Текст книги "Покрашенный дом"

Джон Гришем
Покрашенный дом

Моим родителям Уиз и Биг Джону с любовью и восхищением

Глава 1

Люди с гор и мексиканцы появились в наших местах одновременно. Это было в среду, в начале сентября 1952 года. «Кардиналз» на пять игр отставали от «Доджерс», а до конца сезона оставалось всего три недели, так что положение казалось совершенно безнадежным. А вот хлопок поднялся высоко, он доставал уже до пояса моему отцу и был выше меня, и можно было слышать, как отец с дедом перед ужином шепотом произносили слова, которые у нас редко услышишь: урожай «может оказаться хорошим».

Они были фермерами, работящими людьми, склонными к пессимизму только при обсуждении погоды или видов на урожай. То слишком много солнца, то слишком много дождей, то опасность, что зальет все низины, то цены на семена и удобрения лезут вверх, то рынок лихорадит... А в самые лучшие дни мама всегда тихонько говорила мне: «Не беспокойся. Эти мужчины всегда найдут о чем поволноваться».

Паппи, мой дедушка, волновался насчет оплаты наемных рабочих – мы как раз поехали их набирать из людей с гор. Им платили с каждой сотни фунтов собранного хлопкового волокна, и в прошлом году, он говорил, плата была доллар пятьдесят центов за сотню фунтов. А нынче прошел слух, что какой-то фермер за Лейк-Сити уже предлагает по доллару шестьдесят.

Эта мысль все время занимала его, пока мы ехали в город. Он вообще-то никогда не разговаривал, когда сидел за рулем, потому что, как говорила мама, сама едва умевшая водить машину, он очень боялся механизированного транспорта. Грузовичок-пикап – «форд» 1939 года выпуска был нашим единственным средством передвижения, если, конечно, не считать старого трактора «Джон Дир». Особых проблем это не создавало, если не считать воскресений, когда мы все отправлялись в церковь: мама и бабушка в своих воскресных нарядах уютно устраивались спереди, а мы с отцом ехали сзади, в кузове, в облаке пыли. Современные машины с кузовом седан в сельских районах Арканзаса тогда были редкостью.

Паппи тащился со скоростью тридцать семь миль в час. У него была своя теория, что для любого автомобиля существует некая оптимальная скорость, при которой он ездит наиболее эффективно и экономично, и он уже давно – неким не совсем понятным способом – определил, что для его старого грузовичка эта скорость составляет тридцать семь миль в час. Мама говорила (мне), что это довольно нелепо. И еще она говорила, что они с отцом однажды поссорились, споря о том, не следует ли пикапу ездить быстрее. Но отец редко садился за руль, и если я случайно ехал вместе с ним, он всегда держал скорость в тридцать семь миль в час – из уважения к Паппи. Мама говорила, что сильно подозревает, что когда он один, то ездит гораздо быстрее.

Мы свернули на шоссе 135, и, как всегда, я стал внимательно наблюдать, как Паппи переключает передачи – медленно выжимает сцепление, осторожно перемещает рычаг переключения скоростей на рулевой колонке, – пока грузовичок не наберет нужную скорость. Потом я наклонился влево, чтобы посмотреть на спидометр: да, скорость была тридцать семь в час.

Шоссе 135 идет совершенно прямо через равнинные фермерские земли арканзасской дельты. По обе его стороны, насколько хватает глаз, поля сплошь белые – это созревает хлопок. Время сбора урожая – замечательный период для меня, потому что школа закрылась аж на два месяца. А вот для дедушки это время бесконечных забот и треволнений.

* * *

Справа, на поле Джордана, мы заметили группу мексиканцев, собиравших хлопок возле дороги. Согнувшись пополам, с мешками для волокна, болтающимися сзади, они беспрерывно двигались вперед, ловко орудуя руками среди стеблей и срывая хлопковые коробочки. Паппи крякнул. Он не любил Джорданов, потому что те принадлежали к методистской церкви, да к тому же еще и болели за «Кабз». Теперь же, увидев, что они уже успели нанять рабочих к себе на ферму, он получил еще одну причину их не любить.

