Текст книги "Гнев ангелов"

Джон Коннолли
Гнев ангелов

John Connolly

THE WRATH OF ANGELS

Copyright © Bad Dog Books Limited 2012

This edition published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency

© Юркан М. Ю., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Часть I

Я предпочитаю зиму и осень, когда в пейзаже ощущается его костный остов – его одиночество, – мертвое чувство зимы. Что-то затаилось внизу, что-то остается скрытым.

Эндрю Уайет (1917–2009)

Глава 01

Чувствуя приближение конца, в день и час ухода в мир иной Харлан Веттерс призвал к своей постели сына и дочь. Разметавшиеся по подушке длинные пряди седых волос поблескивали в свете лампы, словно серебристые лучи истекающих из старика жизненных сил. Дыхание умирающего стало поверхностным; все более удлинялись паузы между вдохом и выдохом, и вскоре он закончит свой земной путь. Медленно сгущались вечерние сумерки, но в окне спальни еще темнели силуэты деревьев, стражей Большого Северного леса. Старый Харлан обычно говорил, что живет на самой границе, в последнем человеческом жилище перед лесными владениями.

Теперь, по мере убывания сил, ему казалось, что убывала и его власть над дикой природой. Сад зарос сорняками, а среди розовых кустов чернела ежевика. На разросшейся траве газона темнели проплешины: до прихода зимы следовало, пожалуй, еще разок скосить траву. А заодно не мешало бы сбрить и щетину с собственного подбородка, которая колола пальцы: дочери не хватало умения выбрить его так же чисто, как когда-то брился он сам. Опавшая листва лежала неубранной, словно рассыпавшиеся по простыням чешуйки сухой кожи, облупившейся с его рук, губ и лица. Старик видел увядание за окном, видел и свое увядающее отражение в зеркале, но возрождение жизни природа сулила не ему.

Не желая заботиться о кустах и деревьях, дочь отговаривалась тем, что у нее и так куча дел, а сын по-прежнему злился, не собираясь оказывать умирающему отцу даже такую простую услугу, хотя сам Харлан считал порядок в саду важной частью своей жизни. Битвой за выживание, непрерывной войной против сокрушительного наступления дикой природы. Если каждый начнет думать так же, как его дочь, то дома оплетет плющ, и города исчезнут под бурыми зарослями. И людям в этом округе останется лишь любоваться развалинами домов, задушенных буйной зеленью, или удивленно слушать названия уже не существующих поселений, затерянных в лесных дебрях.

Поэтому необходимо облагораживать природу, удерживая лес в его владениях.

Лес и то, что в нем обитает.

Будучи не слишком религиозным, Харлан всегда презрительно отзывался о христианах, иудеях и мусульманах – он прозвал их «божьими приставалами» – и всячески избегал общения с ними. Однако сам Веттерс в некотором роде был человеком высокодуховным, поклоняясь некоему богу, чье имя шелестела листва и восхваляло пение птиц. Сорок лет он прослужил в Лесном управлении штата Мэн и даже после выхода на пенсию частенько помогал знаниями и опытом своим преемникам, поскольку мало кто знал здешние леса лучше его. Именно Харлан нашел двенадцатилетнего Барни Шора, у отца которого во время охоты внезапно так прихватило сердце, что он рухнул как подкошенный и умер спустя несколько секунд. А его потрясенный сын, мало знакомый с этими лесами, побрел на север, когда пошел снег, спрятался под упавшим деревом и вполне мог умереть там, если бы Харлан не отыскал его уже запорошенные снегом следы и не докричался до спрятавшегося мальчика.

И именно Харлану, только ему одному, Барни Шор рассказал тогда историю о девочке, встреченной им в лесу, девочке с запавшими глазами, одетой в темное платье. Она появилась перед ним с первыми снежинками, поманила за собой в глубину леса и предложила поиграть в той северной тьме.

