Текст книги "Часы смерти"

Джон Диксон Карр
Часы смерти

DEATH-WATCH

Copyright © The Estate of Clarice M. Carr, 1935

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

© Е. А. Куприн, перевод, 1992

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024

Издательство Иностранка®

Глава первая
Открытая дверь на Линкольнз-Инн-Филдз

– Странные преступления? – переспросил доктор Фелл, когда разговор зашел о том случае со шляпами и арбалетами и вслед за ним о еще более любопытной загадке перевернутой комнаты в Уотерфол-Манор. – Вовсе нет. Они кажутся странными лишь потому, что какой-нибудь факт изложен вне его правильного контекста. Например, – негромко продолжал он, увлеченно посапывая носом, – поразмыслите вот над этим. Вор забирается в мастерскую часовщика и крадет стрелки с циферблата больших часов. Больше он ничего не трогает, ни к чему даже не прикасается – только эти стрелки, не имеющие никакой особой ценности… Ну? Что бы вы сказали на это, будь вы полицейским, получившим такое известие? И раз уж об этом у нас речь, к какому роду преступлений вы бы его отнесли?

Я подумал, что у доктора просто разыгралось воображение, как это обычно бывает, когда он сидит в удобном кресле и рядом стоит кружка пива с пеной до краев. Поэтому я пролепетал в ответ, что, скорее всего, решил бы, будто этот человек убивает время, и замолчал, ожидая услышать презрительное фырканье. Но не услышал. Доктор Фелл сосредоточенно рассматривал кончик сигары; выражение его широкого красного лица и многочисленных подбородков из довольного стало задумчивым, насколько задумчивым вообще может стать подбородок, не испытывая при этом особых неудобств, а маленькие глазки прищурились за стеклами пенсне на широкой черной ленте. Некоторое время он сидел в молчании, натужно, с присвистом, дыша и поглаживая свои бандитские усики. Затем он неожиданно кивнул.

– Точно! – объявил он. – Кхэр-р-румпф-да. Вы попали в самую точку. – Он ткнул в воздух сигарой. – Именно поэтому убийство выглядело таким жутким, когда оно произошло, – там, знаете ли, было убийство. Мысль о намерении Боскомба нажать тогда на курок с единственной целью – убить время!..

– Боскомба? Убийцы?

– Всего лишь человека, признавшегося в намерении совершить таковое. Что же касается настоящего убийцы… Дело было весьма жуткое, как я уже говорил. На нервы я никогда не жаловался, – заметил доктор, с шумом втягивая воздух, тут же заплутавшийся в лабиринте его носоглотки. – Кхе. Нет, не жаловался. Такую броню, – он ткнул себя в бок, – сразу не прошибешь. Но я даю вам честное слово, тот проклятый случай напугал меня, а насколько я помню, такое со мной произошло лишь однажды. Напомните мне как-нибудь, я расскажу вам о нем.

Я так никогда и не услышал этого рассказа из уст самого доктора, поскольку тот вечер супруги Фелл и я провели в театре, а на другой день у меня уже все было готово к отъезду: я покидал Лондон. Сомнительно, однако, чтобы доктор стал подробно излагать то, как он любопытнейшим образом помог Департаменту уголовного розыска сохранить свое лицо. Тем не менее всякого, кто хорошо знает доктора Фелла, не могут не заинтересовать обстоятельства дела, которое заставило его испытать чувство страха. В конце концов я узнал обо всем от профессора Мельсона, сопровождавшего доктора Фелла в том расследовании от начала до конца. Произошло это осенью, за год до того, как доктор Фелл переехал в Лондон в качестве советника Скотленд-Ярда (причины этого переезда как раз и станут понятными в конце повествования). Это дело было последним из тех, расследование которых официально возглавлял главный инспектор Дэвид Хэдли перед самым своим выходом на пенсию. На пенсию он, однако, не вышел. Сейчас он суперинтендент Хэдли, и это также станет понятным. В силу того что некое лицо, игравшее в деле значительную роль, скончалось не далее как четыре месяца назад, исчезли последние препятствия к преданию гласности некоторых его важных деталей. Поэтому я излагаю здесь все факты. Когда Мельсон закончил свой рассказ, мне стало понятно, почему этот человек, обычно столь хладнокровный, навсегда сохранит предубеждение против застекленных крыш и золотой краски, почему мотив убийства был столь дьявольски тонок, а орудие – уникально, почему Хэдли считает, что дело это может быть названо «Делом Летающей перчатки» и почему, наконец, некоторые из нас навсегда запомнят загадку часового циферблата как величайшее дело доктора Фелла.

