Текст книги "Отчаянное путешествие"

ВЕРА В УСПЕХ

После восьми дней морской практики я решил предпринять что-нибудь посерьезнее, чем эта детская забава у берега. Утром второго июня я отправился в «длительное путешествие» вокруг всей цепи Жемчужных островов. Котята вылезли на крышу рубки и глядели по сторонам, широко раскрыв глаза. Яхта вышла из бухты Перри и взяла курс на юг.

Плывя по прямой, я рассчитывал пройти все расстояние за двадцать четыре часа. Но я не предусмотрел многих неожиданностей, с которыми приходится сталкиваться парусному судну в Панамском заливе. Стоял почти непрерывный штиль, нарушаемый лишь слабыми ветрами, и «Язычник» полз черепашьим шагом.

Огибая остров Рей с юга, вдоль мыса Пунта-де-Кокос, «Язычник» оказался к востоку от острова Пачека (последнего в цепи Жемчужных островов). Оставляя этот остров на западе, я направился к северо-западу вдоль берега и приготовился дрейфовать здесь всю ночь.

Это была моя первая ночь в открытом море. Мне не терпелось узнать, как яхта будет вести себя с закрепленным румпелем, двигаясь самостоятельно, пока я буду отдыхать внизу в каюте.

Не зная, как поступать в подобных случаях, я оставил все паруса на мачте. «Язычник» шел на северо-запад; положив яхту в крутой бейдевинд, я слегка увалился и вытравил грота-шкот. Когда паруса наполнились, яхта стала поворачиваться носом к ветру. В таком положении паруса заполоскали. Кливер и стаксель едва тянули, но все же яхта медленно двигалась вперед. Когда, повинуясь рулю, «Язычник» уваливался к западу, шкоты натягивались и за кормой появлялась пенистая полоса. Так я и оставил его на ночь.

Поздно ночью я проснулся от громкого хлопанья парусов, завывания ветра и шума дождя. Шквал обрушился на яхту. Круто накренившись, она мчалась вперед в ночном мраке.

Мне не приходилось еще встречать на яхте шквал – то было мое первое боевое крещение. Я поспешно убрал грот, и «Язычник» сразу же выровнялся. Опасность миновала, а я понял, что во время шквала нужно оставлять только кливер и стаксель.

Рассвет застал меня к западу от Забоги. Дул легкий юговосточный ветерок. Я взял курс на юго-запад и пошел галфвинд вдоль подветренного берега. Весь день румпель быль закреплен, и все обошлось благополучно. К полудню ветер исчез. Исчезло и мое рыбацкое счастье, голодные котята, не получившие обычной порции рыбы, громко мяукали. Они бродили по баку, прятались под якорем и не желали иметь со мной никакого дела.

Однако вскоре мне удалось поймать сверкающую желтохвостку – ее хватило на всех троих. Мой ранний обед состоял из жареной рыбы с ломтиками бекона и горячих маисовых лепешек, политых соком кокосового ореха. Экипаж «Язычника» обладал одним неоценимым достоинством – он никогда не жаловался на плохую еду.

День клонился к вечеру. Яхта была уже довольно далеко от юго-восточной оконечности острова Сан-Хосе. Я вел ее на восток, к Мафафе – самому южному населенному пункту на Жемчужных островах, до которого оставалось не менее двух часов хорошего хода. До Мафафы я должен был добраться уже ночью, но это меня не пугало, ибо я считал себя достаточно опытным моряком. Нужно было обогнуть Пунта-де-Кокос и наметить себе какой-нибудь ориентир, а потом идти в темноте по компасу.

Пунта-де-Кокос – скалистая оконечность вытянутого, словно палец, мыса на юге острова Рей. Мафафа расположена на «суставе» этого пальца – стоило мне обогнуть мыс, и впереди показалась бы деревня.

Но сумерки опередили меня. Я опрометчиво решил провести яхту у самого берега. Рокочущие валы обрушивались на мыс, а затем, отброшенные грядой рифов, откатывались обратно в море. Волны вздымались высоко вверх и, громоздясь друг на друга, простирали к небу свои белые, пенистые руки. Хорошенько рассчитав все, я мог проскочить мимо мыса в промежутке между двумя волнами. Ведь если бы человек не рисковал иногда, надеясь на удачу и счастливый исход, жить на свете было бы просто скучно!

