Электронная библиотека » Джон Голсуорси » » онлайн чтение - страница 12

Текст книги "Остров фарисеев"


  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 14:10


Автор книги: Джон Голсуорси


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Шрифт:
- 100% +

– О, я всецело ставлю себя на их место! – воскликнула миссис Мэтток. – Я прекрасно понимаю, что они должны чувствовать. Но неблагодарность все же отвратительная черта.

– А они, видимо, не могут поставить себя на ваше место, – пробормотал Шелтон и, набравшись храбрости, быстрым взглядом окинул комнату.

Да, все в этой комнате было удивительно под стать одно другому, и все одинаково ненастоящее, словно каждая картина, каждый предмет обстановки, каждая книга и каждая из присутствующих дам были копиями с какой-то модели. Все они были очень разные, и тем не менее (подобно скульптурам, которые мы видим порой на выставках) все казались слепками с какого-то одного оригинала. Вся комната дышала целомудрием, сдержанностью, строгой логикой, практичностью и комфортом; никто здесь ничем не выделялся – ни чрезмерной добродетелью, ни чрезмерным трудолюбием, ни манерами, ни речами, ни внешним видом, ни своеобразием умозаключений.

Глава XXIII
Эстет

В поисках Антонии Шелтон поднялся наверх, в угловую гостиную. Там у окна болтали Тея Деннант и еще какая-то девушка. Заметив взгляд, который они бросили на него, Шелтон подумал, что лучше бы ему было не родиться на свет, и поспешно вышел из комнаты. Спустившись в холл, он столкнулся с мистером Деннантом – тот шел к себе в кабинет с пачкой каких-то бумаг, видимо документов.

– А, это вы, Шелтон! – сказал он. – Что это у вас такой растерянный вид? Никак не найдете свою святыню?

Шелтон усмехнулся, сказал «да» и пошел дальше искать Антонию. Но ему не везло. В столовой он обнаружил миссис Деннант: она составляла список книг, которые собиралась выписать из Лондона.

– Дик, посоветуйте мне, пожалуйста, – сказала она. – Все сейчас читают этот роман Кэтрин Эстрик. Наверно, потому, что она особа титулованная.

– Конечно, всякий читает книгу по той или иной причине, – ответил Шелтон.

– Я ненавижу что-нибудь делать только потому, что так делают другие; не стану заказывать эту книгу, – сказала миссис Деннант.

– Отлично!

Миссис Деннант сделала пометку в каталоге.

– Последняя вещь Линсида – это я, конечно, возьму; впрочем, должна признаться, я не очень люблю его, но, пожалуй, его книги надо иметь в доме. А, «Избранные речи» Куолити! Это, должно быть, хорошо, он всегда так изысканно выражается. А вот что делать с этой книгой Артура Баала? Говорят, он большой шарлатан, но все читают его.

И Шелтон заметил, как блеснули ее глаза, так похожие на глаза зайчихи. Лицо ее с тонким носом и мягким подбородком утратило выражение решимости, словно кто-то вдруг посоветовал ей довериться собственному инстинкту. Она выглядела такой жалкой, такой неуверенной. Впрочем, она ведь всегда могла составить мнение о той или иной книге по количеству изданий.

– Пожалуй, все-таки стоит выписать эту книгу, как вы думаете? – спросила она. – Вы ищете Антонию? Если увидите в саду Баньяна, скажите ему, пожалуйста, Дик, что я хочу его видеть; последнее время он стал просто невозможен. Я, конечно, понимаю, как ему тяжело, но, право, он переходит всякие границы.

Получив наказ разыскать младшего садовника, Шелтон вышел из столовой. С горя он заглянул в бильярдную. Антонии там не было. Вместо нее он увидел высокого круглолицего джентльмена с холеными усами, который упорно пытался послать красного в угол. Его звали Мэбби. При появлении Шелтона он выпрямился и, надув губы, словно ребенок, спросил сонным голосом:

– Сыграем по сто?

Шелтон покачал головой, пробормотал что-то в свое оправдание и уже собрался было идти, как вдруг джентльмен по имени Мэбби с огорченным видом дотронулся до того места, где усы его соприкасались с пухлыми румяными щеками, и удивленно спросил:

– По скольку же вы обычно играете?

– Право, не знаю, – ответил Шелтон.

