Текст книги "Дело о пеликанах"

Глава 4

Первая леди находилась на Западном побережье, посещая тысячедолларовые завтраки, на которых богачи и снобы выкладывали бешеные деньги за холодные яйца, дешевое шампанское и возможность увидеть, а может быть, сфотографироваться с королевой, как ее называли. Поэтому президент спал один, когда зазвонил телефон. В прошлом он подумывал о том, чтобы завести любовницу, как это было принято у американских президентов. Но теперь это выглядело бы не по-республикански. К тому же он был старым и уставшим. Он часто спал один, в то время как «королева» находилась в Белом доме. Сон у него был крепкий. Телефон прозвонил двенадцать раз, прежде чем он услышал его. Он взял трубку и уставился на часы. Четыре тридцать утра. Вслушавшись в голос, вскочил на ноги и через восемь минут был в Овальном кабинете, не приняв душа и не повязав галстука. Он уставился на Флетчера Коула, своего начальника штаба, и сел, как ему полагалось, за свой стол.

Коул улыбался. Его безупречные зубы и лысина сияли. Всего тридцать семь лет. Он был чудо-мальчиком, который четырьмя годами раньше спас провалившуюся избирательную кампанию и усадил своего босса в Белый дом. Будучи хитрым интриганом и мерзким прихвостнем, он шел по трупам, пока не стал вторым лицом в руководстве. Многие относились к нему как к подлинному боссу. Одно только упоминание его имени приводило в ужас мелких чиновников.

– Что случилось? – медленно спросил президент.

Коул расхаживал перед президентским столом.

– Подробности не известны. Два агента ФБР обнаружили Розенберга около часа ночи. Мертвым в постели. Его сиделка и полицейский Верховного суда также были убиты. Все трое убиты выстрелами в голову. Сработано очень чисто. Пока ФБР и окружная полиция Колумбии вели расследование, поступило сообщение, что Джейнсен найден мертвым в клубе гомосексуалистов. Они обнаружили его пару часов назад. Войлз позвонил мне в четыре, и я перезвонил вам. Он и Глински будут с минуты на минуту.

– Глински?

– ЦРУ должно подключиться, хотя бы для начала.

Президент закинул руки за голову и потянулся.

– Розенберг мертв…

– Да, вполне. Я советую выступить с обращением к нации через пару часов. Мэбри работает над проектом обращения. Я доработаю его. Давайте подождем с этим до рассвета, хотя бы до семи часов. В противном случае будет слишком рано и мы потеряем большую часть слушателей.

– Пресса…

– Да, они уже принялись за это дело. Телевизионщики засняли бригаду «скорой помощи», отвозившую Джейнсена в морг.

– Я не знал, что он гомик.

– Теперь в этом нет сомнений. Это настоящий кризис, господин президент. Подумайте об этом. Создали его не мы. Не мы в нем виноваты. Никто не сможет обвинить нас. А нация будет шокирована настолько, что ей придется проявить некоторую солидарность с нами. Это как раз то время, когда народ объединяется вокруг своего лидера. Это просто здорово. Беспроигрышный вариант.

Президент отхлебнул кофе из чашки и уставился в бумаги на столе.

– И я проведу перестановки в суде.

– Это самое лучшее. Они станут вашим наследством. Я уже позвонил Дюваллю в юридический комитет и дал ему указание связаться с Хортоном и начать составлять предварительный список кандидатов. Хортон выступал вчера в Омахе, сейчас он летит сюда. Я предлагаю встретиться с ним сегодня утром.

Президент кивал, как всегда, в знак согласия с предложениями Коула. Детальную проработку вопросов он оставлял Коулу, поскольку сам никогда не отличался скрупулезностью.

– Есть подозреваемые?

– Еще нет. Впрочем, я не знаю. Я сказал Войлзу, что вам понадобится информация, когда он прибудет.

– Я думал, что ФБР занимается безопасностью Верховного суда.

Коул усмехнулся:

– Да, занимается. Это камешек в огород Войлза, и довольно неприятный.

– Прекрасно. Я хочу, чтобы Войлз получил свое. Позаботьтесь о прессе. Мне нужно видеть его униженным. Потом мы, возможно, дадим ему пинка под зад.