Когда я повернул яхту, намереваясь обогнуть мыс у самого берега, две большие волны обрушились на меня с траверза. Никогда не забуду, с какой силой они окатили палубу. Произошло это так неожиданно и в такое, казалось бы, спокойное мгновение, что я совсем растерялся. Мачта почти исчезла в водяной пыли. Я вцепился в румпель и смотрел, как вода перекатывается через палубу,– впервые с тех пор, как яхта принадлежит мне. Отвесные скалы были уже совсем рядом. Подошла новая волна, но она разбилась далеко от яхты, и на палубу обрушились только брызги.

Я вспомнил о моторе и пожалел о том, что не воспользовался им.

Яхту занесло так близко к скалам, что я различал даже крабов, сидевших на камнях. Вся палуба была залита водой. Подняв голову, чтобы прикинуть, сумею ли я оттолкнуться от скал, я увидел котят, барахтавшихся на юте, у самых поручней – из воды торчали только их мордочки с испуганными глазами.

Через какую-нибудь минуту яхта должна была наскочить на камни. Положив руль на ветер, я схватил котят и приготовился забросить их на скалы. Волна, ударившись о камни, схлынула и ослабила удар следующей. «Язычник» привелся к ветру, замедлил ход, переменил галс и продвинулся еще на несколько футов. Но тут его настигла новая волна. Разбившись о скалы, она тоже устремилась обратно в море. Я не знал что делать; с котятами в руках, удерживая ногой румпель, я замер и ждал, что будет дальше. Четвертая волна ударила в борт, перехлестнула через поручни и швырнула яхту на первую гряду рифов.

Ощутив резкий толчок, я подумал, что мачта может сломаться и упасть мне на голову. Даже не глядя на нее, я чувствовал, как она раскачивается из стороны в сторону.

Все это время румпель был поставлен под ветер. Яхта отвернула от полосы скал и носом встретила следующую волну. Вот корма снова приблизилась к камням, и я уже представлял себе, как руль и винт ломаются в щепки. Но яхта почти не сдвинулась с места. Она поднялась на волну, опустилась и снова пошла вперед. То вздымая бушприт к небесам, то зарывая его в воду, «Язычник» уходил от опасного мыса. Он двигался во всю мощь своих парусов – только это и могло нас спасти.

Вскоре яхта вышла на спокойную воду, а я все не мог оторвать взор от мыса, где волны с шумом разбивались о скалы и где «Язычник» чуть не потерпел крушение. Мне удалось сохранить судно, и я чувствовал себя сродни настоящим морским волкам.

В трудную минуту я оказался на высоте. Радостная улыбка, не сходила с моего лица. Теперь, когда я окончательно обрел веру в успех, можно было начинать путешествие. Тихий океан звал меня. Где-то там, за темным горизонтом, ждала моя терпеливая жена. Я решил, что с утра тронусь в путь.

Но когда наступило утро, мой завтрак был прерван шумом и громкими, бодрыми голосами, какие бывают у людей на заре. Я поднялся на палубу и увидел шлюпку, в которой сидели солдаты с военной метеорологической станции, расположенной на берегу бухты. Солдаты поднялись на борт.

Узнав, что я моряк и добираюсь домой, они отнеслись ко мне по-товарищески. Их очень заинтересовало мое судно и предстоящее плавание. Они выразили искреннее желание помочь мне привести в порядок яхту, и я решил отложить выход в море еще на день.

Вшестером мы энергично взялись за работу и справились с целой кучей дел. Мы выкрасили мачту и весь рангоут, разрисовали палубу, рубку и кокпит красками четырех цветов, имевшимися на борту, смазали стоячий такелаж, зашпаклевали щели и иллюминаторы и подшили оторвавшийся кое-где ликтрос у парусов.

