Текст книги "Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина"

Как, должно быть, предвидел де Майе, реакция на книгу была крайне агрессивной. В 1757 г. французский натуралист Дезалье д’Аржанвиль яростно осудил сумасбродную идею, что «человек вышел из глубин моря»: «Из-за боязни того, что мы окажемся потомками Адама, нашими предками были назначены морские чудища!» Вольтера это оскорбило нисколько не меньше, и он писал, что де Майе «шарлатан… который хотел прикинуться Богом и сотворить мир из слов»[19]19
  Voltaire, Les Cabales, 1772; факсимиле см.: Kessinger, 2010.


[Закрыть]. Это было написано в 1772 г., когда Бюффон уже вовсю работал над описанием эволюции жизни на Земле без участия бога.

Хотя Бюффон не мог себе представить временные масштабы, предложенные в «Теллиамеде», ему гораздо лучше, чем де Майе, удалось объяснить, как развивалась жизнь по мере постепенных изменений условий на Земле. Он разделял мнение де Майе, что ранняя Земля была покрыта водой, которая, согласно его модели, выпала в виде дождя в процессе охлаждения земной поверхности и постепенно высохла. Эта идея, кстати говоря, подразумевала, что сама планета не была неизменной и вечной, но со временем «эволюционировала». И он знал, что ископаемая летопись свидетельствует о том, что ранние формы жизни вымерли. Но его модель постепенного остывания планеты дала ему возможность попытаться объяснить, как происходили изменения форм жизни на Земле.

Во времена Бюффона в северных широтах уже были найдены остатки мамонтов. Эти крупные создания были явно похожи на слонов, которые обитают только в теплых регионах земного шара. Бюффон пришел к выводу, что, когда Земля была теплее, слоноподобные животные могли жить на севере, но, когда планета остыла, они мигрировали к экватору. Но он признавал, что современные слоны не идентичны ископаемым остаткам с севера, и изучал сходства и различия между многими видами (для простоты мы привели только один пример), чтобы понять, как они менялись с течением времени. Взгляды Бюффона тоже со временем менялись, как меняются взгляды любого хорошего ученого при поступлении новых данных, и это порой сбивает с толку историков без естественнонаучного образования, пытающихся выяснить, что же Бюффон «на самом деле» думал об эволюции. Тем не менее основы его представлений вполне понятны, если принять во внимание тот факт, что он не выдвигал противоречащие друг другу идеи одновременно, а адаптировал их по мере накопления знаний.

Бюффон не соглашался с Линнеем по ряду вопросов. В частности, он считал предложенную Линнеем систему группировки видов по родам плодом его воображения и результатом стремления искать закономерности там, где их нет. Поначалу Бюффон категорически отвергал и идею близкого родства между людьми и обезьянами. Но это в основном объяснялось тем, что изначально его взгляды относительно видов были скорее даже более радикальными, чем у Линнея. В конце 1740-х гг. Бюффон писал о видах как о единицах, которые не меняются с течением времени. Его представления о видах и их сохранении прочно основывались на его идеях о процессе размножения, в котором Бюффон признавал вклад обоих родителей. Он описал это как смешение материалов от каждого из родителей, в результате чего образовывался эмбрион, развивающийся в соответствии с уникальным для каждого вида шаблоном, который он называл «внутренним лекалом». Он не смог объяснить, чем является это таинственное лекало или как оно функционирует, указав лишь на то, что благодаря ему каждое новое поколение похоже на своих родителей, то есть виды не изменяются.

В 1753 г. в четвертом томе «Естественной истории» он высказал мысль, которая на первый взгляд противоречит идее эволюции видов:

Если мы однажды признаем, что существуют семьи растений и животных, и что осел может принадлежать к той же семье, что и лошадь, и что одно может отличаться от другого в результате перерождения от общего предка, то мы, возможно, будем вынуждены признать, что обезьяна принадлежит к той же семье, что и человек, и что она не что иное, как деградировавший человек, и что у нее и у человека был общий предок, так же как у осла и лошади. Из этого также следовало бы, что каждая семья, животная или растительная, произошла от одной исходной породы, одни из потомков которой после череды поколений возвысились, а другие принизились.