Это случилось вечером 4 сентября. Мельсон хорошо запомнил дату, поскольку ровно через неделю он должен был отплыть домой, чтобы успеть к началу осеннего семестра, открывавшегося 15 числа. Он чувствовал себя усталым. Судите сами, что получится за отпуск, если все лето уходит у вас на то, чтобы как-то поддержать свой академический престиж, выполняя такую весьма условную и трудоемкую повинность, как «публикование своих трудов». Работа над «Сокращенным изложением „Истории моего времени“ епископа Бернета, изданным и аннотированным доктором философии Уолтером С. Мельсоном» тянулась так долго и профессор так яростно не соглашался со старым сплетником чуть ли не по каждому пункту, что даже удовольствие уличить того во лжи – весьма, кстати, частое – не подогревало больше его энтузиазма. В тот вечер, однако, Мельсон постоянно ловил себя на том, что улыбается. Он чувствовал присутствие старого друга, тяжело шагающего рядом: силуэт его внушительной фигуры в невероятных размеров черном плаще и неизменной шляпе с загнутыми полями, какие носят английские священники, отчетливо выделялся в свете уличных фонарей, две его трости, по обыкновению сердито споря друг с другом, громко постукивали по пустынной мостовой.

Они возвращались пешком вдоль Холборна. Время шло к полуночи. Вечер выдался холодный и ветреный. Блумсбери[1]1
  Блумсбери – район в центральной части Лондона, где находятся Британский музей и Лондонский университет.


[Закрыть] в это лето неожиданно оказался переполненным, поэтому лучшим, что Мельсону удалось подыскать для жилья, была неуютная квартирка из двух комнат – спальни и гостиной – на Линкольнз-Инн-Филдз; к тому же ему каждый раз приходилось преодолевать четыре лестничных пролета, чтобы до нее добраться. Они просидели в кинематографе гораздо дольше, чем предполагали: доктор Фелл, раболепный поклонник таланта мисс Мириам Хопкинс, настоял на том, чтобы просмотреть картину дважды. Но Мельсон днем сделал поистине редкое приобретение, натолкнувшись у Фойла на словарь средневекового латинского шрифта, и доктор наотрез отказался идти домой, не ознакомившись с этой замечательной находкой.

– Кроме этого, – пророкотал он, – не станете же вы уверять меня, что ложитесь спать в столь ранний час? Что, в самом деле? Дружище, вы меня разочаровываете. Будь у меня ваша молодость, задор…

– Мне сорок два, – заметил Мельсон.

– Человек, – яростно набросился на него доктор Фелл, – человек, который упоминает о своем возрасте, едва ему минуло тридцать, уже обрастает мхом. Я постоянно наблюдаю за вами, – он моргнул из-под очков, – и что же я вижу? Вы напоминаете мне нелюбопытного Шерлока Холмса. Где ваша жажда приключений, здоровая человеческая любознательность, в конце концов?

– «Большой турникет», – заметил Мельсон, увидев знакомый знак. – Здесь нам направо. Я намеревался, – продолжал он, вынимая изо рта трубку и выбивая ее себе на ладонь, – спросить вас о вашем чувстве здорового любопытства. Есть у вас на примете какое-нибудь новое преступление?

Доктор Фелл хмыкнул:

– Возможно. Точно еще не знаю. Может быть, у них что-то и получится с убийством дежурного администратора в том универмаге, но я лично сомневаюсь.

– А что там произошло?

– Хм, вчера вечером я обедал с Хэдли, но он, кажется, и сам не знает всех подробностей. Мне он сказал, что еще не ознакомился с рапортом; этим делом занимается один из лучших его сотрудников. Если не ошибаюсь, все началось с эпидемии магазинных краж в больших универмагах; их совершала женщина, личность которой полиция никак не может установить.

