Текст книги "Часы смерти"

Глава пятая
Двое на крыше

В архивной картотеке Департамента уголовного розыска хранится карточка, на которой записано:

«Эймс, Джордж Финли, инспектор следственного отдела, старший состав, род. в Вост. Бермондси 10 марта 1879 г. Констебль, дивизион К., 1900; повышение: сержант, дивизион К., 1906; переведен в дивизион Д., работа в штатском, 1914. Повышение: дело Хоуп-Хастингса, по представлению судьи Гейла, инспектор центрального бюро при реорганизации в 1919 г.

Рост: 5 футов 9 дюймов. Вес: 70 кг. Особых примет не имеет. Место жительства: „Рествейл“, Вэлли-Роуд, Хэмпстед. Женат. Двое детей. Деловые качества: специалист по переодеванию, слежке, сбору информации. Особо отмечается мастерство в переодевании. Настойчив, осторожен, преуспел в самообразовании».

Внизу карточки красными чернилами написано: «Убит при исполнении служебных обязанностей 4 сентября 1932 г.».

Это самая полная информация, которую мы можем надеяться когда-либо собрать об инспекторе Джордже Финли Эймсе. Во всем деле о часовой стрелке наименее значительной фигурой являлась сама жертва. Его имя вполне могло бы быть Смит, или Джонс, или Робинсон. Он вообще мог никогда не быть живым, из плоти и крови человеком, который любил выпить кружку горького пива и гордился собственным домом; у него могли быть, а могли и не быть враги, ненавидевшие его как Джорджа Эймса, – все это не имело значения, он был убит по другой причине.

Хотя на службе он находился так же долго, как и Хэдли, последний не был с ним близко знаком. Хэдли говорил, что и после всех этих лет Эймс еще питал честолюбивые надежды и любил поболтать о поездке в Швейцарию, куда собирался после следующего повышения. Но он был не из тех людей, которые вырываются далеко вперед. В Ярде его ценили, рассказывал Хэдли, но звезд с неба он не хватал и был, пожалуй, слишком доверчив. Он скорее был наделен интуитивной хитростью, нюхом; он был бульдогом, чья мертвая хватка при опасном патрулировании Лаймхауса[5]5
  Лаймхаус – район лондонских доков в Степни, бывший китайский квартал.


[Закрыть] принесла ему первое повышение в те дни, когда Лаймхаус был действительно опасен, – и это несмотря на то, что у него был минимальный рост, с которым принимали в столичную полицию. Но он был доверчив – и погиб.

Конечно, все это Хэдли рассказал позже. Тогда, глядя на мертвого Эймса, он вообще не произнес ни слова, даже не выругался. Он только приказал доктору Уотсону, бормотавшему что-то себе под нос, сделать все, что положено в таких случаях, после чего взял свой портфель и направился к лестнице.

– Обычная процедура, – сказал он сопровождавшим его полисменам. – Вы его, наверное, узнаете, но языком не трепать. Я поднимусь сюда еще раз, когда вы его уберете. А тем временем… – Он подозвал доктора Фелла и Мельсона.

Внизу, в холле, миссис Стеффинз вытягивала шею то в одну, то в другую сторону, пытаясь что-нибудь высмотреть на лестнице. Протянув руку, она удерживала позади себя Элеонору; девушка выглядела мрачной. Миссис Стеффинз механически улыбалась ей через плечо своей очаровательной улыбкой, чтобы все могли это заметить. Но когда она увидела лицо Хэдли, вся ее фарфоровая миловидность пошла трещинами морщин. У нее вырвался глупый, дикий вопрос.

– Очень плохо, – коротко бросил ей Хэдли. Выражение его лица красноречиво говорило, что в данный момент он не желает тратить время на идиотов. – Я должен обратиться к вам за содействием. Работа может растянуться на всю ночь. Позже я намереваюсь занять комнату наверху. А пока мне нужна комната – любая комната, – где мои друзья и я могли бы поговорить.

