Текст книги "Шепчущие"

Глава 2

Вернувшись домой в Скарборо, я сел за стол, чтобы сделать кое-какие заметки по нашему разговору с Беннетом Пэтчетом и обдумать все, что узнал. Если Джоэл Тобиас избивал подружку, он определенно заслуживал наказания, но понимал ли Беннет, куда вмешивается? Даже если бы мне удалось раскопать что-то против Тобиаса, на отношения молодых людей это, скорее всего, никак не повлияло бы, разве что я обнаружил бы такое, от чего любая женщина, у которой еще сохранились остатки здравомыслия, собрала бы вещички и рванула куда подальше. Я пытался предупредить его, что Карен Эмори может и не поблагодарить за вмешательство в ее личные дела, даже если Тобиас действительно поднимал на нее руку. Тем не менее, если забота о молодой женщине была единственной причиной этого вмешательства, то я вполне мог позволить себе потратить какое-то время на расследование. В конце концов, Беннет платил за это.

Проблема состояла в том, что моим нанимателем двигало не только беспокойство за Карен Эмори. По сути, эпизод с Карен послужил поводом для проведения отдельного, пусть и связанного с первым, расследования смерти его сына. Судя по всему, Беннет всерьез считал, что Джоэл Тобиас несет ответственность за перемены в поведении Дэмиена Пэтчета, которые в конце концов привели его к самоуничтожению. По большому счету, все расследования, возбуждаемые частными лицами за рамками правоохранительной и корпоративной сфер, являются личными делами, но некоторые из них имеют абсолютно личный характер. Беннет хотел, чтобы кто-нибудь ответил за смерть его сына, поскольку сам сын ответить за себя не мог. Некоторые отцы в похожей ситуации могли бы направить свой гнев на военных, не позаботившихся о вернувшемся с войны солдате или не разглядевших проблему психиатров, но Дэмиен, по словам Беннета, вернулся домой в относительно неплохом состоянии. Утверждение это тоже нуждалось в проверке, но пока, по мнению Пэтчета, Джоэл Тобиас был так же повинен в смерти Дэмиена, как если бы он сам держал руку самоубийцы в тот момент, когда палец лег на спусковой крючок.

Интересный человек этот Пэтчет. В душе он, может быть, и мягкий человек, но внешне словно покрыт роговыми щитками, как крокодил. Это сейчас он солидный бизнесмен, а в свое время отмотал срок. В молодости Беннет связался с парнями из Оберна, которые, поразмявшись на ограблении автозаправок и бакалейных лавок, совершили налет на Первый фермерский банк в Огасте, во время которого размахивали оружием и даже стреляли – правда, холостыми. Добыча оказалась невелика, около двух тысяч долларов с мелочью, а в скором времени и копы установили по крайней мере одного члена банды. Его взяли, и он после короткой обработки сдал остальных в обмен на сокращение срока. Беннет сидел за рулем, и ему светило десять лет. Он не был профессиональным преступником. Пять лет, проведенных в Томастоне, построенной в девятнадцатом веке крепости-тюрьме и сохранившей следы старых виселиц, убедили его в ошибочности выбранного пути. Поджав хвост, Беннет вернулся в отцовский бизнес и с тех пор держался подальше от неприятностей. Это не значит, что он проникся уважением к закону и, будучи преданным в прошлом, был не готов донести на кого-то в свою очередь. Может быть, ему не было большого дела до Джоэла Тобиаса, но, обратившись ко мне, а не в полицию, Беннет пошел на типичный для себя компромисс, ведь наняв меня для слежки за одним, он в душе надеялся, что я могу заодно и выявить истинные причины смерти другого.

Никаких секретов больше не существует. Немного находчивости, немного наличности – и каждый может узнать о людях то, что они предпочли бы сохранить в тайне. Задача упрощается, если у вас есть лицензия частного детектива. Уже через час на столе у меня лежала кредитная история Джоэла Тобиаса. Насколько я мог судить, никаких серьезных обвинений против него не выдвигалось, проблем с полицией не было. Уволившись из армии по инвалидности чуть более года назад, он, судя по всему, много работал, платил по счетам и вел обычную для синего воротничка жизнь.