– Магазинные кражи представляются мне довольно-таки…

– Да-да, знаю. Но в этих кражах прослеживается нечто дьявольски странное. И продолжение у них вышло скверное. Черт возьми! Мельсон, меня это тревожит! – Некоторое время Фелл дышал хрипло и с присвистом, очки на носу съехали набок. – Продолжение последовало с неделю назад в универмаге Геймбриджа. Вы что, совсем не читаете газет? В ювелирном отделе была организована специальная распродажа или что-то в этом роде. Народ там буквально кишмя кишел. Через эту толпу двигался дежурный администратор, безобидный субъект в традиционной визитке и с прилизанными волосами. Вдруг администратор хватает кого-то за руку; переполох, возня, крики, рассыпанный по полу поднос стеклянной бижутерии, затем, посреди этого бедлама и прежде чем кто-либо успевает сообразить, что произошло, администратор бесформенной грудой оседает на пол. Пронзительные вопли. Кто-то замечает под ним лужу крови. Его переворачивают и видят, что у него чем-то острым, видимо ножом, вспорот живот. Вскоре после этого бедняга скончался.

В узком проходе, известном под названием «Большой турникет», было как-то промозгло и неуютно. Эхо их шагов катилось по плитам мостовой меж рядами запертых и зарешеченных на ночь магазинов. Вывески беспокойно покачивались, поскрипывая; то тут, то там неверный свет газового фонаря выхватывал одну-две позолоченные буквы. То ли в бесхитростном пересказе доктора было что-то такое, то ли какие-то странные шумы возникли на фоне бормотания ночного Лондона, но Мельсон вдруг оглянулся через плечо.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Вы хотите сказать, что кто-то совершил убийство только потому, что попался на магазинной краже?

– Да. И не забывайте, каким образом, мой мальчик. Кхумпф! Говорил же я вам, что дело скверное. Никаких ключей к разгадке, ни описания преступника, решительно ничего, кроме того, что это была женщина. Ее видели, должно быть, человек пятьдесят, не меньше, и каждый дает свое описание. Она исчезла, испарилась, и все. Это самое худшее, что могло произойти, вы понимаете? Начинать не с чего.

– Пропало что-нибудь ценное?

– Часы. Карманные часы. Они лежали на подносе вместе с другими диковинками, образуя небольшую экспозицию. Их не продавали. Эта выставка как бы отражала все вехи в развитии часового дела – от Питера Хили до наших дней. – В голосе доктора Фелла появились необычные нотки. – Кстати, Мельсон, в каком номере вы живете на Линкольнз-Инн-Филдз?

Как-то словно помимо своей воли Мельсон вдруг остановился – отчасти чтобы закурить трубку, отчасти же потому, что смутное воспоминание шевельнулось в нем, заставив вздрогнуть, будто кто-то тронул его сзади за плечо. Спичка громко чиркнула по шероховатой поверхности коробка. Возможно, воспоминание было вызвано выражением маленьких блестящих глаз доктора Фелла, неподвижно устремленных на него, пока разгоралось крошечное пламя, возможно, его причиной явились часы, глухо отбивавшие полночь где-то невдалеке, в направлении Линкольнз-Инн. Мельсон обладал богатым воображением, и в огромной фигуре доктора, разглядывающего его в узком проходе, в его черном плаще, в ленточке очков, трепещущей на ветру, ему чудилось что-то бесовское. Бой часов – суеверие… Он помахал рукой, загасив спичку. Эхо их шагов возобновилось в полумраке.

– В номере пятнадцатом, – ответил он. – А почему вы спрашиваете?

– Тогда слушайте меня. Получается, что вы сосед одного человека, который меня очень интересует. Это крайне занятный старик, если судить по тому, что я о нем слышал. Его имя Карвер. Он часовщик, и к тому же весьма знаменитый. Кха-р-румпф, н-да. Вы, кстати, смыслите что-нибудь в часовом деле? Предмет поистине удивительный. Карвер предоставил универмагу несколько менее ценных образчиков своей коллекции – украденные часы как раз ему и принадлежали, – и, кажется, организаторам удалось даже выпросить несколько штук у музея Гилдхолла[2]2
  Гилдхолл – здание ратуши лондонского Сити.