Ключевым оборотом здесь, судя по всему, является «если мы однажды признаем», что перекликается с фразой Дидро «если бы вера не учила нас». Видимо, Бюффон воспользовался тут методом reductio ad absurdum (доведение до абсурда), чтобы показать, что эта нелепая идея не может быть истинной. Но трудно удержаться от соблазна и не задаться вопросом: а что, если это всего лишь дымовая завеса, призванная скрыть то, что он на самом деле уже принял идею эволюции?

Изучая на протяжении 1750-х и большей части 1760-х гг. такие близкородственные виды, как лошадь и осел, Бюффон в самом деле принял идею, что они произошли от общего предка, либо (возможно) захотел публично высказать то, к чему он на самом деле склонялся в 1753 г. Ему удалось сохранить свои более ранние представления о неизменности видов и адаптировать их к новой концепции, представив роды Линнея (genera, которые сегодня называются семействами) как настоящие виды, определяемые их уникальными внутренними лекалами. Например, существовала исходная, архетипическая форма кошки, от которой произошли другие формы (лев, тигр и домашняя кошка), которые следует считать разновидностями, а не самостоятельными видами. Бюффон утверждал, что эти изменения произошли как реакция на изменения окружающей среды и пищи, вследствие чего эти разновидности (наши «виды») разошлись в ходе миграции в разные регионы мира. Но – и это очень важное «но» – он не утверждал, что вся жизнь произошла от общего предка или что люди произошли от рыб. Несмотря на выраженные ранее мысли, Бюффон не мог заставить себя принять идею, что у людей и обезьян может быть общий предок. Внутреннее лекало каждого типа созданий сложилось спонтанно из «органических частиц», когда Земля остыла до определенной температуры, и наше лекало было уникальным.

Однако эти лекала не приводили сразу к «совершенным» существам. Бюффон привел в пример «конструкцию» свиньи, которой бы не помешали улучшения:

Не похоже, что свинья была образована согласно первоначальному особому и совершенному плану, поскольку она представляет собой смесь из других животных; у нее есть явно бесполезные части или, скорее, те, которые она никак не может использовать: пальцы на ногах, все кости которых идеально сформированы, но которые тем не менее ей никак не служат. Природа далека от того, чтобы обременять себя конечными целями при формировании таких существ.

Примечательно, что Бюффон ссылается тут на «природу», а не на «бога».

В своей книге 1778 г. «Эпохи природы» (Les époques de la nature) Бюффон писал, что этот процесс происходил в несколько этапов и новые формы жизни образовывались из органических частиц последовательными волнами по мере остывания Земли[20]20
  Книга была разделена на семь «эпох», отражающих семь дней сотворения мира из Книги Бытия.


[Закрыть]. Несмотря на ошибочность этой модели, один ее аспект демонстрирует, что Бюффон отвергал идею, что Земля занимает особое место во Вселенной и населена людьми, которых создал бог. Он считал, что на всех (известных на тот момент) планетах Солнечной системы шел один и тот же процесс и на каждой из них после остывания должны были появиться, если еще не появились, одинаковые формы жизни.

Неудивительно, что сочинения Бюффона вызывали гнев церковных властей и их многократно осуждали с высокой трибуны теологического факультета Сорбонны. Реагировал он всегда одинаково: извинялся, составлял письменное опровержение всех оскорбительных отрывков и обещал опубликовать это опровержение в следующем издании книги. После чего просто не исполнял свои обещания и продолжал печатать свои книги без опровержений. В 1785 г. он писал в письме другу: «Мне не составило труда удовлетворить все их желания: с моей стороны это была всего лишь насмешка, но эти мужи были достаточно глупы, чтобы ей довольствоваться»[21]21
  Jacques Roger, Buffon, Cornell UP, Ithaca, 1997.


[Закрыть].