Одним из любимых словечек моего отца было «подозрительный». Молоко, перед тем как испортиться, могло иметь подозрительный запашок. Едва различимый звук в автомобильном двигателе мог указывать на укрывшийся от диагностики подозрительный дефект в карбюраторе. Для него «подозрительное» было опаснее откровенно плохого, просто потому, что природа изъяна оставалась неустановленной. Он знал, что что-то не так, но не мог ничего сделать, потому что истинное лицо проблемы было скрыто. С явной бедой можно справиться или смириться, но то, что лишь попахивало подозрительно, не давало ему спокойно спать.

Вот и дела Джоэла Тобиаса попахивали. Грузовик-тягач со спальным местом обошелся ему при покупке в восемьдесят пять тысяч долларов. Вопреки тому, что сказал Беннет, машина была не совсем новая, но в отличном состоянии. Примерно тогда же он приобрел трейлер, за который заплатил еще десять тысяч. Джоэл отдал пять процентов наличными и выплачивал остальное помесячно при процентной ставке, которую можно было бы даже назвать льготной, но при этом его общие ежемесячные выплаты составляли две с половиной тысячи долларов. Мало того, практически одновременно с трейлером Тобиас купил новенький «Шевроле Силверадо», заключив очень удачную сделку: он отдал за автомобиль восемнадцать тысяч долларов, сбив цену дилера на шесть тысяч, и теперь расплачивался по ссуде – 280 долларов в месяц. И наконец выплаты по закладной на дом в Портленде, возле Фореста и неподалеку от «Бурого шатуна», как оказалось, еще одна тысяча в месяц. Дом принадлежал дяде и уже уходил за долги, когда тот оставил его по завещанию племяннику. Если сложить все, получалось, что каждый месяц Тобиасу приходилось отдавать почти пять тысяч долларов только для того, чтобы, как говорится, держаться на плаву. А ведь еще надо было оплачивать страховку, медицинское обслуживание и отопление, покупать бензин для «Шевроле», продукты и пиво – все то, что делает жизнь комфортной. Приплюсовать, по скромным подсчетам, еще тысячу долларов, и выходит, что ежегодный доход Тобиаса должен составлять около семидесяти тысяч долларов после налоговых вычетов. Зарабатывать такие деньги реально, учитывая, что как оператор-владелец он мог получать девяносто центов за милю плюс топливо, но для этого нужно работать много и на большие расстояния. Возможно, Тобиас получал компенсацию за покалеченную руку и ногу. Ранения могли давать ему право на налоговую скидку в размере от пятисот до тысячи двухсот долларов ежемесячно. Какая-никакая помощь, но все остальное, тем не менее, нужно было зарабатывать на трассе. Его кредитный рейтинг оставался стабильным, он не допускал просрочек в платежах и регулярно перечислял взносы на индивидуальный пенсионный счет.

Но если верить Беннету и тому впечатлению, которое производил сам Тобиас, то он отнюдь не гнул спину за баранкой. Со стороны казалось, что никаких финансовых проблем у него нет, а это говорит о том, что деньги приходят откуда-то еще или бизнес субсидируется из неких сбережений. Последний вариант означал, что в бизнесе он долго не задержится.

Такие дела. Джоэл Тобиас был подозрителен. Деньги откуда-то текли к нему. Оставалось только установить этот источник дополнительного дохода, и кое-что из сказанного Беннетом могло указывать на него. По словам старика, Тобиас совершал поездки между Мэном и Канадой. Что означало пересечение границы, то есть контрабанду.

А если речь идет о границе между Канадой и Мэном, контрабанда означает наркотики.

