Текст книги "Убийства павлиньим пером"

Джон Диксон Карр
Убийства павлиньим пером

Глава 1
ПАВЛИНЬИ ПЕРЬЯ

«В доме номер 4 на Бервик-Террас, квартира 8, состоится чаепитие на 10 персон. 31 июля точно в 5 часов пополудни. Присутствие полиции Королевства почтительно приветствуется».

На первый взгляд в этой записке, адресованной в Новый Скотленд-Ярд старшему инспектору Хамфри Мастерсу, не было ничего особенного, что могло бы хоть сколько-нибудь его обеспокоить. Она пришла в среду с утренней почтой, в тот день, когда дьявольская жара достигла наивысшей точки. Записка была без подписи, напечатана в центре жесткого листа писчей бумаги. По мнению юного сержанта Полларда, адъютанта Мастерса, она не добавляла им никаких новых хлопот и в без того тяжелый день.

– Не о чем и говорить, – не без нотки сарказма заметил Поллард. – Если они приглашают всех и каждого, это должно быть довольно большое чаепитие. Что это такое, сэр? Какая-то шутка или просто реклама?

Сержант совершенно не был готов к той реакции, которую эта писулька вызвала у старшего инспектора. Мастерс, как всегда, вне зависимости от погоды, одетый в темно-синий саржевый костюм с жилеткой, задыхался и потел над столом, заваленным бумагами. Но тут его невозмутимое, словно у карточного шулера, лицо, обрамленное седеющими волосами, зачесанными набок, чтобы скрыть лысину, вдруг приобрело ярко-красный цвет. Более того, подняв глаза от записки, он громко выругался.

– Что такое? – всполошился Поллард. – Не хотите же вы сказать?..

– Нет, нет! – прорычал Мастерс. У него была привычка в приступе раздражения напускать на себя вид родителя, упрекающего идиота ребенка. – Не мог бы ты воздержаться от замечаний, Боб, пока не узнаешь, в чем, собственно, дело? Если бы ты играл в эти игры так же долго, как я… Значит, так. Вали отсюда и принеси мне как можно скорее папку с надписью: «Дартли».

На папке красовалась дата двухлетней давности. У Полларда не было возможности просмотреть ее на ходу; но по заголовку он понял, что содержащиеся в ней бумаги касаются убийства, и его уныние в один миг сменилось любопытством. До сих пор Поллард, попавший на службу в полицию через Кембридж, не видел в ней ничего, кроме скуки секретарских обязанностей. Даже тот период, когда он служил патрульным, состоял по большей части всего лишь из гипнотических пассов организации дорожного движения и ареста только одного автомобилиста. Но его заинтриговало зловещее покашливание Мастерса, когда тот просматривал принесенную папку.

– Что-нибудь… потрясающее? – полюбопытствовал сержант.

– Потрясающее! – с невыразимым презрением повторил Мастерс. Но каким бы осторожным ни был бы старший инспектор, он не смог удержаться от того, чтобы не продолжить: – Это убийство, мой мальчик, – вот что это такое. Мы так и не поймали парня, который его совершил, и не похоже, что когда-нибудь нам это удастся. Скажу тебе даже больше: за двадцать пять лет моей работы это единственное убийство, в котором вообще не за что было зацепиться. Потрясающее!

Озадаченный Поллард переспросил:

– Не за что было зацепиться?

– Вот именно, – подтвердил Мастерс, затем скомандовал:

– Надевай шляпу, Боб. Мне нужно минутку поболтать по телефону с заместителем комиссара, а потом мы с тобой нанесем небольшой визит известной тебе персоне…

– Не сэру ли Генри Мерривейлу?

– Почему бы и нет?

– Ради бога, сэр, не делайте этого! – взмолился Поллард. – Только не сегодня. Он будет в ярости. Он разорвет нас в клочья и спляшет на наших останках. Он…

Несмотря на изнуряющую жару, на лице Мастерса проступила легкая ухмылка.

– Не волнуйся. Старик высоко держит голову и на самом деле работает, чтобы добиться изменений. Предоставь это дело мне. Нам нужно поймать его на крючок, Боб, поймать на крючок. Грр-рм. И тогда, если ты его заинтересуешь…

Мастерс был необычно приветлив, когда через десять минут он толчком открыл дверь кабинета Г. М., находящегося пятью лестничными пролетами выше первого этажа здания, похожего на кроличий садок на задах Уайтхолла. Зной здесь ощущался еще сильнее, чем на улице, смешиваясь с запахами старого дерева и бумаги. А поскольку Мастерс толкнул дверь, не удосужившись предварительно постучать, то они застали Г. М. водрузившим ноги на стол, со снятым воротничком и мстительно смотрящим на телефон.