[Закрыть]. Меня только удивило…

– Ах вы, чертов шарлатан! – взорвался Мельсон. Затем он беззлобно ухмыльнулся, и эта улыбка широким лучом легла на круглое, как полная луна, лицо доктора Фелла. – Я подозреваю, что вам с самого начала не было никакого дела до моего словаря? Но я… – Он остановился в нерешительности. – У меня совершенно вылетело из головы, но дело в том, что там сегодня произошла одна странная вещь.

– Что за странная вещь?

Мельсон посмотрел вперед, туда, где уличные фонари высвечивали меж темных стен бледную зелень деревьев Линкольнз-Инн-Филдз.

– Шутка, – медленно проговорил он. – Какая-то нелепая шутка. Я лично ее до конца не понял. Случилось это сегодня утром. Я вышел на улицу выкурить трубку после завтрака и прогуляться, не было еще и девяти часов. Все дома на площади имеют высокое крыльцо – небольшой пятачок перед дверью, над ним навес, опирающийся на пару белых колонн, по бокам скамейки. Площадь была почти пуста, но по нашей стороне шагал полицейский. Я сидел, лениво покуривая, чувствуя умиротворение… да, так вот, взгляд мой был направлен на соседний дом. Он привлек мое внимание, потому что ваш часовщик вывесил в окне табличку, на которой было написано: «Йоганнус Карвер». Мне стало любопытно, что за человек решился в наше время переделать свое имя в «Йоганнус».

– Ну и?..

– Да… тут как раз и начинается эта неразбериха, – поморщившись, продолжал Мельсон. – Ни с того ни с сего дверь дома распахнулась, и из нее вылетела женщина, уже в возрасте, с решительным выражением лица. Она ринулась вниз по ступеням крыльца и бросилась к констеблю. Сначала она, как я понял, хотела заявить об ограблении, потом стала настаивать на отсылке нескольких детей из соседних домов в исправительную школу. Она буквально кипела от возмущения и кричала на всю улицу. Затем, следом за ней, из дома вышла еще одна женщина, молоденькая, совсем еще девушка, симпатичная блондинка…

(Очень симпатичная, вспомнил он; солнце золотило ее волосы, и она была не слишком тщательно одета.)

– Естественно, меня не прельщало сидеть там у всех на виду, разинув рот на эту сцену, но я притворился, что не слушаю, и остался. Насколько я мог понять, женщина с решительным выражением лица была экономкой Йоганнуса Карвера. Йоганнус Карвер несколько недель трудился над большими часами, которые должны были украсить башню сельского поместья сэра такого-то, а он, вообще-то, не берет подобные заказы, и только нежелание отказывать сэру такому-то, его близкому другу, заставило мистера Карвера заняться ими… – так она говорила. Часы были закончены только накануне вечером, и Йоганнус покрасил их и оставил сохнуть в чулане. И надо же, кто-то забрался туда, изуродовал часы и украл стрелки с циферблата. Шутка?

– Мне это не нравится, – изрек доктор Фелл после недолгой паузы. – Мне это не нравится. – Он помахал одной тростью. – Что сделал представитель закона?

– Мне показалось, он просто растерялся. Исписал много листов в блокноте, но ничего значительного не произошло. Юная блондинка все пыталась успокоить ту, другую женщину. Говорила, что это, вероятно, всего лишь шутка – довольно неудачная, конечно, поскольку часы оказались сломанными. Потом они вернулись в дом. Йоганнуса я так и не увидел.

– Хм. Эта девушка из семьи Йоганнуса?

– Следует полагать, да.

– Черт возьми, Мельсон, – проворчал доктор Фелл. – Надо мне было поподробнее расспросить вчера Хэдли. В этом доме живет еще кто-нибудь или вы не обращали внимания?