К моменту смерти Бюффона в 1788 г. по крайней мере один английский эволюционист, чья фамилия, кстати, была Дарвин, собирался приступить к публикации серии работ в поддержку идеи, что как минимум все животные произошли от общего предка и что этот процесс занял сотни миллионов лет. Он мог пойти на этот смелый шаг, потому что в год смерти Бюффона вышла книга Джеймса Геттона «Теория Земли» (Theory of the Earth), в которой были представлены убедительные доказательства огромного возраста нашей планеты. Достижения Геттона и его последователей подарили внуку этого Дарвина XVIII в. то, что тот назвал «даром времени», – хронологическую шкалу, достаточно протяженную для того, чтобы эволюция путем естественного отбора успела произойти, двигаясь вперед осторожными и зачастую незаметными шагами. Этот дар настолько важен, что мы ненадолго прервем рассказ о биологической эволюции, чтобы уделить ему должное внимание.

Глава 3
Дар времени

Джеймс Геттон внес настолько важный вклад в наше понимание истории Земли, что его называют «отцом геологии». Но если продолжить это генеалогическое древо, то дедушкой геологии следует считать Роберта Гука, так как между его работой о «землетрясениях» и идеями Геттона можно проследить четкую связь. Именно это проделала Эллен Тан Дрейк в своей книге «Беспокойный гений» (Restless Genius).

Дрейк демонстрирует, что идеи Гука о происхождении и развитии Земли были широко известны в XVIII в. – кстати, более известны, чем сегодня. Одна из самых любопытных подробностей этой истории связана с немцем Рудольфом Эрихом Распе (1736–1794), которого сегодня помнят как автора рассказов о бароне Мюнхгаузене, хотя при жизни он был знаменитым, как бы мы сегодня сказали, геологом, причем настолько авторитетным, что в 1769 г. его избрали членом Лондонского королевского общества.

Это высокое звание он получил благодаря трактату «Введение в естественную историю земного шара» (Specimen historiæ naturalis globi terraquei), в котором изложил «дальнейшее подтверждение гипотезы Гука о Земле, о происхождении гор и окаменелых тел». Также Распе одним из первых понял, что базальтовые породы образовались из застывших потоков лавы. Он использовал любую возможность для продвижения своих (и Гука) идей, в частности перевел для Королевского общества отчеты нескольких натуралистов о путешествиях по Европе. Распе приукрасил их теориями Гука о причинах землетрясений и происхождении вулканов и, так же как его знаменитый персонаж, не стеснялся указывать себя в качестве автора большинства этих идей.

Еще одной важной книгой середины XVIII в. была «История и философия землетрясений, от самых давних времен до наших дней, составленная из сочинений лучших писателей, посвященных этому предмету» (The History and Philosophy of Earthquakes, from the Remotest to the Present Times, Collected from the best Writers on the Subject). Она была издана анонимно в 1757 г., но почти наверняка принадлежала перу английского астронома Джона Бевиса (1695–1771), открывшего в 1771 г. Крабовидную туманность. Эта книга была написана из-за всплеска всеобщей озабоченности после мощного землетрясения 1755 г., которое почти полностью разрушило Лиссабон и унесло десятки тысяч человеческих жизней. Почти треть книги (106 из 334 страниц) была посвящена изложению работ Гука, а на титульном листе даже была приведена его цитата.

Все это важно, потому что популяризатор работ Геттона Джон Плейфер писал, что Геттон «тщательно изучил почти все книги о путешествиях, из которых можно было узнать что-либо о естественной истории Земли». Среди этих книг наверняка были переводы Распе, и Геттон вряд ли мог пропустить книгу Бевиса, которая вышла, когда Геттону исполнился 31 год. Неизвестно, по какой причине, но в собственных сочинениях Геттона имя Гука не упоминается.

Геттон родился 3 июня 1726 г.[22]22
  До 1752 г. в Британии использовался старый юлианский календарь. По новому стилю он родился 14 июня.