* * *

«Нью-Йорк таймс» писала об этом так: «Чтобы пресечь поток контрабанды между Мэном и Канадой, понадобилась бы небольшая армия – столь дика и необжита большая часть территории и столь велики и разнообразны возможности». Сказано это было в 1892 году, но с тех пор положение почти не изменилось. В конце девятнадцатого века власти беспокоила потеря таможенных сборов от спиртного, рыбы, скота, переправлявшихся через границу контрабандой, но уже тогда возникла проблема с опиумом, ввозившимся в режиме таможенного склада в Нью-Брансуик и переправлявшимся в Соединенные Штаты через Мэн. Сухопутная граница штата с Канадой составляет четыреста миль и проходит в основном по неосвоенной территории да еще более трех тысяч миль береговой линии. Добавьте сюда четырнадцать тысяч островков и получите рай для контрабандистов.

В 1970-е, когда Управление по борьбе с наркотиками стало все больше переключаться на южную границу с Мексикой, наркодилеры перенесли внимание на Новую Англию, где уже существовал готовый рынок сбыта – студенты ее 250 колледжей. Все, что требовалось, это купить моторку, добраться до Ямайки или Колумбии и вернуться уже известным маршрутом, оставляя по тонне во Флориде, обеих Каролинах, Род-Айленде и, наконец, Мэне. С тех пор здесь обосновались мексиканцы, всевозможные южноамериканцы, байкеры и прочие, кому доставало сил и наглости отхватить и удержать кусок рынка наркотиков.

Я сидел в кресле и смотрел в окно на затопленные водой низины и носящихся над ними птиц. Южнее к небу поднимался столбик темного дыма, медленно растворяясь в неподвижном воздухе и оставляя грязное пятно на безупречной голубизне клонящегося к закату дня. Я позвонил Беннету Пэтчету, и он подтвердил, что Карен Эмори работает, что ее смена заканчивается в семь вечера, и Джоэл Тобиас, вероятно, заедет за ней. Он часто заезжал, когда не был в отлучке. Беннет спросил, не может ли она задержаться немного на работе, и Карен ответила, что нет, не может, потому что они с Тобиасом собрались вместе поужинать. Еще она сказала, что в ближайшие недели Джоэлу предстоят несколько рейсов в Канаду, и свободного времени у него будет мало. За неимением лучшего я решил взглянуть на Джоэла Тобиаса и его подружку.

* * *

«Дюны» – заведение довольное крупное и при полном комплекте кухонного штата и готовности официанток попотеть ради хороших чаевых может обслужить сотню, а то и более клиентов. Широкие окна выходят на трассу 1 и парковку с кегельбаном «Большая двадцатка» на другой стороне шоссе. Через зал проходит единственная стойка с закруглениями по обоим концам, образуя фигуру, напоминающую вытянутую в ширину букву «U». Вдоль стен расположены четырехместные кабинки; еще несколько образуют винило-пластиковый островок в центре ресторана. Официантки – в голубых рубашках с названием заведения на спине и изображением трех коней, рвущихся к финишному столбу. У каждой на левой стороне груди вышито имя.

Заходить я не стал, решил подождать на парковке. Оттуда и увидел Карен Эмори – смена подходила к концу, и она раскладывала на столе чеки. Беннет описал ее мне, так что узнать Карен оказалось нетрудно – из всех официанток, работавших в тот вечер, она единственная была блондинкой. Симпатичная, изящная, невысокая, около пяти футов, худенькая; правда, казалось, что блузка маловата и с трудом вмещает бюст. Приходившие в «Дюны» парни, наверное, пускали слюни, пожирая глазами стянутую пуговицами ткань на груди.

В 18.55 на стоянку въехал черный «Силверадо» с дымчатыми тонированными стеклами. Через двадцать минут из ресторана выпорхнула Карен Эмори – в коротком черном платье, на каблуках, с распущенными по плечам волосами и свежим макияжем на лице. Девушка забралась в «Силверадо», и водитель, вывернув налево, выехал на трассу номер 1 и направился на север. Я держался за ними всю дорогу до Южного Портленда, где авто подъехало к «Бил-стрит барбекю» на Бродвее. Карен вышла первой, Джоэл Тобиас – следом. Он был по меньшей мере на фут выше своей подружки; темные волосы, зачесанные назад и уже тронутые сединой, слегка завивались над ушами. Джоэл был одет в джинсы и голубую рубашку из денима. Жирок, если таковой и присутствовал, умело маскировался. При ходьбе Тобиас слегка прихрамывал, оберегая правую ногу, а левую руку держал в кармане джинсов.