– Особого, пожалуй, не обращал. Но дом большой, и, кажется, там живет несколько постояльцев. К тому же на двери я заметил еще и табличку с именем адвоката. Послушайте. Вы считаете, что это каким-то образом связано с…

Они вышли на Линкольнз-Инн-Филдз с северной стороны. Ночью площадь казалась гораздо большей, чем при дневном свете. Фасады домов стояли чистые, прибранные и отрешенные, редкие полоски света кое-где пробивались сквозь задернутые занавеси. Даже деревья напоминали парковый лес, где все выметено, подстрижено, приведено в порядок. Площадь освещала водянистая луна, такая же бледная, как и уличные фонари.

– Здесь нам направо, – сказал Мельсон. – Вон там находится Музей Соуна[3]3
  То есть дом-музей архитектора Дж. Соуна (1753–1837).


[Закрыть]. Двумя домами дальше… – Он провел рукой по влажной поверхности металлических поручней и поднял глаза на плоскогрудые дома. – Там я и живу. Следующий дом – Йоганнуса. Только я не вполне представляю, что нам пользы стоять там и разглядывать его…

– Не знаю. Возможно, какая-то польза и есть, – заметил доктор Фелл. – Входная дверь открыта.

Они оба остановились. Мельсон явственно вздрогнул: последние слова его друга прозвучали совершенно неожиданно, тем более что номер шестнадцатый был погружен в темноту. Свет луны и уличного фонаря окутывал его, словно туман, размывая очертания, как на акварели. Дом был тяжелый, высокий, с узким фасадом. Он был сложен из красного кирпича, казавшегося почти черным. На этом фоне ярко белели оконные рамы. Каменные ступени поднимались к круглым каменным колоннам, которые поддерживали крышу крыльца, почти такую же маленькую, как козырек часов. Большая дверь была широко распахнута. Мельсону показалось, что она поскрипывает.

– Как вы полагаете… – начал он, чувствуя, что его шепот становится громче.

Он замолчал, заметив в тени дерева перед домом еще более густую тень, – там кто-то стоял и, как и они, наблюдал за дверью. Однако безмолвие дома уже было нарушено. Внутри раздались чьи-то стоны и вскрикивания; на улицу стали долетать бессмысленные обрывки слов, – казалось, кто-то кого-то в чем-то страстно обвиняет. В этот момент таинственная тень отделилась от дерева. Мельсон двинулся через тротуар к дому и облегченно вздохнул, различив в полумраке контуры полицейского шлема. До его слуха донеслись тяжелые шаги, и он увидел, как впереди вспыхнул свет карманного фонаря: полицейский поднимался по ступеням крыльца номера шестнадцатого.

Глава вторая
Смерть на часах

Доктору Феллу стоило немалых трудов перенести свое грузное тело через мостовую, и он порядком запыхался, когда подошел к крыльцу. Он поднял одну трость и коснулся ею руки полицейского. Луч фонаря метнулся вниз.

– Что-нибудь случилось? – спросил доктор Фелл. – И если можно, не светите мне в глаза!

– Так-так! – проворчал полисмен настороженно и слегка раздраженно. – Так-так, сэр!..

– Ну тогда посветите еще секундочку. В чем дело, Пирс? Неужели вы меня не узнаете? Я вас прекрасно помню. Вас все время оставляют дежурным по участку. Кхе. Кхум. Вы стояли за дверью кабинета Хэдли…

Полицейский ошибочно предположил, что присутствие здесь доктора Фелла не было случайным.

– Я не знаю, что случилось, сэр, но пойдемте.

Махнув рукой Мельсону, не испытывавшему большого желания впутываться в это дело, доктор Фелл поднялся вслед за Пирсом по ступеням крыльца.

Стоило только войти внутрь, как оказалось, что в длинном коридоре совсем не так уж темно. В дальнем его конце виднелась лестница, с верхнего этажа на ступени лился мягкий свет. Жуткий голос умолк, словно кто-то теперь ждал и прислушивался. Откуда-то слева, сквозь одну из закрытых дверей, доносился странный шум, который Мельсон поначалу принял за нервный, настойчивый шепот, и лишь потом он понял, что этот звук издавали многочисленные, вразнобой тикающие часы. В тот же миг женский голос прокричал сверху:

– Кто там? – Шум, шорох, шелест платья, затем тот же голос в отчаянии крикнул им: – Я не могу пройти мимо него! Говорю же вам, я не могу пройти! Здесь кругом кровь. – Голос задрожал.