[Закрыть] в Эдинбурге. Его отец Уильям был успешным торговцем и занимал должность городского казначея, а также владел двумя фермами в графстве Бервикшир. Уильям умер, когда Джеймс был еще ребенком, так что мальчика воспитывала мать, и под ее влиянием он избрал карьеру юриста. Но, прослужив недолгое время помощником адвоката, Джеймс понял, что химия интересует его куда больше, чем юриспруденция. В возрасте 18 лет он стал ассистентом врача и начал посещать лекции по медицине в Эдинбургском университете, но не потому, что хотел стать доктором, а потому, что там он мог изучать химию. Затем он учился в Париже и Лейдене, где в сентябре 1749 г. получил степень доктора медицины, однако решил посвятить себя развитию доставшихся ему в наследство фермерских хозяйств, применяя передовые научные методы. Он путешествовал по Восточной Англии и Нидерландам, где изучал новейшие агрономические методы, после чего обосновался на одной из своих ферм и применял на практике то, что изучил в теории. Доставшаяся ему в наследство земля была каменистой и малопригодной для земледелия, и благодаря пытливому уму работа по ее мелиорации пробудила в нем интерес к геологии и метеорологии. Но благодаря своей увлеченности химией он стал больше чем просто богатым фермером, интересовавшимся геологией на любительском уровне.

Геттон вместе со своим другом и коллегой-химиком Джоном Дейви разработал метод получения нашатыря (хлорида аммония) из сажи. Этот химикат, который применялся во многих важных отраслях, в том числе в красильном и печатном деле (а также в качестве «нюхательной соли»), прежде был доступен только как встречающийся в природе минерал и стоил достаточно дорого, так как его везли с Ближнего Востока. Дейви усовершенствовал этот метод для применения в промышленном производстве, и они оба неплохо на нем заработали. В 1764 г. Геттон отправился в геологическую экспедицию по северу Шотландии вместе с Джорджем Максвеллом-Клерком, одним из прадедов Джеймса Клерка Максвелла, величайшего физика XIX столетия. В 1768 г., когда на его банковский счет стали поступать стабильные доходы от производства хлорида аммония, Геттон сдал ферму в аренду и переехал в Эдинбург, чтобы посвятить себя науке. Не прекращая интересоваться сельским хозяйством, к 42 годам Геттон оказался, по сути, полноценным ученым и ведущим деятелем шотландского Просвещения, подружившись с такими светилами науки, как Дэвид Юм, Адам Смит и Джозеф Блэк, и став (в 1793 г.) одним из основателей Эдинбургского королевского общества. Одним из его друзей был чуть менее видный математик Джон Плейфер (1748–1819), благодаря которому работы Геттона получили заслуженное признание.

Идеи Геттона о Земле были основаны на его личных наблюдениях за геологическими особенностями местности во время путешествий по Шотландии и другим местам (а также, разумеется, на информации из множества прочитанных им книг). Его самый волнующий вывод заключался в том, что не существует абсолютно никаких доказательств, что история Земли конечна, не говоря уже о том, что она ограничивается несколькими тысячами лет, как утверждали богословы. В 1788 г. он заявил, что «нет никаких следов начала и никакой перспективы конца» истории Земли. Другими словами, Земля всегда существовала примерно в том же состоянии, в котором она существует сегодня, и продолжит существовать в этом состоянии. Это утверждение было крайней формой учения, которое впоследствии получило название «униформизм», – идеи, что все особенности рельефа планеты в их нынешнем виде возникли в результате тех же естественных процессов, которые протекают в настоящем и продолжат без изменений протекать на протяжении неопределенного времени, а вовсе не в результате некой крупномасштабной катастрофы, которая потрясла Землю и породила все эти особенности разом.

По общепринятым меркам Геттон работал над своими идеями слишком долго, но он не спешил их обнародовать, потому что, как пишет Джон Плейфер, «он был одним из тех, кто наслаждается созерцанием истины гораздо больше, чем похвалой за ее открытие»[23]23
  ‘Biographical account of the late James Hutton, M.D.’, in Works.