От нашей фермы до городка было меньше восьми миль, но при скорости в тридцать семь миль поездка занимала двадцать минут. Всегда те же самые двадцать минут – даже при незначительном движении по шоссе. Паппи не считал нужным обгонять медленно ползущие впереди него машины. Конечно, самым медленно ползущим был он сам. Недалеко от города Блэк-Оук мы нагнали трактор с прицепом, заполненным снежно-белыми горами только что собранного хлопка. Передняя его половина была закрыта брезентом, а в задней его части, во всех этих горах хлопка, весело прыгали близнецы Монтгомери, мои ровесники. Увидев нас внизу под собой, они перестали прыгать и замахали нам руками. Я им тоже помахал, а дедушка не стал. Когда он вел грузовик, он никогда никому не махал и даже не кивал в ответ на приветствия; а все потому, как утверждала мама, что просто боялся снять руки с руля. И еще она говорила, что люди между собой обзывают его грубияном и считают высокомерным и заносчивым. А по-моему, его вообще не интересовало, что о нем говорят и какие сплетни распространяют.

Мы ехали за прицепом Монтгомери, пока он не свернул к хлопкоочистительному джину. Прицеп тащил старый трактор Монтгомери, «Мэсси Харрис», а управлял им Фрэнк, самый старший из ребят этого семейства; его поперли из пятого класса школы, и в церкви все считали, что его скоро ждут крупные неприятности.

Тут шоссе 135 перешло в Мэйн-стрит, и мы ехали по ней все то время, пока не выбрались из Блэк-Оука. Проехали мимо местной баптистской церкви – это был тот редкий случай, когда мы не остановились здесь, чтобы прослушать службу. Все магазины, лавки, конторы, церкви и даже школы городка выходили на Мэйн-стрит, так что по воскресеньям транспорт здесь двигался сплошным потоком, бампер в бампер, – все окрестное сельское население толпами стекалось в город за покупками. Но нынче была среда, так что когда мы добрались до места, то запросто припарковали грузовик напротив бакалейной лавки Попа и Перл Уотсон, прямо на Мэйн-стрит.

Я ждал на тротуаре, пока дедушка не кивнул мне, указав на лавку. Это был знак мне – войти внутрь и купить сладкий рулет в кредит. Он стоил всего один цент, но никогда не было известно заранее, будет ли мне разрешено его купить, всякий раз когда мы приезжали в город. Иной раз мне так и не удавалось дождаться этого кивка, но я все равно заходил в лавку и слонялся возле кассы, пока Перл не совала мне тайком этот самый рулет, причем каждый раз обязательно строго настаивала, чтобы я ничего не говорил дедушке. Она его боялась. Илай Чандлер был человеком бедным, но чудовищно гордым. Он бы скорее умер с голоду, чем принял милостыню, в перечень которой, по его мнению, входил и сладкий рулет. Он бы отлупил меня своей палкой, если б узнал, что я взял кусочек рулета, так что Перл Уотсон не составляло труда заставить меня молчать об этом.

Но на этот раз он кивнул мне. Перл, как обычно, протирала прилавок, когда я вошел и неуклюже поздоровался. Потом сцапал кусок рулета из банки, стоявшей рядом с кассовым аппаратом. Потом поставил в книге учета свою подпись, уже хорошо отработанную. Перл с интересом проинспектировала результаты моих трудов.

– Все лучше и лучше, Люк, – сказала она.

– Ага. Неплохо для семилетки, – ответил я. С подачи мамы я уже года два тренировался в написании своей фамилии скорописью. – А где Поп? – спросил я затем. Эти двое были единственные взрослые из всех моих знакомых, кто всегда настаивал, чтобы я называл их просто по имени, правда, только в лавке, когда нет посторонних. Если заходил какой-нибудь покупатель, они тут же превращались в мистера и миссис Уотсон. Я никому об этом не рассказывал, кроме мамы, а та сказала, что, по ее твердому убеждению, никто другой из детей такой привилегии не имеет.

– Он в задней комнате, товар раскладывает, – ответила Перл. – А где твой дед?

Истинным жизненным призванием Перл было отслеживать все передвижения жителей городка, так что на любой вопрос она всегда отвечала собственным вопросом.

– Он пошел в «Ти шопп», посмотреть, что там за мексиканцы приехали. А можно мне пойти к Попу? – спросил я, в свою очередь, твердо намереваясь забить ее вопросы своими.

– Лучше не надо. А вы в этом году и людей с гор нанимать будете?

– Ага, если найдем. Илай говорит, что их нынче мало приезжает, меньше, чем раньше. И еще он думает, что они все какие-то чокнутые. А где Чамп? – Чамп был старый бигль, который вечно вертелся у ног Попа.

