Текст книги "Сохраняя веру"

Когда мама включает у себя в ванной воду, Вера потихоньку выходит из своей комнаты. Надевает фиолетовую водолазку, темно-зеленое флисовое пальто, оранжевые легинсы и, чтобы спрятать руки, красные шерстяные перчатки. На цыпочках спускается по лестнице.

Вообще-то, Вера не убегает, вернее, убегает, но не от мамы. Ей она позвонит, как только найдет телефон. Свой домашний номер она помнит. На случай если кто-нибудь вздумает подслушивать, Вера изменит голос – так в фильмах часто делают – и скажет маме, чтобы пришла в кинотеатр, где они смотрели «Тарзана». Уж там-то точно никто не додумается их искать. И они уйдут. Вдвоем. Может быть, еще бабушку с собой возьмут. А все эти глупые люди пускай себе сидят на газоне.

Беззвучно, как светлячок, Вера выходит из раздвижных дверей дома.

Куда, черт возьми, ее понесло? – спрашивает себя Иэн.

В некоторых ситуациях его бессонница приносит ему пользу. Пялясь в окно «Виннебаго», он увидел огонек, который выплыл из дома Уайтов и исчез в лесу. Иэн осторожно открывает дверь своего жилища на колесах и выходит. Дойдя до края леса, он ускоряет шаг и напрягает слух, стараясь уловить тихую, как снег, поступь маленьких ножек. Наконец снова увидев огонек, изначально привлекший его внимание, Иэн понимает, что это отраженный свет: лунный луч падает на треугольничек, нашитый на пальто или свитер девочки.

– Эй! – тихо произносит Иэн.

Вера застывает, оборачивается, видит его и бросается бежать. Он одним прыжком догоняет и подсекает ее, сделав кувырок, чтобы она упала на него, а не на землю. Девчонка чуть не вышибает из Иэна дух. Он крепко держит ее, она пинает его ноги.

– Перестань, ты делаешь мне больно! – восклицает Иэн, встряхивая Веру.

– Вы мне тоже! – кричит она.

Он ослабляет хватку:

– Если я тебя отпущу, ты убежишь?

Вера торжественно мотает головой. Иэн убирает руки, и она тут же бросается наутек.

– Черт! – Он хватает ее за рукав флисового пальто и тянет к себе, как разъяренную барахтающуюся рыбу. – Ты обманщица!

– Нет, – отвечает Вера, выбившись из сил, – я никого не обманывала.

Иэн понимает, что они говорят о разных вещах.

– А тебе не поздновато играть в лесу?

– Я убежала. Мне дома больше не нравится.

У Иэна что-то сжимается в груди. Цель оправдывает средства, напоминает он себе.

– Твоя мама, конечно, тебя отпустила?

Вера роняет голову:

– Я скажу ей. Обещаю. – Она оглядывается по сторонам. – Вы не знаете, где есть телефон?

– У меня в кармане. А зачем тебе?

Вера смотрит на Иэна, удивляясь его недогадливости:

– Позвонить маме, как доберусь!

Иэн проводит рукой по своему пальто, нащупывая телефон. Это козырь!

– Чтобы ты могла позвонить маме, когда доберешься туда, куда хочешь добраться, мой телефон должен быть с тобой. А я с ним никогда не расстаюсь. – Иэн делает паузу, чтобы девочка успела уловить логику. – К тому же тебе, мне кажется, опасно бродить одной в темноте.

Вера опускает глаза:

– Мне нельзя никуда ходить с чужими людьми.

Иэн смеется:

– Я уже так долго сижу перед вашим домом, что меня можно считать своим.

– Мама говорит, что вы угроза, – подумав, отвечает Вера.

– Но ведь что я чужой, она не говорит? – Иэн показывает ей телефон и прячет обратно в карман. – Ну? По рукам?

– Может быть, – бормочет Вера и идет дальше.

Иэн шагает рядом. Он жалеет о том, что рядом нет оператора с камерой, но незаписанное интервью все-таки лучше, чем никакого. Главное – найти зацепку, а уж завтра он разоблачит этот обман перед всем миром.

Они прошли совсем немного, а Вера, тяжело дыша, садится на гниющее бревно. Иэн удивлен: он не думал, что дети так быстро утомляются. Он заглядывает ей в лицо, которое при лунном свете кажется бледным, как у привидения.

– С тобой все в порядке?