Я подождал две-три минуты и последовал за ними. Парочка уже устроилась за столиком у двери, так что я прошел к барной стойке, заказал бутылку безалкогольного пива, немного жареной картошки и устроился так, чтобы видеть и телевизор, и столик, за которым расположились Тобиас и Карен. Им, похоже, было весело. Они взяли по «Маргарите» и пиву и большое блюдо закусочного ассорти. Разговор оживляли улыбки и смех – по большей части со стороны Карен, – показавшиеся мне несколько вынужденными, хотя, возможно, на моем впечатлении сказалось мнение Беннета Пэтчета. Я постарался отвлечься от его рассуждений и смотреть на них, как на обычную пару интересных незнакомцев. Но нет, Карен определенно переигрывала, что подтвердилось, когда Тобиас вышел из-за стола. Ее улыбка постепенно потускнела, а на лице проступило выражение задумчивости и обеспокоенности.

Я заказал еще одно пиво, пить которое не планировал, и тут рядом со мной нарисовался Тобиас. Протолкнувшись к стойке, он попросил у бармена чек, объяснив, что официантка, похоже, занята. Потом повернулся ко мне, улыбнулся и, бросив «прошу прощения, сэр», вернулся к своей спутнице. Я никак не отреагировал, но, когда он отходил от стойки, успел посмотреть на его левую руку – двух пальцев действительно не хватало. Через минуту-другую подошла официантка. Получив инструкцию у бармена, она взяла чек и направилась к их столику. Парочка расплатилась и ушла.

Следить за ними я не стал. Во-первых, потому, что уже увидел их вместе, а во-вторых, из-за того, что маневр Тобиаса немного вывел меня из равновесия. Я не видел, как он возвращался из мужского туалета, а значит, он вышел через боковую дверь на улицу, а потом вошел через главную. Может, ему просто захотелось покурить, но в таком случае он удовольствовался двумя-тремя затяжками. Может, его появление рядом со мной было простой случайностью. В любом случае я не стал выскакивать на стоянку и мчаться за ним вдогонку – это только подкрепило бы его подозрения, – а допив без удовольствия пиво и посмотрев телевизор, поднялся и вышел. Машин на стоянке почти не осталось, черного «Силверадо» видно не было. Время подбиралось к десяти, но небо еще не потемнело. Я поехал в Портленд, чтобы посмотреть на жилище Тобиаса. Это оказался небольшой, хорошо отремонтированный двухэтажный дом. «Силверадо» стоял на дорожке, а вот грузовика я не приметил. В комнатах наверху, за задернутыми шторами, горел свет, но потом погас, и дом погрузился в темноту.

Я подождал немного, рассматривая дом и думая о беспокойстве на лице Карен и о ловком маневре Тобиаса, а потом вернулся в Скарборо, в свой дом, пустой и тихий. Когда-то со мной жили женщина, ребенок и собака, но теперь они были в Вермонте. Пару раз в месяц я навещал свою дочь Сэм, а иногда, если ее мать, Рейчел, отправлялась по делам в Бостон, она приезжала ко мне с ночевкой. Рейчел встречалась с кем-то, и по этой причине мне не хотелось ее беспокоить. А иногда я просто обижался на нее за это. Во всяком случае, я старался сохранять дистанцию, потому что не желал им обеим зла, а зло меня преследовало неотступно.

Их сменили тени другой женщины и ребенка – я уже не мог их разглядеть, но ощущал: так ощущаешь запах осыпающихся и выброшенных по этой причине цветов. Они давно перестали быть источником тревоги, мои ушедшие жена и дочь. Их отнял у меня убийца, у которого я в ответ тоже забрал жизнь. Терзаемый чувством вины и обуреваемый гневом, я допустил, чтобы они превратились на время в злобные и мстительные тени. Но то было раньше; теперь их незримое присутствие успокаивало меня – я знал, что им отведена какая-то роль в моем будущем, что бы там ни случилось.