Эти слова исторгли хриплый звук из уст Пирса, и он бросился вперед. Желтый круг фонаря запрыгал по ступеням, два его спутника поспешно поднимались следом. Лестница была основательная, с тяжелыми перилами, ковром в тусклый цветочек и латунными прутьями, прижимавшими его к ступеням. Она являлась символом добропорядочного английского дома, где нет места жестокости и насилию, и ни разу не скрипнула под их ногами. Поднявшись наверх, они увидели прямо напротив, через холл, открытую двойную дверь. Тусклый свет проникал через нее на лестничную площадку. Он шел из комнаты, в которой два человека застыли на пороге, а третий сидел в кресле, обхватив голову руками.

Через порог вытянулось тело мужчины. Оно лежало вполоборота: частью на спине, а частью на правом боку. В желтом свете лампы его хорошо было видно: тени играли на искаженном судорогой лице и между пальцами, которые еще шевелились. Веки тоже еще подрагивали, открывая белки закатившихся глаз. Рот был открыт. Спина как будто немного выгнулась, словно от боли, и Мельсон мог бы поклясться, что ногти еще скребли по ковру. Но это, очевидно, были лишь конвульсивные подергивания трупа, потому что кровь изо рта уже перестала течь. Пятки, стукнув по полу, дернулись в последний раз, глаза открылись и замерли.

Мельсон почувствовал легкую дурноту. Он неожиданно отступил на шаг и едва не угодил ногой мимо ступеньки. В добавление к зрелищу умирающего человека этот пустяк – кому не случалось оступаться? – едва не довел его до обморока.

Один из двух людей, стоявших у порога, оказался женщиной – той самой, что кричала. Мельсон мог видеть только контуры ее фигуры и отсвет лампы в золотистых волосах. Неожиданно она бросилась к ним. Обогнув мертвеца и потеряв при этом ночную туфельку, которая гротескно закувыркалась по полу, она схватила констебля за руку.

– Он мертв, – выпалила она. – Посмотрите на него. – Ее голос дрожал, она была на грани истерики. – Ну?.. Ну же? Вы что, не собираетесь его арестовывать? – Она указала на человека в дверном проеме, тупо глядящего себе под ноги. – Он застрелил его. Посмотрите, у него в руке пистолет.

Человек в дверях пришел в себя. Он вдруг осознал, что держит в правой руке – палец на спусковом крючке – автоматический пистолет с необычайно длинным и толстым стволом. Увидев, что констебль шагнул к нему, он сунул пистолет в карман, едва не уронив его при этом. Затем он отступил назад, встав к ним боком, и они заметили, что голова у него трясется мелкой жуткой дрожью, как у паралитика. В неярком свете его можно было рассмотреть более отчетливо. Это оказался аккуратного вида, ухоженный человечек с гладко выбритым лицом, на котором поблескивали стекла пенсне, золотая цепочка, протянувшаяся за ухо, покачивалась в такт его дрожи. Заостренная челюсть и резко очерченный рот должны были в обычной жизни придавать ему решительный вид. У него были темные кустистые брови, длинный нос и какого-то неопределенного, мышиного цвета волосы, высоко зачесанные ото лба назад. Но сейчас лицо покрывали морщины, и оно все как-то расползлось – то ли от ужаса, то ли от трусости, то ли от полного замешательства. Человечек попытался придать себе вид величавого достоинства (адвокат богатого семейства?), подняв руку в протестующем жесте и даже добившись подобия улыбки, отчего лицо сделалось совсем уродливым.

– Моя дорогая Элеонора… – произнес он, судорожно сглотнув.

– Не подпускайте его ко мне, – заметалась девушка. – Почему вы его не арестуете? Он же застрелил этого человека. Вы что, не видите – у него пистолет!

Рокочущий, рассудительный, почти добродушный голос покрыл ее истеричные выкрики. Доктор Фелл, держа шляпу в руке, с копной взъерошенных волос, в беспорядке упавших на лоб, вырос перед девушкой, благожелательно ее разглядывая.