– Да, – говорит Вера слабым голосом. – Я просто устала.

– Тебе давно пора в кровать. Кстати, как ты сумела улизнуть от мамы?

– Она принимает душ.

– Вот как?! Я один раз тоже убежал из дому, когда мне было пять лет. Спрятался под брезентом, которым накрывали гриль, и сидел там три часа, пока меня не нашли.

– Это не называется «убежать», – возражает Вера.

Ее голос кажется таким усталым и таким отяжелевшим от мудрости, что Иэн ощущает укол совести.

– Тебе разве не нравится быть… важной для многих людей?

Вера смотрит на него как на сумасшедшего:

– А вам бы понравилось?

Разумеется, понравилось бы. Потому-то он и гонится за высоким рейтингом. Но вероятно, такую цель ставят перед собой не все. Во всяком случае, не ребенок, который невольно стал пешкой в чьей-то игре. Может быть, думает Иэн, мне удастся сделать Веру Уайт своей союзницей?

– Слушай, ты мне не поможешь? – Он вытаскивает из кармана колоду карт – раскладывание пасьянсов иногда помогает ему скоротать бессонную ночь. – Я пытаюсь выучить один фокус, но не уверен, что он у меня правильно получается.

Иэн тасует карты и просит Веру выбрать какую-нибудь одну. Девочка неловко – перчатка мешает – выполняет его просьбу.

– Запомнила? Точно? Теперь засунь ее прямо в середину.

Вера так и делает, тихонько смеясь. Иэн мысленно благодарит дядю Борегара, у которого научился этому фокусу, единственному в его репертуаре. Эффектно перетасовав карты, чтобы они прыгали с ладони на ладонь, Иэн предлагает Вере снять верх колоды.

– Бубновая семерка! – объявляет он. – Твоя карта!

Вера проверяет и ахает:

– Как у вас это получилось?

– Я расскажу тебе секрет моего фокуса, если ты расскажешь мне секрет твоих.

Верино личико огорченно вытягивается.

– Я не знаю никаких фокусов.

– Разве? – Иэн тоже садится на бревно и, облокотившись о колени, соединяет руки в замок. – Расскажи, например, как ты бабушку вылечила.

Он чувствует, как Вера ощетинивается.

– Ну и не нужен мне ваш дурацкий фокус.

– Ты знаешь, я встречал многих людей, которые думали, что умеют лечить. Некоторые из них оказывались просто гипнотизерами: они заставляли больного человека верить, будто ему лучше, а на самом деле телу лучше не было. А некоторые использовали электричество, и от этого людям действительно становилось легче.

– Электричество?

– Да, это ток. Его чувствуешь, когда дотрагиваешься до телевизора и он тебя бьет: бззз…

Вера встает и вытягивает руки.

– Дотроньтесь до меня, – говорит она с вызовом.

Иэн медленно, не сводя глаз с ее лица, тянется к ней:

– Ты должна снять перчатки.

Вера тут же прячет руки за спину:

– Не могу.

– Я так и знал, – пожимает плечами Иэн.

– Но я и правда не могу, – хнычет Вера.

С тех пор как Иэну было семь лет, прошло немало времени. Он пытается вспомнить, какие «аргументы» обычно хорошо работали на детской площадке.

– Врушка!

Вера взволнованно возражает:

– Никакая я не врушка! Попросите меня сделать что-нибудь другое.

– Ладно.

Иэн понимает, что борется нечестно. Он пытается перехитрить семилетнюю девочку. Но вообще-то, его методы никогда не отличались особой чистотой. И сейчас они уже почти привели его к цели. Верино личико обращено к нему, ей не терпится показать свои способности. Она вот-вот оступится, и обман будет раскрыт.

– Ну пожалуйста, попросите меня, – повторяет она.

Иэн мысленно перебирает все, что хотел бы узнать: кто за всем этим стоит, кому это выгодно, как они умудрились обдурить медиков… Но, раскрыв рот, он произносит то, чему сам удивляется:

– Как выглядит Бог?

Верины губы размыкаются.

– Бог… – начинает она и вдруг теряет сознание.

Благодаря быстроте реакции Иэн успевает подхватить девочку, чтобы она не ударилась головой о бревно, камень или корень дерева.

– Вера, очнись! – говорит он, слегка встряхивая ее.