Я открыл дверь, и дом встретил меня теплом и запахом соли с болот. Я почувствовал пустоту теней, равнодушие тишины и спокойно уснул в одиночестве.

Глава 3

Джеремая Уэббер только-только налил себе бокал вина, дабы растянуть удовольствие от готовки ужина, когда зазвенел дверной звонок. Уэббер не любил, если нарушался заведенный им порядок, а вечер четверга в его относительно скромном доме – скромном по крайней мере по меркам богачей Нового Ханаана – был священным. Вечером в четверг он выключал мобильный телефон, не отвечал на звонки по домашнему (и, говоря по правде, немногочисленные друзья Уэббера, зная его причуды, старались не беспокоить его, если речь не шла о жизни и смерти) и уж точно не реагировал на дверной звонок. Кухня располагалась в задней части дома, и во время готовки он держал дверь закрытой, так что через стекло входной двери могла быть видна лишь тонкая горизонтальная полоска света. В гостиной горела лампа, еще одна в спальне наверху – вот и все освещение в доме. В кухне негромко звучал диск Билла Эванса[3]3
  Билл Эванс (1929–1980) – американский джазовый пианист и композитор.


[Закрыть]. Иногда Уэббер накануне четверга планировал, какая именно музыка будет звучать, пока он готовит, какое вино будет сопровождать трапезу, какую посуду достать. Эти маленькие слабости помогали ему сохранять душевное равновесие.

Вечерами по четвергам знавшие, что он дома, обычно не досаждали, а те, кто не знал наверняка, не имели возможности точно установить, дома хозяин или нет, лишь на основании имеющегося в доме освещения. Даже самые ценные его клиенты – а некоторые были весьма состоятельными людьми, привыкшими к тому, что их желания исполняются в любой час дня и ночи, – смирились с тем, что в четверг вечером Джеремая Уэббер недоступен. В этот четверг заведенный порядок уже был частично нарушен несколькими продолжительными телефонными разговорами, поэтому домой он приехал после восьми, а сейчас было уже около девяти, и он все еще не поужинал. Посему он более обычного не желал отвлекаться.

Вежливый и утонченный, немного за пятьдесят, темноволосый, Уэббер был мужчиной привлекательным, хотя и слегка женоподобным. Это впечатление усиливало его пристрастие к галстукам-бабочкам в горошек и ярким жилетам, а также разнообразие культурных интересов, включающих в себя балет, оперу и современный свободный танец, и далеко не только. Такое сочетание давало повод случайным знакомым предположить, что он гомосексуалист, но Уэббер не был геем, то есть и близко не был. У него до сих пор не появилось ни единого седого волоска – генетическая особенность, благодаря которой он выглядел лет на десять моложе. Моложавость позволяла ему встречаться с женщинами по всем понятиям слишком молодыми для него, не привлекая неодобрительного, если не завистливого, внимания, объектом коего часто становятся любовные пары с подобной разницей в возрасте. Но у относительной привлекательности для противоположного пола, сочетавшейся с определенной щедростью в отношении тех, кто удостоился его благосклонности, была и оборотная сторона. Ей были обязаны крушением два его брака, из коих лишь о первом он сожалел, поскольку любил свою жену, хотя, пожалуй, и недостаточно. Ребенок от этого брака, его дочь и единственный отпрыск, гарантировал общение бывших супругов, в результате чего первая жена, как он полагал, все еще питала к нему нежную привязанность. Второй брак был ошибкой, причем такой, какую он не имел ни малейшего желания повторять, предпочитая, когда доходило до секса, случайные, ни к чему не обязывающие связи долгосрочным обязательствам. Так что потребность в женском обществе он испытывал редко, заплатив за свои аппетиты разрушенными браками и финансовыми потерями, которые идут рука об руку в такого рода делах. Как следствие, в последнее время у Уэббера возникли проблемы с наличностью, и ему пришлось предпринять некоторые шаги, дабы исправить эту ситуацию.