Один из солдат, механик по специальности, разобрал мотор и к вечеру рассказал нам, какой основательный ремонт ему пришлось проделать. Он прочистил свечи, наладил карбюратор, промыл бензиновый шланг, проверил генератор, отрегулировал клапаны и починил еще много всяких деталей.

Другой, специалист по электротехнике, так электрифицировал яхту, что стоило повернуть выключатель, как в каюте загоралась лампочка, питаемая аккумулятором мотора. В случае необходимости теперь можно было включать даже ходовые огни. Он же каким-то чудом наладил никуда не годный радиоприемник, который я хотел было вышвырнуть за борт.

Третий, чей скрытый талант и изобретательность обнаружились внезапно, оказал мне огромную услугу, соорудив под правой койкой большой ящик. Только владелец судна может по достоинству оценить такое приспособление.

Четвертый укрепил мачту на случай непогоды.

Таким образом, через десять дней после прибытия на Жемчужные острова я был готов к выходу в океан. Мой тендер от кливер-галса до грота-шкота был в полном порядке. Можно было трогаться в путь.

Но солдаты никак не могли успокоиться. В благодарность за великодушную помощь я предложил покатать их на яхте. Откровенно говоря, самому мне это было не очень по душе, больше всего мне хотелось быть уже на пути к Мэри. Но я не мог не выразить свою признательность тоскующим на чужбине людям.

Мы обогнули юго-восточную оконечность острова Рей и поплыли к острову Сан-Мигуель. Для «Язычника» это был единственный светлый день с тех пор, как он принадлежал мне. Вернулись мы на следующий вечер, пройдя мимо грозного мыса Пунта-де-Кокос. «Язычник» совершил последний прогулочный рейс – отныне и до своего злополучного конца он должен был выполнять серьезную, подчас даже тяжкую и изнурительную работу.

Ночью я завершил последние приготовления, бочонки были залиты водой и закупорены, продукты уложены, багаж упакован – и закреплен на своих местах. Солдаты подарили мне даже запас рыбных консервов для котят.

Я был твердо уверен, что яхта выдержит путешествие. Десять дней испытаний у Жемчужных островов подтверждали это. Прошлое «Язычника» служило залогом того, что яхта не подведет меня в открытом море.

«Язычник» был построен и спущен на воду в Норвегии. Обшивка, палубный настил, шпангоуты и кницы были изготовлены из доброкачественного леса, вывезенного с сурового севера. Много лет яхта бороздила бурные воды Скандинавии, доставляя продовольствие на маяки Балтики.

В 1934 году «Язычник» прибыл в Панаму из Польши через Атлантический океан. На борту находились четыре поляка, желавшие переселиться в Австралию. Они пережили много опасных приключений, не раз попадали в шторм, после чего тропическая, дождливая Панама стала для них милее далекой солнечной Австралии.

Они тут же продали свою яхту, которая называлась тогда «Двайя», и этот шлюп с гафельными парусами двенадцать лет мирно проплавал «во внутренних водах». Легкий ветер раздувал светлые паруса. Тихо и безмятежно, как и подобает почтенной прогулочной яхте, плавала она от Колона до Бальбоа, и вымпел яхт-клуба развевался на ее мачте. Частенько на ней совершались увеселительные прогулки. Под оригинальным названием «Язычник» она скоро стала известна на атлантическом и тихоокеанском побережьях Панамы.

За те двенадцать лет, что «Язычник» совершал прогулочные рейсы у берегов, он был оснащен бермудскими парусами и стал быстроходным тендером, одним из лучших в Панаме. Редко кому удавалось его обогнать.

Итак, яхта моя была быстрой и надежной, и теперь, проплавав на ней столько времени, я изучал ее, поверил в нее и благодаря ей поверил в собственные силы – чего еще мне оставалось желать?

Я вышел в кокпит, осветил фонариком палубу, такелаж, нашел все в полном порядке. Спустившись вниз, я долго не мог уснуть, разглядывал низкий потолок каюты и радовался, что завтра начну, наконец, свое путешествие.

ТОНЕМ!