Бережно положив Веру на землю, он щупает ей пульс. Убирает с лица листья. Потом вытирает руки о пальто и видит на ткани кровь. Чувствуя учащенное сердцебиение, ощупывает свои бока и грудь. Вроде все в порядке. У Веры на теле, кажется, тоже нет ран. Взгляд Иэна падает на ее красные перчатки, ярко выделяющиеся на фоне мха, почвы и опавших листьев.

– Ничего себе! – выдыхает он, осторожно сняв одну из них, и с Верой на руках несется к дому Мэрайи Уайт.

Звонок в дверь раздается в тот момент, когда Мэрайя оборачивает мокрую голову полотенцем. Завязав пояс купального халата, она торопливо спускается. Боже правый! На часах ведь уже половина одиннадцатого, у нее ребенок спит! Кому хватило наглости побеспокоить их в такое время?

В тот момент, когда она уже готова взяться за ручку двери, с другой стороны начинают нетерпеливо стучать. Сердито стиснув зубы, Мэрайя открывает и видит перед собой Иэна Флетчера. Ее ярость тут же улетучивается, когда она замечает у него на руках обмякшую Веру.

– Ох… – Голос Мэрайи дрожит, она пятится, пропуская Иэна.

– Я нашел ее в лесу, – говорит он, наблюдая за тем, как мать трогает виски и щеки дочери. – У нее кровь. Ей нужно в больницу.

Мэрайя закрывает ладонью рот, чтобы не разрыдаться, и поднимает Верин рукав, ожидая увидеть порез на запястье, но Иэн вместо этого стаскивает с девочки перчатку.

– Поехали! – говорит он. – Чего ждете?

– Да-да, сейчас…

Взбежав по лестнице, Мэрайя бросается в ванную и надевает то, что выбросила в корзину для грязного белья. Вернувшись в прихожую, хватает с вешалки сумочку и ключи от машины.

В лагере у дороги заметно оживление. Репортеры, которым уже давно надоело сидеть впустую, заметили, что ребенка несут к дому, причем делает это не кто-нибудь, а Иэн Флетчер. Включаются видеокамеры, вспышки щелкают, как фейерверки, и сквозь весь этот шум унылой нитью тянется хоровой призыв о помощи, обращенный к лежащему без сознания ребенку.

Мэрайя открывает заднюю дверь машины, Иэн, не дожидаясь никаких просьб, забирается с Верой в салон и устраивает ее у себя на коленях. Мэрайя садится на место водителя, кладет на руль дрожащие руки и сдает назад, стараясь не задавить кого-нибудь из зрителей, непременно желающих дотронуться до автомобиля.

Посмотрев в зеркало заднего вида, Мэрайя встречается с Иэном взглядом:

– Как это случилось?

– Не знаю. – Иэн убирает волосы с Вериного лба, и Мэрайя замечает это движение. – Думаю, она поранилась до того, как я ее нашел.

Мэрайя, притормаживая, ведет машину вниз по изгибу холма. Неужели Вера пыталась покончить с собой? Она не задает Иэну тех вопросов, которые хочет задать. Почему рядом с моей дочерью оказались вы? Почему она не пришла ко мне?

Подъехав к входу отделения экстренной помощи в медицинском центре, Мэрайя впереди Иэна бежит в приемный покой, готовясь уговаривать медперсонал принять их без очереди. Но медсестра безо всяких уговоров, только взглянув на ребенка, потерявшего сознание, и на кровь, которой перепачкана одежда мужчины, вызывает доктора и санитаров с каталкой. Веру увозят так быстро, что Мэрайя едва поспевает бежать следом.

Думать об Иэне ей некогда, и она не просит его тоже пройти в отделение, но не удивляется, когда видит, что он тем не менее идет. В тот момент, когда с Вериной руки снимают вторую перчатку, Мэрайя чуть не падает, но даже не замечает этого. Иэн подхватывает ее.

– Давление?

– Сто на шестьдесят, пульс нитевидный.

– Мне нужна группа крови, перекрестная проба, клинический анализ, анализ на токсины и на электролиты. – Доктор смотрит на неподвижное тело Веры. – Как зовут?

Мэрайя пытается ответить, но голос не слушается.

– Вера, – говорит Иэн.

– Вера! – произносит доктор, наклонившись. – Просыпайся, моя хорошая!

Он выпрямляется и велит медсестре готовить давящие повязки, потом переводит взгляд на Мэрайю:

– Она наглоталась каких-нибудь таблеток? Или, может, выпила что-нибудь из бытовой химии?