Коулу понравилась эта мысль. Он перестал ходить и сделал пометку в своем блокноте. Охранник постучал в дверь и отворил ее. Вошли Войлз и Глински. Когда все четверо пожали друг другу руки, настроение в кабинете вдруг стало мрачным. Вошедшие сели перед столом президента, а Коул, как обычно, встал возле окна, сбоку от президента. Он ненавидел Войлза и Глински, а они, в свою очередь, презирали его. Коул преуспевал на почве ненависти. Он имел возможность наушничать президенту, и это было все, что имело для него значение.

Коул будет молчать несколько минут. В присутствии других важно было позволить президенту взять бразды правления в свои руки.

– Мне очень жаль, что вы здесь, но все равно благодарю, что пришли, – начал президент.

Они мрачно кивнули и покорно приняли эту очевидную ложь.

– Что произошло?

Войлз говорил быстро и по существу. Он описал картину в доме Розенберга, когда были обнаружены тела. Каждый раз сержант в час ночи, в соответствии с установленным порядком, подходил для контроля к агентам, сидящим на улице. Когда Фергюсон не появился, они стали волноваться. Убийства были совершены чисто и профессионально. Он рассказал, что ему было известно о Джейнсене. Перелом шейных позвонков. Удушение. Обнаружен каким-то типом на балконе. Очевидно, никто ничего не видел. Войлз не был столь резким и уверенным, как обычно. Это был черный день в истории Бюро, и он чувствовал, что начинает припекать. Но он пережил пятерых президентов и наверняка сможет переиграть этого идиота.

– Эти два убийства, очевидно, связаны друг с другом.

– Возможно. Похоже, что так, однако…

– Бросьте, директор. За двести двадцать лет нашей истории было убито четыре президента, два или три кандидата, несколько борцов за гражданские права, пара губернаторов, но еще ни одного судьи Верховного суда. А сейчас, за одну ночь, в течение двух часов сразу два убийства. И вы не уверены, что они связаны?

– Я не говорил этого. Какая-то связь между ними должна быть. Просто дело в том, что методы совершенно различны. И слишком профессиональны. Вы, должно быть, помните, что мы имели тысячи угроз, адресованных судьям.

– Отлично. Тогда кто же ваши подозреваемые?

Никто еще не подвергал Дентона Ф. Войлза перекрестному допросу. Он пристально посмотрел на президента.

– Еще слишком рано подозревать кого-либо конкретно. Мы все еще собираем свидетельства.

– Как убийца проник к Розенбергу?

– Никто не знает. Мы не видели, как он входил, вы понимаете? Вероятно, он какое-то время уже находился там, прячась в клозете или, возможно, на чердаке. К тому же мы не были допущены. Розенберг отказывался впускать нас в свой дом. Дом обычно осматривал Фергюсон во второй половине дня, когда судья возвращался со службы. Пока еще говорить слишком рано, но мы не нашли никаких следов убийцы. Совершенно никаких, кроме трех тел. Результаты баллистической и патологоанатомической экспертиз мы получим сегодня утром.

– Я хочу видеть их, как только они окажутся у вас.

– Хорошо, господин президент.

– Я хочу также иметь к пяти вечера предварительный список подозреваемых. Это вам понятно?

– Конечно, господин президент.

– И мне хотелось бы получить от вас доклад о состоянии системы безопасности и о сбоях в ее работе.

– Вы полагаете, что она дает сбои?

– Мы имеем двух мертвых судей, охрану которых обеспечивало ФБР. Я думаю, американский народ заслуживает того, чтобы знать, что случилось, директор. Да, она дает сбои.

– Должен ли я докладывать вам или американскому народу?

– Вы докладываете мне.

– А затем вы созываете пресс-конференцию и докладываете американскому народу, не так ли?

– Вы что, боитесь общественного разбирательства, директор?

– Ничуть. Розенберг и Джейнсен мертвы потому, что отказались взаимодействовать с нами. Они прекрасно знали о грозящей опасности, тем не менее не побеспокоились о своей безопасности. Остальные семеро взаимодействуют с нами и пока живы.

– Пока. Вы бы лучше проверили. Они у вас мрут как мухи.