Когда прозвенел звонок, Уэббер как раз собирался приступить к разделке форели, лежавшей на маленькой гранитной стойке. Он вытер пальцы о фартук, взял пульт и, уменьшив звук, прислушался. Потом подошел к кухонной двери и посмотрел на маленький видеоэкран домофона.

На пороге стоял мужчина в темной шляпе. Он смотрел в сторону от объектива камеры. Но пока Уэббер наблюдал, голова мужчины чуть повернулась, как будто он каким-то образом понял, что его разглядывают. Головы он не поднял, поэтому глаза оставались в тени, но, судя по тому, что удалось увидеть, человек, стоявший на крыльце, был Уэбберу незнаком. На верхней губе незнакомца виднелась отметина, хотя, возможно, то была просто игра света.

Звонок зазвонил во второй раз, и теперь незнакомец удерживал палец на кнопке, поэтому двухнотная последовательность звуков повторялась снова и снова.

– Какого черта? – проворчал Уэббер, надавив пальцем на кнопку домофона. – Да? Кто вы? Что вам нужно?

– Я хочу поговорить, – ответил незваный гость. – Неважно, кто я, для вас важно лишь то, кого я представляю. – Речь его была слегка невнятной, как будто он держал что-то во рту.

– И кого же?

– Я представляю «Фонд Гутелиба».

Уэббер отпустил кнопку домофона, непроизвольно поднеся палец ко рту. Пожевал ноготь – привычка с детства, признак волнения. «Фонд Гутелиба». Сделок с ними он провел немного. Все проходило через третью сторону, некую юридическую фирму в Бостоне. Попытки выяснить, что конкретно представляет собой фонд и кто отвечает за решения по его приобретениям, результата не дали, и он начал подозревать, что такой организации в действительности нет, и существует она чисто номинально. Уэббер не оставил попыток докопаться до истины, и через некоторое время получил от адвокатов письмо, извещавшее, что конфиденциальность для вышеупомянутой организации – вопрос принципиальный, и его дальнейшие действия приведут к немедленному прекращению какого-либо сотрудничества со стороны фонда. Более того, говорилось в письме, в определенных кругах будут запущены слухи, что мистер Уэббер не так осмотрителен, как желали бы некоторые его клиенты. После такого предупреждения Уэббер пошел на попятный. Фонд, реальный или же просто вывеска, служил для него средством приобретения кое-каких необычных и дорогих предметов. Вкусы тех, кто за ним стоял, были весьма оригинальны, и когда Уэбберу удавалось удовлетворить эти вкусы, ему платили тут же, не торгуясь и не задавая вопросов.

Но тот последний заказ… Ему следовало быть осторожнее, внимательнее изучить доказательства подлинности, сказал он себе, понимая, что просто подготавливает ложь, которую мог бы предложить в качестве оправдания человеку на крыльце, если возникнет необходимость.

Он потянулся левой рукой за вином, но не рассчитал движения. Бокал с шумом упал на пол и разбился, забрызгав домашние туфли и низ брючины. Чертыхнувшись, Уэббер вернулся к домофону. Незнакомец по-прежнему стоял перед дверью.

– В данную минуту я довольно занят. Несомненно, это можно обсудить в обычное время.

– Безусловно, можно, – последовал ответ, – но нам никак не удается привлечь ваше внимание. Вы не соизволили ответить на целый ряд наших сообщений. Знаете, складывается впечатление, что вы нас намеренно избегаете.

– Но в чем дело?

– Мистер Уэббер, вы испытываете мое терпение, как испытывали терпение фонда.

Он сдался.

– Ладно, сейчас.

Уэббер посмотрел на вино, растекающееся по черно-белому кафельному полу, и старательно обошел осколки. Какая жалость, подумал он, снимая фартук, и направился к входной двери, но задержался, чтобы взять револьвер из шкафчика, стоящего в холле, и сунул его сзади под кардиган, за пояс брюк. Оружие было маленькое, и спрятать его не составляло труда. По пути он взглянул в зеркало – на всякий случай – и открыл дверь.

