Текст книги "После тебя"

– Что? – спрашиваю я. – В чем дело?

Родители беспомощно смотрят друг на друга.

– Понимаешь… – Мама присаживается на край постели. – Доктор сказал… Консультант сказал… что не совсем ясно, как ты могла упасть.

Я откусываю кусочек сэндвича с яйцом. Я уже могу что-то поднять левой рукой.

– Ах, ты об этом. Меня отвлекли.

– Когда ты ходила по крыше.

Я молча жую.

– Солнышко, а ты, случайно, не страдаешь лунатизмом?

– Папа, я еще ни разу в жизни не ходила во сне.

– А вот и нет. Когда тебе было тринадцать, ты во сне спустилась по лестнице и съела половину торта, испеченного Трине на день рождения.

– Ну, тогда я просто была немного сонной.

– И еще уровень алкоголя в крови. Они сказали… что он у тебя просто зашкаливал.

– У меня выдался тяжелый вечер на работе, вот я и выпила бокал-другой и поднялась на крышу подышать воздухом. А потом меня отвлек голос.

– Значит, ты слышала голос.

– Я просто стояла на крыше и смотрела вниз. Иногда я так делаю. А когда у меня за спиной послышался голос какой-то девочки, я испугалась и оступилась.

– Девочка?

– Я и правда слышала ее голос.

– А ты уверена, что это была реальная девочка? Не вымышленная… – спрашивает папа.

– У меня повреждено бедро, но не голова.

– Да, они точно говорили, что «скорую» вызвала какая-то девочка. – Мама предостерегающе касается папиной руки.

– Итак, ты утверждаешь, что это действительно был несчастный случай, – продолжает папа.

Я даже прекращаю жевать. Они виновато отворачиваются друг от друга.

– Что? Неужели вы думаете, будто я специально прыгнула вниз?

– Мы ничего не утверждаем. – Папа чешет в затылке. – Просто… мы немножко удивлены, что ты разгуливала по крыше дома в предрассветный час. Ведь ты всегда боялась высоты.

– Я была помолвлена с человеком, который считал нормальным подсчитывать число калорий, сожженных им во время сна. Господи боже мой! Значит, вот почему вы со мной так нянчитесь. Неужели вы думаете, что я пыталась покончить с собой?

– Просто он спрашивал разные…

– Кто вас спрашивал? О чем?

– Тот парень, психиатр. Милая, они только хотят убедиться, что ты в порядке. Мы знаем, тебе было… Ну ты понимаешь… После…

– Психиатр?

– Тебя собираются поставить на учет. У нас была долгая беседа с докторами, и ты едешь домой. Будешь жить с нами, пока не поправишься. Ты не можешь оставаться одна в своей квартире. Это…

– Вы что, были в моей квартире?

– Ну нам же надо было собрать твои вещи.

В комнате повисает тягостное молчание. Я представляю, как они стоят на пороге моей квартиры, мама судорожно сжимает сумку при виде грязного постельного белья, батареи пустых бутылок на каминной доске, половинки шоколадки «Фрут энд натс», одиноко лежащей в пустом холодильнике. Представляю, как родители переглядываются и качают головой. Бернард, ты уверен, что мы не перепутали адрес?

– Это… не совсем подходящее место для человека, идущего на поправку. И сейчас тебе лучше быть со своей семьей. Хотя бы до тех пор, пока снова не встанешь на ноги.

Меня так и подмывает сказать им, что я отлично справлюсь в своей квартире и не важно, что они там о ней думают. Я хочу делать свое дело, и возвращаться домой, и забывать обо всем до начала следующей смены. Меня так и подмывает сказать, что я не желаю возвращаться в Стортфолд, чтобы снова стать Той Девицей: Той, Которая. Не желаю ощущать тяжесть маминого тщательно скрываемого неодобрения, не желаю выслушивать папино жизнерадостное «все хорошо, все хорошо, все как прежде», словно если он будет твердить это, точно заклинание, все действительно будет хорошо. Я не желаю каждый день проходить мимо дома Трейноров, вспоминая о том, что когда-то была его частью, и от этого никуда не деться. Но я ничего не говорю. Потому что внезапно чувствую себя ужасно усталой, и вообще у меня везде болит и больше нет сил бороться.