– Ну конечно! – с готовностью согласилась она. Но в ее глазах притаился расчет; казалось, она размышляла, как бы ей обратить это себе на пользу. – И для нас такая честь принимать у себя в доме знаменитого доктора Фелла, хотя все так ужасно и… и вообще. Ведь ужасно, не правда ли? Элеонора, дорогая, я подумала… Есть наша гостиная, но, видите ли, Йоганнус так неаккуратен: она буквально завалена его колесиками, железками и еще бог знает чем. У мисс Хандрет есть комната с окнами на улицу – ее контора. Она адвокат, и эта комната вам, без сомнения, подошла бы, если только мисс Хандрет не будет возражать, чего, я уверена, не случится…

Посреди этой тирады, которую она выпалила единым духом, миссис Стеффинз просеменила через холл, провожаемая недоумевающими взглядами, и постучала в среднюю из тех дверей левой стены.

– Мисс Хандрет! – позвала она чарующим голосом, энергично постучав в дверь костяшками пальцев, а потом изящно приложившись к ней ухом. – Лючия, дорогая!

Дверь открылась тут же, причем с такой неожиданностью, что миссис Стеффинз едва не упала. В комнате за дверью было темно. На пороге стояла женщина, на вид не старше (скорее даже моложе) Элеоноры. Ее темные волосы рассыпались по плечам, и она, качнув головой, откинула их назад, холодно взирая на собравшихся в холле людей.

– Э… о! – воскликнула миссис Стеффинз. – Извините меня. Я думала, может быть, вы еще спите, Лючия…

– Вы прекрасно знали, что нет, – ответила та.

Она произносила слова отчетливо, словно ее окружали одни только враги и она попала в неловкое положение из-за их присутствия, но не хотела, чтобы они это почувствовали. Карие глаза поблескивали из-под длинных полуопущенных ресниц. Плотнее запахнув свой голубой халат, она посмотрела на Хэдли:

– Полагаю, с вами должен быть доктор. Пожалуйста, направьте его сюда, прошу вас. Здесь у меня находится человек, который, по-видимому, серьезно ранен.

– Лючия! – воскликнула миссис Стеффинз одним тоном и тут же с совершенно иным выражением лица обернулась через плечо к Элеоноре – этакий торжествующий кивок, одна бровь выше другой.

Лючия Хандрет тоже посмотрела на Элеонору.

– Мне очень жаль, – тихо извинилась она. – Я бы не стала ничего говорить, но он ранен. К тому же они бы все равно о нем узнали. Это Дональд.

– О боже! – притворно изумилась миссис Стеффинз. – Так, стало быть, теперь вы развлекаете Дональда, милочка моя.

Ее торжествующее «ха-ха-ха» прозвучало как пародия на смех – какое-то странное бульканье, вдобавок она мотала головой и похлопывала руку об руку. Элеонора стояла бледная, с широко открытыми глазами. Лючия тяжело дышала. Сделав над собой усилие, она добавила:

– Кажется, он упал откуда-то сверху. Сильно ударился головой или что-то такое – я не могу привести его в чувство. Я услышала его стоны на заднем дворе, он пытался вползти в дом. Я втащила его в свою комнату. Мне не хотелось поднимать… О, кто-нибудь, ну сделайте же хоть что-то!

– Это важно, Хэдли! – вполголоса проговорил доктор Фелл. – Позовите Уотсона. Немедленно. Тот, другой, может подождать. Вы позволите нам войти, мисс Хандрет?

Он нетерпеливо махнул рукой Хэдли, который кивнул и заторопился к лестнице. Щелкнув выключателем, Лючия Хандрет провела их через маленькую гостиную в спальню, помещавшуюся сзади. У постели горела настольная лампа, с которой был снят абажур. Она заливала комнату ярким, режущим глаз светом. На желтом шелковом покрывале лицом вниз, чуть заметно подергиваясь, лежал человек. Мокрое полотенце с красными разводами сползло на макушку и наполовину сдвинуло коричневатую марлевую повязку, закрепленную лейкопластырем. Кругом валялись еще полотенца, бутылочка йода, на стуле у кровати стояла большая фарфоровая чаша с водой, окрашенной кровью.