Президент улыбнулся, видя, как Коул откровенно потешается над Войлзом. Коул решил, что наступила пора вступать в разговор.

– Директор, вы знали, что Джейнсен ошивается по таким местам?

– Он был пожилым человеком с пожизненным назначением. Если он предпочитал плясать голым на столах, мы не могли помешать ему.

– Да, сэр, – Коул был сама вежливость, – но вы не ответили на мой вопрос.

Войлз глубоко вздохнул и посмотрел в сторону.

– Да. Мы подозревали, что он был гомосексуалистом, и нам было известно, что ему нравились определенные кинотеатры. Но мы не имели ни полномочий, ни желания, господин Коул, разглашать такую информацию.

– Я хочу, чтобы эти доклады были у меня сегодня к полудню, – сказал президент.

Войлз смотрел в окно и молчал. Президент перевел взгляд на директора ЦРУ Роберта Глински:

– Боб, мне нужен честный ответ.

Глински напрягся и нахмурился.

– Да, сэр. Слушаю.

– Я хочу знать: существует ли какая-нибудь связь между этими убийствами и каким бы то ни было правительственным агентством, подразделением или группой в США?

– Да что вы! Вы серьезно, господин президент? Это абсурд.

Глински выглядел шокированным, но президент, Коул и даже Войлз знали, что в ЦРУ в эти дни все было возможно.

– Серьезнее не бывает, Боб.

– Я тоже серьезно. И я заверяю вас: мы не имеем никакого отношения к этому. Я потрясен тем, что вы могли подумать об этом. Это смехотворно.

– Проверьте, Боб. Я хочу быть уверен на сто процентов. Розенберг не верил в национальную безопасность. Он обзавелся тысячами врагов в разведке. Так что проверьте, о’кей?

– О’кей, о’кей.

– И представьте доклад сегодня к пяти.

– Понятно. О’кей. Но это пустая трата времени.

Флетчер Коул придвинулся к столу президента.

– Я предлагаю, джентльмены, встретиться здесь в пять вечера. Это вас устроит?

Оба кивнули и встали со своих мест. Коул молча проводил их до двери и закрыл ее.

– Вы справились с этим просто здорово, – сказал он президенту. – Войлз знает, что он уязвим. Я предчувствую кровь. Мы еще поработаем над ним с помощью прессы.

– Розенберг мертв, – повторил президент, – я просто не могу поверить в это.

– У меня есть идея с телевидением. – Коул вновь расхаживал с важным видом. – Нам надо воспользоваться шоком от этих событий. Вам следует появиться уставшим, как будто вы не спали всю ночь, пытаясь урегулировать кризис. Правильно? Целая нация будет смотреть, ожидая от вас подробностей и заверений. Я думаю, вы должны надеть что-нибудь теплое и успокаивающее. Пиджак и галстук покажутся в семь утра нарочитыми. Давайте расслабимся немножко.

Президент сосредоточенно слушал.

– Банный халат?

– Пожалуй, нет. А как насчет шерстяной кофты и свободных брюк? Без галстука. С белой рубашкой. Своего рода образ дедушки.

– Ты хочешь, чтобы я в эти часы кризиса обратился к нации в бабушкиной кофте?

– Да, мне нравится это. Коричневая кофта с белой рубашкой.

– Ну я не знаю…

– Образ очень подходящий. Посмотрите, шеф, выборы – через год. Это наш первый кризис за девяносто дней, и какой это прекрасный кризис… Людям нужно видеть вас в чем-нибудь другом, тем более в семь часов утра. Вы должны выглядеть просто, по-домашнему, но контролирующим ситуацию. Это даст нам пять, а может, десять пунктов в рейтингах. Поверьте мне, шеф.

– Я не люблю кофт.

– Положитесь на меня.