Ранним утром 7 июня я привязал свою маленькую надувную лодку к мачте, поднял на борт сундучок с камнями, которыми я заменил заржавевшие инструменты, и отвел яхту подальше от берега. Потом я повернул на запад, и восточный ветерок, который был свежее, чем обычно в этих местах, погнал яхту в открытое море.

Как я уже говорил, мне предстояло плыть на острова Галапагос – уединенный вулканический архипелаг, лежащий на пороге оживленного морского пути.

Я хотел остановиться на острове Сеймур, где была военная метеорологическая станция, и пробыть там некоторое время, разумеется, если станция еще не ликвидирована. Отплывая из Панамы, я слышал от рыбаков, возвращавшихся с Галапагоса, что армейские части должны покинуть острова первого июля. В моем распоряжении было три недели, срок более чем достаточный – я рассчитывал добраться до Галапагоса за одиннадцать дней.

Там я хотел задержаться на неделю, еще раз проверить такелаж и корпус судна, чтобы потом выйти на южный морской путь и безостановочно плыть до самого Сиднея. Приближался период штормов, и мне нужно было спешить, чтобы не застрять где-либо на три-четыре месяца в ожидании погоды. На всякий случай у меня были карты и координаты островов, расположенных на моем пути. Если возникнут какие-нибудь трудности, можно будет зайти туда, чтобы исправить повреждения или послать телеграмму.

Когда Жемчужные острова из зеленых стали сперва голубыми, а затем серыми, я начал размышлять о том, каким курсом вести яхту, чтобы попасть туда, куда мне нужно. На этот счет у меня было немало сомнений, но припомнив, что кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая, я положил на карту линейку и карандашом соединил Жемчужные и Галапагосские острова. Эта линия, проходившая на юго-запад, обозначала мой истинный курс. Нужно было только придерживаться ее – и через несколько дней я увижу землю. Вскоре, однако, мне пришлось убедиться, что в открытом море теория и практика удивительно не соответствуют друг другу.

К полудню восточный ветер начал понемногу стихать. Но за несколько часов он все же сослужил мне хорошую службу.

Далеко позади на горизонте виднелись Жемчужные острова. Справа по борту угадывались туманные очертания берегов Панамы.

Я скоротал утро на палубе со своей кошачьей командой. Румпель был закреплен, и «Язычник» мягко покачивался на волнах. Соломенная шляпа защищала мою голову от солнечных лучей, удобные плетеные сандалии ловко сидели на ногах. Я разделся до трусов. Утро было в самом разгаре, когда я достал удочку, наживил на крючок хвост пойманной накануне рыбы и через двадцать минут вытащил извивающуюся макрель, которую бросил котятам.

Как обычно, котята затеяли забавную возню вокруг бившейся на палубе рыбы. Сцена повторялась без изменений, но никогда не надоедала мне. Сначала котята приближались к рыбе с естественным любопытством. Обоняние говорило им, что это изысканное блюдо, кошачий деликатес. Они в ярости прыгали на здоровенную рыбину, урча и готовясь вцепиться в нее зубами. Рыба могучим ударом отбрасывала их, а они, перепуганные, с развевающимися хвостами, кубарем летели на бак. Через мгновение их снова начинал тревожить аппетитный запах, они осторожно крались обратно с невинным видом, затаив надежду в душе. Они подползали к своей жертве, распластавшись, припадали к палубе, издали принюхивались, готовясь к прыжку. Тут я бросал позади котят молоток, и они с жалобным мяуканьем пулей летели на бак.

Выждав секунду-другую, они неуверенно выглядывали из-за угла рубки, поблескивая круглыми глазами. Они рассматривали свой обед, лежавший на палубе. Потом снова ползли к рыбе, останавливались около лакомства и с наслаждением нюхали его. Наконец, позабыв об осторожности, они со злобным урчанием брали рыбу на абордаж. Словно лихие ковбои, они, оседлав рыбу, выдерживали несколько ее скачков, а затем снова летели прочь, отплевываясь и натыкаясь друг на друга.

Терпению нельзя научить, таким вещам учатся самостоятельно. К моему удовольствию, эти бестолковые зверьки так и не научились терпению в обращении с рыбой. Они забавляли меня до того горестного дня, когда я вынужден был расстаться с ними.