Перл всегда улыбалась, когда я называл дедушку по имени. Она уже собиралась задать мне очередной вопрос, когда звякнул маленький колокольчик над дверью, а дверь отворилась и захлопнулась обратно. В лавку вошел настоящий мексиканец. Он был один и вел себя очень скованно, как и все они, когда встречаешь их в первый раз. Перл вежливо кивнула новому покупателю.

А я заорал:

– Buenos dias, senor![1]1
  Добрый день, сеньор! (исп.)


[Закрыть]

Мексиканец улыбнулся и робко ответил: «Buenos dias» – после чего исчез в задних помещениях лавки.

– Они хорошие ребята, – тихонько сказала Перл, как будто мексиканец понимал по-английски и мог счесть себя оскорбленным тем, что она про него сказала. А я вонзил зубы в сладкий рулет, откусил кусок и стал жевать, одновременно заворачивая и пряча в карман другую его половину.

– Илай беспокоится, что нынче придется им больше платить, – заметил я. При появлении в лавке еще одного покупателя Перл вдруг снова занялась приборкой, протирая все вокруг и поровнее устанавливая единственный кассовый аппарат.

– Илай всегда о чем-нибудь беспокоится, – заметила она.

– Он же фермер...

– А ты тоже собираешься стать фермером?

– Нет, мэм. Я буду играть в бейсбол.

– За «Кардиналз» играть будешь?

– Конечно.

Перл что-то тихонько напевала, а я ждал, когда вернется мексиканец. Я знал еще несколько испанских слов, которые мне не терпелось применить на практике.

Старые деревянные полки вокруг ломились от только что завезенных бакалейных товаров. Я любил заходить сюда во время сбора урожая, потому что Поп всегда в этот период забивал лавку товарами от пола до потолка. Фермеры убирали урожай, так что скоро деньги начнут переходить из рук в руки.

Паппи приоткрыл входную дверь ровно настолько, чтобы просунуть внутрь голову.

– Пошли, – сказал он мне. Потом добавил: – Привет, Перл.

– Привет, Илай, – ответила она и, погладив меня по голове, подтолкнула к выходу.

– А где же мексиканцы? – спросил я Паппи, когда мы вышли.

– Попозже появятся, после обеда.

Мы забрались в грузовик и поехали из городка в сторону Джонсборо, где дедушка всегда нанимал людей с гор.

Грузовик мы поставили на обочине шоссе, где на него выходил грейдер. По мнению дедушки, это было самое лучшее место в округе, чтобы перехватывать здесь людей с гор. Я не был в этом так уж уверен. Вот уже неделю он пытался нанять здесь рабочих, да все без толку. С полчаса он сидел возле заднего борта грузовика на палящем солнце и в полном молчании, пока рядом не остановился еще один грузовик. Он был чисто вымыт и на хороших шинах. Если нам повезет и мы найдем себе рабочих из людей с гор, тогда они будут жить с нами все следующие два месяца. Нам нужны были люди аккуратные, так что тот факт, что грузовик выглядел гораздо лучше нашего, был хорошим признаком.

– Добрый день, – сказал дедушка, когда водитель грузовика выключил движок.

– Здорово, – ответил водитель.

– Вы откуда? – спросил Паппи.

– С севера, с той стороны от Харди.

Движения по шоссе не было никакого, так что дедушка стоял себе на обочине с приятным выражением на лице, изучая грузовик и всех, кто в нем находился. Водитель и его жена сидели в кабине, между ними примостилась маленькая девчонка. Трое мощных парней-тинейджеров спали в кузове. Все они выглядели здоровыми и одеты были прилично. Я был уверен, что дедушке хочется заполучить этих людей себе.

– Работу ищете? – спросил он.

– Ага. Ферму Ллойда Креншоу, это где-то на запад от Блэк-Оука.

Дедушка показал им, куда ехать, и они уехали. Мы смотрели им вслед, пока они не скрылись из виду.

Он, конечно, мог бы предложить им больше, чем обещал мистер Креншоу. Про людей с гор было известно, что они всегда жутко торгуются, нанимаясь на работу. В прошлом году, в середине первого сбора хлопка на нашей ферме, Фулбрайты из Калико-Рок однажды воскресной ночью исчезли, чтобы потом объявиться на другой ферме, в десяти милях от нас.

Но Паппи никогда не поступал нечестно по отношению к соседям, да и не стал бы он заводить с ними торги из-за рабочей силы.

Мы перебрасывались с ним бейсбольным мячом на краю хлопкового поля, останавливаясь, когда приближался очередной грузовик.