– Нет! – в ужасе шепчет Мэрайя. – Ничего такого.

– Когда я нашел ее, – прокашлявшись, вмешивается Иэн, – у нее уже шла кровь. Из-за перчаток я не сразу заметил. Потом она упала в обморок. – Он смотрит на часы. – Это было с полчаса назад.

Врач-стажер ощупывает Верину ступню:

– Ни симптома Кернига, ни симптома Брудзинского, по-моему, нет.

– На колотые раны тоже, кажется, не похоже, – говорит медсестра.

К каталке подходит дежурный врач и начинает давить на Верино плечо.

– Кровотечение не замедляется. Вызовите консультанта по хирургии кисти. Вы отец? – спрашивает он у Иэна.

– Друг, – мотает Иэн головой.

Врачи кажутся Мэрайе огромными стервятниками, слетевшимися к маленькому телу ее дочери. Медсестра поднимает правую руку Веры и сильно нажимает на плечевую артерию. Мэрайя смотрит на рану, которая, как маленький чистый тоннель, проходит сквозь ладонь: в этот момент ее пронзает свет.

Вера вдруг дергает ножкой, ударяя врача-стажера в подбородок.

– Не-е-ет! – кричит она, пытаясь вырваться из рук медсестер, которые крепко прижимают ее к каталке. – Нет! Больно!

Мэрайя делает шаг вперед, но Иэн удерживает ее, положив руку ей на плечо.

– Они знают, что делают, – бормочет он.

Доктор, пытаясь успокоить девочку ласковым голосом, спрашивает:

– Вера, как ты поранила ручки?

– Никак. Я их не… Ой! Из них просто пошла кровь, а пластырь не держался, и… Не надо! Мамочка, скажи им, пусть перестанут!

Стряхнув руку Иэна, Мэрайя бросается к своему ребенку, но ее отталкивают назад, едва она успевает дотронуться до Вериного бедра.

– Уберите ее отсюда! – рявкает врач, но его голос едва пробивается сквозь крики.

Чем дальше Мэрайю уводят, тем громче звучат рыдания, и, проведя несколько секунд в объятиях Иэна, она понимает, что это уже не Вера кричит, а она сама.

Ночью в больнице бывает тихо по-особенному. Эти островки тишины, дрейфующие среди стонов, вздохов и приглушенных гудков, словно бы объединяют людей, которые не разошлись по домам, а все еще бродят по коридорам или сидят у постелей близких. Можно встретить в лифте женщину и сразу понять, что у нее горе. Можно увидеть возле кофейного аппарата мужчину и с первого взгляда определить, что у него рожает жена. Можно, даже не отдавая себе в этом полного отчета, начать расспрашивать незнакомого человека о том, какая беда его сюда привела, хотя при встрече на улице вы бы не обратили на него никакого внимания.

Мэрайя и Иэн стоят, как часовые, у Вериной кровати в детском отделении. Сейчас девочка спокойно спит, ее забинтованные руки сливаются с простыней.

– Как ватные палочки, – произносит Иэн вполголоса.

– Что?

– У нее ручки как ватные палочки. Тоненькие и на концах белые.

Мэрайя улыбается. За последние несколько часов она так отвыкла от этого мимического движения, что теперь ей больно. Вера, повернувшись на бок, продолжает спать. Иэн вопросительно приподнимает брови и кивком указывает на дверь. Они с Мэрайей выходят и идут по коридору мимо медсестер, тихо болтающих за своей стойкой, потом мимо лифта.

– Я до сих пор не поблагодарила вас за то, что вы принесли Веру домой, – говорит Мэрайя и обхватывает себя руками: ей вдруг стало зябко. – Спасибо вам за это и за то, что не включили камеру, не начали фотографировать…

Иэн смотрит ей в глаза:

– А откуда вы знаете?

Почувствовав сухость во рту и в горле, Мэрайя вспоминает, как Иэн сидел на заднем сиденье машины с Верой на руках.

– Просто знаю.

Они останавливаются у стеклянной стены отделения новорожденных. Спеленатые младенцы лежат бок о бок, как продукты на полке в магазине. Один малыш высвободил ручонку из одеяла и размахивает ею, растопырив похожие на лепестки пальчики. Мэрайя не может не заметить, какая у него ладошка – свеженькая, розовенькая и целенькая.