Джентльмен по имени Мэбби натер мелом кий и, передвинувшись на своих толстых расслабленных ногах, обтянутых узкими брюками, изогнулся для удара.

– Хорош удар, а? – спросил он, вновь выпрямившись и с сонным любопытством глядя на Шелтона своими сытыми глазами. Глаза эти, казалось, говорили: «Непонятное животное этот Шелтон!»

Шелтон поспешно вышел из дома – он хотел добежать до лужайки, расположенной в глубине сада, но тут к нему подошел прогуливавшийся на солнышке молодой человек в рубашке с мягким отложным воротничком, хрупкий на вид, с редкими белобрысыми усиками, высоким лбом и переплетением тонких голубоватых жилок на висках. Походка у него была упругая, шаг мелкий, но четкий. Лицо его, молодое и открытое, носило на себе, подобно лицам многих английских аристократов, печать изысканного эстетства. Должно быть, он понимал толк в старинной мебели и церквах. Сейчас в руках он держал «Спектэйтор».

– А, Шелтон! – сказал он высоким, тонким голосом, останавливаясь в такой удобной позе, что было бы просто кощунством заставить его переменить ее. – Вышли подышать свежим воздухом?

Загорелое лицо Шелтона, его неправильный нос и мягко очерченный, но упрямый подбородок до странности не соответствовали точеным чертам эстета.

– Хэлидом говорил мне, что вы собираетесь выставить свою кандидатуру в парламент, – сказал тот.

Шелтон вспомнил властную манеру Хэлидома устраивать чужие дела по своему усмотрению и улыбнулся.

– Разве я похож на кандидата? – спросил он.

Брови эстета чуть дрогнули. Ему, по-видимому, никогда не приходило в голову, что человек, собирающийся выставить свою кандидатуру в парламент, должен быть похож на кандидата, и он с некоторым любопытством оглядел Шелтона.

– Если на то пошло, так, пожалуй, нет, – сказал он.

В его глазах, с такою нарочитой иронией взирающих на мир, был тот же вопрос, что и в глазах Мэбби, хотя они были совсем другими; они, казалось, тоже спрашивали: «Что за непонятный тип этот Шелтон?»

– Вы по-прежнему служите в министерстве внутренних дел? – спросил Шелтон.

Эстет нагнулся и понюхал розу.

– Да, – ответил он. – Это меня вполне устраивает. У меня остается много свободного времени для занятий искусством.

– Это, должно быть, очень интересно, – сказал Шелтон, не переставая искать глазами Антонию. – Мне вот никогда не удавалось увлечься чем-нибудь.

– Вы никогда ничем не увлекались?! – воскликнул эстет, проводя рукой по волосам (он был без шляпы). – Но чем же вы в таком случае заполняете свое время?

Шелтон не знал, что ответить: он никогда не задумывался над этим.

– Право, не знаю, – нерешительно сказал он. – По-моему, всегда что-нибудь находится.

Эстет засунул руки в карманы и окинул собеседника ясным взглядом.

– Каждый человек должен чем-то увлекаться, чтобы не потерять интереса к жизни, – заметил он.

– Интереса? – угрюмо повторил Шелтон. – Я нахожу, что жизнь сама по себе достаточно интересна.

– Ах, вот как! – сказал эстет, словно порицая такое отношение к жизни, как к чему-то самому по себе интересному. – Все это прекрасно, – продолжал он, – но этого мало. Почему бы вам не заняться резьбой по дереву?

– Резьбой по дереву?

– Как только мне надоедает заниматься служебными бумагами и тому подобным, я бросаю все и сажусь за резьбу по дереву – это такой же отдых, как игра в хоккей.

– Но мне совсем не хочется этим заниматься.

Брови молодого эстета сдвинулись, и он дернул себя за ус.

– Вот увидите, как невыгодно прожить жизнь без увлечений, – сказал он. – А что вы будете делать, когда состаритесь?

Слово «невыгодно» прозвучало как-то странно в его устах, ибо, глядя на него, казалось, что весь он словно покрыт эмалью, наподобие современных драгоценностей, которые делают так, чтобы никто не догадался об их настоящей цене.

– Вы бросили адвокатуру? Неужели вам не скучно ничего не делать? – продолжал эстет, останавливаясь перед старинными солнечными часами.