Спустя две недели папа привозит меня домой в своем служебном фургончике. В кабине есть место только для двоих, поэтому мама остается убирать к моему приезду дом. И по мере приближения к Стортфолду у меня постепенно начинаются нервные спазмы в животе.

Жизнерадостные улицы родного города кажутся чужими. Я смотрю на них отстраненным, критическим взором, невольно отмечая, какое здесь все бедненькое, но чистенькое. Неожиданно я начинаю понимать, что увидел Уилл, когда впервые приехал домой после аварии, но сразу же отбрасываю эту мысль. Когда мы сворачиваем на нашу улицу, я вдруг ловлю себя на том, что вжимаюсь в спинку сиденья. Мне совсем не хочется вести вежливые разговоры с соседями и давать объяснения. Не хочу, чтобы меня осуждали за то, что я сделала.

– Ты в порядке? – Папа как будто читает мои мысли.

– Отлично.

– Вот и молодец. – Он ободряюще кладет мне руку на плечо.

Мама уже встречает нас на пороге. Похоже, последние полчаса она караулила у окна. Папа ставит одну из моих сумок на ступеньку и возвращается, чтобы помочь мне выйти из машины и забрать вторую сумку. Теперь я уже могу обходиться только тростью. Медленно ковыляя по подъездной дорожке, я спиной чувствую, как колышутся занавески в соседних домах. И буквально слышу шепотки соседей: Посмотри, кто тут у нас объявился. Как думаешь, что она на сей раз натворила?

Папа направляет меня вперед, внимательно следя за моими ногами, словно они могут занести меня куда не надо.

– Ну как, нормально? – без устали твердит он. – Вот так, потихонечку.

Я вижу в прихожей за маминой спиной дедушку. На нем клетчатая рубашка и парадный голубой джемпер. Ничего не изменилось. Те же обои на стенах. Тот же ковер в прихожей, который, судя по белесым полосам, мама пылесосила не далее чем сегодня утром. На крючке висит моя старая синяя куртка с капюшоном. Восемнадцать месяцев. У меня такое чувство, будто я отсутствовала целых десять лет.

– Не торопи ее, – говорит мама, нервно ломая руки. – Бернард, ты слишком быстро идешь.

– Она явно не собирается соревноваться с Мо Фарахом[1]1
  Мохаммед (Мо) Фарах – британский легкоатлет сомалийского происхождения, бегун на средние и длинные дистанции, двукратный олимпийский чемпион 2012 г. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть]. Но если пойдет еще медленнее, нас примут за лунатиков.

– Осторожней, ступеньки! Бернард, может, подстрахуешь ее сзади, пока она поднимается. Ну, ты понимаешь, на случай, если она вдруг начнет падать назад.

– Я знаю, где у нас ступеньки, – цежу я сквозь стиснутые зубы. – Хотя и жила здесь всего-навсего двадцать шесть лет.

– Бернард, проследи, чтобы она не споткнулась о тот выступ. Ты же не хочешь, чтобы она сломала и второе бедро.

Господи! Неужели и у тебя, Уилл, все было так же? Каждый божий день?

И тут, отодвинув маму в сторону, на пороге появляется моя сестра.

– Мама, ради бога! Ну давай же, Хопалонг![2]2
  Хопалонг Кэссиди – вымышленный ковбой, первоначально появившийся в 1904 г. как главный герой одного из рассказов американского писателя Кларенса Малфорда, который затем написал целую серию рассказов и несколько романов о данном герое.


[Закрыть] Нечего устраивать здесь бесплатный цирк.

Трина просовывает руку мне под мышку и на секунду оборачивается, чтобы бросить испепеляющий взгляд на соседей. Она возмущенно поднимает брови, словно хочет сказать: какого черта?! Я могу поклясться, что слышу шуршание задергивающихся занавесок.

– Проклятые зеваки! Ну да ладно. Поторапливайся! Мне еще надо успеть отвезти Томаса в клуб, а я обещала, что до этого ты покажешь ему свои шрамы. И боже мой, до чего же ты отощала! Твои сиськи, наверное, теперь похожи на два мандарина, засунутые в пару носков.