– Вы верите? – произносит Иэн, глядя на детей, но обращаясь к Мэрайе.

На этот вопрос ей отвечать не следует. Это неподходящая тема для обсуждения со скандально известным телеведущим, который сегодня повел себя по-рыцарски, но завтра снова станет их с Верой врагом. Тем не менее за последние несколько часов между ним и Мэрайей образовалась связь, похожая на те тончайшие шелковые нити, которые пауки способны протягивать на огромные расстояния. И пожалуй, Иэн все-таки заслужил ответа.

– Да. Я не знаю, что именно видит моя дочь и почему она видит это. Но я верю, что она говорит правду.

Иэн едва заметно встряхивает головой:

– Я не то имел в виду. Я имел в виду, верите ли вы в Бога?

– Не знаю. Я бы хотела ответить: «Да, конечно!», но, к сожалению, не могу сказать этого с легким сердцем.

– Значит, вы колеблетесь.

Мэрайя поднимает на него глаза:

– Вы тоже.

– Да, но разница между нами в том, что вы, если бы у вас был выбор, предпочли бы верить, а я – нет. – Он прижимает ладонь к стеклу, глядя на младенцев. – «Мужчину и женщину сотворил их…»[19]19
  Быт. 5: 2.


[Закрыть] Но вы же можете под микроскопом видеть, как происходит оплодотворение. Можете наблюдать деление клеток, формирование сердца и так далее. Где же здесь Бог?

Мэрайя вспоминает равви Соломона в хипповой футболке и его попытку примирить Библию с теорией Большого взрыва.

– Может быть, именно благодаря Богу все это и происходит?

Иэн поворачивается к Мэрайе:

– Но нам ведь нужны научные доказательства.

Она думает о тех обстоятельствах, в результате которых попала в Гринхейвен.

– Иногда вещи происходят прямо у тебя на глазах, а ты все равно делаешь ошибочные выводы.

Иэн и Мэрайя с секунду смотрят друг другу в глаза. Мэрайя моргает первая.

– Вам бы домой, хорошенько выспаться…

Иэн потирает шею и слабо улыбается:

– Да уж, было бы неплохо.

Однако он не уходит. Мэрайя ловит себя на том, что оценивающе разглядывает его, как стала бы делать любая женщина на ее месте. Гладкие темные волосы спускаются на лоб острыми пиками. Пальцы длинные. Голубые глаза светятся изнутри.

– Кем вы были раньше? – вдруг спрашивает она.

– Прежде чем реинкарнировал в такого засранца? – смеется он.

– Нет. – Мэрайя краснеет. – Прежде чем стали атеистом. По рождению вы же, наверное, принадлежали к какой-нибудь Церкви? К Епископальной, или Методистской, или Католической?

– К Южной баптистской.

– У вас для этого подходящий голос, – не успев себя одернуть, произносит Мэрайя.

– Зато неподходящее нутро. – Иэн прислоняется к стеклу плечом и скрещивает руки. – Я не смог воспринять образ Христа.

– Тогда, может быть, вам подошел бы иудаизм или ислам?

– Нет, дело не в том, что мне нужен другой мессия. Я не могу смириться с тем, что любой родитель, включая Бога, может сознательно заставить своего ребенка страдать. – Иэн смотрит на младенцев, лежащих рядком. – Я не могу молиться тому, кто это допускает.

От удивления Мэрайя теряет дар речи. Сейчас Иэн Флетчер сформулировал свою мысль так, что трудно не согласиться. Она все еще пытается подыскать какой-нибудь ответ, но он улыбается, выводя ее из раздумий, и мягко говорит:

– В одно я верю на сто процентов: с вашей дочкой все будет хорошо.

Иэн наклоняется, дотрагивается губами до щеки Мэрайи и уходит.

Глава 7

Весь ад… вырвался…

Дж. Мильтон. Потерянный рай

15 октября 1999 года

Вера лежит в больнице уже два дня, ее все не выписывают. На мой взгляд, она здорова, если не считать открытых ран на ладонях, да и те, она говорит, больше не болят. Доктор Блумберг, специалист по хирургии кисти, созвал целый консилиум, но поставить Вере диагноз до сих пор не может, а без диагноза не может нас отпустить.