Элеонора Карвер подбежала к нему. Человек что-то хрипло забормотал, когда она попыталась приподнять его, и вдруг начал яростно сопротивляться.

– Успокойтесь, – сказал доктор Фелл, кладя руку ей на плечо. – Уотсон будет здесь через мгновение. Он им займется…

– У него так сильно шла кровь из носа, – обратилась к нему Лючия Хандрет, задыхаясь от волнения. – Я не знала, что делать. Я…

Человек на кровати затих. Тишину ярко освещенной комнаты нарушало только легкое поскрипывание пружин и шорох одежды, трущейся о желтый шелк, словно кто-то по нему ползал. Не будь этих звуков, могло показаться, что жизнь покинула это тело. Одежда человека была выпачкана в грязи и порвана на одном плече. Вдоль кисти шли багровые ссадины в синих точках. Вскоре замер даже скрип пружин, теперь они слышали только тиканье часов. Элеонора Карвер закричала. Миссис Стеффинз подошла к ней и хлопнула ее по губам.

В этот момент человек на кровати заговорил.

– Это выглядывало из-за трубы, – отчетливо произнес он, как будто повторяя вслед за кем-то. Звук его голоса заставил всех вздрогнуть, словно заговорил мертвец. – А руки были в золотой краске.

В бесстрастности этих слов заключался подлинный ужас. Казалось, даже человек на кровати почувствовал это. Одна нога вдруг выпрямилась и ударила по стулу. Чаша полетела на пол и разбилась, вода разлилась, как кровь.

Элеонора круто повернулась к миссис Стеффинз, и в этот момент с порога раздался трезвый и крайне раздраженный голос.

– Так, хватит, хватит, – возмущенно пропищал доктор Уотсон. – Выйдите все отсюда, немедленно. Это вовсе не мое дело, но раз уж мной распоряжаются… кхрэм. Теплой воды.

Уже в следующее мгновение Мельсон очутился в прохладном холле снаружи. Естественно, полицейскому хирургу не удалось с той же легкостью избавиться от женщин. Элеонора и миссис Стеффинз поспешили в ванную Лючии Хандрет за теплой водой, бестолково натыкаясь друг на друга. Это производило забавное впечатление, будто они дрались между собой. Миссис Стеффинз не забывала улыбаться через плечо доктору Уотсону, смотревшему в другую сторону. Лючия Хандрет принялась спокойно собирать осколки чаши и промокать полотенцем разлившуюся воду. Доктор Фелл, оказавшись в холле первого этажа за захлопнувшейся дверью, встретился лицом к лицу с раздраженным Хэдли.

– Так. Вы, может быть, объясните мне, наконец, – сказал инспектор, – что означает весь этот бедлам?

Доктор Фелл достал из кармана яркий, совершенно невообразимой расцветки платок и промокнул лоб.

– Итак, – хмыкнул он, – вы чувствуете, что атмосфера сгущается, а? Что ж, у меня для вас припасено еще кое-что. Уж не знаю, мой мальчик, какая у этого Дональда фамилия, но я сильно подозреваю, что он будет нашим главным свидетелем. Пункт первый: Дональд, по всей вероятности, caius Элеоноры Карвер.

– Ради бога, выражайтесь яснее, – довольно резко оборвал его Хэдли. – Не понимаю почему, но уже самый вид убийства пробуждает в вас наихудшее стремление к академизму. Что это еще, черт возьми, за caius?

Доктор Фелл задышал шумно и с присвистом.

– Я использую это слово, – ответил он, – предпочитая его тошнотворному современному термину «дружок». И пожалуйста, спокойнее! Во всяком случае, я почти уверен, что он ей не жених, поскольку совершенно очевидно, что она должна была встретиться с ним на крыше посреди ночи…

– Чушь, – отрезал Хэдли. – Кому придет в голову устраивать свидания на крыше. Которая из них Элеонора – блондинка?

