи.

– А я – за, – объявляет Вера в тот момент, когда Мэрайя застегивает ей куртку. – По-моему, круто быть шпионкой.

– Ты не шпионка, ты беглянка. Ну? Готова?

Мэрайя знает, что Вера готова. С шести утра, когда узнала о запланированном бегстве. Конечно, Мэрайя постаралась сформулировать все так, чтобы дочка почувствовала себя героиней приключенческого фильма, а не ребенком, которого собираются прятать. Пока все соответствует Вериным ожиданиям: взяв с собой только то, что умещается в рюкзачок, они прокрались к машине, сорок пять минут ехали до торгового центра, а там смешались с толпой, чтобы избавиться от хвоста. Парочка настойчивых журналистов наверняка следит за «хондой» Мэрайи, но машину назад отгонит Милли, а мама с дочкой, переодевшись, вызовут такси к другому входу и уедут в аэропорт.

Пришла пора прощаться. В зеркале общественного туалета Мэрайя ловит взгляд матери. Та подходит, обнимает ее за талию и мягко говорит:

– Ты не должна была позволять им тебя выгнать.

– А я и не позволяю, ма, – отвечает Мэрайя, сглатывая ком в горле. – Я действую с опережением.

Ей ужасно тяжело разлучаться с матерью не только из-за недавней остановки сердца, но и потому, что Милли для нее мама и лучшая подруга в одном лице. Как бы то ни было, сама Милли не поспорит: чтобы сохранить Веру, нужно идти на все. Попросту говоря, Мэрайя не должна быть снова раздавлена людьми и обстоятельствами, которые ей неподконтрольны. Она не передала матери угрозы Колина и не сказала, куда полетит, чтобы, когда Милли начнут донимать юристы, или газетчики, или Иэн Флетчер, той не пришлось врать. Мэрайя поворачивается и обеими руками обнимает маму:

– Я позвоню тебе. Как только смогу. Как только буду знать, что все в порядке.

Вера втискивается между двумя женщинами:

– Бабушка, одевайся! Сейчас уже такси придет!

– Милая, бабушка остается, – говорит Мэрайя, дотрагиваясь до Вериных волос.

– Здесь?

– Не совсем здесь, конечно, а у нас дома. Будет присматривать… за всем.

– Бабушка должна поехать с нами, – настаивает Вера.

Мэрайя специально не предупредила ее о разлуке с Милли, чтобы она своим громким протестом не сорвала всю затею.

– Деточка, – говорит бабушка, наклоняясь, – я бы больше всего на свете хотела поехать с вами, но не могу. – Подумав, она добавляет: – Ведь кто-то же должен отогнать домой вашу машину.

– Ну а потом ты приедешь?

Милли переглядывается с Мэрайей:

– Конечно. – Она закрывает рюкзачок с одеждой, которую Вера сняла, надевает его ей на плечи и целует ее в лоб. – Будь умницей.

Мэрайя ведет Веру к выходу. В последний момент девочка оборачивается и посылает бабушке воздушный поцелуй. Потом Милли садится в пустой туалетной кабинке и перебирает в уме тысячу проблем, которые могут возникнуть из-за того, что дочь и внучка уехали, а также тысячу проблем, которые, вероятно, возникли бы, если бы они остались.

Малкольм Мец барабанит ловкими пальцами по отполированной до блеска крышке стола:

– Давайте подытожим, мистер Уайт. Десять недель назад вы добровольно отказались от опеки над дочерью. А теперь хотите, чтобы она переехала жить к вам и вашей новой жене.

Колин кивает. Он старается сохранять спокойствие, но шесть месяцев назад, когда он оснащал адвокатский офис «Уоллоби, Кригер и Мец» электролюминесцентными табличками «Выход», ему было здесь комфортнее, чем теперь. Тогда он приходил по работе, а сейчас по личному вопросу. Ставки возросли.

– Верно, – говорит Колин, медленно осматривая Меца от коротко стриженных волос с проседью до мягких итальянских лоферов.

Благодаря своему несокрушимому стремлению выигрывать дела, ни перед чем не останавливаясь, он стал кем-то вроде живой легенды в юридических кругах Нью-Гэмпшира.

– С чем же связана такая перемена в ваших намерениях? – спрашивает адвокат, соединяя кончики пальцев двух рук.

Колин чувствует, как внутри все медленно закипает:

– Вероятно, с тем, что моя бывшая жена сошла с ума. А может, с тем, что дочь настраивают против меня. Или с тем, что я за нее боюсь. Выбирайте сами.

Все это для Меца далеко не ново. Меньше чем через два часа в суде начнется слушание по бракоразводному делу жены одного мафиози, чьи интересы он, Малкольм, защищает. Сейчас он предпочел бы наводить марафет – на процессе наверняка будут тележурналисты, – а не слушать банальную историю этого человека. Опека над ребенком? Такие дела Мец выигрывает с закрытыми глазами.