– Кхэ-р-румпф, – сказал доктор Фелл, почесывая нос. – Так-так. А вы в этом уверены? Как же тогда быть с выстрелом? Вот мы, все трое, находились рядом с домом снаружи и не слышали никакого выстрела.

– Так неужели вы не заметили этой штуки? Там, когда он держал его в руке? У него на конце был такой… глушитель – кажется, так их называют.

Увидев, что полицейский склонился над телом, она быстро отвернулась. Тот флегматично выпрямился и подошел к ошеломленному человечку в проходе.

– Итак, сэр, – произнес он совершенно бесстрастно. – Этот пистолет. Давайте-ка его сюда.

Человечек бессильно уронил руки.

– Вы не можете этого сделать, констебль, – торопливо заговорил он. – Вы не должны. Господи, помоги и укрепи… я не имею к этому ни малейшего отношения. – Руки начали подергиваться.

– Успокойтесь, сэр. Теперь – пистолет. Минутку, а то вы рукой… если вас не затруднит, протяните мне его рукояткой вперед. Вот так. А теперь ваше имя?

– Это пор-разительно нелепая ошибка. Кальвин Боскомб. Я…

– А как зовут умершего?

– Я не знаю.

– Ну-ну, полно! – сказал Пирс, устало шлепнув ладонью по записной книжке.

– Говорю же вам, я не знаю. – Боскомб напрягся.

Он сложил руки на груди и прислонился спиной к створке двери, словно заняв оборонительную позицию. На нем был опрятный халат из темно-серой шерсти, пояс халата был завязан аккуратным бантом.

Пирс тяжело повернулся к девушке:

– Кто это, мисс?

– Я… я тоже не знаю. Я никогда не видела его раньше.

Мельсон взглянул на нее. Сейчас она стояла лицом к свету, и он сравнил образ, запечатлевшийся у него сегодня утром, когда она выбежала на улицу, с этой Элеонорой (Карвер?), которую теперь видел совсем близко. Лет, пожалуй, двадцать семь или восемь. Определенно красива – в обычном понимании этого слова, которое, да простит нас кинематограф, все-таки является самым лучшим его пониманием. Среднего роста, тонкая, но с цветущей чувственной фигурой; чувственность проявлялась также и в ее глазах, крыльях носа и слегка вздернутой верхней губе. Кое-что в ее внешности поразило Мельсона как настолько загадочное и одновременно с этим настолько очевидное, что в первое мгновение он никак не мог сообразить, что же это было. Судя по всему, она выскочила сюда прямо из постели: ее длинные, ровно подрезанные волосы спутались, потерянная туфелька лежала рядом с мертвецом, она была в черно-красной пижамной паре, поверх которой набросила довольно пыльный кожаный плащ синего цвета с поднятым воротником. Но румяна и губная помада на лице были свежие, что было особенно заметно из-за ее бледности. Голубые глаза, устремленные на Пирса, смотрели со все возрастающей тревогой. Она плотнее запахнула полы плаща.

– Я вам говорю, я никогда не видела его раньше! – повторила она. – И не смотрите на меня так! – Быстрый взгляд на труп, сменившийся озадаченным выражением. – Он… он похож на вора как будто? И я не представляю, как он проник в дом, если только он, – кивок в сторону Боскомба, – его не впустил. Дверь каждый вечер запирают на замок и на цепочку.

Пирс хмыкнул и что-то записал в свою книжку.

– Хм. Вон оно что. А как ваше имя, мисс?

– Элеонора. – Она замолчала в нерешительности, потом добавила: – То есть Элеонора Карвер.

– Ну полно, мисс, перестаньте! Уж как вас-то зовут – вы должны знать?

– Ну… что же. А почему вы, собственно, так кипятитесь? – спросила она с неубедительной суровостью, но тут же сменила тон: – Простите, пожалуйста, но я сейчас сама не своя. На самом деле мое имя Элеонора Смит. Только мистер Карвер мой опекун – ну, что-то вроде опекуна, – и он хочет, чтобы я носила его имя.