– Да. И вот здесь-то вы недооцениваете либо романтизм чьей-то натуры, либо чью-то предельную практичность. Я еще не уверен, но… Ага! Ну что там, Пирс?

Констебль, человек крайне прилежный, выглядел виноватым и немного нервничал при виде Хэдли. Проблеск успеха в эпизоде с ботинками и разбитым окном воодушевил его, но сейчас он был весь перепачкан и смотрелся, мягко говоря, неопрятно, Хэдли смерил его взглядом, будто прошелся граблями.

– Это еще что за чертовщина? – спросил он. – Чем вы занимались? Скакали по деревьям?

– Так точно, сэр, – ответил констебль. – Приказ доктора Фелла, сэр. Наверху я никого не нашел. Но до меня там кто-то побывал, сэр, – несколько раз. Окурки сигарет по всей крыше, особенно на большой ровной площадке между трубами. Есть люк, который ведет в дом, он находится неподалеку от окна, в крыше над комнатой мистера Боскомба.

Хэдли с любопытством посмотрел на доктора Фелла.

– Естественно, – заметил он, – ваш утонченный ум не мог удовлетвориться тем, чтобы послать его на крышу через люк, – вы заставили его лезть на дерево?

– Ну, мне пришло в голову, что дерево дало бы человеку, который очутился на этой крыше, превосходную возможность незаметно улизнуть – если бы он еще был там. Но он, должно быть, оступился, рухнул вниз, и его втащили в дом некоторое время назад… Хм. К тому же, Хэдли, дверь, ведущая на крышу, заперта. И я подозреваю, что нам придется изрядно попотеть, пока мы найдем ключ.

– Почему?

– Извините меня, джентльмены… – раздался голос позади них, и даже солидный Хэдли, глубоко потрясенный смертью Эймса, стал таким нервным, что тут же с проклятием повернулся.

Мистер Карвер, большой, с добрыми глазами, казалось, был ошеломлен. Он надел брюки поверх пижамных штанов и стоял, пощипывая подтяжки.

– Нет-нет, – торопливо заговорил он, – я не подслушивал. Вовсе нет. Но я слышал, как вы просили миссис Стеффинз найти вам комнату. Позвольте мне предоставить в ваше распоряжение гостиную. Вот сюда, пожалуйста. – Он замолчал в нерешительности. Высокий лоб и нависшие брови прятали его глаза в тени. – Я мало что смыслю в таких вещах, но могу я спросить, насколько вы продвинулись с расследованием?

– Намного, – ответил доктор Фелл. – Мистер Карвер, кто такой Дональд?

– Господи! – слегка вздрогнув, воскликнул мистер Карвер. – Он опять здесь? Скажите ему, чтобы он удалился, мой дорогой сэр! Без промедления! Миссис Стеффинз будет…

Хэдли смерил его взглядом. Карвер как будто не произвел на него большого впечатления.

– Мы воспользуемся вашей комнатой, спасибо, – сказал он. – И вскоре мне понадобится задать каждому из проживающих в доме по нескольку вопросов, так что вы, пожалуйста, соберите их всех вместе… Что же касается нашего друга Дональда, боюсь, он некоторое время будет не в состоянии покинуть этот дом. Все, похоже, сходятся во мнении, что он свалился с дерева.

– Значит… – начал Карвер и тут же замолчал.

Неодобрительно глядя на них, он словно раздумывал, стоит ли ему говорить, что мальчишки всегда останутся мальчишками и будут иногда падать с деревьев, но в итоге лишь прокашлялся.

– Ну? – резко спросил Хэдли. – Так была у него привычка проводить вечера на крыше или нет?