Очень нелегко смеяться и одновременно идти. Томас так стремительно бросается меня обнимать, что я останавливаюсь и упираюсь рукой в стенку, чтобы не навернуться, когда он в меня врезается.

– Они что, действительно тебя разрезали, а потом собрали по частям? – спрашивает он. Его макушка уже на уровне моей груди. И у него не хватает четырех передних зубов. – Дедушка говорит, что они тебя неправильно собрали. И бог его знает, как мы сможем определить, что они перепутали.

– Бернард!

– Я пошутил.

– Луиза… – Дедушкин голос звучит хрипло и невнятно.

Он на нетвердых ногах проходит вперед и обнимает меня. Я отвечаю ему тем же. Он слегка отстраняется и притворно сердито хмурится, его старческие руки держат меня на удивление крепко.

– Я знаю, дедуля. Знаю. Но теперь она дома, – говорит мама.

– Ты снова будешь жить в своей старой комнате, – добавляет папа. – Боюсь только, тебе не понравятся обои с трансформерами, которые мы поклеили для Тома. Надеюсь, ты не имеешь ничего против автоботов и предаконов?

– А у меня в попе червяки, – радостно сообщает Томас. – Мама не велит рассказывать об этом чужим. Или засовывать пальцы в…

– Господи помилуй! – вздыхает мама.

– Добро пожаловать домой, Лу, – произносит папа и тотчас же роняет сумку мне на ногу.

Глава 3

Оглядываясь назад, я могу сказать, что первые девять месяцев после смерти Уилла прошли для меня как в тумане. Я прямиком отправилась в Париж и на время забыла о доме, пьяная от неожиданной свободы и жажды новых впечатлений, которую разбудил во мне Уилл. Я получила работу в баре – любимом месте сбора экспатов[3]3
  Экспат – иностранный работник или сотрудник предприятия, работающий за границей.


[Закрыть], – где терпели мой ужасный французский, и в результате я даже здорово поднаторела в языке. Я поселилась в Шестнадцатом округе, в крошечной комнате в мансарде над ресторанчиком с восточной кухней, и долгими бессонными ночами лежала, прислушиваясь к голосам подвыпивших посетителей или к звукам ранних развозчиков продуктов, а наутро просыпалась с таким чувством, будто я живу чужой жизнью.

В те первые месяцы мне казалось, будто с меня живьем содрали кожу – настолько остро я ощущала происходящее вокруг. Проснувшись, я с ходу начинала смеяться или плакать, теперь мне все виделось в другом свете, словно раньше я смотрела на жизнь через фильтр, который внезапно убрали. Я пробовала непривычную еду, бродила по незнакомым улицам, говорила с людьми на неродном для себя языке.

Время от времени меня преследовал призрак Уилла. И тогда я начинала смотреть на все его глазами, а у меня в ушах стоял его голос:

Ну, что ты теперь об этом думаешь, Кларк?

Я ведь говорил, что тебе понравится.

Съешь это! Попробуй это! Ну давай же!

Мне ужасно не хватало наших ежедневных рутинных занятий. Прошли недели, прежде чем мои руки перестали скучать по тактильному контакту с Уиллом: по мягкой рубашке, которую я на нем застегивала, по теплым ладоням, которые я осторожно мыла, по шелковистым волосам, память о которых до сих пор хранили мои пальцы. Я тосковала по его голосу, по резкому, язвительному смеху, по его губам, по его глазам с тяжелыми веками. Мама, так и не сумевшая смириться с моим участием во всей этой истории, заявила, что хотя она и не стала любить меня меньше, но решительно не узнает в этой Луизе ту девочку, которую она растила и воспитывала. Одним словом, после потери не только любимого мужчины, но и семьи для меня все было кончено, а нити, связывавшие меня с прошлым, оборваны. Я словно попала в неизведанную вселенную.

Поэтому я стала играть в новую жизнь. Завязывала случайные, ни к чему не обязывающие знакомства с другими путешественниками: английскими студентами в академическом отпуске; американцами, повторившими путь своих литературных героев и решившими не возвращаться на Средний Запад; молодыми преуспевающими банкирами; разношерстными туристами, приезжавшими на один день, этот бесконечный калейдоскоп лиц; беглецами, пытавшимися спрятаться от прошлого. Улыбалась, общалась, работала и уговаривала себя, что делаю именно то, что хотел от меня Уилл.