Шелтон, естественно, не счел удобным объяснять, что он влюблен и что это заполняет всю его жизнь. Безделье недостойно мужчины! Но до сих пор он никогда еще не ощущал потребности в каком-то занятии. И потому он молчал, но это молчание ничуть не смутило его спутника.

– Прекрасный образец старинного мастерства! – сказал тот, движением подбородка указывая на солнечные часы, и, обойдя кругом, принялся рассматривать их с другой стороны.

Серый постамент часов отбрасывал на дерн тонкую укорачивающуюся тень; по бокам его тянулись вверх язычки мха, а у подножия густо разрослись маргаритки – казалось, часы растут из самой земли.

– Хотелось бы мне иметь их у себя! – сказал эстет. – Право, не помню, чтоб я видел солнечные часы лучше этих.

И он снова обошел вокруг них.

Брови его были по-прежнему иронически вздернуты, но глаза под ними светились тонким расчетом, рот был слегка приоткрыт. Человек более наблюдательный сказал бы, что на лице его написана жадность, и даже Шелтон был так поражен, словно прочел в «Спектэйторе» исповедь торгаша.

– Перенесите эти часы в другое место, и они утратят все свое очарование, – сказал Шелтон.

Его собеседник нетерпеливо обернулся; на сей раз, как ни удивительно, он и не пытался скрывать свои чувства.

– Нисколько! – оказал он. – Ого! Я так и думал! Тысяча шестьсот девяностый год. Самый расцвет этого мастерства! – Он провел пальцем по краю циферблата. – Великолепная линия – ровная, словно она только сейчас высечена. Вы, видимо, не очень интересуетесь подобными вещами. – И на лице эстета вновь появилась прежняя маска, говорившая, что он привык к равнодушию вандалов.

Они двинулись дальше, к огородам; Шелтон по-прежнему старательно обыскивал глазами каждый тенистый уголок. Ему хотелось сказать: «Я очень тороплюсь» – и помчаться дальше, но в эстете было что-то такое, что оскорбляло чувства Шелтона и в то же время исключало всякую возможность проявить их. «Чувства?! – казалось, говорил этот человек. – Прекрасно. Но нужно что-то еще, кроме этого. Почему бы не заняться резьбой по дереву?.. Чувства! Я родился в Англии и учился в Кембридже…»

– Вы здесь надолго? – спросил он Шелтона. – Я завтра уезжаю к Хэлидому. Очевидно, мы там с вами не встретимся? Славный малый, этот Хэлидом! У него превосходная коллекция гравюр!

– Да, я остаюсь здесь, – сказал Шелтон.

– А-а! – протянул эстет. – Прелестные люди эти Деннанты!

Чувствуя, что медленно заливается краской, Шелтон отвернулся и, сорвав ягодку крыжовника, пробормотал:

– Да.

– Особенно старшая дочь: никакого сумасбродства и в помине нет! По-моему, она на редкость приятная девушка.

Шелтон выслушал эту похвалу своей невесте с чувством, очень далеким от удовольствия, как будто слова эстета осветили Антонию с какой-то совсем новой стороны. Он поспешно буркнул:

– Вам, вероятно, известно, что мы помолвлены?

– В самом деле? – воскликнул эстет, вновь окидывая Шелтона веселым, ясным, но непроницаемым взглядом. – В самом деле? Я не знал. Поздравляю!

Казалось, он хотел этим сказать: «Вы человек со вкусом: по-моему, эта девушка способна украсить почти любую гостиную».

– Благодарю, – сказал Шелтон. – А вот и она. Извините, пожалуйста. Мне нужно поговорить с ней.

Глава XXIV
В раю

Антония стояла на солнце, у старой кирпичной ограды, среди гвоздик, маков и васильков, и тихо напевала какую-то песенку. Шелтон проследил глазами за эстетом, пока тот не скрылся из виду, и стал украдкой смотреть на Антонию – как она нагибалась к цветам, вдыхала их аромат, перебирала их, выбрасывая увядшие, и по очереди прижимала к лицу, не переставая напевать все ту же нежную мелодию.

Еще два-три месяца, и исчезнут все преграды, отделяющие его от этой загадочной юной Евы; она станет частью его, а он – ее; он будет знать все ее мысли, а она – все его мысли. Они станут единым целым; и люди будут думать и говорить о них как о едином целом – и для этого нужно только вместе простоять полчаса в церкви, обменяться кольцами и расписаться в толстой книге.