У Мельсона вдруг возникло чувство, что этот загадочный часовщик прилежно и обстоятельно морочит им головы. Он готов был присягнуть, что под этими густыми бровями притаилось веселье. Йоганнус посмотрел по сторонам, убедился, что их не подслушивают, и как-то нерешительно признал:

– По правде говоря, я думаю, что была. Но до тех пор, пока они не беспокоили соседей и не шумели, я готов был смотреть на это сквозь пальцы.

– Разрази меня гром! – яростно пробормотал Хэдли себе под нос. – И это все, что вы можете предложить в качестве объяснения?

– Миссис Стеффинз в чем-то права, – пояснил Карвер, кивая с мудрым видом. – Дональд очень приятный молодой человек, он достаточно хорошо разбирается в моей профессии, но, если откровенно, у него нет ни гроша за душой. Так утверждает миссис Стеффинз, и, поскольку он изучает юриспруденцию, у меня нет оснований сомневаться в правоте ее слов. Как бы то ни было, я всегда строго следую правилу не вмешиваться в женские дрязги. Чью бы сторону вы ни приняли в их споре, обе будут убеждены, что вы не правы. Кхэм. Я – за спокойную жизнь… Однако. Какое отношение это имеет ко мне – я говорю о прискорбной кончине?

– Не знаю. И меня всегда тревожит, – проворчал Хэдли, – когда свидетелю приходится поправлять меня. Мне нужны факты. Пойдемте. Где эта ваша комната?

Карвер проводил их через холл и впустил в гостиную. Он расположен был остаться с ними, но Хэдли без всяких церемоний выставил его за дверь. Комната была просторная, обшитая все теми же белыми панелями, с хепплуайтовскими стульями на гнутых ножках и со спинками в виде геральдических щитов. В широком камине еще мерцали угли. Над камином в раме висела выцветшая репродукция. На ней был изображен человек с длинными волосами, которые волнами спускались на широкий отложной белый воротник. Портрет имел тот сероватый бесплотный вид, который художники XVII века умели придать самому толстому и цветущему из людей. Вокруг портрета вилась надпись: «У. Бойер, эсквайр, чьими усилиями была основана Королевская гильдия часовщиков, в год 1631 от Р. X.». В застекленных шкафчиках вдоль линии окон хранились всякие странные предметы. Один представлял из себя выцветшую металлическую чашу, похожую на раковину, с отверстием посередине, другой – высокий кронштейн с лампой на одном плече, в которой плавал фитиль, прямо напротив стоящего вертикально стеклянного цилиндра с прикрепленной сбоку дощечкой, на которой имелись насечки, помеченные римскими цифрами от 3 до 12 и от 12 до 8, и, наконец, массивные настенные часы без футляра – из-за циферблата с единственной стрелкой свисал полый латунный цилиндр, на циферблате было выгравировано: «Джон Бэнкс из города Честера, 1682 от Р. X.». Хэдли швырнул свой портфель на стол и сел, а доктор Фелл прошел дальше взглянуть на коллекцию. Он протяжно свистнул:

– Послушайте, Хэдли, у него тут есть настоящие редкости. Поразительно, как это Гилдхолл еще до них не добрался. Вот здесь, например, в образцах представлено развитие clepsydrae, или водяных часов. Первые часы с маятником, к вашему сведению, появились в Англии только после 1640 года. А вот эта чаша, если я не сильно ошибаюсь, – приспособление браминов, чуть-чуть постарше христианской цивилизации. Оно работало… – Он обернулся, и черная ленточка на его очках агрессивно качнулась. – Я, кстати, не просто читаю вам лекцию. Полагаю, вы обратили внимание на то, что Эймс был заколот стрелкой от часов? Или не обратили?

Хэдли, рывшийся в портфеле, бросил на стол два длинных конверта.

– А, так вот что это было! – сказал он. – Я все не мог сообразить… – Он замолчал, отрешенно глядя на камин. – Но ведь подумать только – стрелка от часов! – взорвался он, яростно взмахнув рукой. – Вы в этом уверены? Невероятно! Во имя всей человеческой глупости, почему вдруг стрелка от часов? Кому могло прийти в голову использовать подобный предмет, чтобы убить человека?