Я пыталась связаться с Колином, но его автоответчик говорит, что он уехал из города, не уточняя куда. Я пыталась звонить каждые несколько часов, но все без толку. Мама говорит, чтобы я беспокоилась о ребенке, а не о Колине. Она дни напролет проводит с нами в больнице и не понимает, почему мне так не терпится, чтобы нас выписали. Ведь сюда, в стационар, к Вере не пропустят ни репортеров, ни религиозных фанатиков.

Сама я, конечно, езжу домой принять душ и переодеться. Лагерь, разбитый у нашей подъездной дорожки, не вырос и не уменьшился. Пассионисты на месте, автодом Иэна Флетчера тоже стоит, хотя о нем самом ни слуху ни духу. Это меня не удивляет, а удивляет то, что во время своей последней прямой трансляции он ни слова не сказал о Вериных ранах.

– Ма, – хнычет Вера, – я тебя уже в третий раз зову!

– Извини, милая, – улыбаюсь я. – Я не слышала.

– Ты слишком занята размышлениями, – ворчит мама.

Я не обращаю на нее внимания.

– Чего ты хотела, Вера?

– Фруктовый лед, красненький.

– Сейчас.

Решив не беспокоить медсестру, я сама иду к холодильнику, стоящему в конце коридора. Открываю дверь палаты и вижу Иэна Флетчера. Он препирается с полицейским, который, к счастью, приставлен следить за тем, чтобы никто из журналистов сюда не проскользнул.

– Я же говорю вам, – требовательно произносит Иэн, – спросите ее, и она разрешит мне войти.

– Спросить о чем?

Он улыбается мне и показывает букет желтых роз:

– Я надеялся повидать пациентку.

– К моей дочери сейчас нельзя, – говорю я, и как раз в этот момент из палаты доносится звонкий Верин голосок:

– Мама, кто там пришел?

Она быстро подползает к спинке кровати и, увидев Иэна Флетчера, заливается краской:

– Я должна сказать вам спасибо за то, что вы меня ночью домой принесли…

Флетчер, невзирая ни на чьи протесты, входит в палату и протягивает Вере цветы:

– Не стоит благодарности. Мы, рыцари, всегда рады помочь прекрасной даме.

Вера хихикает, мама забирает розы:

– Какие роскошные! Куда мы их поставим?

Я, пожав плечами, виновато улыбаюсь полицейскому и закрываю дверь.

– Я еще не встречал леди, которая была бы равнодушна к цветам, – говорит Иэн.

– Мама от них чихает, – отвечает Вера.

– Буду иметь в виду. – Флетчер поворачивается ко мне. – Ну так как она?

– Гораздо лучше.

Он продолжает смотреть мне в глаза:

– Да, выглядит она чудесно.

Мама вклинивается между нами и ставит на тумбочку кувшин с розами. Иэн садится на край кровати:

– Что говорят врачи насчет выписки?

– Пока ничего, – отвечаю я.

– Я очень хочу домой, – говорит Вера. – Здесь плохо пахнет.

– Пахнет больницей, – соглашается Иэн. – Как будто кто-то постоянно чистит туалет.

– А вы когда-нибудь лежали в больнице?

По лицу Иэна пробегает тень.

– Я сам – нет. – Он поднимает глаза на меня. – Можно вас на минутку?

Молча кивнув маме, я выхожу вместе с ним в коридор. Сейчас все встанет на свои места, думаю я. Сейчас он скажет, что помощь помощью, розы розами, а работу никто не отменял и его оператор уже готов снимать Верин исход из больницы.

– О чем вы хотели поговорить?

Иэн совсем близко: мы стоим у одной и той же двери, прислонившись к противоположным косякам. Он прокашливается:

– Если честно…

– Миссис Уайт! – Голос доктора Блумберга заставляет меня вздрогнуть. – Хорошо, что вы здесь. Я хотел поговорить с вами о Вере. Давайте пройдем в комнату отдыха в конце коридора.

Я давно этого ждала и все равно начинаю трястись. Я чувствую, что новость будет плохой. Врачи всегда предлагают родственникам пациента сесть, когда собираются сообщить нечто ужасное. Сейчас он скажет, что у Веры рак, что ей осталось жить три недели и что в этом виновата я. Если бы я была лучшей матерью, то заметила бы тревожные признаки: шишку за ухом или долго не заживающую болячку на коленке.

– Мэрайя, – тихо говорит Иэн, – можно мне с вами?