У меня была бейсбольная перчатка фирмы «Роулингс» – Санта-Клаус подарил на прошлое Рождество. Каждый вечер, ложась спать, я брал ее с собой в постель и еженедельно смазывал. Это было самое дорогое из всего, что у меня было.

Дедушке, который и научил меня подавать, ловить и точно отбивать мяч, вообще не нужна была никакая перчатка. Его огромные мозолистые ладони ловили любой поданный мной мяч без малейших затруднений.

Человек он был спокойный и сдержанный, никогда не бахвалился, но когда-то он был легендарным игроком в бейсбол. В возрасте семнадцати лет он уже подписал контракт и стал играть в профессиональной бейсбольной команде – «Кардиналз». Но тут его призвали в армию – шла Первая мировая война, а вскоре после его возвращения умер его отец, так что у Паппи не было особого выбора – только стать фермером.

Поп Уотсон любил рассказывать мне разные истории о том, каким классным игроком был Илай Чандлер – насколько далеко он мог отбить бейсбольный мяч и с какой силой. «Думаю, он был самым классным из всех игроков в Арканзасе!» – так он оценивал дедушку.

– Даже лучше Диззи Дина? – спрашивал я.

– Да тот и близко не стоял! – вздыхая, отвечал Поп.

Когда я пересказывал эти истории маме, она всегда улыбалась и приговаривала:

– Ты не очень-то уши развешивай. Поп любит приврать...

Тут Паппи, который как раз вертел мяч в своих огромных ладонях, повернул голову и прислушался: до нас донесся звук мотора. С запада приближался грузовик с прицепом. Даже с расстояния четверть мили можно было определить, что это были люди с гор. Мы вернулись на обочину и стали ждать, пока он подъедет. Водитель грузовика по очереди переключал передачи с более высокой на более низкую, шестеренки хрустели и взвизгивали по мере того, как грузовик замедлял ход и останавливался.

Я насчитал в нем семь голов – пять в грузовике и две в прицепе.

– Здорово, – медленно произнес водитель, изучающе осматривая дедушку, пока мы по очереди рассматривали всех прибывших.

– Добрый день, – ответил Паппи, делая шаг вперед, но оставляя между ними некоторую дистанцию.

Нижняя губа водителя была перемазана соком от жевательного табака. Это был неприятный признак. Мама считала, что люди с гор не слишком озабочены гигиеной и вообще у них множество дурных привычек. У нас дома табак и алкоголь были под запретом. Мы были баптисты.

– Спруил меня звать, – сказал водитель.

– Илай Чандлер. Рад познакомиться. Работу ищете?

– Ага.

– Откуда?

– Юрика-Спрингс.

Грузовик у них был почти такого же возраста, как Паппи, – шины лысые, ветровое стекло все растрескалось, бамперы ржавые, а из-под толстого слоя пыли проглядывала выцветшая, вроде бы синяя краска. Над рамой был сооружен помост, он был весь заставлен картонными коробками и джутовыми мешками, заполненными припасами. А под ним, на самой раме грузовика, возле кабины был втиснут матрас. На нем стояли двое здоровых парней и равнодушно смотрели на меня пустыми глазами. На заднем борту сидел могучего вида парень постарше, разутый и без рубашки, с мощными плечами и шеей толщиной с хороший пень. Он сплевывал жеваный табак на землю между грузовиком и прицепом и, кажется, вообще не замечал ни Паппи, ни меня. При этом он медленно покачивал ногами. Потом еще раз сплюнул, так и не отрывая взгляда от асфальта под ногами.

– Мне нужны рабочие на ферму, – сказал Паппи.

– Сколько платите? – спросил мистер Спруил.

– Доллар шестьдесят за сотню, – ответил Паппи. Мистер Спруил нахмурился и посмотрел на женщину, сидевшую рядом. Они о чем-то тихо заговорили.

Именно в этот момент ритуала следовало принимать быстрое решение. Нам нужно было решить, хотим ли мы, чтобы именно эти люди жили и работали у нас. А им нужно было либо принять нашу цену, либо отказаться.

– Какой у вас хлопок? – спросил мистер Спруил.

– "Стоунвилл", – ответил дедушка. – Коробочки уже созрели – убирать будет легко.

Мистер Спруил и сам мог увидеть, оглянувшись вокруг, что хлопковые коробочки уже раскрылись. Пока что и солнце, и почва, и дожди все делали в полном согласии, как надо. Но Паппи, конечно же, волновался по поводу прогноза в ежегоднике «Фармерз алманак», обещавшего страшные дожди.