Солнце золотило волосы Антонии – она была без шляпы, – румянило ее щеки, придавало чувственную негу очертаниям ее тела; напоенная солнцем и теплом, она, подобно цветам и пчелам, солнечным лучам и летнему воздуху, казалась сотканной из света, движения и красок.

Внезапно она обернулась и увидела Шелтона.

– А, Дик! – воскликнула она. – Дайте мне ваш носовой платок завернуть цветы. Вот спасибо!

Ее ясные глаза, голубые, как цветы в ее руках, были прозрачны и холодны, точно лед, зато улыбка излучала все дурманящее тепло, скопившееся в этом уголке сада и пропитавшее ее существо. Глядя на ее зарумянившиеся от солнца щеки, на ее пальчики, перебирающие стебли цветов, на белые, как жемчуг, зубы и пышные волосы, Шелтон совсем потерял голову. У него подкашивались ноги.

– Наконец-то я нашел вас! – сказал он.

Откинув назад голову, она крикнула «Ловите!» – и, взмахнув обеими руками, бросила ему цветы.

Под этим теплым, душистым дождем Шелтон упал на колени и стал собирать из цветов букет, то и дело нюхая гвоздики, чтобы скрыть бушевавшие в груди чувства.

Антония продолжала рвать цветы; набрав целую охапку, она бросала их Шелтону, осыпая ими его шляпу, спину, плечи, а потом принималась рвать дальше и улыбалась улыбкой бесенка, словно сознавая, какие муки причиняет своей жертве. И Шелтон был уверен, что она в самом деле сознает это.

– Вы не устали? – спросила она. – Надо нарвать еще целую уйму. Для всех спален, целых четырнадцать букетов. Я просто не понимаю, как люди могут жить без цветов! А вы?

И, низко нагнувшись над самой его головой, она зарылась лицом в гвоздики.

Шелтон, не поднимая глаз от лежавших перед ним сорванных цветов, с усилием ответил:

– Мне кажется, я мог бы обойтись и без них.

– Бедный, бедный Дик!

Антония отошла на несколько шагов. Солнце освещало ее точеный профиль и ложилось золотыми бликами на грудь.

– Бедный Дик! Досталось вам?

Набрав целую охапку резеды, она снова подошла к нему так близко, что коснулась его плеча, но Шелтон не поднял головы; с бурно бьющимся сердцем, еле переводя дыхание, он продолжал разбирать цветы. Резеда дождем посыпалась ему на шею; цветы, пролетая мимо его лица, овевали его своим ароматом.

– Эти можно не разбирать, – сказала она.

Что это? Неужели кокетство? Он украдкой взглянул на нее, но она уже снова отошла к клумбам и, нагибаясь, нюхала цветы.

– Мне кажется, я только мешаю вам, – пробурчал Шелтон. – Я лучше уйду!

Антония рассмеялась.

– Мне так нравится, когда вы стоите на коленях; у вас очень забавный вид! – И она бросила ему ярко-красную гвоздику. – Хорошо пахнет, правда?

– Слишком хорошо!.. Ох, Антония! Зачем вы это делаете?

– Что делаю?

– Разве вы не понимаете, что вы делаете?

– Как что? Собираю цветы!

И она снова побежала к клумбам, нагнулась и стала нюхать распустившиеся бутоны.

– Не хватит ли?

– О нет, – отозвалась она. – Нет, нет… нужно еще очень много. Пожалуйста, делайте букеты, если… если любите меня.

– Вы знаете, что я люблю вас, – глухо сказал Шелтон.

Антония посмотрела на него через плечо; лицо ее выражало недоумение и вопрос.

– А ведь мы с вами совсем разные, – сказала она. – Какие цветы поставить в вашу комнату?

– Выберите сами.

– Васильки и махровую гвоздику. Мак – чересчур легкомысленный цветок, а простая гвоздика слишком уж…

– Простая, – подсказал Шелтон.

– А резеда слишком жесткая и…

– Пахучая. Но почему васильки?

Антония стояла перед ним выпрямившись, такая молодая и стройная; лицо ее было очень серьезно: она колебалась, не зная, что ответить.

– Потому что они темные и бездонно-синие.

– А почему махровую гвоздику?

Антония молчала.