– Пошлите им письмо, – гремел он в трубку с интонациями, смахивающими на речь индейского вождя. И на самом деле, если не считать очков, сдвинутых на кончик широкого носа, деревянное выражение лица Г. М. делало его весьма похожим на индейского вождя. Его лысая голова отсвечивала в солнечных лучах, льющихся из окон, а огромная груда бумаг на столе, казалось, сжалась от зноя. – Редактору «Таймс», дорогой Стинкер, – твердо произнес Г. М. – Вынужден выразить свое недовольство этими прокаженными, гиеноподобными продажными душами, которые имеют бесчестие составлять наше нынешнее правительство. Доколе, спрашиваю я вас, сэр… (Это хорошее выражение, достойно Цицерона, не так ли? Да, мне нравится; продолжим в том же духе…) Доколе, спрашиваю я вас, сэр, наши свободнорожденные англичане должны наблюдать, как общественные деньги тратятся на пустяки, тогда как такое чудовищное количество вещей стоит того, чтобы потратить деньги на них? Возьмем, к примеру, меня. Каждый день я вынужден преодолевать пять лестничных пролетов, а почему? Потому что грязные, бесчестные сквалыги отказываются постановить…

– Ах, сэр, – приветливо произнес Мастерс.

Г. М., перечисляющий ненавистные этажи, был слишком измучен для того, чтобы зарычать.

– Ну хорошо, – сказал он, злобно мигая. – Хорошо. Я мог бы уже знать, что это вы, Мастерс. Чаша моих страданий теперь полна. Вы могли бы войти и расплескать ее. Ба!

– Доброе утро, мисс Ффоллиот, – галантно сказал Мастерс.

Эта конфетка, секретарша Г. М., была ослепительной блондинкой с бумажными манжетами. Стоило им войти, как она поднялась, закрыв блокнот, который, как заметил Поллард, был девственно чист, и юркнула из комнаты. Дыша, словно загнанный вол, Г. М. убрал ноги со стола. Перед ним лежал веер из пальмовых листьев.

– Сказать по правде, – вдруг уступил Г. М., неожиданно ослабляя свою оборону, – я как раз искал что-нибудь интересное. Эти дипломатические маневры нагоняют на меня тоску. Кое-кто снова стреляет по нашему линкору. А это с вами не Боб Поллард? А, думаю, что так и есть. Садитесь, Мастерс. Что у вас на уме?

Столь легкая капитуляция поколебала даже общительного старшего инспектора. Однако Поллард полагал, что Г. М. и в самом деле последние несколько дней вынужден был усиленно работать, и теперь искал пути улизнуть от своих прямых обязанностей. Мастерс подтолкнул через стол бумагу про чай на десять персон. Г. М. кисло изучил ее, вертя большими пальцами.

– О, ах, – протянул он. – Что это такое? Вы намереваетесь?..

– Намереваюсь, – твердо ответил Мастерс. – Более того, сэр Генри, я намерен выставить кордон у дома номер 4 по Бервик-Террас, чтобы туда и змея не смогла проскользнуть. Вот так. А теперь посмотрите на это.

Он вытащил из портфеля папку Дартли и из бумаг в ней извлек еще один лист бумаги примерно того же размера, что и первый. Текст на нем также был напечатан. Пока Мастерс укладывал на столе Г. М. эти листы рядом, Поллард успел прочитать:

«В доме номер 18, Пендрагон-Гарденс, квартира 8, в понедельник 30 апреля в 9.30 утра состоится чаепитие на десять персон. Полиции следует держать ухо востро».

– Не такая вежливая форма, как в предыдущем, не так ли? – спросил Г. М., нахмурившись сравнивая. – Тем не менее оба дома в районе Кенсингтона. Итак?

– Эту записку о Пендрагон-Гарденс мы назовем «Экспонат А», – продолжал Мастерс, постучав по ней пальцем. – Она была адресована мне и пришла в Ярд 30 апреля два года назад. И теперь я спрашиваю вас, сэр, – прорычал он, преисполненный горечью, – что я мог поделать? Э? Больше того, что я сделал не так? Это было началом дела об убийстве Дартли, помните его?