– Нам в прошлом году уже платили по доллару шестьдесят, – сказал мистер Спруил.

Меня не очень-то интересовал этот разговор о деньгах, так что я побрел вдоль разделительной полосы в сторону прицепа. Шины на нем были еще более лысые, чем на грузовике. Одна наполовину просела под тяжестью груза. Хорошо еще, что они уже почти добрались до места.

В углу прицепа, опираясь локтями на боковой борт, сидела очень красивая девушка. У нее были темные волосы, гладко зачесанные назад, и огромные карие глаза. Она была моложе мамы, но, несомненно, намного старше меня. Но я все равно не мог оторвать от нее глаз.

– Тебя как зовут? – спросила она.

– Люк, – ответил я и поддел ногой камешек. Щеки у меня тут же запылали. – А тебя?

– Тэлли. Тебе сколько лет?

– Семь. А тебе?

– Семнадцать.

– И сколько ты уже тащишься в этом прицепе?

– Полтора дня.

Она была босая, а платье на ней было грязное и тесное – обтягивало ее всю до самых колен. Это было в первый раз, насколько я помню, чтобы я так пристально разглядывал девушку. А она смотрела на меня и понимающе улыбалась. Рядом с ней, спиной ко мне, на ящике сидел парнишка. Тут он медленно повернулся и посмотрел на меня так, словно меня тут и не было вовсе. Глаза у него были зеленые, а к высокому лбу прилипли черные волосы. Левая рука у него, как мне показалось, не действовала.

– Его зовут Трот, – сказала Тэлли. – Он не совсем здоров.

– Рад познакомиться, Трот, – сказал я, но он только отвел глаза. Как будто ничего не слышал. – А ему сколько? – спросил я.

– Двенадцать. Он увечный.

Трот резко отвернулся и уставился в угол. При этом его левая рука болтнулась совершенно безжизненно. Мой приятель Деуэйн говорил, что люди с гор женятся на собственных кузинах, поэтому в их семьях полно дефективных.

А вот Тэлли вроде бы была нормальная. Она задумчиво смотрела на хлопковые поля, и я еще раз восхитился ее тесным платьем.

Я понял, что дедушка и мистер Спруил наконец договорились, потому что мистер Спруил сел за руль и завел мотор. Я прошел мимо прицепа, мимо этого парня у заднего борта, который вроде бы наконец очнулся, но по-прежнему сидел, уставившись на дорогу, и остановился рядом с дедушкой.

– Девять миль по этой дороге, потом налево возле сгоревшего сарая, потом еще шесть миль до Сент-Франсис-Ривер. Наша ферма – первая слева на той стороне реки.

– Низина? – спросил мистер Спруил, как будто его посылали в болото.

– Часть поля в низине. Но земля хорошая.

Мистер Спруил опять бросил взгляд на свою жену, потом повернулся к нам:

– А где нам там разместиться?

– Там есть тенистое место на заднем дворе, рядом с силосной ямой. Самое подходящее место.

Мы наблюдали, как они отъезжают под грохот коробки передач своего грузовика, глядя, как вихляются его колеса и как подпрыгивают ящики, коробки и кастрюли, сваленные в кузове.

– Тебе они, кажется, не очень-то понравились? – спросил я дедушку.

– Ничего, нормальные люди. Просто они другие, не такие, как мы.

– Надо думать, нам еще повезло, что мы их наняли, правда?

– Точно.

Чем больше мы возьмем наемных рабочих, тем меньше хлопка придется собирать мне. В течение всего следующего месяца я буду уходить в поле на рассвете, неся на плече девятифунтовый мешок для хлопка, останавливаться на минутку поглазеть на бесконечные ряды хлопковых стеблей, гораздо выше меня, а потом нырять вглубь, в тень между этими стеблями и исчезать для всех на свете. И буду собирать хлопок, размеренно двигаясь вперед, отрывая мягкие, ворсистые шарики хлопка от стеблей и запихивая их в свой тяжелый мешок, боясь взглянуть вперед, чтобы ничто не напоминало, как бесконечен ряд этих стеблей, боясь замедлить темп движения, потому что кто-нибудь непременно это заметит. Пальцы будут кровоточить, шею будет ломить, спина будет болеть...

Да, я всегда хотел, чтобы у нас было много наемных рабочих. Много людей с гор, много мексиканцев.