[Закрыть]. Его «Теория Земли» была представлена Эдинбургскому королевскому обществу в двух частях в марте и апреле 1785 г. (незадолго до 59-летия автора) и издана в виде книги с изменениями и дополнениями в 1795 г. В книгу вошли материалы из других его научных статей и брошюр, и хорошим примером его образа мышления является фрагмент из диссертации «О системе Земли, ее возрасте и постоянстве» (Concerning the System of the Earth, its Duration and Stability), зачитанной им во время выступления перед Эдинбургским королевским обществом 4 июля 1785 г.:

Твердые участки современной суши, похоже, в целом были образованы из порождений моря и других материалов, подобных тем, что в наши дни находят на побережьях. Посему у нас есть причины заявить:

во-первых – что суша, на которой мы покоимся, не простая и изначальная, но что она составная и была образована под воздействием вторичных причин;

во-вторых – что до образования современной суши существовал мир, состоявший из моря и суши, где действовали приливы и течения, и на дне моря протекали такие же процессы, которые происходят сегодня;

и наконец – что, когда современная суша формировалась на дне океана, на бывшей тогда суше имелись растения и животные; по крайней мере в море обитали животные, как и в наши дни.

Следовательно, мы приходим к выводу, что большая часть нашей суши, если не вся она, была образована в результате процессов, естественных для всего земного шара; но для того, чтобы эта суша стала неизменной, противостоящей воздействию вод, требовались два условия:

во-первых – сплочение толщ, образованных посредством скоплений сыпучих или непрочных материалов;

во-вторых – подъем этих сплоченных толщ со дна моря, где они накапливались, до положения выше уровня моря, в каком положении они находятся и ныне[24]24
  Сравните это со словами Гука: «Участки, которые прежде были морем, ныне стали сушей, а те, что прежде были сушей, стали морем; многие горы были долинами, а долины – горами».


[Закрыть].

Тут описана суша, которая постепенно разрушается эрозией, и образовывающийся материал опускается на морское дно, формируя осадочные слои, которые превращаются в горные породы под весом более верхних слоев, а потом поднимаются, чтобы в результате геологических процессов образовать новые участки суши, и все эти изменения повторяются снова и снова в бесконечном цикле. Этот цикл должен был быть бесконечным, чтобы соответствовать вере Геттона в то, что бог сотворил наш мир таким, чтобы он мог стать вечным домом для человека. Геттон также осознал, что осадконакопление – это только часть картины, когда обнаружил места, где гранитные слои определенным образом проникали в другие породы, указывая на то, что перед тем, как затвердеть, расправленный гранит затекал в зазоры. Но самые веские доказательства этих идей появились в ходе исследований Геттоном несогласного залегания пород, когда параллельные слои, которые изначально явно залегали горизонтально, были смещены в результате воздействия на них неких сил и располагались под углом, иногда почти вертикально. В некоторых вертикальных слоях просматривались следы ряби, что было явным признаком того, что они залегали под водой в горизонтальном положении. Геттон считал, что источником энергии, необходимой для смещения и деформации горных пород, было тепло, исходящее из недр Земли.

Модель Геттона противостояла более популярным в те времена представлениям о Великом потопе, после которого суша поднялась по мере отступления воды. Эта теория называлась «нептунизм». Теория Геттона, получившая название «плутонизм», поначалу не завоевала должного признания – отчасти потому, что она была изложена в книге объемом более 2000 страниц, написанной весьма путанным языком. Несмотря на сложность «Теории Земли», в ней содержатся некоторые ценные прозрения, демонстрирующие читателю масштабы мышления Геттона, который рассуждал не только о земной тверди, но и о жизни на планете. Убедитесь сами:

…если организованное тело не находится в положении и обстоятельствах, лучше всего приспособленных для его существования и размножения, то тогда, порождая бесконечное разнообразие среди представителей данного вида, мы должны быть уверены, что, с одной стороны, те из них, кто отклоняется от наилучшим образом приспособленного устройства, будут являться наиболее подверженными гибели, тогда как, с другой стороны, те организованные тела, которые наиболее приблизятся к наилучшему для данных обстоятельств устройству, будут лучше всего приспособлены для выживания, сохраняя себя и приумножая численность своей расы.