Г. М. ничего не ответил, хотя его глаза немного приоткрылись. Он поднял свой пальмовый веер и подвинул к себе по столу коробку с сигарами.

– Я слишком давно на этой работе, – продолжал Мастерс, опираясь о стол локтями, – чтобы не знать, что с таких вещей не снимешь хороших отпечатков. Э? И я мало что мог сделать, разве что замолвить словечко-другое в районном полицейском участке. Я осмотрел дом номер 18 по Пендрагон-Гарденс. Пендрагон-Гарденс – тихая, довольно шикарная улица в Западном Кенсингтоне. Дом номер 18 оказался пустым – из него выехали за неделю до этого или около того, так что свет и воду еще не отключили. Единственное, что я смог тогда выяснить, – это то, что люди, по каким-то причинам, почему-то боялись этого места и подолгу там не жили. Улавливаете мою мысль, сэр?

– Вы – образец ясности, сын мой, – отозвался Г. М., глядя на него с любопытством. – Хо-хо! Вот только думаю, когда ваш старый бука намерен пролезть и укусить вас…

– Не смейтесь над этим, – посоветовал Мастерс. – Говорю вам, как было. Констебль, который ночью дежурил в том районе, не заметил там ничего подозрительного. Но на следующее утро приблизительно в шесть часов, направляясь обратно в полицейский участок, он обратил внимание, что входная дверь дома номер 18 приоткрыта. Сержант поднялся по ступенькам и обнаружил, что дверь отперта. И это еще не все. Дом пустовал, но в коридоре лежал кусок ковра, стояла вешалка для шляп и пара стульев. Сержант стал заглядывать в комнаты. Нигде никакой мебели – кроме одной комнаты, комнаты слева на первом этаже, что-то вроде гостиной. На окнах там висели шторы, но сержант рассмотрел, что она обставлена: ковер, занавеси и все такое. Даже новая круглая люстра. В общем, ничего особенного, не считая одной вещи. Посредине комнаты стоял большой круглый стол, а на нем кто-то расставил кругом десять фарфоровых чашек с блюдцами. Никаких других чайных принадлежностей, только чашки, и чашки пустые. Чашки… Понимаете, сэр, это выглядело несколько странно. Но если это еще можно как-то объяснить, другое обнаруженное сержантом в этой комнате никакому объяснению не поддавалось. На полу комнаты лежал труп мужчины. – Мастерс глубоко втянул носом воздух. Его румяное лицо озарила скептическая улыбка, словно он гордился своей добросовестностью, как и произведенным теперь драматическим эффектом. – Труп мужчины, – повторил он, протягивая еще бумаги. – У меня вот есть его фотография. Это был маленький человек, в возрасте, в вечернем наряде, поверх него – в легком летнем пальто. (Его шляпа и перчатки оказались на стуле в другом конце комнаты.) Мужчина лежал лицом к столу, между столом и дверью. В него выстрелили дважды из автоматического пистолета 32-го калибра – один раз в грудь, второй – в затылок. Оба выстрела были сделаны с такого близкого расстояния, что, похоже, убийца держал пистолет прямо перед ним. Волосы и шею убитого опалило выстрелами. Все выглядело так, словно пожилой мужчина подошел к столу, может быть, чтобы заглянуть в чашки, а убийца приставил к нему в этот момент пушку и отправил его на тот свет. Согласно медицинскому заключению, он был убит предыдущим вечером между десятью и одиннадцатью часами.

Улики? Да. Но там не обнаружили никаких улик. В комнате нашли массу отпечатков пальцев, включая и пальцы убитого; однако на чашках и блюдцах вообще не было никаких отпечатков, даже рук в перчатках или следа ткани, которой их вытирали. Никто там не курил и не пил; ни один стул не двигали; не было и намека на то, сколько человек могло находиться в комнате и что они могли там делать. Было только еще одно свидетельство: в пепле камина нашли остатки очень большой картонной коробки и фрагменты оберточной бумаги. Однако это не походило на упаковку от чайных чашек. Чашки хранились, как я объясню, в более продуманной таре, в деревянной коробке. Но эта деревянная коробка исчезла.

Фотография запечатлела тощего человека, с кротким лицом, крючковатым носом, подстриженной седой бородой и усами.