Он смотрит в спину доктору, шагающему по коридору, потом опять переводит взгляд на меня. Одним своим присутствием он ставит передо мной тысячу вопросов, задевая меня за живое и вместе с тем поддерживая меня, отчего ноги дрожат чуть меньше. Здоровье моей дочери его не касается, и, казалось бы, незачем посвящать его в детали, но он был рядом с Верой, когда все это случилось. Желание на кого-нибудь опереться берет во мне верх над здравым смыслом.

– Да, – шепчу я как в тумане, и мы вместе идем по коридору.

Иэн, сидя рядом со мной, вертит что-то в руках, но я не поворачиваюсь. Если он включает диктофон или готовит блокнот, мне ни к чему это видеть. Я предпочитаю смотреть прямо перед собой, тем более что доктор Блумберг явно затевает какие-то странные манипуляции: просит у Иэна ручку и достает из кармана нечто завернутое в полиэтилен.

– Видите это пирожное?

Я внимательно смотрю на слойку с вишневым джемом и творогом. Доктор насквозь, вместе с упаковкой, протыкает ее ручкой.

– Вот так выглядит проникающая рана. Колотая. – Он возвращает Иэну испачканную ручку и указывает в центр пирожного. – Посмотрите: тесто разорвано, творог и джем перемешались, начинка вытекает. При проникающем ранении кисти руки тоже происходит разрыв и деформация ткани. Образовавшееся отверстие заполняется сгустками крови и частичками разорванной кожи. Чаще всего возникает гематома, нередко бывает повреждена кость. – Доктор Блумберг поднимает глаза на меня. – Раны вашей дочери выглядят совершенно иначе.

– Может, они не сквозные? – предполагаю я.

– Сквозные. Но при этом поразительно чистые. На рентгеновских снимках, которые лежат у меня в кабинете, видны идеально круглые маленькие дырочки в кости и ткани… но признаков травмы как таковой нет.

Я совершенно растеряна:

– Это хорошо?

– Это необъяснимо, миссис Уайт. Как вы знаете, я целых два дня совещался с коллегами, и мы единодушно пришли к выводу: никакой предмет не мог войти в ладонь Веры с одной стороны и выйти с другой, не создав при этом серьезной травмы или хотя бы просто не порвав ткань.

– Но у нее же кровь шла. И от этого она упала в обморок.

– Я знаю, – говорит доктор Блумберг. – Однако кровотечение было гораздо слабее, чем при обычном ранении. От такой потери крови сознание не теряют. Раны вашей дочери ведут себя как колотые, но по визуальным признакам таковыми не являются.

– Не понимаю…

– Вы когда-нибудь читали о людях, которые получали черепно-мозговую травму, а потом начинали бегло говорить по-китайски или по-французски? – спрашивает меня доктор. – Человек разбивает голову о телеграфный столб и после этого по какой-то причине начинает понимать язык, которого раньше не понимал. Такое случается не каждый день, но все-таки случается. И с точки зрения медицины это очень трудно объяснить. – Он делает глубокий вдох. – Тщательно проанализировав ситуацию, мы с моими коллегами решили поставить вопрос о том, действительно ли Вера поранила руки, или же они просто начали кровоточить.

Флетчер тихонько присвистывает:

– Вы утверждаете, что у нее стигматы.

– На данный момент я не могу поставить такой диагноз окончательно…

– Стигматы? – переспрашиваю я, перебивая доктора.

Он, явно смутившись, делает паузу, потом неуверенно говорит:

– Как вы знаете, стигматами называют отверстия, повторяющие крестные раны Христа. Это, миссис Уайт, медицински необъяснимые случаи, когда у людей кровоточат кисти рук, ступни или бока, но признаков настоящей травмы нет. Иногда такие явления сопровождают религиозный экстаз. Отверстия могут появляться и исчезать, а могут кровоточить хронически. Почти всегда они бывают болезненными. История знает несколько случаев, когда врачи действительно ставили такой диагноз.

– То есть вы хотите сказать, что моя дочь… Нет!

Вера никогда не впадала в религиозный экстаз. И откуда у нее могут быть крестные раны, если она даже не знает, что такое распятие? Я съеживаюсь:

– Эти исторические случаи… когда они были?

– Несколько столетий назад, – признается доктор Блумберг.

– А сейчас, – говорю я, – тысяча девятьсот девяносто девятый год. Такие вещи больше не происходят. Сейчас шарлатанов, которые уверяют, что у них раны как у Христа, наверняка выводят на чистую воду: делают им рентген и разные анализы… – Я поворачиваюсь к Иэну Флетчеру. – Ведь так?