И вот прошла зима, наступила чудесная весна, а затем в одно прекрасное утро я проснулась и поняла, что разлюбила этот город. Или, по крайней мере, так и не смогла почувствовать себя настолько парижанкой, чтобы остаться. Рассказы экспатов начали звучать на редкость однообразно, парижане сделались не слишком дружелюбными, и чуть ли не миллион раз в день я стала замечать, что мне так или иначе напоминают, что я никогда не смогу стать здесь своей. Сам город, при всей его притягательности, теперь походил на гламурное платье от-кутюр, которое я в запале купила, но не смогла носить, потому что оно плохо сидело. Я уволилась и отправилась путешествовать по Европе.

Еще никогда за всю свою жизнь я не была в таких растрепанных чувствах в течение двух месяцев подряд. Я постоянно ощущала себя страшно одинокой. Меня бесила вечная неопределенность из-за переездов с места на место, волнения из-за расписания поездов и курса валют, невозможность завести друзей, поскольку я никому не доверяла. Да и вообще, что я могла о себе рассказать? Когда меня начинали расспрашивать, я отделывалась общими словами. Ведь тем, что действительно могло представлять интерес или было важно для меня, я категорически не могла ни с кем поделиться. И при отсутствии собеседников даже самые интересные достопримечательности – будь то фонтан Треви или каналы Амстердама – становились для меня просто очередным номером в списке, где можно было поставить галочку. Закончилось мое путешествие на пляже в Греции, напомнившем мне о пляже, где я была с Уиллом. Я неделю просидела на песке, отбиваясь от загорелых молодых людей, которые по странной иронии судьбы все как один носили имя Дмитрий, и уговаривая себя, что это прекрасное времяпрепровождение, но в результате не выдержала и вернулась в Париж. Причем в основном потому, что внезапно поняла, что мне больше некуда ехать.

Две недели я спала на диване у девушки, с которой работала вместе в баре, и все это время безуспешно пыталась составить план действий. Вспоминая разговор с Уиллом о моем будущем, я разослала письма в несколько колледжей насчет курса по дизайну одежды, но, не имея за плечами никакого опыта в этом деле, везде получила вежливый отказ. В колледже, куда я первоначально была зачислена, мое место отдали кому-то другому, потому что я вовремя не оформила отсрочку. В будущем году я могу снова подать заявление, сказала администраторша, которая, судя по ее тону, ни секунды не сомневалась, что я никогда не сделаю этого.

Я просмотрела веб-сайты имеющихся вакансий и поняла: у меня по-прежнему не хватает квалификации, чтобы претендовать на любую работу, способную хоть как-то меня заинтересовать. И пока я раздумывала, как жить дальше, неожиданно позвонил Майкл Лоулер: пора было что-то делать с деньгами, которые оставил мне Уилл. Для меня это был удобный предлог наконец двинуться дальше. Майкл Лоулер помог мне договориться о цене на безумно дорогую квартиру с двумя спальнями в районе «Квадратной мили»[4]4
  «Квадратная миля» – так иногда называют район лондонского Сити, традиционно занимавшего площадь в одну квадратную милю к северу от Темзы между мостом Ватерлоо и Тауэрским мостом.


[Закрыть]. Квартиру я купила исключительно из-за винного бара на углу, о котором когда-то упоминал Уилл. Таким образом я могла чувствовать себя ближе к нему. У меня даже осталось немного денег на то, чтобы обставить квартиру. И вот шесть недель спустя я вернулась в Англию, нашла работу в «Шемроке и кловере», переспала с мужчиной по имени Фил, с которым больше не собиралась встречаться, и стала ждать, когда же наконец появится ощущение, что я снова живу.

Прошло девять месяцев, а я по-прежнему продолжаю ждать.