– Ну я не знаю…

Глава 5

Дарби Шоу проснулась в предрассветной полутьме с ощущением похмелья. После пятнадцати месяцев учебы в юридическом колледже ее мозг отвык отдыхать более шести часов в сутки. Она обычно просыпалась до рассвета, и по этой причине ей не спалось с Каллаганом. С сексом все было даже очень в порядке, а вот сон ее походил на сплошное перетягивание каната, в качестве которого служили подушки и простыни. Она некоторое время смотрела в потолок и прислушивалась к резкому похрапыванию Каллагана в пьяном забытьи. Простыни были перекручены, как канаты, вокруг его колен. Она была ничем не укрыта, но холода не чувствовала. Ночи в октябре в Новом Орлеане все еще были теплыми и даже душными. Влажный воздух поднимался снизу с Дофин-стрит и проникал в спальню через открытую балконную дверь. Он нес с собой первые потоки утреннего света. Дарби встала в дверях и накинула на себя махровый халат. Солнце показалось из-за горизонта, но улица все еще пребывала во мраке. Утренние рассветы проходят незамеченными во Французском квартале. Во рту у нее было сухо.

Внизу на кухне Дарби заварила крепкий французский кофе с цикорием. Голубые цифры на таймере микроволновой печи показывали без десяти шесть. Для малопьющей Дарби жизнь с Каллаганом превратилась в постоянную борьбу. Ее пределом было три фужера вина. Не имея ни диплома юриста, ни работы, она не могла позволить себе напиваться каждый вечер и спать допоздна. Кроме того, она весила 50 кг и хотела удержаться на этой отметке. У него же не было пределов.

Она выпила три стакана ледяной воды и перелила кофе в высокую кружку. Поднявшись по ступенькам, включила свет и прилегла обратно в постель. Щелкнув пультом дистанционного управления, Дарби вдруг увидела на экране президента, сидящего за рабочим столом в несколько непривычной для него коричневой кофте, без галстука. Это был специальный выпуск новостей Эн-би-си.

– Томас! – Она шлепнула его по плечу.

Никакой реакции.

– Томас, проснись!

Она надавила на кнопку, и звук увеличился до предела. Президент пожелал доброго утра.

– Томас! – Она прильнула к экрану телевизора.

Каллаган выпутался из простыней и сел, протирая глаза и пытаясь сосредоточиться. Дарби протянула ему кофе.

У президента были плохие новости. Его глаза казались уставшими, а вид печальным, но в голосе сквозила уверенность. Перед ним лежали записи, но он ими не пользовался. Он смотрел прямо в камеру и сообщал американскому народу о трагических событиях прошлой ночи.

– Какого черта, – пробурчал Каллаган.

После сообщения о кончинах, президент стал произносить цветистую траурную речь по поводу смерти Абрахама Розенберга. Он называл его «вечно живой легендой». Это было большой натяжкой, но строгое выражение лица президента не менялось, когда он восхвалял жизненный путь одного из самых ненавистных людей в Америке.

Каллаган изумленно уставился на экран. Дарби не отводила от телевизора взгляда.

– Это очень любопытно, – сказала она, застыв на краю кровати. – Он объяснил, что у него состоялось совещание с директорами ФБР и ЦРУ и что они считают эти два убийства взаимосвязанными. Он приказал провести немедленное и тщательное расследование, виновные предстанут перед судом.

Каллаган накрылся простыней. Он щурил глаза и приглаживал пятерней свои взъерошенные волосы.

– Розенберг? Убит? – бормотал он, уставившись на экран.

Его затуманенная голова мгновенно прояснилась, а сидевшая в ней боль отступила.

– Обрати внимание на кофту, – сказала Дарби, отхлебнув кофе и разглядывая розовое лицо с толстым слоем грима и тщательно уложенную прическу. Он был редкий симпатяга с проникновенным голосом. За счет этого он здорово преуспел в политике. Морщин на его лбу прибавилось, как прибавилось горечи во всем его облике, когда он заговорил о своем близком друге – судье Глене Джейнсене.

– В кинотеатре «Монтроуз», в полночь, – повторил Каллаган.

– Где это? – спросила она, поскольку Каллаган заканчивал школу в Джорджтауне.

– Я не уверен, но мне кажется, что это в квартале гомиков.

– Он был гомиком?

– До меня доходили слухи. Очевидно.