Гость оказался ниже, чем ему показалось, и одет был в темно-синий костюм, который когда-то, возможно, считался дорогим приобретением, но теперь выглядел устаревшим, хотя и перенес минувшие годы, сохранив некоторое достоинство. Из нагрудного кармана выглядывал краешек бело-синего носового платка в тон галстуку. Голова незнакомца все так же была опущена, но сейчас это выглядело естественно, так как он снимал шляпу. В какой-то момент Уэбберу показалось, что вместе со шляпой он снимает и макушку, как верх аккуратно срезанного яйца, позволяя заглянуть внутрь черепа. Но нет, под шляпой обнаружились лишь растрепанные пряди седых волос, напоминавшие куски сахарной ваты, и куполообразная голова, заметно заострявшаяся кверху. Гость поднял глаза, и Уэббер невольно попятился.

На довольно бледном лице выделялись ноздри, узкими темными провалами врезанные в основание узкого, идеально прямого носа. Кожа вокруг глаз – морщинистая, с синюшным оттенком – свидетельствовала о болезни и разложении. Сами глаза были едва видны под складками кожи, свисавшими на них со лба, как тающий воск с горящей свечки. Под глазными яблоками виднелось покраснение, и Уэббер подумал, что глаза у незнакомца постоянно воспалены от песка и пыли.

Впрочем, боль ему, по-видимому, причиняли не только глаза. Уродливая верхняя губа напомнила Уэбберу фотографии детей с «волчьей пастью» в воскресных газетах, рассчитанные на привлечение благотворительных пожертвований, вот только здесь была не «волчья пасть», а рана, стрелообразное рассечение, обнажающее белые зубы и бледные десны. К тому же рана выглядела сильно инфицированной, воспаленной, с багровыми, местами почти черными пятнышками. Уэбберу показалось, что он почти видит пожирающие плоть бактерии. И как человек выносит такие мучения? Какие средства он должен принимать, чтобы уснуть? Как он вообще может смотреть на себя в зеркало, видя там это свидетельство разложения собственного тела и явно надвигающейся смерти? Из-за болезни возраст гостя определить было невозможно, но Уэббер дал бы ему от пятидесяти до шестидесяти, даже с учетом претерпеваемых разрушительных процессов.

– Мистер Уэббер, – произнес незнакомец, и, несмотря на рану, голос его оказался мягким и приятным. – Позвольте представиться. Меня зовут Ирод. – Он улыбнулся, и Уэбберу пришлось приложить усилие, чтобы не показать возникшего отвращения, ибо создавалось впечатление, что движения лицевых мышц гостя вот-вот разорвут рану на губе. – Меня часто спрашивают, люблю ли я детей[4]4
  Согласно Евангелию от Матфея, царь Иудеи Ирод Великий, желая погубить новорожденного Христа, приказал убить всех детей младше двух лет в области Вифлеема (этот эпизод известен как избиение младенцев).


[Закрыть]. Я не обижаюсь.

Уэббер не знал, как реагировать на его слова, поэтому просто открыл дверь пошире, пропуская гостя; его правая рука почти небрежно скользнула за спину, где и осталась, рядом с пистолетом. Войдя в дом, Ирод вежливо кивнул и бросил взгляд на пояс хозяина. У Уэббера возникло отчетливое впечатление, что гость знает об оружии, и это его ничуть не смущает. Ирод посмотрел в сторону кухни, и Уэббер жестом пригласил его пройти. Ирод ступал медленно, но определенно не из-за болезни. Во всех его движениях чувствовались расчетливость и уверенность. В кухне он положил шляпу на стол и огляделся, одобрительно улыбаясь. Лишь музыка, похоже, пришлась ему не по вкусу – взглянув на музыкальный центр, он чуть заметно нахмурил брови.

– Похоже на… нет, это оно и есть: «Павана» Форе, – сказал он. – Не могу сказать, впрочем, что одобряю то, что с ней делают.

Уэббер слегка пожал плечами.

– Это Билл Эванс, – сказал он. Кто же не любит Билла Эванса?

Ирод недовольно скривился.

– Мне никогда не нравились такого рода эксперименты, – заметил он. – Боюсь, что в большинстве вопросов я пурист.