– И вы утверждаете, что этот джентльмен застрелил…

– О, я уже не знаю, что я утверждала!

– Спасибо, Элеонора, – неожиданно и несколько просяще заговорил Боскомб. Его тощая грудь ходила ходуном. – Может быть, вы – вы все – пройдете ко мне в комнату и присядете, и мы закроем дверь, чтобы не видеть этого ужасного зрелища.

– Пока нельзя, сэр. Итак, мисс, – терпеливо продолжал констебль, скрывая свое раздражение, – вы скажете нам, наконец, что тут произошло?

– Но я не знаю!.. Я спала, вот и все. Моя спальня помещается на первом этаже в задней части дома. Как раз рядом с мастерской моего опекуна. Ну и вот… дверь спальни вдруг стала хлопать от сквозняка. Я удивилась про себя, откуда он мог взяться, и встала, чтобы прикрыть ее поплотнее. Потом я выглянула в коридор и увидела, что входная дверь открыта настежь. Мне стало немного не по себе. Я прошла несколько шагов по коридору, а затем увидела свет наверху и услышала голоса. Я услышала, как он… – опять кивок в сторону Боскомба. В ее взгляде, направленном на него, читались следы пережитого потрясения, отступающий понемногу страх и скрытая злость. Причем страха казалось гораздо больше, чем можно было ожидать в подобной ситуации. – Я услышала, как он сказал: «Боже мой, он мертв…»

– Если вы позволите, я объясню… – отчаянно вставил Боскомб.

Доктор Фелл, моргая, смотрел на Элеонору со слегка озадаченным видом. Он уже приготовился заговорить, но она продолжила:

– Я ужасно перепугалась. Тихонько поднявшись по лестнице – из-за ковра шагов вообще не слышно, – я заглянула сюда. Я увидела его, он стоял в дверях, нагнувшись над ним, а тот, другой, стоял, отвернувшись, в глубине комнаты.

После ее кивка они в первый раз обратили внимание на третьего человека, бдевшего в эту ночь над мертвым телом. Этот человек сидел в комнате Боскомба за столом, на котором горела лампа под абажуром. Одна рука локтем опиралась на стол, ее пальцы пощипывали лоб. Словно обретя наконец полнейшее спокойствие и вернув себе самообладание, он деревянно поднялся на ноги и подошел к ним, засунув руки в карманы, – крупный мужчина с торчащими ушами, чье лицо пока оставалось в тени. Он кивнул несколько раз, не поворачиваясь ни к кому в отдельности. На тело он не смотрел.

– И это абсолютно все, что мне известно, – заявила Элеонора Карвер. – Я только не понимаю, чего он, – она посмотрела на мертвеца, – хотел, забравшись сюда и… перепугав… Послушайте, он и в самом деле похож на вора, разве нет? Или, знаете, мне сейчас показалось, что, если его помыть и одеть во что-нибудь приличное, он будет немного похож на…

Ее взгляд перекочевал с тела на Боскомба. Но она одернула себя, пока другие рассматривали то, что лежало на полу. «Даже при жизни этот субъект не мог вызывать особой симпатии», – заметил про себя Мельсон, когда индивидуальные черты стали отчетливее проглядывать сквозь общую гипнотическую картину убийства. Его порванный костюм, вытершийся до неопределенного цвета, весь лоснился, словно облитый холодным супом. Рукава и штанины подворачивались с помощью булавок до тех пор, пока руки и ноги не стали торчать из них, как у пугала. Неизвестный был человеком лет пятидесяти, одновременно костлявым и обрюзгшим. Медная заколка для воротничка выпирала на шее, красной и морщинистой, как у индюка. Зубы широко раскрытого рта белели в трехдневной щетине там, где их не залила кровь. И все же (по крайней мере, в смерти) этот человек не казался законченным грабителем. Почувствовав это и попытавшись разобраться в своих впечатлениях, Мельсон вдруг заметил одну крайне несообразную деталь – человек был обут в белые тапочки для тенниса, почти новые.

Пирс неожиданно обернулся к Боскомбу.

– Вот этот покойный, – спросил он, – случайно, не ваш родственник, сэр?