– Опознать убитого оказалось легко, – продолжал Мастерс. – И тут – бенс! Мы уткнулись в стену. Высший класс, сэр, он был последним человеком, которого кто бы то ни было стал бы убивать! Его звали Уильям Моррис Дартли. Он был холостяк, очень богатый, и у него не было родственников, кроме незамужней сестры, грозной старой особы, которая вела его дом. Дело не только в том, что у него не было никаких врагов – у него не было даже друзей. В молодости Дартли подозревали в том, что он провернул дельце-другое, связанные с шантажом; но за десятилетия это быльем поросло. Его сестра сообщила – и у меня не было оснований не поверить! – что она может описать каждую минуту из последних пятнадцати лет жизни брата. Мотив? Половина его денег переходила к сестре. Другая половина – музею Южного Кенсингтона. Поскольку в вечер убийства сестра играла в бридж, у нее было железное алиби – мы ее и не подозревали. А больше просто нам некого было подозревать. Последними нанимателями этого дома были мистер и миссис Джереми Дервент. Дервент оказался адвокатом, человеком с ужасающе безупречной репутацией. А с Дартли эта пара имела столько же дел, сколько с человеком на луне, так что мы опять уперлись в глухую стену. Единственным интересом Дартли в жизни было коллекционирование всякого рода предметов искусства, с сильным предпочтением керамики и фарфора. И тут мы снова вернулись к этим десяти чашкам.

Мастерс наклонился вперед и с многозначительным выражением лица побарабанил пальцами.

– Итак, смотрите, сэр. Я не назвал себя ценителем антиквариата. Такие вещи вне моей компетенции. Но про эти чашки даже я мог бы сказать, что они – нечто особенное. На них был рисунок вроде переплетенных павлиньих перьев – оранжевых, желтых и голубых. Нежные краски словно светились в темноте, и казалось, перья шевелятся. Кроме того, чашки были очень старинные. Так что я был прав, когда предположил, что они весьма хороши. Вот отчет эксперта из музея Южного Кенсингтона:

«Эти чашки и блюдца – превосходные экземпляры ранней итальянской майолики из всех, какие я когда-либо видел. Они ведут свою родословную из мастерской маэстро Джорджио Андреоли Диббио, на них стоит его подпись и дата изготовления – 1525 год. Я уверен, эти предметы уникальны. Они, разумеется, не являются чашками для чая, поскольку чай в Европе не знали до середины семнадцатого века. Признаю, что их назначение меня озадачило. В настоящий момент моя гипотеза такова: в свое время они, возможно, служили для каких-то церемониальных целей, таких как тайные советы, которые, как известно, существовали в Венеции. Чашки чрезвычайно ценные и на аукционе, вероятно, могли бы быть проданы за две или три тысячи фунтов».

– О-хо-хо! – отреагировал Г. М. – Это куча денег. Звучит многообещающе.

– Да, сэр, я тоже так подумал. Мы проследили путь этих чашек; они принадлежали самому Дартли. Похоже, он купил их как раз в тот день, 30 апреля, у торговцев художественными произведениями Соар с Бонд-стрит. Купил лично у старика Соара. Сделка проводилась под большим секретом, Дартли заплатил за чашки двадцать пять сотен наличными. Теперь вы можете сказать, что для убийства был мотив, хотя и совершенно сумасшедший. Предположим, какой-то свихнувшийся коллекционер тоже хотел получить эти чашки и задумал преступление, чтобы ими завладеть. Признаю, мне это кажется полным бредом, но что еще нам оставалось думать?

При этом преступник пошел на довольно-таки трудоемкое занятие. И начал с мебели. Мы обнаружили, что двумя днями раньше, 28 апреля, в офис компании Холборн «Домашняя мебель» – это одна из тех огромных фирм, которая может обставить весь ваш дом, начиная с громоотвода и кончая занавесками, – поступило анонимное письмо с приложенными к нему двадцатью пятифунтовыми чеками. Их отправитель выражал желание получить лучшую мебель для гостиной и холла. При этом просил собрать всю мебель вместе, за которой приедет фургон. И он приехал. Одновременно еще одно анонимное письмо с чеком на пять фунтов поступило в транспортную компанию Картрайта. Ее просили послать мебельный фургон в «Домашнюю мебель», чтобы перевезти приготовленный там груз в дом 18 на Пендрагон-Гарденс (в конверт был вложен ключ от входной двери) и оставить его в холле. И все это было выполнено, хотя никто и в глаза не видел человека, сделавшего такие заказы. Когда грузчики складывали мебель в холле, в доме никого не было. Человек, который за всем этим стоял, должно быть, расставил ее позже. Некоторые из соседей, конечно, обратили внимание на то, как вносили мебель, но, поскольку дом пустовал, решили, что это переезжает новый жилец.