Важно отметить, что здесь он пишет не о происхождении видов, а о том, как разновидности существующих видов приспосабливаются к своей среде обитания. К этому пониманию Геттон пришел благодаря приобретенному на ферме опыту разведения растений и животных (искусственному отбору), однако он считал, что существование таких естественных механизмов было делом рук благонамеренного бога.

Геттон умер в 1797 г., но его идеи продолжил популяризировать его близкий друг Джон Плейфер. В 1802 г. он опубликовал свою книгу «Иллюстрации к геттоновской теории о Земле» (Illustrations of the Huttonian Theory of the Earth), которая отчасти являлась ответом на критику работ Геттона со стороны нептунистов. Она была написана гораздо более доступным языком, чем книга Геттона, и удостоилась внимания более широкой аудитории. Именно благодаря Плейферу идея униформизма впервые получила широкую известность, хотя человеку, который впоследствии подвел под нее прочный научный фундамент и подарил Чарльзу Дарвину заветный «дар времени», на момент публикации книги Плейфера не было еще и пяти лет.

К тому времени основы будущей геологической науки уже были заложены геодезистом и инженером-каналостроителем Уильямом Смитом, который родился в деревушке Черчилль в графстве Оксфордшир в 1769 г. В 1790-х гг. Смит работал в Сомерсетшире на компанию, занимавшуюся сооружением каналов для транспортировки угля, где в перечень его обязанностей входило инспектирование угольных шахт. Он заинтересовался тем, как в шахтах обнажались разные слои горных пород, и пришел к выводу не только о том, что эти слои расположены в определенном порядке, но и о том, что их можно различать по содержащимся в них окаменелостям. Очевидно, более древние породы залегают под более молодыми, но во время работ по прокладыванию каналов была выявлена не только эта закономерность, но и то, что толщи пород были расположены под определенным углом и что из-за эрозии в некоторых местах близко к поверхности залегали древние породы, а совсем неподалеку – молодые. В 1799 г. Смит составил геологическую карту окрестностей города Бат, а в течение следующих 15 лет расширял свои познания о геологии Англии и Уэльса, работая над собственными проектами и инспектируя строительные работы в составе различных комиссий. Плодом его трудов стала первая геологическая карта Британии (она включала и часть Шотландии), которая была опубликована в 1815 г. Она стала первой подробной геологической картой в мире, охватившей такую обширную территорию, и в итоге оказала большое влияние на развитие науки[25]25
  Simon Winchester, The Map that Changed the World, HarperCollins, New York, 2001.


[Закрыть]. К сожалению, коммерческие проекты Смита, в том числе его инвестиции в карьер по добыче батского камня (известняка), не увенчались успехом, и в 1819 г. ему пришлось провести какое-то время в лондонской долговой тюрьме. После освобождения он сводил концы с концами, работая землемером, пока в 1824 г. не был назначен управляющим имением сэра Джона Джонстона в Йоркшире. В 1831 г. Лондонское геологическое общество наградило его своим высшим знаком отличия – медалью Волластона, а в 1835 г. Тринити-колледж в Дублине удостоил его почетной ученой степени. Умер он в 1839 г.

Хотя геологическая карта Смита не сразу привлекла внимание научного сообщества, еще до ее публикации идея Смита использовать окаменелости для определения геологических слоев уже была известна в кругу геологов-первопроходцев, среди которых был и Уильям Бакленд. Он родился в 1784 г., с 1813 г. читал в Оксфордском университете лекции по минералогии, а с 1818 г. – по геологии. Летом 1817 г. его лекции заразили энтузиазмом молодого человека по имени Чарльз Лайель, недавно заинтересовавшегося геологией – к большому неудовольствию его отца, который отправил сына в Оксфорд изучать классические дисциплины и планировал, что тот сделает карьеру юриста.