Около полудня ветер совсем упал. Я сделал в судовом журнале первую запись относительно погоды. Журнал мне заменяла записная книжка, в которой было девяносто страниц – на каждый день по странице. Последнюю страницу я надеялся заполнить перед входом в порт Сидней. Не зная, как вести судовой журнал по всей форме,– если такая форма вообще существует,– я попросту записывал: «7 июня, 11.00-12.00. Ветер стихает». Так началось мое путешествие.

Завтрак мой состоял из продуктов, запасенных на острове: авокадо, половины ананаса, двух бананов, молока кокосового ореха. Две грозди бананов были привязаны к мачте, по палубе перекатывались кокосовые орехи, авокадо, плоды манго, дынного дерева, ананасы – дары изобильных тропических лесов. Все это я погрузил на борт, думая, что не увижу больше свежих фруктов до самой Австралии.

После полудня с северо-запада задул слабый ветерок, вскоре он засвежел, и на волнах появились белые гребни. К закату он еще более окреп и дул теперь с запада, поднимая волнение на море. На небе появились облака. «Язычник» сильно накренился, и я начал размышлять, время ли брать рифы и если время, то как это сделать. Я выполнял эту операцию в тихую погоду, но сейчас, когда ветер и волны раскачивали и подбрасывали судно, дело обстояло совсем иначе.

Спустившись вниз, я углубился в книжку «Как управлять парусным судном». Увы, она была рассчитана на плавание в прибрежных, закрытых водах, в ней ни слова не говорилось о том, как нужно брать рифы.

Цепляясь за переборки, я выбрался из каюты на мокрую палубу. Вглядываясь в низко нависшие облака, я искал признаков перемены погоды, но не находил ничего утешительного. «Итак Тихий океан встречает меня штормом»,– подумалось мне. Я огляделся и увидел, что подветренный борт касается воды. Яхта дрожала, то и дело слышался треск рангоута. А ветер все крепчал, вода бурлила у бортов, волны вздымались с шумом и свистом. Я не был уверен, что теперь «самое время» брать рифы, но все же решил, что это не помешает.

Как убрать парус? Как закрепить рангоут в такую погоду? В Индии говорят: как ни работай, только бы дело спорилось. Но на судне нужен порядок. Никто не станет отвязывать фал и выпускать его из рук при сильном ветре… как это сделал я. Подобная небрежность очень опасна, так как парус сразу же обезветривается и свободный его конец бурно полощется в воздухе. В конце концов парус может лопнуть как раз посередине, ликтрос рвется, и парус вмиг расползается по швам на шесть лоскутов. Я так хорошо знаю все подробности потому, что именно это и произошло у меня на яхте.

Пока я ловил болтавшийся по ветру фал, парус был изорван в клочья. Я кинулся к мачте и попробовал ухватить концы лоскутов; оставшийся без присмотра гик, словно взбесившись, перемахивал с борта на борт. Кое-как закрепив паруса, я вцепился в гик изо всех сил, а потом за двадцать минут, потребовавшихся для того чтобы справиться с остальными парусами, обежал палубу никак не меньше тысячи раз. Когда я покончил с этим, волнение на море еще больше усилилось и небо озаряли частые вспышки молний.

Я понял, что убрав паруса, нужно было соответственно передвинуть румпель, а теперь ветер гнал «Язычника» как раз туда, откуда я плыл целый день. Довольно сомнительным маневром я лег на обратный курс, приведя яхту к ветру, причем волны несколько раз сильно ударили в борт. Но мне все же удалось положить яхту на правый галс, повернув румпель к ветру и обезветрив передние паруса.

Вокруг медленно сгущались сумерки. То и дело огромная волна ударяла в нос, задирая его высоко в небо; валы пенились под яхтой, бросая ее из стороны в сторону. Оказалось, что во время шторма не нужно почти ничего делать. Детские игрушки!

Пусть грот разлетается в клочья, стаксель и кливер остаются на местах, руль надо положить под ветер – вот и все. Накладно, но зато просто.