Первую неделю своего пребывания под родительской кровлей я практически не выходила из дому. У меня все болело, я легко утомлялась, а потому самым простым было лежать в кровати, дремать под воздействием сильных болеутоляющих и убеждать себя, что сейчас самое главное – потихоньку восстанавливаться. Как ни странно, но возвращение домой меня даже обрадовало, ведь со времени своего отъезда я впервые получила возможность нормально поспать хотя бы четыре часа подряд, к тому же наш дом был таким маленьким, что в поисках точки опоры я всегда могла дотянуться до стенки. Мама меня кормила, дедушка составлял мне компанию (Трина забрала Томми и вернулась в колледж), а я только и делала, что смотрела дневные телешоу, ставшие для меня на время добрыми друзьями, и с замиранием следила за взлетами и падениями второразрядных знаменитостей, о которых вследствие продолжительного пребывания за границей даже не слышала. Я словно жила в маленьком коконе, куда, надо сказать, потеснив меня, незаконно вселился огромный слон.

Мы не разговаривали ни о чем, что могло бы разрушить установившееся таким образом хрупкое равновесие. Я внимательно следила за тем, какой очередной знаменитостью разродится дневное телевидение, и за ужином говорила: «Ну и как вам эта история с Шейной Уэст?» И родители с благодарностью подхватывали тему и говорили, что она проститутка, или что у нее чудесные волосы, или что она не хуже и не лучше, чем есть на самом деле. Мы обсуждали шоу «Миллион на чердаке» («Интересно, а сколько мог бы стоить викторианский цветочный горшок твоей мамы? Уродливое старье…») и «Идеальные дома нашей страны» («В такой ванной я даже собаку не стала бы мыть»). И я старалась не думать ни о чем, кроме приема пищи и преодоления мелких препятствий типа одевания, чистки зубов и выполнения маминых мелких поручений («Милая, пока меня не будет, разбери, пожалуйста, если можешь, свое грязное белье, чтобы я могла постирать его с нашим цветным»).

Но внешний мир, словно набегающий на берег прибой, настойчиво вторгался в нашу жизнь. Я слышала, как соседи расспрашивали маму, когда та развешивала белье. Ваша Лу уже дома, да? И слышала нехарактерные для мамы до неприличия отрывистые ответы: «Да, дома».

Я вдруг заметила за собой привычку обходить стороной комнаты, из окна которых был виден зáмок. Но я знала, что он там, а обитатели дома рядом – живая связь с Уиллом. Иногда я задавала себе вопрос, что с ними сейчас. Еще в мою бытность в Париже мне передали письмо от миссис Трейнор, в котором та выражала формальную благодарность за помощь ее сыну. «Я прекрасно понимаю, что вы приложили максимум усилий». И на этом все. Семья Уилла перестала быть частью моей жизни, превратившись в призрачное напоминание о времени, о котором мне хотелось забыть.

Но теперь, когда наша улица каждый вечер на несколько часов погружалась в тень замка, присутствие Трейноров становилось для меня немым укором.

Только через две недели своего пребывания в отчем доме я вдруг обнаружила, что родители перестали посещать свой клуб, куда обычно ходили по вторникам.

– Сегодня ведь вторник, да? – спросила я в начале третьей недели, когда семья собралась за обеденным столом. – Разве вам не пора уходить?

Они смущенно переглянулись.

– Да нет. Нам и здесь неплохо, – ответил папа, продолжая жевать свиную отбивную.

– Ой, да я прекрасно справлюсь сама. Честное слово, – заявила я. – Мне уже гораздо лучше. И я с удовольствием посмотрю телевизор. – В глубине души я хотела просто посидеть в одиночестве. Ведь с тех пор, как я вернулась домой, меня больше чем на полчаса не оставляли одну. – Правда-правда. Сходите развлекитесь. Не все же вам со мной сидеть.

– Мы… На самом деле мы больше не ходим в клуб, – не глядя на меня, сказала мама, сосредоточенно разрезавшая картофель на тарелке.

– Люди… Им всем не терпится высказаться. О том, что происходит, – пожал плечами папа. – И в результате мы поняли, что гораздо проще держаться от них подальше.

В разговоре возникла тягостная пауза, затянувшаяся на целых шесть минут.

Были и другие, более конкретные звоночки из прошлого, с которым, как мне казалось, я покончила навсегда. Гость из прошлого был облачен в эластичные штаны для бега с хорошими гигроскопическими свойствами.