Но теперь он молчит.

– Покажите мне ее руки! – требую я.

Кивнув, врач встает и направляется в нашу палату. Я – за ним.

– Милая, – бодро говорю я Вере, – доктор хочет тебя осмотреть.

– А потом меня отпустят домой?

– Там видно будет.

Стоя рядом с доктором Блумбергом, я наблюдаю за тем, как он снимает многослойные повязки. Их меняют каждый день, но после сцены в приемном покое медперсонал старается, чтобы Вера не видела своих ран. Осторожно размотав бинты пинцетом, доктор включает лампу на прикроватной тумбочке и пересаживается. Теперь его спина заслоняет от Веры ее собственные руки. Наконец он полностью освобождает правую ладонь от повязок, и я вижу отверстие. Маленькое, всего несколько миллиметров в диаметре, но оно есть. Вокруг синяк. В стороны расходятся лучи засохшей крови. Вера шевелит пальчиками, и на долю секунды внутри раны показывается тоненькая, как иголка, косточка. Но свежая кровь не течет.

Доктор Блумберг ощупывает края отверстия. Вера морщится, начинает ерзать и в какой-то момент подается в сторону настолько, что видит свою руку. Поднимает ее и смотрит в дырочку, сквозь которую с противоположной стороны проходит свет. Мы все перестаем дышать.

Через несколько секунд раздается Верин крик.

Доктор Блумберг нажимает на кнопку вызова медсестры. Иэн Флетчер и мама вдвоем держат Веру.

– Милая моя, – говорю я успокаивающим голосом, – все хорошо. Доктор тебе поможет.

– Мамочка, у меня в руке дырка! – кричит она.

Медсестра вбегает с пластиковым подносом, на котором лежит шприц. Доктор Блумберг крепко хватает Веру и вонзает иглу ей в плечо. Она еще несколько секунд сопротивляется, а потом обмякает.

– Мне жаль, что так получилось, – бормочет доктор. – Думаю, девочке лучше оставаться у нас. Я считаю, к ней нужно пригласить консультанта-психиатра.

– По-вашему, она сошла с ума? – Я истерически повышаю голос. – Вы же видите ее руки! Она ничего не выдумывает!

– Я не сказал, что она сошла с ума. Просто мозг – очень мощный орган. Он точно так же, как и вирус, может заставить организм заболеть. А я, честно говоря, сталкиваюсь с подобной ситуацией впервые. Я не знаю, возможно ли, чтобы кровотечение было вызвано самовнушением.

Слезы наворачиваются мне на глаза.

– Ей семь лет! Зачем бы она стала внушать себе такое?

Я сажусь рядом с Верой и глажу ее светловолосую головку. Сон разгладил черты лица, между приоткрытыми губками надувается пузырь. Я слышу, как доктор за моей спиной тихо разговаривает с мамой, потом слышу, как дверь дважды открывается и закрывается.

Маленькие девочки мечтают о том, чтобы быть принцессами и ездить на собственном пони. О бальных платьях и украшениях. А ни в коем случае не о том, чтобы иметь кровоточащие раны, как у Иисуса.

Моего виска мягко касается голос Иэна Флетчера:

– Однажды я брал интервью у монахини-кармелитки. Ей было семьдесят шесть лет, в монастыре она жила с одиннадцати. Настоятельница утверждала, что эту женщину, сестру Мэри Амелию, Господь благословил стигматами. – Я медленно поворачиваюсь, чтобы посмотреть Иэну в глаза, а он продолжает: – Все считали это чудом, пока я не заметил вязальный крючок, который сестра носила в подгибе своего одеяния. Оказалось, грань между религиозным экстазом и религиозным безумием очень тонка.

Вы думаете, что она делает это сама. Произносить это вслух мне не приходится. Иэн сам прочитывает мою мысль.

– Ее руки, руки той монахини, выглядели совсем не так, как Верины.

– Что вы хотите этим сказать?

Иэн пожимает плечами:

– Что ее руки выглядели по-другому. Только и всего.

Аллен Макманус считает, что заключил в целом выгодную сделку: за пиццу с пепперони и шесть банок пива Хенри, молодой компьютерщик, подрабатывающий в газете «Бостон глоб», добудет закрытую информацию о семье Уайт.