Г. М. отмахнулся от невидимой мухи.

– Продолжайте, – попросил он. – Те анонимные письма были написаны от руки или напечатаны?

– Напечатаны.

– О-хо-хо. И письмо, сообщающее вам о новом чаепитии на десять персон, напечатано на той же машинке?

– Нет, сэр. На другой, и более того – как бы это сказать? – совсем в иной манере исполнения. В тех записках строчки выглядели неровными, с опечатками. В этом же письме все чисто и гладко. Всегда можно отличить опытную машинистку.

– О-хо-хо. Продолжайте.

И Мастерс продолжил:

– Итак, гм, заключение, к которому мы из всего этого пришли: убийца устроил своей жертве ловушку. А? Нашел пустующий дом, видимо выдав его за свой, но обставил в нем только ту часть, которую мог видеть его гость. Дартли явился на чаепитие и по каким-то причинам был убит. Может быть, для того, чтобы украсть чашки.

– Пока все это хорошо объясняет поведение Дартли. В ночь, когда он был убит, он покинул свой дом на Саут-Одли-стрит в половине десятого. Его сестры не было дома, она уже ушла играть в бридж, уехала в их автомобиле; но дворецкий выпускал его из дома и говорил с ним. Дартли нес с собой что-то вроде большой коробки или почтовой посылки, завернутой в бумагу, в которой и могли быть чайные чашки. Но он не сказал, куда он отправляется. У дома он взял такси, позже мы нашли водителя. Он поехал прямиком к дому 18 по Пендрагон-Гарденс. – Мастерс тяжело усмехнулся. – Шофер такси хорошо запомнил своего пассажира. Тут нам повезло. Дартли дал ему на чай всего два пенса. Похоже, при всех его деньгах он был скрягой. Но на этом наша удача и кончилась. Водителю Дартли стал так противен, что он нажал на газ и уехал, не обратив никакого внимания, куда тот пошел. А ведь достаточно было бросить только один взгляд, и он увидел бы, кто ему открыл дверь. Опросили и других водителей, проезжавших в ту ночь по той улице, – никто из них не видел в доме номер 18 никакого света. – Мастерс делал широкий жест рукой. – И это, к сожалению, все свидетельства, которые мы смогли добыть. Остальные наши поиски ни к чему не привели, словно над нами нависло какое-то проклятие. Никаких ненормальностей, никаких врагов, вообще ничего. Если вы решите, что Дартли, гм, завлекли, – Мастерс явно без удовольствия выговорил это мелодраматическое слово, – если вы скажете, что его завлекли в этот дом и убили из-за чайных чашек… что ж, сэр, осмелюсь сказать, что вы совершенно правы. Но теперь посмотрите на это иначе. Убийство было не из дешевых. Убийце, без сомнения, пришлось немало похлопотать и потратиться, чтобы устроить эту ловушку: в любом случае, лишь в одну мебельную компанию он отослал такую же сумму денег, на которую моя дочь самым прекрасным образом обставила целый дом. Если он мог себе позволить так швыряться деньгами, то почему бы ему было просто не купить эти чашки у торговца антиквариатом? Ну а если он пошел на все эти проблемы с обстановкой сцены для убийства Дартли, то почему он не забрал чашки? Они же так и остались там стоять на столе. Самое удивительное, сэр, что до них даже никто не дотронулся.

Повторяю, мы собрали в комнате отличный урожай отпечатков, включая отпечатки пальцев самого Дартли, но это нас никуда не привело. Все они принадлежали тем, кто перевозил мебель. Должно быть, убийца все время был в перчатках. Почему же он не забрал чашки? Он ведь не удрал, чего-то испугавшись, потому что в течение всей ночи его никто не побеспокоил. Вот так обстояли дела. Ни одна наша схема не сработала, как мы их ни вертели. А если и есть что-то, что может завести меня, так это случаи, в которых нет никакого смысла. Как этот. Ведь что сделал убийца на вершине своего успеха? Даже не дотронувшись до чашек, он ушел с коробкой, в которой их принесли, и с бумагой, в которую они были завернуты! Теперь прошу вас, взгляните! Сегодня утром, два года спустя, я получаю еще одну записку насчет чаепития на десять персон. Означает ли это еще одно убийство? Или из этого следует сделать другой какой-то вывод?