– А почему махровую гвоздику?

– Потому что… – начала она и, покраснев, согнала с юбки пчелу. – Потому что… в вас есть что-то такое, чего я не понимаю.

– Вот как! Ну, а какие цветы я должен дать вам?

Она заложила руки за спину.

– Мне? Все остальные.

Шелтон выхватил из лежавшей перед ним груды исландский мак на длинном и прямом стебле, чуть изогнувшемся вверху под тяжестью цветка, белую гвоздику и пучок жесткой пахучей резеды и протянул Антонии.

– Вот, – сказал он, – это вы!

Но Антония не шевельнулась.

– О, нет, я не такая!

Пальцы ее за спиной медленно разрывали в клочья лепестки кроваво-красного мака. Она покачала головой и улыбнулась сияющей улыбкой. Шелтон выронил цветы и, сжав ее в объятиях, поцеловал в губы.

Но руки его тотчас опустились: не то страх, не то стыд овладел им. Антония не сопротивлялась, но поцелуй снял улыбку с ее губ, оставил в глазах отчуждение, испуг и холод.

«Значит, она вовсе не кокетничала со мной, – с удивлением и гневом подумал он. – Чего же она хотела?»

И, как побитая собака, он с тревогой вглядывался в ее лицо.

Глава XXV
Прогулка верхом

– А теперь куда? – спросила Антония, придерживая свою гнедую кобылу, когда они свернули на Хайстрит в Оксфорде. – Мне не хочется возвращаться той же дорогой, Дик!

– Мы могли бы проскакать по лугам, два раза пересечь реку, а потом домой, но вы устанете.

Антония покачала головой. Тень от соломенной шляпы легла на ее щеку; розовое ухо просвечивало на солнце.

После того поцелуя в саду что-то новое появилось в их отношениях; внешне Антония вела себя с ним по-прежнему дружески, спокойно и весело. Но Шелтон чувствовал, что в ней произошла внутренняя перемена, как чувствуется перед изменением погоды, что ветер стал каким-то иным. Своим поцелуем он запятнал ее непорочную чистоту; он пытался стереть это пятно, но след все же остался, и след этот был неизгладим.

Антония принадлежала к самой цивилизованной части самой цивилизованной в мире нации, чье кредо гласит: «Можно любить и ненавидеть, можно работать и жениться, но никогда нельзя давать волю своим чувствам; дать волю чувствам – значит оставить след в памяти окружающих, а это вещь непростительная. Пусть наша жизнь будет такой же, как наши лица, пусть не будет на ней ни складок, ни морщинок – даже от смеха. Только тогда мы будем действительно „цивилизованными людьми“».

Шелтон чувствовал, что Антонию томит смутное беспокойство. То, что он дал волю своим чувствам, было, пожалуй, даже естественно и могло лишь на мгновение смутить ее, но благодаря ему у нее появилось ощущение, будто и она дала волю своим чувствам, а это уже было совсем другое дело.

– Вы разрешите мне заглянуть в «Голову епископа» и узнать, нет ли для меня писем? – спросил он, когда они проезжали мимо старой гостиницы.

Шелтону подали засаленный тонкий конверт, на котором старательным четким почерком было выведено: «М‑ру Ричарду Шелтону, эсквайру», – казалось, человек, писавший эти строки, вложил в них всю душу, только бы письмо дошло по назначению. Оно было трехдневной давности, и, как только всадники тронулись в путь, Шелтон принялся читать его. Оно гласило:

«Гостиница „Королевский павлин“,

Фолкстон.


Mon cher monsieur Шелтон!

Вот уже третий раз берусь я за перо, чтобы написать Вам, но так как я ничем не могу похвастать, кроме неудач, то все откладывал письмо до лучших дней. В самом деле, мною овладело столь глубокое уныние, что, если бы я не считал своим долгом сообщать Вам о своей судьбе, – право, не знаю, хватило ли бы у меня духа написать Вам даже сейчас. Les choses vont de mal en mal[34]34
  Дела идут все хуже и хуже (франц.).