Обнаружив, что Патрик уже четвертое утро подряд устраивает пробежки мимо моего дома, я поняла, что это больше, чем простое совпадение. Услышав в первый день его голос, я прохромала к окну и посмотрела на улицу через щелочку жалюзи. И вот, нате вам, он там внизу собственной персоной, растягивает коленные сухожилия и беседует с какой-то блондинкой: ее волосы убраны в хвостик, а сама девица затянута в синюю лайкру, настолько тугую, что я с уверенностью могла сказать, чем она сегодня завтракала. Они выглядели словно два олимпийца, пропустившие соревнования по бобслею.

Я отошла от окна на случай, если Патрик вдруг поднимет голову и заметит меня, но уже через минуту они побежали дальше, бок о бок, по дороге – спины выпрямлены, ноги ритмично двигаются, – совсем как запряженная в повозку пара блестящих бирюзовых пони.

Два дня спустя я как раз одевалась, когда снова услышала их. Патрик разглагольствовал насчет углеводной диеты, и на сей раз блондинка периодически смотрела с подозрением на наш дом, словно удивляясь, с чего это вдруг они второй раз подряд останавливаются в одном и том же месте.

На третий день они появились, когда я сидела с дедушкой в гостиной.

– Нам следует заняться спринтом, – громко произнес Патрик. – Я вот что тебе скажу: добеги до четвертого фонарного столба и обратно, а я засеку время. Интервал – две минуты. Вперед!

Дедушка посмотрел на меня и многозначительно поднял брови.

– Он что, после моего возвращения постоянно так делает?

В ответ дедушка закатил глаза, показав желтоватые белки.

Я бросила взгляд на улицу сквозь тюлевые занавески. Патрик стоял в эффектной позе в нескольких футах от моего окна, не сводя глаз с секундомера. На нем была черная флисовая куртка, застегнутая на молнию, и шорты из лайкры в тон куртки, и я за своей тюлевой занавеской смотрела на него во все глаза, не переставая удивляться, как я могла так долго верить, будто люблю этого человека.

– Не останавливайся! – кричал Патрик, глядя на секундомер. И девица, точно дрессированная собачка, дотронулась до фонарного столба рядом с Патриком и снова рванула с места. – Сорок две и тридцать восемь сотых секунды, – одобрительно произнес Патрик, когда она вернулась, повесив язык на плечо. – Спорим, ты сможешь улучшить результат еще на пять десятых секунды.

– Это он ради тебя старается. – Мама вошла в комнату с двумя кружками в руках.

– А я-то удивляюсь, с чего бы это!

– Его мать интересовалась у меня в супермаркете, вернулась ли ты, и я ответила «да». И не надо на меня так смотреть. Не могла же я врать этой женщине. Та, другая, сделала себе силиконовые сиськи. Весь Стортфолд только об этом и говорит. Такие огромные, что на них вполне уместятся две чашки чая. – Мама еще немного потопталась рядом. – А ты в курсе, что они помолвлены?

Я ждала, что почувствую укол в сердце, но практически ничего не почувствовала, будто комарик куснул.

– Они смотрятся… очень гармонично.

Мама окинула их задумчивым взглядом:

– Лу, он неплохой парень. Просто ты… изменилась. – Она вручила мне кружку и повернулась к двери.

Наконец одним утром, когда Патрик остановился, чтобы проделать отжимания на тротуаре возле нашего дома, я открыла переднюю дверь и вышла на улицу. Я стояла на крыльце, скрестив на груди руки, и ждала, когда он заметит меня.

– На твоем месте я не стала бы тут задерживаться. Соседская собака питает маленькую слабость именно к этому участку тротуара.

– Лу! – воскликнул он, словно меньше всего ожидал увидеть меня на пороге моего собственного дома, куда он приходил по нескольку раз в неделю целых семь лет, пока мы встречались. – Ну… Я… немного удивлен видеть тебя снова. Мне казалось, ты уехала завоевывать мир!

Его невеста, которая отжималась рядом с ним, вскинула на меня глаза и снова уставилась в тротуар. Возможно, это плод моего воображения, но мне показалось, будто она изо всех сил сжала ягодицы. Вверх – вниз, вверх – вниз. Она продолжала яростно отжиматься. Вверх – вниз. Я даже начала слегка опасаться за сохранность ее нового бюста.

Патрик перехватил мой взгляд и живо вскочил на ноги.