Они сидели на краю кровати, прикрыв ноги простынями. Президент объявил в стране неделю национального траура. Флаги приспустить. В федеральных учреждениях приостановить работу. Он проговорил несвязно еще несколько минут с таким же скорбным и даже убитым видом, но все же оставаясь тем не менее президентом, вполне контролирующим обстановку. Закончив, он изобразил на лице отеческую улыбку, свидетельствовавшую о полном доверии, мудрости и уверенности.

Паузы заполнял репортер Эн-би-си из Белого дома. Полиция молчит. Похоже, что подозреваемых пока нет, как нет и улик. Да, оба судьи находились под охраной ФБР, которое никак не комментирует это. Да, «Монтроуз» – это место, которое часто посещают гомосексуалисты. Да, в адрес обоих поступало много угроз, особенно это касалось Розенберга. И по этому делу может быть очень много подозреваемых, пока оно не будет окончательно раскрыто.

Каллаган выключил телевизор и прошел к балконной двери, где воздуха было больше.

– Нет подозреваемых, – бормотал он.

– Я могу назвать не меньше двадцати, – сказала Дарби.

– Да, но почему такое сочетание? С Розенбергом все понятно, но почему Джейнсен? Почему не Макдауэлл или Йонт, оба гораздо более последовательные либералы, чем Джейнсен? Это не имеет смысла.

Каллаган сел на плетеный стул возле двери и взъерошил свои волосы.

– Я принесу тебе еще кофе, – сказала Дарби.

– Нет, нет. Я уже проснулся.

– Как твоя голова?

– Отлично, если бы я поспал еще часа три. Думаю, я отменю занятия. У меня нет настроения.

– Здорово.

– Черт, я не могу поверить в это. Этот кретин имеет право выдвинуть двух кандидатов. Это значит, что восемь из девяти будут ставленниками республиканцев.

– Они должны будут сначала пройти утверждение.

– Мы не узнаем конституцию через десять лет. Это отвратительно.

– Вот почему они были убиты, Томас. Кто-то или какая-то группа хотят иметь другой суд, такой, в котором было бы абсолютное большинство консерваторов. Выборы в следующем году. Розенбергу был девяносто один год. Маннингу сейчас восемьдесят четыре, Йонту – за семьдесят. Они вскоре могут умереть или протянут еще с десяток лет. Президентом может быть избран демократ. Зачем испытывать судьбу? Убить их сейчас. За год до выборов. В этом есть смысл, кто-то имеет такие намерения.

– Но почему Джейнсен?

– Он кого-то смущал и был, очевидно, легкой целью.

– Да, но он в основном придерживался умеренных позиций и только иногда склонялся влево. К тому же он был назначен на должность республиканцами.

– Ты хочешь «Кровавой Мэри»?

– Хорошая идея. Минутку, я пытаюсь сообразить.

Дарби откинулась на кровати, потягивала кофе и наблюдала, как солнечный свет пробивается через балкон.

– Подумай над этим, Томас. Время вполне подходящее. Перевыборы, выдвижение кандидатов, политика и все такое. Когда вспоминаешь о насилии, радикалах, фанатиках, борцах за чистоту нравов и нации, когда задумываешься о всех тех группировках, которые способны убивать, и о всех тех угрозах в адрес судей, невольно приходишь к мысли, что воспользоваться этим благоприятным моментом и убрать их могла какая-нибудь неизвестная группа заговорщиков.

– И что это за группа?

– Бог ее знает.

– «Подпольная армия»?

– Не такая уж она неизвестная. Они убили судью Фернандеса в Техасе.

– Не пользуются ли они бомбами?

– Да, они специалисты по пластиковым взрывным устройствам.

– Вычеркни их.

– Я не вычеркиваю пока никого. – Дарби встала и поправила на себе халат. – Пойдем, я приготовлю тебе «Кровавую Мэри».

– Только если ты выпьешь со мной.

– Томас, ты профессор. Ты можешь отменить свои занятия, если захочешь. Я же студентка и…

– Я понимаю положение.

– Я больше не могу прогуливать занятия.

– Я провалю тебя на конституционном праве, если ты не будешь прогуливать занятия и напиваться со мной. У меня есть том мнений Розенберга. Давай почитаем их, выпьем «Кровавой Мэри», потом вина, а потом еще что-нибудь. Я уже скучаю по Розенбергу.

– У меня федеральный процессуальный кодекс в девять, и я не могу пропускать его.

– Я намерен позвонить декану и отменить все занятия вообще. Тогда ты выпьешь со мной?

– Нет, Томас. Хватит.

Он спустился вслед за ней на кухню, где были кофе и спиртное.

Глава 6

Продолжая прижимать трубку к плечу, Флетчер Коул ткнул пальцем в кнопку еще одного телефона на столе в Овальном кабинете. Три абонента ждали на линии, напоминая о себе миганием индикаторов. Он медленно ходил перед столом и слушал, одновременно пробегая глазами доклад на двух страничках, поступивший от Хортона из юридического комитета. Он не обращал никакого внимания на президента, который, полуприсев перед окнами с короткой клюшкой в руках, усиленно таращился то на желтый мяч, то на медную лунку в трех метрах от него на синем ковре. Коул проворчал что-то в трубку. Его слова не были слышны президенту, который в этот момент слегка ударил по мячу и наблюдал, как тот катится точно в лунку. Лунка клацнула и освободилась от попавшего мяча, отбросив его на метр в сторону. Президент подался вперед к следующему, теперь уже оранжевому мячу. Он поддал по нему точно так же, и тот тоже закатился в лунку. Восьмое попадание кряду. Двадцать семь из тридцати.

– Это был Главный судья Рэнниен, – сказал Коул, бросая трубку. – Он в полном расстройстве чувств и хочет встретиться с вами сегодня после обеда.

– Скажи ему, чтобы записался на прием.

– Я сказал ему, чтобы он был здесь завтра в десять утра. У вас заседание кабинета в десять тридцать и Совета национальной безопасности в одиннадцать.

Не поднимая глаз, президент сжимал клюшку и изучал следующий мяч.

– Я не могу ждать. Как насчет опросов общественного мнения?

Он аккуратно ударил с размаха по мячу и наблюдал за ним.

– Я только что говорил с Нельсоном. Он провел два опроса после полудня. Компьютер сейчас обрабатывает результаты, но он считает, что рейтинг составит около пятидесяти двух или пятидесяти трех.

Игрок в гольф на секунду оторвал взгляд от мяча и улыбнулся, а затем вновь сосредоточился на игре.

– Каков он был на прошлой неделе?

– Сорок четыре. Это благодаря шерстяной кофте без галстука. Как я и говорил.

– Я думал, что сорок пять, – сказал президент, послав желтый мяч точно в лунку.

– Да, вы правы. Сорок пять.

– Это наивысший результат за…

– Одиннадцать месяцев. Мы не поднимались выше пятидесяти со времени инцидента с южнокорейским лайнером в ноябре прошлого года. Этот кризис нам на пользу, шеф. Люди шокированы, хотя многие из них рады уходу Розенберга. И вы находитесь в самой гуще событий. Просто великолепно.

Коул нажал на мигавшую кнопку и взял трубку. Не сказав ни слова, он бросил ее на место, поправил галстук и застегнул пиджак.

– Время пять тридцать, шеф. Войлз и Глински ждут.

Президент ударил по мячу и следил, как тот катится. Мяч прошел в дюйме справа, и он сделал недовольную гримасу.

– Пускай ждут. Давай устроим пресс-конференцию в девять утра. Я возьму Войлза с собой, но не дам ему раскрыть рта. Заставлю его стоять сзади. Я приведу кое-какие дополнительные детали и отвечу на несколько вопросов. Телевидение сразу даст это в эфир, как ты думаешь?

– Конечно. Хорошая идея. Я займусь подготовкой.

Президент снял перчатки для гольфа и швырнул их в угол.

– Пригласи их, – сказал он, аккуратно поставив клюшку к стене и надев ботинки.

Как обычно, он переодевался шесть раз за день и теперь был в двубортном клетчатом костюме с красно-зеленым галстуком в крапинку, составлявшим его кабинетный наряд. Пиджак висел на плечиках у двери. Он сел за стол и сердито уставился в какие-то бумаги. Кивнул Войлзу и Глински при их появлении, однако не встал и не протянул руки для приветствия. Они сели напротив стола, а Коул остался стоять на своем излюбленном месте, как часовой, которому в любой момент может потребоваться стрелять. Президент сжимал пальцами переносицу, как будто напряжение этого дня обернулось для него мигренью.

– Это был долгий день, господин президент, – сказал Боб Глински, чтобы нарушить холодное молчание.

Войлз смотрел в окно. Коул кивнул, и президент сказал:

– Да, Боб. Очень длинный день. И на ужин у меня сегодня приглашено целое стадо эфиопов, так что давайте покороче. Начнем с тебя, Боб. Кто убил их?

– Я не знаю, господин президент. Но я заверяю вас, что мы тут ни при чем.

– Ты заверяешь меня, Боб? – спросил он почти молитвенно.

Глински воздел свою правую руку над столом.

– Я клянусь. Как на могиле моей матери, клянусь.

Коул самодовольно кивнул, как бы поверив ему и как будто его одобрение значило все.

Президент уставился на Войлза, чья приземистая фигура в громоздком френче занимала все кресло. Директор медленно жевал резинку и презрительно посматривал на президента.

– Результаты баллистической экспертизы, вскрытия?

– Они у меня, – сказал Войлз, открывая свой «дипломат».

– Расскажите в двух словах. Я прочту их потом.

– Пистолет небольшого калибра, вероятно, пять с половиной миллиметров. Как показывают пороховые ожоги у Розенберга и сиделки, стреляли в упор. Про Фергюсона сказать трудно, но выстрелы были сделаны с расстояния не более тридцати сантиметров. Мы не присутствовали в момент стрельбы, вы же понимаете. По три пули в каждую голову. Из головы Розенберга извлечены две, третья обнаружена в его подушке. Похоже, что он и сиделка спали. Пули одного типа, выпущены из одного и того же пистолета, одним и тем же стрелком, очевидно. Подробные результаты вскрытия готовятся, но они ничего нового не дадут. Причины смерти вполне очевидны.

– Отпечатки пальцев?

– Никаких. Мы все еще ищем, однако уже сейчас ясно, что сработано очень чисто. Представляется, что он не оставил после себя ничего, кроме пуль и трупов.

– Как он проник в дом?

– Видимых следов проникновения нет. Фергюсон осмотрел дом, когда Розенберг прибыл в него, около четырех. Так было заведено. Через два часа он представил рапорт, в котором говорится, что он проверил две спальни, ванную и три туалета наверху, а также каждую комнату внизу и, конечно же, ничего не обнаружил. Отмечается также, что он проверил все окна и двери. В соответствии с указаниями Розенберга наши агенты находились снаружи. По их оценке, осмотр дома у Фергюсона занял от трех до четырех минут. Я подозреваю, что убийца уже ждал, скрываясь в доме, когда судья прибыл и Фергюсон обходил комнаты.

– Почему? – последовал настоятельный вопрос Коула.

Красные глазки Войлза смотрели на президента и игнорировали его оруженосца.

– Этот человек, очевидно, очень талантлив. Он убил судью Верховного суда, возможно, двух, и исчез совершенно бесследно. Профессиональный убийца, я бы сказал. Проникнуть в дом для него не проблема. Как не было для него проблемой ускользнуть от Фергюсона во время его беглой проверки. Он, вероятно, очень терпелив. Он не стал бы рисковать, пытаясь проникнуть в дом, когда в нем находились люди, а вокруг него копы. Я думаю, что он проник в дом где-то около полудня и просто ждал, скорее всего в туалете наверху или, возможно, на чердаке. Мы обнаружили два небольших кусочка чердачной гидроизоляции на полу, под убирающейся лестницей. Это говорит о том, что ею недавно пользовались.

– Совершенно не важно, где он прятался, – сказал президент, – ведь его не нашли.

– Правильно, но вы же понимаете, что нам не было разрешено осматривать дом?

– Я понимаю, что Розенберг мертв. Что насчет Джейнсена?

– Он также мертв. Сломана шея, задушен куском желтого нейлонового шнура, который можно найти в любом хозяйственном магазине. Медицинские эксперты сомневаются, что причиной смерти явился перелом шейных позвонков. Они достаточно уверены, что этой причиной стал шнур. Отпечатки пальцев отсутствуют. Свидетели тоже. Это не то место, где охотно находятся очевидцы, так что мы не надеемся обнаружить кого-либо. Смерть наступила сегодня примерно в двенадцать тридцать после полуночи. Убийства произошли с двухчасовым интервалом.

Президент делал пометки.

– Когда Джейнсен ушел из своей квартиры?

– Не знаю. Нам было поручено находиться на автомобильной стоянке, помните? Мы проследовали за ним до дома. Это было около шести вечера. Затем семь часов наблюдали за зданием, пока не обнаружили его задушенным в интересном заведении. Мы, безусловно, выполняли его требования. Он тайно выехал из здания на автомобиле своего приятеля. Машина обнаружена в двух кварталах от заведения.

Коул сделал два шага вперед, сцепив руки за спиной.

– Директор, вы думаете, что оба убийства совершил один и тот же человек?

– Черт его знает. Тела еще не остыли. Дайте нам время разобраться. Улик с гулькин нос. При отсутствии свидетелей, отпечатков пальцев, следов проникновения нам понадобится время, чтобы склеить воедино то, что мы имеем. Может быть, один и тот же человек, я не знаю. Пока еще слишком рано.

– Действительно, у вас есть чутье, – сказал президент.

Войлз сделал паузу и посмотрел в окно.

– Может быть, один и тот же человек, но тогда он должен быть суперменом. Возможно, двое или трое, но все равно им требовалась большая помощь. Кто-то снабжал их обширной информацией.

– Например?

– Например, как часто Джейнсен ходит в кино, где он сидит, когда он приходит туда, ходит ли он один, встречается ли он с другом. Такой информацией, которой мы, очевидно, не имели. Возьмем Розенберга. Кто-то должен был знать, что его домик не имел охранной сигнализации, что наших ребят держали снаружи, что Фергюсон прибывал в десять и уходил в шесть и вынужден был сидеть на заднем дворе, что…

– Это все было известно вам, – перебил президент.

– Конечно, известно. Но я заверяю вас, что мы ни с кем не делились.

Президент бросил заговорщицкий взгляд на Коула, который в глубокой задумчивости скреб свой подбородок.

Войлз двинул довольно широким задом и улыбнулся Глински, как бы говоря: «Давай подыграем им!»

– Вы предполагаете заговор, – глубокомысленно сказал Коул, нахмурив брови.

– Ничего подобного я не предполагаю. Я заявляю вам, господин Коул, и вам, господин президент, что да, фактически большое число людей действовало сообща, чтобы убить их. Убийц может быть один или два, но им оказывали большую помощь. Все было сделано слишком быстро, чисто и организованно.

Казалось, что Коул остался доволен его словами. Он выпрямился и вновь сцепил руки за спиной.

– Тогда кто эти заговорщики? – спросил президент. – Кого вы подозреваете?

Войлз дышал глубоко и казался усохшим в своем кресле. Он закрыл «дипломат» и положил у своих ног.

– Мы не имеем главного подозреваемого на данный момент. Все, чем мы располагаем, – это лишь несколько наиболее вероятных кандидатов. И их имена должны храниться в глубокой тайне.

Коул подскочил к нему.

– Конечно, все останется в тайне, – выпалил он, – вы же в Овальном кабинете.

– Я бывал здесь уже много раз. На самом деле я был здесь, еще когда вы под стол пешком ходили, господин Коул. Секреты находят способ, чтобы просачиваться наружу.

– Мне кажется, что утечка происходит у вас, – заявил Коул.

Президент поднял руку:

– Все останется между нами, Дентон. Я даю слово.

Коул отступил назад. Войлз смотрел на президента.

– Сессия суда началась в понедельник, как вам известно, и маньяки находились в городе уже несколько дней. Последние две недели мы отслеживали передвижения различных лиц. Нам известно по меньшей мере об одиннадцати членах «Подпольной армии», которые в течение недели находились в федеральном округе Колумбия. Двоих из них мы допросили сегодня и отпустили. Мы знаем, что эта группировка способна на такое и имеет подобные намерения. Она наш наиболее вероятный кандидат в подозреваемые на сегодня. Завтра может быть по-другому.