[Закрыть]
. Говорят, здесь никогда еще не было такого плохого сезона. Полный застой. И тем не менее у меня тысяча мелких дел, которые отнимают уйму времени, а оплачиваются так ничтожно, что этого не хватает даже на жизнь. Просто не знаю, как быть; одно мне ясно: в будущем году я сюда ни в коем случае не вернусь. Владелец этой гостиницы, мой дорогой хозяин, принадлежит к той многочисленной категории людей, которые не крадут и не занимаются подлогами лишь потому, что у них нет в этом необходимости, а если бы даже такая необходимость и появилась, у них не хватило бы на это храбрости, – к той категории людей, которые не изменяют женам, потому что в них воспитали веру в незыблемость брака и они знают, что, нарушив брачный обет, они рискуют оказаться в неприятном положении и погубить свою репутацию; которые не играют в азартные игры, потому что не смеют; не пьют, потому что это им вредно; ходят в церковь, потому что туда ходят их соседи, а также для того, чтобы нагулять аппетит к обеду; не убивают, потому что, не преступая остальных заповедей, не имеют к тому оснований. За что же уважать таких людей? А между тем они пользуются большим почетом и составляют три четверти нашего общества! Эти господа придерживаются одного правила: они закрывают на все глаза, никогда не утруждают своего мыслительного аппарата и плотно затворяют двери, опасаясь, как бы бездомные псы не забрели к ним и не искусали их».

Шелтон перестал читать, чувствуя на себе вопросительный взгляд Антонии, которого он в последнее время стал бояться. В глазах ее был холодный вопрос. «Я жду, – казалось, говорили они. – Я хочу, чтобы вы рассказали мне что-нибудь – что-нибудь полезное, что помогло бы мне верить в жизнь, но не заставило бы слишком много думать».

– Это письмо от того молодого иностранца, – сказал Шелтон и снова погрузился в чтение.

«У меня есть глаза – вот я и пользуюсь ими; к тому же у меня есть нос, pour flairer le humbug[35]35
  Чтобы учуять ханжество (франц.).


[Закрыть]
. Я вижу, что никакая самая большая ценность не может сравниться со „свободой мысли“. У меня можно отнять что угодно, on ne peut pas m'ôter cela![36]36
  Но этого у меня отнять нельзя! (франц.)


[Закрыть]
Здесь для меня нет никакого будущего, и я, конечно, уже давно бы уехал отсюда, будь у меня деньги, но, как я уже сообщал Вам, то, что я в состоянии здесь заработать, едва дает мне de quoi vivre. Je me sens écoeuré[37]37
  На пропитание. Мне все так опротивело (франц.).


[Закрыть]
. Не обращайте, пожалуйста, внимания на мои иеремиады. Вы же знаете, какой я пессимист! Je ne perds pas courage![38]38
  Я не теряю мужества! (франц.)


[Закрыть]

От души надеюсь, что Вы здоровы. Сердечно жму Вашу руку и остаюсь

Преданный Вам Луи Ферран».

Шелтон ехал, держа в руке распечатанное письмо и внутренне негодуя на то странное смятение, которое вызвал Ферран в его душе. Казалось, этот бродяга-иностранец задел в его сердце давно молчавшую струну, и она зазвучала жалобно и возмущенно.

– Что он пишет? – спросила Антония.

Показать ей письмо или нет? Если невозможно сделать это теперь, то что же будет потом, когда они поженятся?

– Не знаю, как и сказать, – ответил он наконец. – В общем, не очень веселые вещи.

– Какой он, Дик? Я хочу сказать – внешне. Производит впечатление джентльмена или…

Шелтон чуть не расхохотался.

– В сюртуке у него вполне приличный вид, – ответил он. – Отец его был виноторговцем.

Антония слегка ударила себя хлыстом по юбке.

– Конечно, если там есть что-нибудь, чего мне не полагается знать, то лучше не говорите, – тихо сказала она.

Вместо того чтобы успокоить Шелтона, эти слова оказали на него как раз обратное действие. Такие отношения, когда от жены приходится скрывать половину своей жизни, вовсе не казались ему идеальными.

– Дело только в том, что все это не очень весело, – с запинкой повторил он.

– Ну и не надо! – воскликнула Антония и, тронув лошадь хлыстом, поскакала вперед. – Терпеть не могу все мрачное.

Шелтон закусил губу. Не его вина, что в жизни так много мрачных сторон. Он знал, что ее слова направлены против него, и, как всегда, испугался, заметив, что она им недовольна. И он помчался догонять ее, пустив лошадь галопом по выжженной солнцем траве.

– Что с вами? – спросил он. – Вы рассердились?