– Это Кэролайн, моя невеста. – Он не сводил с меня глаз, явно ожидая хоть какой-то реакции. – Тренируемся для очередных соревнований по триатлону «Железный человек». Мы уже приняли участие в двух из них.

– Как… романтично, – заметила я.

– Ну, нам с Кэролайн нравится все делать вместе.

– Я вижу, – кивнула я. – И оба в бирюзовой лайкре!

– О да. Командные цвета.

Возникла короткая пауза.

Я взмахнула сжатой в кулак рукой:

– Ладно, бегите! Продолжайте вашу командную тренировку!

Кэролайн поднялась и начала растягивать мышцы бедра, поочередно сгибая колени и поджимая ноги к ягодицам, точно аист. Она сухо кивнула мне. Минимальная дань вежливости, на которую она смогла решиться.

– А ты похудела, – произнес Патрик.

– Ну да. Бессолевая диета и капельницы с физраствором творят чудеса.

– Я слышал… с тобой произошел несчастный случай.

– Плохие вести быстро распространяются.

– И все же. Я рад, что ты в порядке. – Он шмыгнул носом и посмотрел на дорогу. – Прошлый год был для тебя, должно быть, нелегким. Ну, сама понимаешь. Я о том, что ты сделала, и вообще.

Вот и началось. Я молча стояла, пытаясь дышать ровно. Кэролайн категорически отказывалась на меня смотреть, продолжая растягивать коленные сухожилия.

– Во всяком случае… прими мои поздравления по поводу свадьбы.

Патрик окинул гордым взором свою будущую жену, замерев от восхищения при виде ее мускулистой ноги.

– Люди не зря говорят: ты просто знаешь, что это твое, – виновато улыбнулся Патрик.

И это меня доконало.

– Не сомневаюсь, что так. Наверняка ты уже отложил на свадьбу кругленькую сумму. Ведь свадьбы нынче дорогое удовольствие, да? – (Они дружно вытаращились на меня.) – Я насчет того, что ты продал мою историю газетчикам. Сколько они тебе отвалили, Пат? Пару тысяч? Трине так и не удалось узнать точную цифру. Что ж, смерть Уилла поможет вам одеть в лайкру парочку спиногрызов!

Судя по взгляду, который Кэролайн бросила на своего суженого, Патрик явно не рискнул поделиться с ней этой деталью своей биографии. Он уставился на меня, на лице его вдруг заалели два пятна.

– Я тут совершенно ни при чем.

– Конечно нет. Ну ладно. Была рада повидаться, Пат. Кэролайн, желаю счастья в семейной жизни! Не сомневаюсь, ты будешь… самой накачанной невестой в округе.

Я повернулась и медленно вошла в дом. Прислонилась к двери и осталась стоять, пытаясь унять сердцебиение, до тех пор, пока они наконец не продолжили пробежку.

– Говнюк, – сказал дедушка, когда я проковыляла обратно в гостиную, и, бросив пренебрежительный взгляд в сторону окна, повторил: – Говнюк. – И хихикнул.

Я уставилась на дедушку. А затем неожиданно для себя начала хохотать, впервые за очень долгое время.

– Ну так как, ты решила, что собираешься делать? Когда поправишься.

Я лежала на кровати. Трина звонила из колледжа. Она ждала окончания занятий Томаса в футбольном клубе, и у нее как раз образовалась свободная минутка. Я уставилась в потолок, куда Томас налепил целое созвездие светящихся стикеров, которые теперь можно было снять только с добрым куском обшивки.

– Еще нет.

– Но ты должна хоть что-то делать. Не будешь же ты целую вечность сидеть на попе ровно.

– Я вовсе не сижу на попе ровно. А кроме того, у меня еще болит бедро. Физиотерапевт советует побольше лежать.

– Мама с папой гадают, чем ты думаешь заняться. Ведь в Стортфолде нет работы.

– Я не хуже тебя это знаю.

– Но ты плывешь по течению. Тебя абсолютно ничего не интересует.

– Трин, я только что упала с пятого этажа. И теперь восстанавливаюсь.

– А до этого ты унеслась путешествовать. Потом работала в баре, так как не поняла, что хочешь делать. Тебе давно пора навести порядок в голове. В колледж ты возвращаться не собираешься, значит самое время решать, как жить дальше. В любом случае, если ты рассчитываешь остаться в Стортфолде, необходимо сдать квартиру в Лондоне. Ты же не можешь до бесконечности сидеть на родительской шее.