– Ваша бывшая жена совершила что-то такое, что поставило безопасность дочери под угрозу?

– Вы слышали о девочке, которая разговаривает с Богом?

Малкольм перестает барабанить пальцами по столу:

– Это и есть ваша дочь?

– Да. То есть нет. – Колин вздыхает. – Черт! Я совсем запутался. Возле дома собралось около двухсот человек, и все они считают Веру кем-то вроде пророка. У нее кровоточат руки и… О боже!.. – Он поднимает глаза на адвоката. – Это уже не та девочка, которую я оставил.

Малкольм молча достает из выдвижного ящика желтый блокнот. Взявшись за это дело, он может привлечь внимание прессы, причем не только нью-гэмпширской. Настраиваясь бороться за громкую победу, он снимает с ручки колпачок:

– Вы считаете, что сможете лучше отстаивать интересы вашего ребенка? Что жизнь с матерью в нынешней ситуации дурно влияет на девочку? – (Колин кивает.) – А скажите, пожалуйста, почему вы не придерживались такого мнения четыре месяца назад?

– Послушайте, если я плачу вам двадцать тысяч долларов предварительного гонорара плюс пятьсот долларов за каждую часовую консультацию, то не обязан ничего объяснять. Мне нужна моя дочь. Как можно скорее. Я слышал, что вы решаете такие вопросы. Точка.

Несколько секунд Малкольм молча смотрит клиенту в глаза, а потом спрашивает:

– Вы хотите получить единоличную опеку?

– Да.

– Любой ценой?

Колин не спрашивает, что Мец имеет в виду. И так ясно: лучший способ прибавить себе очков – это отнять их у Мэрайи. Когда все закончится, она потеряет не только Веру, но и самоуважение.

Он ерзает. Вообще-то, ему не хочется порочить бывшую жену, но выбора нет. Как не было и тогда, когда он отправил ее в психиатрическую больницу. Цель оправдывает средства. Как и в тот раз, сейчас он всего лишь беспокоится о безопасности любимого существа.

Ему вспоминается кошмарная ночь неудавшегося самоубийства Мэрайи. Она вся в крови, на губах пузырится его имя. Чтобы рассеять эту картину, он напоминает себе о том, как Вера вчера от него убежала.

– Мне нужна моя дочь, – повторяет он твердо. – Любой ценой.

В прошлый вторник Иэн Флетчер летал в Канзас-Сити из Манчестера. Попытки представить себе, будто он находится в терминале современного комфортабельного аэропорта, нисколько ему не помогли. Это был тихий ужас. Мало того что рейс отложили, так в здании аэровокзала еще и не оказалось закрытой зоны отдыха для членов клуба «Адмирал». Поэтому, чтобы его не узнали, Иэну пришлось бóльшую часть времени просидеть в туалетной кабинке.

В этот раз он решил вылететь из Бостона. Пускай путь на лимузине до аэропорта будет дольше, зато перелет обещает быть гораздо более комфортным.

– Сэр? Рейсом какой авиакомпании вы летите? – спрашивает шофер.

– «Американ эрлайнз», – отвечает Флетчер, подавшись вперед.

Лимузин, как змея, прижимается к обочине, Иэн берет свой портфель, расписывается на чеке и, не говоря больше ни слова, выходит. Пригнув голову, торопливо шагает вправо, к лифтам, один из которых прямиком доставит его в зал ожидания первого класса, где можно будет в уединении сидеть до выхода на посадку.

Мэрайя стоит перед табло, изучая список ближайших вылетов. Столько городов! Какой выбрать? В общем-то, от места, наверное, ничего не зависит. Куда они с дочкой ни прилетят, им все придется начинать с чистого листа.

– Мама? – Вера тянет ее за рукав. – А полетели в Вегас!

Мэрайя улыбается:

– Почему именно в Вегас? Что ты о нем знаешь?

– Там папа один раз был. А еще там можно нажать на кнопочку, и деньги посыплются. Я по телевизору видела.

– Все не совсем так. Выигрывают только те, кому очень-очень везет. К тому же рейса в Лас-Вегас сегодня, кажется, нет.

– Тогда куда же мы поедем?

Хороший вопрос. Мэрайя прижимает к себе сумочку, в которой две тысячи долларов наличными. Держать на руках большую сумму рискованно, но это лучше, чем оставлять следы, расплачиваясь картой. Поэтому Мэрайя сняла со счета столько, сколько ей согласились выдать в местном банке разом. При экономном расходовании они с Верой сумеют сколько-то продержаться, оставаясь незамеченными. А если не попадаться на глаза журналистам, то, может быть, за это время интерес к девочке поутихнет.

За границу без паспорта не полетишь. Может, махнуть на Гавайи? Мэрайя всегда хотела там побывать. Но билеты туда, наверное, ужасно дорогие и сильно ударят по их с Верой карману. Мэрайя снова смотрит на табло: в двенадцать ожидается вылет в Лос-Анджелес, в одиннадцать пятнадцать – в Канзас-Сити, штат Миссури.