Всматриваясь в наступившую темноту, я внезапно ощутил спазмы в желудке и едва заметное головокружение. Решив, что это от усталости, я спустился вниз. Там царил хаос. Слышался стук и грохот сорванных с мест грузов, в трюме бушевала вода, а в каюте было жарко и душно, котята, жалобно мяукая, ползали по полу. Настойчивые удары волн и плеск воды, словно погребальный звон, звучали в моих ушах.

Я внезапно почувствовал тошноту и с трудом выбрался на воздух. Ухватившись за ванту, я опустился на колени и стал «кормить рыб».

Зловеще завывал ветер, гремел гром, океан ревел, и между приступами рвоты я все яснее понимал, что шторм усиливается. Все чаще сверкала молния, все влажнее становился воздух: с минуты на минуту должен был хлынуть ливень. Кливер наполнился ветром до предела, и я боялся, что старая парусина не выдержит. Стаксель был поставлен на гике, грота-гик принайтовлен.

Я примостился у правого борта, и меня охватило ощущение полной пустоты; я мог еще думать, чувствовать, но не был в силах пошевелиться. Я знал, что кливер натянут и может в любую минуту сорваться. Задняя шкаторина его то и дело сотрясалась, и тотчас же начинала дрожать палуба, на которой я лежал животом вниз. Я повернулся на бок и молча наблюдал жестокую, безнадежную схватку между всемогущей природой и маленьким созданием рук человеческих.

Кливер тяжело вздыхал и отдувался, как человек, несущий непосильный груз. Наконец шкот оборвался, лопнул. Парус неистово заполоскал. Старый изношенный ликтрос лопнул с оглушительным треском – так трещит одежда на толстяке, который нагнулся слишком низко. Злополучный парус вмиг был разорван, и клочья его смыты за корму набежавшей волной.

Я сделал попытку взять себя в руки и спокойно обдумать положение. Ветер все свежел, море ревело все грозней, вокруг пенились буруны. Молнии вспыхивали и гасли, как огни в окнах домов, превращая ночь в день. Порывами налетал дождь. С полощущимся стакселем «Язычник» медленно продвигался вперед. Теперь, придя в себя, я почувствовал неодолимый страх.

По всей видимости, было «самое время» взять рифы на стакселе, только так я мог спасти его. Отвязав фал и крепко зажав его в руке, я спустил парус пониже, чтобы дотянуться до рифов.

Постепенно мне удалось завязать риф-штерты на непокорном парусе. Со стакселем бывает особенно много возни. Немыслимо взять на нем рифы, чтобы в лицо тебе не плеснуло по меньшей мере десять ведер воды. Нелегко бывает справиться и с самим парусом, который неистово бьется над головой. Яхта то скачет, как дикая лошадь, когда все паруса убраны, то испытывает бортовую качку, и тогда на баке не за что ухватиться. Нет ничего удивительного в том, что один яхтсмен называл свою капризную супругу «Мой стаксель».

Прежде чем спуститься вниз, я вгляделся в ревущую темноту, и то, что я увидел, отнюдь не облегчило страданий, причиняемых мне морской болезнью; «Язычника» валяло и швыряло, как щепку. Теперь он мчался вперед по воле ветра, и я боялся, как бы он не врезался в берег.

Спустившись в каюту, я надел на себя спасательный жилет и сунул за пазуху обоих котят. Но они были недовольны теснотой, и мне пришлось их вытащить обратно. Взяв спасательный пояс устаревшего образца, я срезал с него пробковые поплавки. К двум поплавкам я прикрепил веревки, а к веревкам за задние лапы привязал по котенку. Меня снова начало тошнить, и я выбежал на палубу. У меня началась так называемая «сухая рвота», и чем больше я напрягался, тем хуже себя чувствовал. Сознавая свою беспомощность, я огляделся по сторонам и пробормотал: «Ну, кажется все».

Град водяных брызг обрушился на палубу с наветренной стороны, ветер завывал в рангоуте, океан ревел и бушевал за кормой. Стаксель испытывал такой натиск ветра, что сотрясалась вся яхта.