– Вовсе нет.

– Дорогая моя, чем же я виноват, что на свете так много невеселого! Ведь у нас есть глаза, – добавил он, вспомнив фразу из письма.

Даже не взглянув на него, Антония снова хлестнула лошадь.

– В общем, я не хочу видеть мрачные стороны жизни, – сказала она. – И я не понимаю, зачем вам надо их видеть? Нехорошо быть недовольным.

И она ускакала вперед.

Не его вина, что в мире существуют тысячи всевозможных людей и тысячи всевозможных точек зрения, с которыми ей никогда не приходилось сталкиваться! «Какое право имеет наш класс смотреть на других сверху вниз? – думал он, пришпоривая лошадь. – Мы единственные на свете существа, которые понятия не имеют о том, что такое жизнь».

Антония неслась галопом; из-под копыт ее лошади в лицо Шелтону летели куски высохшего дерна и пыль. Шелтон почти догнал ее – еще немного, и он сможет достать до нее рукой; но она точно играла с ним: в следующую минуту он снова остался далеко позади.

Антония остановила лошадь у дальней изгороди и, сорвав несколько веточек, стала обмахивать ими разгоряченное лицо.

– Ага, Дик, я знала, что вам не догнать меня! – И она потрепала по шее гнедую кобылу, которая с презрительной насмешкой повернулась в сторону коня Шелтона, раздув ноздри; бока ее бурно вздымались, постепенно темнея от пота.

– Надо ехать ровнее, если мы хотим попасть сегодня домой, – ворчливо заметил Шелтон, соскакивая на землю, чтобы ослабить подпругу.

– Не злитесь, Дик!

– Нельзя так гнать лошадей, они не приучены к этому. Нам лучше возвращаться домой старой дорогой.

Антония опустила поводья и поправила волосы на затылке.

– Это совсем не интересно, – сказала она, – в оба конца по одной и той же дороге! Ненавижу такие прогулки, так только собак водят гулять.

– Хорошо, – согласился Шелтон. Он подумал, что это позволит им дольше пробыть вместе.

Дорога шла все вверх и вверх; с вершины холма открывался вид на леса и пастбища. Вниз они спускались по просеке, и Шелтон подъехал так близко к девушке, что его колено касалось бока ее лошади.

Он смотрел на профиль Антонии и грезил. Она была сама юность – блестящие невинные глаза, пылающие щеки и безмятежный лоб; но в улыбке ее и в повороте головы было что-то решительное и недоброе. Шелтон протянул руку и дотронулся до гривы ее лошади.

– Почему вы дали обещание выйти за меня замуж? – спросил он.

Она улыбнулась.

– А вы?

– Я? – воскликнул Шелтон.

Она погладила его по руке.

– Ах, Дик! – вздохнула она.

– Я хочу быть для вас всем на свете, – задыхаясь, сказал он. – Вы думаете, это возможно?

– Конечно!

Конечно! Это слово могло означать и очень много и очень мало.

Антония посмотрела вниз на реку, сверкавшую под откосом извилистой серебряной лентой.

– Дик, у нас может быть такая изумительная жизнь! – сказала она.

Хотела ли она этим сказать, что они поймут друг друга, или же им, по освященному веками обычаю, суждено только разыгрывать взаимное понимание?

Они перебрались через реку на пароме и долго ехали молча; за осинами медленно сгущались сумерки. И Шелтону мнилось, что вся красота этого вечера – трепещущие листья деревьев, торжественный молодой месяц в небе, освещенные им венчики горицвета – лишь отражение красоты Антонии; пряные запахи, таинственные тени, странные шорохи, доносящиеся с полей, посвистывание деревенских парней и всплески водяных птиц – все было полно неизъяснимого очарования. Мелькание летучих мышей, смутные контуры стогов сена, аромат шиповника – все было для него Антонией. Темные круги у нее под глазами обозначились резче, какая-то истома овладела ею, и оттого она казалась еще милее и моложе. На ней как бы лежал отпечаток их родины – суровой и гордой, энергичной и сдержанной, – такой была Англия, пока на лице ее не появилась гримаса алчности, плечи ее не окутала тога богатства и на губах не заиграла улыбка самонадеянности. Прекрасная, беззаботная, свободная!..

Шелтон молчал, и только сердце его стучало.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации