Текст книги "Последний ребенок"

– Можно, пожалуйста, побыстрее?

Кассирша надула пузырь из жвачки и недовольно нахмурилась.

– Легко, дорогуша. Давай.

Коп остался на месте, шагах в десяти у него за спиной, и, пока толстуха считала, Джонни ощущал на себе его взгляд. Он все же заставил себя дышать, и через минуту полицейский прошел мимо.

– Не потеряй карточку.

– Ладно. – Посмотреть ему в глаза Джонни не смог. Коп повернулся и улыбнулся, но не беззаботно и легкомысленно, а серьезно. – Всегда рад тебя видеть.

Он вышел из магазина, прошел мимо универсала, потом остановился и вернулся. Заглянул в окно, проверил номера и, похоже, удостоверившись, что всё в порядке, направился к своему седану, открыл дверцу и сел за руль.

Джонни постарался успокоиться и потянулся за сдачей в потной и мягкой ладони кассирши.

Копа звали Клайд Лафайет Хант. Детектив. Так было написано на карточке. Джонни собрал их целую коллекцию, и они лежали в верхнем ящике, засунутые под носки и фотографию отца. Иногда он думал о номере на карточке, а потом – о приютах и приемных семьях. Еще он думал об исчезнувшей сестре, отрезке свинцовой трубы под кроватью и о стене, от которой тянуло холодком. Скорее всего, коп по фамилии Хант говорил серьезно. Наверное, он был хорошим парнем. Но, глядя на него, Джонни невольно вспоминал сестру, а чтобы думать о ней, требовалось умственное напряжение. Нужно было представить ее живой и улыбающейся, а не лежащей в каком-нибудь подвале или багажнике автомобиля. Когда он видел ее в последний раз, ей было еще двенадцать. Двенадцать лет, черные, постриженные, как у мальчишки, волосы. Парень, видевший, как все случилось, говорил, что, когда дверца открылась, Алисса подошла к машине с улыбкой.

Так и улыбалась, пока ее не схватили.

Джонни постоянно слышал это слово. «Улыбалась». Оно застряло у него в голове и крутилось, будто короткая запись, избавиться от которой не получалось. Во сне он видел ее лицо. Видел, как она оборачивается и смотрит на убегающие вдаль дома. Видел проступающую на ее лице тревогу, видел ее крик…

Джонни вдруг заметил, что кассирша пристально смотрит на него, а он стоит с протянутой рукой, держит сдачу, а в другой у него пакет с покупками. Продолжая жевать, толстуха вскинула бровь.

– Что-нибудь еще, дорогуша?

Смущенный, Джонни скомкал бумажки и сунул их в карман.

Кассирша посмотрела мимо него на менеджера отдела за низенькой стеклянной перегородкой, и мальчик, перехватив взгляд, потянулся за пакетами. Женщина пожала плечами, и он вышел из магазина и, стараясь не смотреть в сторону детектива Ханта, направился к машине под успевшим поголубеть небом. Пакеты терлись друг о друга и поскрипывали. Плескалось молоко. Джонни поставил пакеты на заднее сиденье и задержался у дверцы. Полицейский наблюдал за ним из своей машины, стоявшей неподалеку, футах в двадцати от универсала. Когда мальчик выпрямился, детектив поднял руку.

– Я умею водить, – сказал Джонни.

– Не сомневаюсь. – Ответ удивил, коп как будто улыбался. – Знаю, ты парень крутой. – Улыбка пропала. – Ты со многим можешь справиться, но закон есть закон. – Джонни вытянулся в полный рост. – Я не могу позволить тебе вести машину.

– Оставлять ее здесь нельзя. У нас другой нет.

– Я отвезу тебя домой.

Джонни промолчал. Остался ли в доме запах бурбона? Все ли пузырьки он вынес?

– Я хочу помочь. – Коп помолчал, потом добавил: – Знаешь, люди помогают друг другу.

– Какие люди? – Горечь все-таки выплеснулась.

– Ладно, – сказал детектив Хант. – Просто скажи мне адрес.

– Вы же знаете, где я живу. Вы даже притормаживаете, когда едете мимо. Так что не притворяйтесь, будто не знаете.

– Я не пытаюсь обмануть тебя, сынок. Мне нужен точный адрес, чтобы вызвать туда патрульную машину. Потом они подбросят меня сюда.

Джонни недоверчиво посмотрел на него.

– А почему вы так часто там проезжаете?

– Как я уже сказал, есть люди, которые хотели бы вам помочь.

Джонни так и не решил, стоит верить копу или нет, но адрес назвал. Хант связался с патрульной машиной и попросил их ждать его у дома.

– Поехали.

Детектив выбрался из полицейской машины без опознавательных знаков. Джонни открыл правую дверцу, пристегнулся и затих, а коп сел за руль. Некоторое время оба молчали и не двигались.

– Я переживаю за твою сестру, – сказал наконец Хант. – И очень сожалею, что не могу вернуть ее домой. Ты ведь понимаешь, да?

Сжав на коленях кулаки, Джонни упрямо смотрел прямо перед собой. Солнце уже выскользнуло из-за деревьев и теперь гнало жар через ветровое стекло.

– Можешь что-то сказать? – спросил детектив.

Джонни повернулся.

– Вчера был год, – произнес он бесстрастным голосом и подумал, что получилось тихо и неубедительно. – Это вы знаете?

Полицейский неловко замялся.

– Да, знаю.

Джонни отвернулся.

– Может, просто поедем? Пожалуйста.

Мотор заработал, мимо окна проплыла сизая дымка.

– Ладно, – сказал Хант и переключил передачу. – Ладно.

Через город ехали молча. От копа пахло мылом и машинным маслом, и еще, может быть, впитавшимся в одежду сигаретным дымом. Машину детектив вел так, как это делал отец Джонни, быстро и уверенно, глядя на дорогу и в зеркало заднего вида. Подъезжая к дому, Хант насупился, на скулах обозначились желваки, а Джонни вспомнил, как он сказал, что приведет Алиссу домой. Пообещал. Ровно год назад.

На подъездной дорожке их уже ждала патрульная машина. Джонни выбрался из универсала и открыл багажник, где лежали пакеты.

– Могу помочь, – предложил Хант.

Джонни посмотрел на него. Что ему нужно? Он же ее потерял.

– Я сам.

Не сводя глаз с мальчика, детектив подождал еще, а когда стало ясно, что тому нечего больше сказать, коротко кивнул.

– Ну пока.

Коп сел в машину, а Джонни, держа в руках пакеты, остался на месте. Хант помахал на прощание – он не ответил, но, стоя на пыльной дорожке, провожал машину взглядом, пока она не поднялась на холм, а потом скрылась из виду. Он подождал еще и, только когда сердце успокоилось, понес пакеты в дом.

* * *

Сложенные на столе покупки выглядели жалким холмиком, но холмиком со знаменем победы. Джонни убрал все на место, поставил кофе и разбил на сковородку одно яйцо. Голубой огонек разбежался по железному кругу, и белок потерял прозрачность. Он осторожно перевернул яйцо, потом переложил на бумажную тарелку. Зазвонил телефон. Джонни потянулся за салфеткой и, узнав номер на определителе, взял трубку еще до второго звонка. Мальчишеский голос на другом конце звучал шероховато. Пареньку тоже было тринадцать, но он курил и пил, как взрослый.

– Пропускаешь сегодня? Давай пропустим.

Джонни выглянул в коридор.

– Привет, Джек.

– Присматривал домишки на западной стороне. Дурной район. Не, точно. Там полно бывших зэков. Смысл есть, если подумать.

Старая песня. Джек знал, чем занимается Джонни, когда прогуливает школу и смывается вечером из дома. И он хотел помочь – отчасти потому, что был хорошим парнем, и отчасти потому, что был плохим.

– Это тебе не игра, – сказал Джонни.

– Сам знаешь, что говорят про дареного коня. Предлагается бесплатная помощь. Такое не каждый день приваливает.

– Извини, Джек. – Джонни шумно выдохнул. – С утра всё не так.

– Мама?

Горло сдавило, и Джонни только кивнул. Джек был последним другом, единственным, кто не принимал его за фрика или жалкого бедолагу.

– Надо бы, наверное, пойти сегодня.

– А задание по истории? – напомнил Джек. – Ты сделал?

– Сдал на прошлой неделе.

– Вот дерьмо… Что, правда? А я так и не брался еще.

Джек всегда опаздывал, и учителя всегда смотрели на это сквозь пальцы. Мама Джонни однажды назвала его плутом, и это определение подходило ему как нельзя лучше. Он воровал сигареты из учительской и прилизывал волосы по пятницам. Пил больше любого подростка и врал как профессиональный лжец. Но Джек умел хранить секреты, держал слово и мог, если надо, прикрыть. Он был приятен в общении, искренен, если сам того хотел, и в какой-то момент Джонни даже приободрился, но утро с его проблемами навалилось снова.

Детектив Хант.

Стопка замусоленных бумажек у кровати матери.

– Надо идти.

– Так что, сорвешься с уроков?

– Надо идти, – повторил Джонни и положил трубку. Обидел друга, но по-другому не мог.

Он взял тарелку, сел на крыльце и съел яичницу с тремя кусочками хлеба и стаканом молока, а когда закончил, понял, что не наелся. Но до ланча оставалось всего-то четыре с половиной часа. Можно и подождать.

Добавив в молоко кофе, Джонни снова прошел по коридору к комнате матери. Аспирина на столе не было, воды в стакане тоже. Волосы соскользнули с лица, и на глазах лежала полоска солнечного света. Джонни поставил кружку на стол и открыл окно. С затененной стороны дома хлынул прохладный воздух. Джонни посмотрел на мать. Она выглядела бледнее, утомленнее, моложе и потеряннее. Так и не проснулась, чтобы выпить кофе. Но все равно, пусть стоит. На всякий случай. Чтобы знала.

Джонни уже повернулся к двери, но мать застонала во сне и задергалась. Пробормотала что-то невнятное, дрыгнула ногами, заметалась и вдруг села – в распахнутых глазах ужас.

– Господи! Господи!

Джонни стоял перед ней, но она не видела его. То, что напугало ее, не ушло. Он наклонился, сказал, что это только сон, и она как будто узнала его.

– Алисса… – Имя прозвучало вопросом.

Джонни чувствовал – грядет буря.

– Это Джонни, – сказал он.

– Джонни? – Она моргнула, и тут день догнал ее. Отчаяние сомкнуло веки, рука упала, и она свалилась на постель.

Джонни подождал несколько секунд, но мать так и не открыла глаза.

– Ты в порядке? – спросил он наконец.

– Сон… плохой…

– Есть кофе. Хочешь позавтракать?

– К черту. – Она отбросила одеяло и вышла из комнаты. Не оглянулась. В ванной хлопнула дверь.

Джонни вышел и сел на крыльцо. Через пять минут на пыльной обочине остановился школьный автобус. Джонни не поднялся, не сдвинулся с места. Автобус постоял и покатил дальше.

* * *

Прошел почти час, прежде чем она оделась и нашла его на крыльце. Опустилась рядом, обхватила тонкими руками колени. Попытка улыбнуться закончилась жалким ничем, а ведь когда-то – Джонни помнил – ее улыбка освещала всю комнату.

– Извини. – Мать толкнула его в плечо. Он посмотрел на дорогу. Она снова толкнула его. – Извини. Ты же знаешь…

Джонни не знал, что сказать, не мог объяснить, каково это – знать, что ей больно смотреть на него. Он пожал плечами.

– Ничего.

Она искала нужные слова. И не нашла.

– Ты пропустил автобус.

– Неважно.

– Важно. Для школы.

– У меня отличные оценки. Всем все равно, есть я там или нет.

– Ты ходишь к школьному консультанту?

Джонни посмотрел на нее холодным, непрощающим взглядом.

– Нет. Уже полгода.

– О…

Джонни снова повернулся к дороге. Он чувствовал, что мать наблюдает за ним. Когда-то она была в курсе всего. Они разговаривали.

– Он не вернется, – с надрывом сказала мать.

– Что?

– Ты постоянно смотришь на дорогу. Как будто надеешься увидеть, как он появится на холме.

Джонни открыл рот, но она опередила его.

– Он не вернется.

– Ты этого не знаешь.

– Я только пытаюсь…

– Ты этого не знаешь!

Джонни не помнил, когда успел встать. Второй раз за утро он стоял, сжав кулаки, и что-то горячее билось в стенки груди. Мать отклонилась назад, но не убрала руки с колен. Свет в ее глазах погас, и Джонни уже знал, что будет дальше. Она протянула было руку, но уронила ее, так и не коснувшись сына.

– Он бросил нас, Джонни. Ты не виноват.

Мать начала подниматься. Ее губы смягчились, на лице проступило выражение мучительного понимания, то выражение, с которым взрослые смотрят на несмышленых детей, которые не представляют, как устроен мир. Но Джонни представлял. А еще он знал это ее выражение и терпеть его не мог.

– Ты не должна была говорить то, что сказала.

– Джонни…

– Он не виноват, что ее забрали. Ты не должна была так ему говорить.

Она шагнула к нему, но Джонни сделал вид, что не заметил.

– Он ушел из-за тебя.

Мать замерла на полушаге, и теперь в ее голосе зазвенел лед.

– Он виноват. Он, и никто больше. Теперь ее нет, и у меня не осталось ничего.

Дрожь началась в ногах, но через несколько секунд разбежалась по телу. Они спорили не впервые, и каждый раз внутри у него все разрывалось.

Мать выпрямилась и отвернулась.

– Ты всегда принимаешь его сторону.

Она вернулась в дом. Укрылась от мира и своего последнего оставшегося в нем ребенка.

Джонни посмотрел на дверь с облезшей краской, потом на свои руки. Они дрожали. Он с усилием сглотнул и снова сел. Ветер гнал пыль по дороге.

Джонни подумал о словах матери. Посмотрел на далекий холм. Ничего особенного. Неровно обрезанный край леса, пятнышки домиков, грунтовые дорожки, нити телефонных проводов, провисшие между столбами и кажущиеся черными на фоне чистого, новенького неба. Джонни смотрел на холм, пока не заныла шея, а потом поднялся и вернулся в дом – проверить, как там мать.

Глава 2

Пузырек с викодином стоял на полочке в ванной, дверь в комнату матери была закрыта. Джонни осторожно приоткрыл ее и, присмотревшись, увидел, что мать лежит под простыней и, похоже, спит. Под хриплым дыханием покоилась глубокая, ничем не нарушаемая тишина. Он притворил дверь и вернулся в свою комнату.

Старая кожа лежащего под кроватью чемодана местами потрескалась и потемнела вокруг петель, один ремень давно оторвался, но Джонни не выбрасывал чемодан, потому что когда-то он принадлежал его прапрадеду. Факт этот подтверждала стершаяся монограмма, разглядеть которую можно было под наклоном. «Дж. П. М.» – Джон Пендлтон Мерримон; предок носил то же имя, что и Джонни.

Он вытащил чемодан, положил его на кровать и расстегнул последнюю пряжку. Неуклюже вскинутая крышка прильнула к стене. Ее внутреннюю сторону украшал коллаж из дюжины фотографий. На большинстве была его сестра, но на двух они стояли вместе, как двойняшки, деля одну на двоих улыбку. Джонни коротко коснулся одного из снимков и прошел взглядом по другим, с его отцом. Спенсер Мерримон был крупным мужчиной с большими, квадратными зубами и беззаботной улыбкой, строителем с грубыми, сильными руками, спокойной уверенностью в себе и той внутренней моральной твердостью, что всегда отзывалась у Джонни сыновней гордостью. Отец многому научил Джонни: водить машину, высоко держать голову и принимать верные решения. Отец показал ему, как устроен мир, научил, чему и во что верить: семья, Бог, сообщество. Отцу Джонни был обязан своим пониманием того, что значит быть мужчиной.

Так было до самого конца, когда отец ушел из дома.

И теперь все, чему Джонни научился и во что твердо верил, оказалось под вопросом. Богу не было никакого дела до тех, кому больно. До тех, кто мал. В мире не было ни справедливости, ни воздаяния, ни сообщества; соседи не протягивали руку помощи соседям, и кроткие не наследовали землю. Все это оказалось чушью. Церковь, копы, его мать – никто из них не мог исправить зло, никто из них не обладал такой силой. Вот уже год Джонни жил с новой, жестокой истиной, состоявшей в том, что он предоставлен сам себе. Но так оно и было. То, что считалось незыблемым и твердым вчера, сегодня рассыпалось в песок; сила оказалась иллюзией; вера не значила ровным счетом ничего. И что? А то, что прежний, яркий, солнечный мир погрузился в холодный, влажный туман. Такой была теперь жизнь, новый порядок. Кроме себя, верить было не во что, и теперь Джонни шел своим путем, не оглядывался и сам принимал решения.

Фотографии отца… Вот он за рулем пикапа, в солнцезащитных очках, улыбающийся. А вот стоит на гребне крыши со сползшим на одну сторону поясом для инструментов. Отец выглядел сильным: подбородок, плечи, густые баки. Намек на те же черты Джонни искал и в себе, но он был слишком хрупким, мелким, слишком светлокожим. Он не выглядел сильным, но так только казалось.

На самом деле Джонни был сильным.

Так и сказал себе: буду сильным.

С остальным было труднее, поэтому он и не пробовал, не желал слушать тихий детский голосок, звучавший из какого-то дальнего уголка сознания. Стиснул зубы, еще раз дотронулся до фотографии и закрыл глаза, а когда снова открыл, мимолетное чувство уже ушло.

Он не был одинок.

В чемодане хранились все те вещи, по которым Алисса скучала бы больше всего, вещи, которые хотела бы увидеть, вернувшись домой. Джонни начал перебирать их одну за другой: ее нечитаный дневник; две мягкие игрушки, сохранившиеся с незапамятных времен; три фотоальбома; школьные ежегодники; любимые компакт-диски; коробочка с записками, которые она получила в школе и хранила как сокровище.

Не раз и не два мать спрашивала, что такое он держит в чемодане, но Джонни хватало ума не говорить. Мало ли что случится, если она вдруг перепутает таблетки. Вполне может выбросить все или сложит во дворе и подожжет, а сама будет стоять, будто зомби, или кричать, как тяжелы воспоминания… Такая судьба уже постигла другие фотографии отца и всякие дорогие сердцу Алиссы мелочи, заполнявшие когда-то комнату сестры. Они либо растворились в ночи, либо были поглощены клокочущим ураганом, носившим имя ее матери.

На дне чемодана хранилась зеленая папка, а в папке – тонкая стопка карт и фотография Алиссы, восемь на десять. Джонни отложил в сторонку фотографию и расстелил карты. Одна, крупномасштабная, показывала округ, угнездившийся в восточной части Северной Каролины таким образом, что оказался не вполне в песчаных холмах, не вполне в предгорьях и не вполне в пойме реки; в двух часах езды от Роли и в часе езды от побережья. Северную часть округа занимали лес, болото и тридцатимильный гранитный выступ, где когда-то добывали золото. Текущая с севера река пересекала округ, проходя в нескольких милях от города. К западу от него лежали черноземные земли, идеально подходящие для виноградарства и земледелия, к востоку – песчаные холмы, славящиеся высококлассными полями для гольфа, а еще дальше – цепочка бедных, из последних сил выживающих городишек. Некоторые из них Джонни проезжал и помнил заросшие травой сточные канавы, заколоченные фабрики и магазины спиртных напитков, сломленных мужчин, сидящих в тени и пьющих из бутылок в коричневых бумажных пакетах. В пятидесяти милях за последним из этих умирающих городков дорога упиралась в Уилмингтон и Атлантический океан. Ниже, за изгибом карты, находилась другая, незнакомая страна – Южная Каролина.

Джонни вернул большую карту в папку. Другие карты показывали городские улицы. Красными чернилами были помечены номера улиц, маленькими крестиками – отдельные дома, поля исписаны примечаниями. Некоторые кварталы оставались свободными от пометок, а несколько были полностью перечеркнуты. Джонни посмотрел на западную сторону города. Интересно, о какой ее части говорил Джек? Надо будет спросить. Потом.

Он задержался над картой еще на несколько секунд, потом сложил ее и отодвинул. Вещи Алиссы вернулись на место, чемодан – под кровать. Джонни взял большую фотографию и сунул в задний карман красную ручку.

Он уже вышел на крыльцо и закрывал за собой дверь, когда на подъездную дорожку свернул фургон с облупленным капотом и помятым, ржавым правым крылом. Трясясь и дребезжа, машина покатилась по дорожке, и Джонни при виде ее испытал что-то вроде смятения. Он отвернулся, скатал карту и сунул в тот же карман, где уже лежала ручка. Фотография осталась в руке, чтобы не мять ее. Фургон остановился, и за стеклом мелькнуло что-то синее. Стекло опустилось, явив необычайно бледное, опухшее лицо.

– Залазь, – сказал мужчина.

Джонни сошел с крыльца, пересек узкую полоску травы и остановился, не дойдя до края дорожки.

– Что ты здесь делаешь, Стив?

– Дядя Стив.

– Ты мне не дядя.

Дверца скрипнула, из машины вышел мужчина в синем комбинезоне с золотой нашивкой на правом плече и тяжелым черным ремнем на поясе.

– Я – двоюродный брат твоего отца, а это почти дядя. К тому же ты сам с трех лет называл меня дядей Стивом.

– Дядя – это родной человек, семья, а в семье все помогают друг другу. Тебя мы не видели шесть недель, а до того – еще месяц. Где ты был?

Стив зацепился большими пальцами за ремень, отчего жесткий винил скрипнул.

– Твоя мамочка водит теперь компанию с богатенькими ребятами… Хорошо устроилась, жизнь – лафа. – Он махнул рукой. – Бесплатный дом. Работать не надо. Черт, сынок, что такое я могу сделать для нее, чего не сделает, да еще в тысячу раз лучше, ее бойфренд? У него торговый центр, у него кинотеатры. Да у него полгорода в кармане. Зачем ему нужно, чтобы такие, как я, становились у него на дороге?

– Становились на дороге? – недоверчиво повторил Джонни.

– Я не то…

– Да ты его боишься…

– Он подписывает мне чеки. Мне и еще четырем сотням ребят. Если б он твою мать обижал или что-то такое, это одно. Но он же ей помогает, да? Так зачем мне ему мешать? Твой отец меня понял бы.

Джонни отвернулся.

– Ты на смену не опаздываешь?

– Опаздываю. Так что садись давай.

Джонни остался на месте.

– Что ты здесь делаешь, дядя Стив?

– Твоя мать позвонила. Спросила, не могу ли я отвезти тебя в школу. Сказала, что ты автобус пропустил.

– Я в школу не пойду.

– Пойдешь.

– Не пойду.

– Господи, Джонни, почему с тобой так трудно? Почему ты все превращаешь в проблему? Давай садись.

– А почему бы тебе просто не сказать ей, что отвез меня, и дело с концом?

– Обещал отвезти, так что придется. И пока ты в машину не сядешь, я никуда не поеду. А если понадобится, силой заставлю.

– Ты же не коп, Стив. – Голос Джонни сочился презрением. – Ты всего лишь охранник. И заставить меня не можешь.

– Чтоб тебя, – выругался Стив. – Подожди здесь.

Он прошел мимо Джонни, и на ремне у него что-то звякнуло. Форма выглядела как новая, и штанины терлись одна о другую.

– Ты что делаешь?

– Поговорю с твоей мамашей.

– Она спит.

– Значит, разбужу. А ты не вздумай уйти. Я серьезно.

С этими словами он вошел в дом, пропахший пролитой выпивкой и чистящим средством. Дверь захлопнулась. Джонни посмотрел на свой велосипед. Можно, пока дядя Стив не вернулся, сесть и уехать, но сильный человек так не поступает. Он вынул из кармана карту, разгладил ее на груди, перевел дух и вошел в дом – решать проблему.

В доме было тихо и все еще сумрачно. Джонни свернул в короткий коридор и остановился. Дверь в комнату матери была открыта, и перед ней, словно замерев, стоял дядя Стив. Джонни наблюдал за ним целую секунду, но Стив даже не пошевелился и ничего не сказал. Джонни шагнул ближе, и ему открылся узкий угол комнаты. Мать спала, лежа на спине и укрывшись рукой от солнца. Одеяло сползло, и Джонни увидел, что она раздета. Теперь он понял, что случилось.

– Какого черта? Какого черта, Стив?

Дядя виновато дернулся и вскинул руки с растопыренными пальцами.

– Это не то, что ты думаешь.

Джонни не слушал. Сделав пять быстрых шагов, он закрыл дверь. Мать не проснулась. Джонни прислонился спиной к стене и вдруг почувствовал, что в глазах будто полыхнул огонь.

– Ты больной, Стив. Она моя мать. – Он огляделся, словно искал взглядом палку или биту, но ничего такого не обнаружил. – Да что с тобой такое?

Глаза дяди Стива переполнились отчаянием.

– Я только открыл дверь. У меня и в мыслях ничего такого не было… Богом клянусь. Я не такой, не думай. Клянусь тебе.

Лицо его покрылось пленкой мутного сального пота. Он так испугался, что на него было жалко смотреть. Джонни так и подмывало врезать ему ногой по яйцам, повалить на пол, достать из-под кровати обрезок трубы и расплющить эти чертовы яйца. Но он подумал о фотографии Алиссы и обо всем том, что еще предстояло сделать. Прошедший год многому его научил, и теперь Джонни знал, как сдерживать эмоции. У него дела, и помощь Стива лишней не будет.

– Скажешь ей, что отвез меня в школу, – твердо, не повышая голоса, сказал Джонни и подошел ближе. – Так и скажешь, если спросит.

– И ты ничего ей…

– Нет, если сделаешь, как я говорю.

– Честно?

– Иди, дядя Стив. Поезжай на работу.

Все еще держа руки вверх, Стив протиснулся мимо.

– Я ничего такого…

Джонни не ответил. Он закрыл дверь, расстелил карту на кухонном столе и достал красную ручку. Разгладил ладонью смятую бумагу, провел пальцем к кварталу, в котором работал последние три недели.

И выбрал наугад улицу.