«Что тут поделаешь!» – подумал я и спустился вниз. Котята, запутавшись в веревках, яростно барахтались возле поплавков. Я отвязал котят и, посадив их к себе на колени, опустился на койку, встревоженный ревом волн и ветра, рисуя себе всякие ужасы. Еще в Панаме кто-то сказал мне, что штормовой парус лучше всего поднять на грот-мачте. У меня не было штормового паруса, но ведь его можно сделать.

Разрезав дюймовый линь на десяток коротких кусков, я отыскал старый запасной стаксель и с трудом вытащил его на палубу. Куски линя я свободно привязал к мачте, соединил их с передней шкаториной паруса, а затем при помощи грота-фала поднял его. Нижняя шкаторина осталась свободна, и парусина сильно деформировалась под ветром, но все же она заменила штормовой парус, и яхта пошла плавнее.Убрав и свернув стаксель, я поспешил вниз.

Вместе с котятами я забылся тяжелым, беспокойным сном, но вскоре был разбужен треском разрывающейся парусины. Штормовой парус лопнул сверху донизу, и края его развевались по ветру. «Язычник», разумеется, снова сошел с курса и беспомощно качался и кружился на волнах.

Что делать дальше? Вспышки молний непрерывно озаряли ночную тьму, ветер порывами обрушивался на яхту. Говорят, первый блин всегда комом, а ведь это был мой первый шторм. Я всерьез начал опасаться, что «Язычник» прямиком отправится «в порт мертвых кораблей». В такие минуты, когда не знаешь как быть, невольно даешь клятву никогда больше не покидать тихие гавани.

«Язычник» очутился между двумя волнами. Клокочущая вода, перекатываясь через палубу, грозила перевернуть яхту. Я поспешил поднять стаксель – последнюю мою надежду. Здоровенная волна едва не смыла меня в океан. Движимый страхом, я подхватил сундучок с камнями и швырнул его за борт, а затем с трудом дополз до кокпита и стал ждать, что будет дальше. Падая, сундучок увлек яхту в сторону и повернул ее.

Была глубокая ночь. Морская болезнь, усталость, тревога окончательно измотали меня. Я с трудом спустился вниз к перепуганным котятам и тут же уснул.

А на рассвете случилась беда. К счастью, ветер немного стих, но вокруг еще возвышались гигантские валы. Сокрушительный удар обрушился на киль яхты. Я слетел с койки. Котята жалобно мяукали. Я вскочил на ноги и, спотыкаясь, полез на палубу. Вокруг звучала адская какофония: громыхали сорванные с мест грузы, трещал рангоут.

Я добрался было до люка, но тут новый толчок опрокинул меня на пол, «Язычник» резко накренился и задрожал, при этом раздались десятки различных звуков, перекрывавших друг друга. На мгновение яхта выровнялась, но тут же новый толчок снова свалил меня. Я был уверен, что «Язычник» наткнулся на подводные скалы.

«Крушение!» – мелькнуло у меня в голове. Я был рад, что вовремя надел спасательный пояс.

Ощупью я разыскал котят, предвидя, что мне придется прыгать на острые скалы, и не желая бросать свою команду на верную гибель. Котята пытались удрать от меня, но я нашарил пробковые поплавки и кинулся на палубу, держа котят на весу.

Я ожидал увидеть угрюмый берег, окаймленный остроконечными скалами. Но ничего подобного! Вместо этого у самых своих ног я увидел гигантскую тушу кита, хвост которого вспенивал воду у правого борта яхты.

С другого борта лениво покачивался на волнах еще один кит, немного поменьше первого. Я слышал, что киты иногда нападают на маленькие суда, но в такой шторм это казалось мне невероятным.

Я с ужасом подумал, что чудовище может уничтожить меня одним взмахом своего огромного хвоста. Но вскоре этот огромный хвост принял более ясные очертания, и я понял – передо мной плавучее дерево, но такое большое, что из него можно было бы сделать две, три или даже пять таких яхт, как мой «Язычник».