– Каждому свое, полагаю, – отозвался Уэббер.

– Что верно, то верно. Как скучен был бы мир, будь у всех одинаковые вкусы. И все же трудно не согласиться, что иногда лучше противиться, чем потакать. Не возражаете, если я присяду?

– Прошу вас, – ответил Уэббер с едва уловимой ноткой неудовольствия.

Ирод сел, при этом обратив внимание на разлитое на полу вино и разбитый бокал.

– Надеюсь, это не из-за меня, – заметил он.

– Это я по собственной неловкости. Потом уберу. – Уэббер не хотел занимать руки щеткой и ведром, пока этот тип у него в кухне.

– Судя по всему, я оторвал вас от приготовления ужина. Прошу вас, ради бога, продолжайте. Я вовсе не желаю задерживать вашу трапезу.

– Ничего. – Точно так же Уэббер решил, что лучше будет не поворачиваться спиной к Ироду. – Приготовлю, когда вы уйдете.

Ирод на секунду задумался, словно борясь с желанием ответить на это, но в конце концов сдержался, как кошка, решившая не гнаться за бабочкой и не давить ее. Вместо этого он переключил внимание на бутылку белого бургундского на столе, осторожно повернув ее одним пальцем, чтобы прочесть этикетку.

– А, замечательно, – сказал он, затем повернулся к Уэбберу. – Не угостите стаканчиком?

Он терпеливо ждал, пока Уэббер, не привыкший к тому, чтобы гости высказывали такие требования, достал из кухонного шкафа два бокала и отмерил Ироду порцию при данных обстоятельствах более чем щедрую, затем налил себе. Ирод взял бокал и понюхал. Вытащил из брючного кармана носовой платок, аккуратно сложил его и, приложив к подбородку, сделал глоток уголком рта, чтобы не задеть рану на губе. Немного вина стекло вниз и впиталось в платок.

– Чудесно, благодарю, – сказал он и извиняющимся жестом махнул рукой с платком. – Поневоле привыкаешь частично жертвовать достоинством, чтобы продолжать жить так, как нравится. – Он снова улыбнулся. – Как вы могли догадаться, я не вполне здоров.

– Очень жаль это слышать, – отозвался Уэббер, силясь вложить в свои слова хоть каплю сочувствия.

– Благодарю вас, – сухо ответил Ирод и показал пальцем на свою верхнюю губу: – Меня пожирает рак. Вот это недавнее – некроз тканей, не реагирует на пенициллин и ванкомицин. Удаляли омертвевшую ткань, но всю удалить не получилось. И теперь, видимо, снова надо будет обследоваться. Забавно. Говорят, мой тезка, убийца младенцев, страдал некротизирующим фасцитом паха и гениталий. Божье наказание, можно сказать.

Кого, интересно, ты имеешь в виду, подумал Уэббер, царя или себя? Ирод словно уловил эту мысль, поскольку выражение лица его изменилось, и даже то незначительное добродушие, которое он проявлял до этого, испарилось.

– Пожалуйста, мистер Уэббер, садитесь. Кроме того, можете вытащить револьвер из-за пояса. Вряд ли вам так удобно, а я не вооружен. Я пришел поговорить.

Немного смутившись, Уэббер вытащил оружие, положил его на стол и сел напротив Ирода. Если понадобится, револьвер все еще находится близко. Бокал с вином он держал в левой руке – на всякий случай.

– Итак, к делу, – продолжал Ирод. – Как я уже сказал, я представляю интересы «Фонда Гутелиба». До недавнего времени считалось, что у нас с вами взаимовыгодное сотрудничество: вы находите нам материал, мы платим без возражений и проволочек. Время от времени мы просили действовать от нашего имени, приобретая ту или иную вещь на аукционе, когда предпочитали не афишировать свои интересы. И опять-таки, на мой взгляд, вы получали вполне достойное вознаграждение за потраченное время. Фактически, вам дали возможность приобретать указанные предметы за наши деньги и продавать их нам же с наценкой, превышавшей агентские комиссионные. Я прав? Я не искажаю характер нашей договоренности?