– И это мне говорит женщина, которая последние восемь лет существовала за счет банка Папы и Мамы.

– У меня очное обучение. А это большая разница. Так или иначе, пока ты валялась в больнице, я проверила выписки с твоего банковского счета. И после того как я заплатила по счетам, по моим прикидкам, у тебя еще остается полторы тысячи фунтов, включая положенные выплаты по больничному листу. Кстати, какого черта ты столько треплешься по телефону с Америкой? Эти звонки обошлись тебе в целое состояние.

– Это тебя не касается.

– Ладно, я составила список агентов по недвижимости, занимающихся арендой. А затем, думаю, стоит снова попытаться подать заявление в колледж. Возможно, кто-то уже бросил учебу на курсе, который ты выбрала.

– Трин, ты меня утомляешь.

– Нет смысла болтаться без дела. Как только у тебя появится цель, ты сразу почувствуешь себя человеком.

Конечно, все это ужасно раздражало, но, с другой стороны, ворчание Трины действовало успокаивающе. Ведь она была единственной, кто осмеливался меня воспитывать. Родители, похоже, были убеждены, что у меня внутри образовалась червоточина, а потому обращаться со мной следует с особой деликатностью. Мама аккуратно складывала мое выстиранное белье в изножье кровати, готовила мне еду три раза в день, а когда я ловила на себе ее взгляд, отвечала мне смущенной полуулыбкой, которая яснее всяких слов говорила о том, что мы не решались друг другу сказать. Папа возил меня на сеансы физиотерапии, сидел рядом со мной на диване перед телевизором и даже не пытался надо мной подшучивать. И только Трина была в своем обычном репертуаре.

– Ты ведь знаешь, что я сейчас скажу.

– Да. Но лучше не надо.

– И ты знаешь, что он бы тебе сказал. Ты заключила соглашение. И не имеешь права его нарушить.

– Ну ладно. Проехали, Трин. Давай закончим этот разговор.

– Отлично. Томас уже выходит из раздевалки. Увидимся в пятницу! – сказала она так, словно мы мило поболтали о пустяках: например, о музыке, или о предполагаемом путешествии на каникулах, или о мыльной опере.

В результате я так и осталась лежать, тупо таращась в потолок.

Ты заключила соглашение.

Ага. И посмотри, что из этого получилось.

Хотя Трина и высказывала мне претензии, я все же достигла определенного прогресса за те несколько недель, что прошли после моего возвращения домой. Я перестала пользоваться тростью, с которой чувствовала себя чуть ли не девяностолетней старухой и которую умудрялась забывать практически везде, где бывала. Каждое утро я по маминой просьбе выводила дедушку погулять в парк. Доктор велел дедушке совершать ежедневный моцион, но мама, которой вздумалось однажды за ним проследить, обнаружила, что он, очевидно решив не утруждать себя долгими прогулками, дошел до углового магазина, чтобы купить увесистый пакет свиных шкварок и съесть их на обратном пути.

Мы шли медленно, дружно прихрамывая, и ни у кого из нас не было определенной цели.

Мама продолжала уговаривать нас обследовать окрестности замка, «чтобы сменить декорации», но я пропускала ее слова мимо ушей, и, когда каждое утро за нами закрывалась калитка, дедушка неизменно уверенно кивал в сторону парка. И не только потому, что это был самый короткий путь или парк был ближе к букмекерской конторе. Думаю, дедушка просто знал, что мне не хочется туда возвращаться. Я была еще не готова. Я вообще сомневалась, что когда-нибудь буду готова.

Мы два раза медленно обошли вокруг утиного пруда, затем сели на скамью в жидких лучах весеннего солнца и стали смотреть, как карапузы и их родители кормят жирных уток, а подростки курят, орут и дерутся; наивные детские ухаживания. Потом мы неспешно прогулялись до букмекерской конторы, чтобы дедушка мог сделать двойную ставку в три фунта на лошадь по имени Плутовка, а после того как дедушка, скомкав, выбросил квитанцию в мусорную корзину, я сказала, что куплю ему в супермаркете пончик с джемом.