Отец Лайеля, которого тоже звали Чарльз, в свое время выучился на адвоката, но в возрасте 26 лет унаследовал земли в Шотландии и загородный дом в Киннорди, так что ему больше было не нужно заниматься адвокатской практикой. Он женился в 1796 г., в год смерти своего отца, и 14 ноября 1797 г., в год смерти Геттона, в имении Киннорди на свет появился «наш» Чарльз Лайель. Вскоре семья переехала в другое имение неподалеку от Саутгемптона, где младший Чарльз рос в компании двух братьев и семи сестер. Окончив малоизвестную частную школу, в 1816 г. Чарльз поступил в Эксетерский колледж в Оксфорде и, казалось, должен был пойти по стопам отца, в итоге став юристом и землевладельцем. Но в том же году в библиотеке отца он наткнулся на книгу, которая его очень впечатлила. Это был труд Роберта Бейквелла «Введение в геологию» (An Introduction to Geology), и он познакомил его с униформизмом Геттона. Затем Лайель прочитал книгу Плейфера и начал посещать лекции Бакленда в Оксфорде. До этого он никогда даже не слышал о геологии. Хотя он продолжил изучать классические дисциплины, окончил колледж в 1819 г. и в 1821 г. получил степень магистра гуманитарных наук, он стал увлеченным геологом-любителем и членом Геологического общества, для чего было достаточно просто быть джентльменом и платить членские взносы. В 1818 г. его отец организовал для семьи большое путешествие по Европе, во время которого Чарльз смог не только своими глазами увидеть разнообразные типы рельефа, но и познакомиться с коллекцией ископаемых образцов, собранной Жоржем Кювье в парижском Музее естественной истории. Забавно, что сам Кювье (о котором пойдет речь в следующей главе) в то время находился в Англии. В 1821 г. в городе Льюисе, графство Сассекс, Лайель встретился с ведущим палеонтологом Гидеоном Мантеллом. Затем он было продолжил изучение права в Лондоне, которое начал годом ранее, но тут у него начались проблемы со зрением и сильные головные боли. Они усугублялись из-за необходимости часами корпеть над рукописными документами в плохо освещенных помещениях. Хотя Лайель никогда не принимал формального решения оставить юриспруденцию и в мае 1822 г. стал барристером, он никогда всерьез не занимался адвокатской практикой. К 1823 г., когда ему представилась возможность съездить в Париж и встретиться с Кювье, он фактически уже был геологом.

Этот факт подтверждается тем, что с 1823 г. он работал секретарем Геологического общества, затем стал его секретарем по иностранным делам, и в конечном счете – его президентом. В 1825 г. его сосекретарем стал его ровесник Джордж Скруп, который к тому времени уже внес значительный вклад в геологию и писал книгу «Рассуждения о вулканах» (Considerations on Volcanoes), основанную на данных, полученных им в ходе исследований активных и потухших вулканов во время экспедиций по Франции и Италии. Они стали верными друзьями, и вскоре Лайель тоже решил отправиться в большую геологическую экспедицию, намереваясь написать собственную книгу.

Скруп родился 10 марта 1797 г. и до 1821 г. носил имя Джордж Томсон, но сменил фамилию, когда женился на Эмме Скруп, богатой наследнице и дочери последнего графа Уилтшира. Мы будем называть его просто Скрупом. Его отец Джон Томсон был богатым торговцем, чья фирма вела дела с Россией, но о ранних годах жизни Джорджа нам почти ничего не известно. После окончания школы Хэрроу в 1815 г. Джордж поступил в Пембрук-колледж в Оксфорде, но быстро понял, что Оксфорд не лучшее место для изучения естественных наук, и в 1816 г. перешел в колледж Святого Иоанна в Кембридже, который окончил в 1821 г. Одним из его преподавателей в Кембридже был профессор геологии Адам Седжвик, который впоследствии оказал большое влияние на Чарльза Дарвина. Переход из Оксфорда в Кембридж указывает на то, что Скруп не был одним из тех многочисленных праздных молодых джентльменов, которые рассматривали свое пребывание в университете как некую общественную условность. Но он все-таки являлся в некотором роде благородным джентльменом (его отец утверждал, что у семьи аристократические корни, хотя свое состояние он заработал на торговле) и происходил из достаточно богатой семьи, чтобы еще до женитьбы (будучи студентом) позволить себе поездку в Неаполь зимой 1816–17 гг. Там его заинтриговал Везувий, и он вернулся в 1818 г., чтобы изучить вулкан более подробно. Год спустя он посетил вулкан Этна, а в год окончания учебы и женитьбы отправился изучать потухшие вулканы центральной Франции.