– Нашему убийце, видимо, пришло, – заметил доктор Фелл. – Вот почему это дело так пугает меня. Вы совершенно правы. Обычный человек, охваченный безумным гневом, вряд ли побежит выламывать из часов стрелку, чтобы использовать ее как оружие – небольшой и удобный кинжал. Но есть в этом доме человек, который посмотрел на часы, изготовленные Карвером… – Он быстро рассказал Хэдли о краже стрелок. – Кто-то с поразительно изощренным, дьявольским воображением увидел в этом буквальный символ Времени, ведущего нас к могиле. Часы попадались ему на глаза раз по десять в день. Но ни разу в жизни он не мог взглянуть на этот предмет без того, чтобы его взгляд не был уродливо искажен. В самой мысли есть нечто кощунственное. Он видел в нем не напоминание об обеде, или конце работы, или назначенном визите к дантисту, он не видел в нем даже стрелку часов. Его глаз воспринимал лишь тонкую полоску стали с торчащими зубцами стреловидного наконечника, замечательно сбалансированную для колющего удара. И он ее использовал.

– Ну наконец-то вы попали в свою струю, – сказал Хэдли. Задумавшись, он раздраженно постучал по столу костяшками пальцев. – Вы говорите «он». Вот здесь у нас последние отчеты Эймса и вся информация, какую можно собрать об убийстве в универмаге. Я, например, думал…

– О женщине? Разумеется. Это наша конечная цель. Я говорю «он», потому что так удобнее, хотя мне следовало бы употребить нейтральное «это». Как сделал тот парень с крыши – а я повторю еще раз: он стал нашим главным свидетелем, когда вдруг произнес: «Это выглядывало из-за трубы. А руки были в золотой краске».

– Но эти слова звучат как описание самых настоящих часов[6]6
  Английское слово hand означает и руку человека, и стрелку часов.


[Закрыть], – запротестовал Хэдли. – Вот увидите, парень, должно быть, бредил и у него все смешалось в голове. Надеюсь, вы не собираетесь доказывать мне, что часы, подобно человеку, могут запросто подняться наверх и разгуливать по крыше?

– Ну это как сказать… – произнес доктор Фелл едва слышно – так, будто его вдруг поразила какая-то идея. – Нет, не фыркайте. Мы пытаемся проследить ход мыслей очень изощренного, но при этом больного ума, и нам не продвинуться ни на шаг, пока мы не поймем, почему он выбрал такое необычное оружие. В этом выборе, черт побери, заключается нечто важное! Должно заключаться! Подобно человеку, вы говорите? Вспомните-ка, вас никогда не поражало то, что в художественной прозе, в поэзии, даже в повседневной жизни часы являются единственным неодушевленным предметом, который наделяется человеческими качествами, ни у кого не вызывая недоумения. Какие часы из книги не имеют «голоса», даже не говорят по-человечески? Они бормочут детские песенки, возвещают о появлении привидений, обвиняют в убийстве, они – основа основ всех неожиданных сценических эффектов, провозвестники рока и возмездия. Если бы не было часов, что сталось бы с литературой ужасов? И я вам это докажу. Существует одна неповторимая вещь, vide[7]7
  Смотри (лат.).


[Закрыть] кинематограф, которая в любую минуту способна вызвать взрыв смеха, – часы с кукушкой. Достаточно лишь сделать так, чтобы крохотная пичужка выскочила и затараторила свое «ку-ку», и зрители тут же решат, что это уморительно смешно. Почему? Потому что это пародия на то, что мы воспринимаем по-настоящему серьезно, бурлеск, покушение на святость времени и часов. Если вы представите себе, какой эффект произведет на читателя сцена, в которой дух Марлея говорит Скруджу[8]8
  Скрудж – персонаж романа Ч. Диккенса «Рождественский гимн».


[Закрыть]: «Ожидайте первого из трех призраков, когда кукушка на часах прокукует один раз», вы получите некоторое представление о том, что я имею в виду.