Она подводит Веру к стойке, где продаются предварительно не забронированные билеты, и решает действовать просто: выбрать тот рейс, который вылетает первым.

Поднимаясь на борт, Мэрайя мысленно благодарит Бога за то, что о Вере только совсем недавно начали говорить по национальному телевидению, поэтому и стюардесса, и приятный мужчина, который помог им убрать рюкзаки на багажную полку, и другие пассажиры смотрят на них просто как на маму и дочку, а не как на беглецов, скрывающихся от прессы.

До сих пор Вера летала на самолете всего дважды: один раз совсем маленькой, когда умер ее дедушка, а второй раз относительно недавно, когда они всей семьей отправились в Вашингтон. Сейчас она подпрыгивает и вытягивает шею, пытаясь заглянуть в салон первого класса, прямо за которым они с Мэрайей и сидят.

– Мама, что там? Почему кресла другого цвета?

– Это для бизнесменов и других людей, у которых много денег. За эти места они заплатили больше.

– А мы почему тоже не заплатили?

– Потому что… – Мэрайя бросает на дочь раздосадованный взгляд, – просто потому.

В этот момент стюард задергивает голубую шторку, отделяющую первый класс от основной части салона.

– Заканчивается посадка на рейс 5456 в Канзас-Сити…

Иэн подходит к стойке у выхода и протягивает сотруднице авиакомпании посадочный талон.

– Мистер Флетчер, – говорит она, – я очень люблю вашу передачу.

Он коротко кивает, проходит в самолет, протягивает стюарду пальто и садится на свое место.

– Доброе утро, мистер Флетчер. Желаете чего-нибудь выпить перед взлетом?

– Бурбон безо льда.

Первым классом летят еще трое пассажиров. Досадно, но не трагедия. Хорошо хоть в соседнем кресле никто не сидит. Стюард приносит виски. Этот полет, как и все, что касается посещений Майкла, – сплошная рутина. Иэн ставит стакан на столик, закрывает глаза и уплывает в сон, где красные и черные карты бесконечно сменяют друг друга.

– Я хочу пи`сать! – объявляет Вера.

Мэрайя вздыхает. Стюардесса только что провезла мимо них тележку с напитками, и теперь путь к туалету в конце салона надолго отрезан. Ребенок не дотерпит. Мэрайя смотрит на голубую шторку:

– Пойдем туда.

Она быстро заводит Веру в салон первого класса, надеясь, что девочка успеет заскочить в туалет, прежде чем их выдворят.

– Давай скорее. Не забудь закрыть дверь, чтобы включился свет. – С этими словами Мэрайя буквально заталкивает дочь в кабинку.

Прислонившись к вибрирующей стене, она оглядывает лица пассажиров первого класса.

И видит Иэна Флетчера.

О господи! С самолета никуда не сбежишь! Как только Вера выходит из туалета, Мэрайя поспешно скрывается с ней за шторкой, изо всех сил стараясь не встречаться с Иэном Флетчером взглядом. Сев на свое место, она с отвращением закрывает глаза: на протяжении этого часа из аэропорта вылетало, наверное, штук пятьдесят самолетов. Надо же было выбрать именно тот, где сидит Флетчер – человек, которому, как никому другому, выгодно знать местонахождение Веры!

Вдруг Мэрайю поражает догадка: это не случайная встреча. Иэн Флетчер каким-то образом выследил их в аэропорту. Так чего же он не подойдет к ним и не скажет: «Я вас раскусил»? Может, он уже сейчас с помощью маленьких наушников с микрофоном вызывает в Канзас-Сити продюсера и оператора?

От слез, подступивших к горлу, Мэрайе становится трудно дышать. Не успела она сделать первый шаг – весь ее план рухнул.

В первую минуту после трусливого бегства Мэрайи Уайт Иэн подумывает о том, чтобы пустить по следу лисы гончих собак. Он даже достает кредитку и начинает читать инструкцию к наушникам с микрофоном, собираясь позвонить Джеймсу Уилтону, но вспоминает, что момент неподходящий. На пути к Майклу нельзя привлекать к себе внимание.

Мэрайя Уайт этого не знает, но, вообще-то, она сейчас застала Иэна врасплох в той же мере, в какой и он ее.

Допив бурбон, Иэн просит, чтобы принесли еще. В создавшейся ситуации лучше всего делать вид, будто подозрения, которые наверняка возникли у Мэрайи, небеспочвенны. Если он скажет ей, что вовсе не следил за ней и ее дочерью от их дома в Нью-Ханаане до аэропорта в Бостоне, она захочет знать, зачем же он тогда прилетел в Канзас-Сити. Выпытывать чужие тайны – это для него дело привычное. Но открывать собственные он не намерен. Теперь весь план поездки придется перестраивать.