Вулканическое происхождение этих гор было открыто в 1750-х гг. французом Жан-Этьеном Геттаром, который обратил внимание на их типичную конусовидную форму, хотя на протяжении всей задокументированной истории в этом регионе не наблюдалось никакой вулканической активности. В 1760-х гг. соотечественник Геттара Николя Демаре составил карту базальтовых пород вокруг Центрального массива на юге Франции и продемонстрировал, что их расположение напоминает потоки лавы. Именно Скруп объединил эти идеи с собственными наблюдениями и систематизировал данные, чтобы объяснить, как сочетание вулканической активности и эрозии привело к формированию такого ландшафта.

В 1822 г. он стал свидетелем мощного извержения Везувия. Плодом его исследований стала книга «Рассуждения о вулканах», изданная в 1825 г., и в 1826 г. он был избран членом Королевского общества. В книге Скрупа содержалось первое структурированное обсуждение вулканов, а также предлагалась первая модель их устройства и роли вулканов в геологической истории Земли. Но в то время эта книга вызвала негативную реакцию, и одним из немногих, кто отозвался о ней с похвалой, был Чарльз Лайель в своей статье для журнала Quarterly Review за 1827 г. (что интересно, это было его первое опубликованное сочинение). Проблема заключалась в том, что модель Скрупа опровергала распространенное в то время учение нептунизма, которое популяризировал немецкий геолог Абраам Вернер, отчего нептунизм иногда еще называют «модель Вернера». По мнению нептунистов, ранняя Земля была покрыта горячим океаном, насыщенным взвесью веществ, которые постепенно осели на дно и сформировали слои горных пород, после чего вода остыла и уменьшилась в объеме, обнажив континенты в их современном виде. Скруп понимал, что вулканы активно влияют на формирование суши в таких местах, как Этна, где горячее вещество, поднимавшееся из недр Земли, образовывало новые горные породы. Это были те же породы, что и в центральной Франции. Было абсолютно невозможно допустить, что такие базальты образовались в ходе описанного Вернером осадконакопления, как и то, что вулканические кратеры и связанные с ними геологические образования могли возникнуть вследствие «проседания земной коры», как утверждали последователи немца. Скруп предположил, что структуры, которые он изучал во Франции, образовались в результате повторяющихся извержений потоков лавы во время вспышек вулканической активности, тогда как в длительные периоды затишья под воздействием эрозии в массивах пород появлялись ложбины. Он не проводил точных расчетов, но было очевидно, что этот процесс протекал на протяжении долгого времени. После того как в 1827 г. Скруп опубликовал свою книгу «Геология и потухшие вулканы Центральной Франции» (Geology and Extinct Volcanoes of Central France)[26]26
  Это более броское название вышедшей позднее популярной версии, но именно оно обычно используется при упоминании этого труда; изначально книга называлась «Мемуар о геологии Центральной Франции, включая вулканические образования Оверни, Веле и Виваре» (Memoir on the Geology of Central France, including the Volcanic Formations of Auvergne, the Velay and the Vivarais).


[Закрыть], Лайель организовал собственную экспедицию, чтобы собрать новые доказательства и закрыть этот вопрос раз и навсегда. По ее результатам Лайель и написал свой величайший труд, свой подарок Чарльзу Дарвину.