– Очень интересно, – сказал Хэдли скучным голосом. – Однако было бы неплохо также услышать от вас о том, что произошло в этом доме сегодня ночью, чтобы я мог выдвинуть свои собственные версии. Вся эта метафизика по-своему очень хороша, но…

Доктор Фелл, сопя, достал свой потертый портсигар.

– Вам нужны доказательства, что я не высосал все это из пальца, не так ли? – вкрадчиво проговорил он. – Извольте. Почему с часов были похищены обе стрелки?

Пальцы Хэдли впились в подлокотники кресла…

– Нет-нет, не волнуйтесь. Я вовсе не хочу сказать, что будут еще убийства. Но позвольте мне в продолжение первого задать вам и второй вопрос. Вероятно, в вашей жизни нет предмета, который попадался бы вам на глаза чаще, чем часы, и тем не менее я сомневаюсь, что вы сможете мне ответить с абсолютной точностью, не глядя на них, какая из стрелок находится сверху: длинная минутная или короткая часовая?

– Ну-у… – начал Хэдли. Он замолчал, потом проворчал что-то неразборчивое и потянулся в карман за часами. – Хм. Длинная сверху. По крайней мере, на этих часах. Черт побери, ну конечно! Так и должно быть. Это вам подскажет обычный здравый смысл. Ведь каждую минуту она проходит больший сектор круга – то есть большее расстояние. Ну? Что из этого?

– Да. Минутная стрелка сверху. И, – сердито продолжал доктор Фелл, – Эймса ударили именно минутной стрелкой. Следующий факт: если в дни вашего детства вам случалось проводить веселые, беззаботные часы, разбирая парадные куранты в гостиной – гордость вашего батюшки, – чтобы посмотреть, нельзя ли их заставить бить тринадцать раз, вы должны знать, что снять любую из стрелок дьявольски трудно… Убийце Эймса предположительно была нужна только одна стрелка. Он мог заполучить ее, не трогая второй. Зачем, спрашивается, ему понадобилось терять время и мучиться – а такую работу иначе как мучением не назовешь, – похищая и вторую стрелку? Я не могу поверить, что сработала простая привычка доводить всякое дело до конца. Так почему же?

– Еще одно оружие?

Доктор Фелл покачал головой:

– В этом-то и заключается проблема: она не может служить оружием. Иначе все было бы объяснимо. Насколько можно судить, та минутная стрелка имеет в длину примерно девять дюймов. Исходя из обычных соотношений, мы получаем, что часовая будет слишком коротка, чтобы служить оружием. Если зажать ее в любом нормальных размеров кулаке, то «рабочий» конец будет торчать не больше чем на полтора дюйма. Таким предметом нельзя нанести сколь-нибудь серьезную рану, тем более что у стреловидного наконечника нет режущей кромки. Так почему же, почему, почему он украл и маленькую стрелку?

Он сунул в рот сигару и протянул портсигар Хэдли и Мельсону. Затем, пытаясь прикурить, сломал подряд несколько спичек. Хэдли раздраженным жестом извлек из одного конверта несколько сложенных листов бумаги.

– И это еще не самая трудная загадка в этом деле, – продолжал доктор Фелл. – Самым непонятным является поведение некоего джентльмена по имени Боскомб и его товарища по имени Стенли. Я намеревался расспросить об этом вас. Полагаю, вы помните Питера Стен… Что такое?!

– Только факт, и ничего больше! – удовлетворенно фыркнул Хэдли. – В первой строчке этого донесения. Три слова Эймса говорят больше, чем шесть глав в изложении некоторых людей, чьи имена я не буду называть. Вы в состоянии понять вот это?

«В дополнение к моему донесению, датированному первым сентября. Я теперь считаю, что могу с достоверностью утверждать следующее: женщина, убившая 27 августа с. г. Ивэна Томаса Мандерса, дежурного администратора универмага „Геймбридж“, проживает в номере 16 на Линкольнз-Инн-Филдз…»