Ствол был погружен в воду, а ветки высоко поднимались над поверхностью; дерево непрерывно покачивалось на волнах. Очевидно, взлетев на гребень, яхта опустилась прямо на дерево. Я бросил котят в каюту и попытался сняться с дерева отпорным крюком. Однако мне это не удалось. «Язычник» засел поперек ствола, раскачиваясь из стороны в сторону и с такой силой ударяясь о дерево, что в любую минуту могла произойти катастрофа.

Гигантские валы швыряли лесного великана, как щепку, ствол и сучья давили на днище, и «Язычник» жалобно стонал, словно тяжело раненный человек.

Каждая новая волна сдвигала киль на один-два дюйма вперед, и наконец, выдержав десяток таких ударов, яхта освободилась и поплыла дальше.

Я побежал вниз и зажег фонарь, чтобы взглянуть, нет ли течи или других повреждений. Я не обнаружил ничего подозрительного. Но вдруг на дне трюма мелькнула серебристая полоска. Протянув руку, я нащупал в воде что-то скользкое, живое и юркое. Я схватил это существо и бросил за трюмный настил. Кальмар! Живой кальмар длиной в два дюйма и полдюйма в обхвате.

У меня сразу же мелькнула мысль, что где-то должна быть пробоина, через которую он попал сюда.

Я пошел в кокпит, где стояла помпа, выкачал воду и, осмотрев трюм, увидел тонкую струйку, сочившуюся сквозь днище. Осмотр шпангоутов, переборок каюты и подводной части бортов не принес результатов. Видимо, яхта дала течь в глубине, где-то около киля. Я решил срочно плыть к берегу. Ближе всего был остров Рей.

Снова выкачав воду из трюма, я лег на другой курс. Не отдавая рифы у стакселя, поднял его повыше и завернул шкоты. Потом вытащил на борт сундучок с камнями. Обливаясь потом, несмотря на сырой, холодный ветер, я торопливо развернул свой крепкий кливер и поднял его. Я горько сожалел теперь о том, что по собственной небрежности остался без грота. Как он бы мне сейчас пригодился! Но и под стакселем и кливером «Язычник» резво бежал вперед, подгоняемый волнами и ветром.

Я направил яхту на юго-восток, предполагая, что во время шторма меня отнесло к северу. Край неба посветлел, солнце медленно поднималось над горизонтом, освещая верхушки парусов. Яхта шла к Жемчужным островам.

Я снова взялся за помпу и заметил, что теперь вода прибывает быстрее. На всякий случай я запустил мотор и дал «полный вперед». Пока я заводил мотор, трюм снова залило. Я вернулся к помпе и качал до тех пор, пока в шланге вместо бульканья не раздалось шипение воздуха – звук, милый сердцу моряка, чье судно дало течь. Но заглянув в трюмный колодец, я увидел, как он снова упорно наполняется водой.

«Язычник» шел быстро, но все же этого было мало. Я подумал о запасном гроте, лежавшем в парусном ящике, и о том, как хорошо бы его поставить. Спустившись вниз, чтобы достать его, я с ужасом обнаружил, что трюм уже затоплен и даже пол каюты залит водой на целый дюйм.

Я бросился к помпе и работал до тех пор, пока не выбился из сил, а в трюме не осталось ни капли. Я напряженно всматривался поверх седых бурунов в полоску земли на горизонте – и она казалась мне такой далекой!

Прошло полчаса. Я все глядел на острова, отрываясь лишь для того, чтобы проверить уровень воды в трюме.

До острова Рей было около восьми миль, до Пунта-де-Кокос еще дальше. Сан-Хосе находился на левом траверзе в пяти-шести милях от меня. Должно быть, я слишком загляделся на остров, так как, посмотрев вниз, обнаружил, что пол каюты не меньше чем на три дюйма залит водой. Течь усилилась.

Я снова принялся изо всех сил откачивать воду, время от времени меняя руку, но вода все плескалась в трюме– Когда, наконец, в шланге зашипел воздух, я облегченно вздохнул, но взглянув вперед, убедился, что до острова Кокос еще очень далеко, В трюме снова забурлила вода, пришлось опять взяться за дело. Проработав довольно долго, я обнаружил, что справляюсь с большим трудом. А когда я отрывался, чтобы взглянуть вперед, вода быстро поднималась.