– Но я спрятался и не пошел за ней, – сообщил Барни Харлану, пока старик тащил его на закорках обратно на юг.

– Почему же ты не захотел, сынок? – спросил Харлан.

– Потому что она была не взаправдашней девочкой. Просто выглядела как девочка. Мне показалось, что она очень стара. Думаю, она живет там в лесу ужасно давно.

– Полагаю, ты прав, – сказал Харлан.

Он не раз слышал байки об этой блуждавшей по лесу девочке, но сам толком никогда не видел ее, разве что во сне, и молился своему воздушному и древесно-лиственному богу, прося избавить его от такого зрелища. Впрочем, иной раз он ощущал в лесу ее присутствие и во время поисков мальчика осознал, что вновь приблизился к ее владениям.

Старик вздрогнул и ненадолго замолчал, серьезно задумавшись.

– На твоем месте, сынок, я не стал бы больше никому рассказывать о той девочке, – наконец посоветовал он и почувствовал, как мальчик кивнул, соглашаясь с ним.

– Понятно, – сказал Барни. – Мне ведь все равно никто не поверит!

– Верно. Люди наверняка решат, что от потрясения и страха она тебе просто привиделась.

– Но вы ведь мне верите?

– Конечно, верю.

– И она ведь правда там живет?

– Не уверен, что тут подходит такое определение. Вряд ли ты смог бы поиграть с ней, или почувствовать исходящий от нее запах жизни, или ее теплое дыхание на своем лице. Не уверен, что ты разглядел бы на снегу ее следы или заметил живые краски на ее лице. Но если бы ты принял ее приглашение и пошел за ней, то я не смог бы тебя найти, и вообще никто больше не нашел бы тебя ни живым, ни мертвым. Ты поступил разумно, спрятавшись от нее. Молодец, ты храбрый мальчик. Твой отец мог бы гордиться тобой.

Старик ощутил на спине дрожь зарыдавшего пацана. Тот впервые заплакал с того момента, как Харлан нашел его.

«Вот и хорошо, – подумал Харлан. – Чем дольше сдерживаешь слезы, тем сильнее боль».

– А вы найдете моего папу? – всхлипнув, спросил Барни. – Вы сможете и его принести домой? Мне не хочется, чтобы он остался в лесу. Не хочется, чтобы та девочка забрала его.

– Да, я найду его, и ты сможешь проститься с ним, – ответил Харлан.

И он выполнил обещание.

Харлану тогда уже перевалило за семьдесят, и жить ему оставалось еще несколько лет, но от былой силы остались лишь воспоминания, несмотря на то что ему, и только ему, удалось найти Барни Шора. Конечно, сказывался возраст, но ситуацию усугубляли пережитые утраты. За год до того, как Барни Шор поведал старику о хищной девчушке, жестокий союз болезней Паркинсона и Альцгеймера забрал у Веттерса жену Анжелину. Он любил ее со всей страстью, на которую только способен мужчина, и тут уж больше нечего добавить.

Утрата Анжелины стала первым из двух жестоких ударов, полученных стариком за последний год. Вскоре после ее ухода ближайший друг Харлана, старина Пол Сколлей, уселся на ведро в сарае за своей лачугой, засунул дуло дробовика себе в рот и спустил курок. Рак немного погрыз его поначалу, а потом вошел во вкус. И Пол лишил рак пиршества, как и обещал своему другу. Чуть раньше в тот день они выпили по паре кружек пива за сосновым столом рядом с тем самым сараем. Харлан любовался привычным солнечным закатом, красиво подсвечивающим стволы сосен. Друзья вспоминали былые времена. Пол казался спокойным и довольным собой, и поэтому Харлан догадался, что конец близок. Но промолчал. Они просто пожали друг другу руки на прощание, Харлан сказал: «До скорого», а Пол ответил: «Ага. Подозреваю, что так», – и с этим они расстались в этой жизни.

В те последние часы они многое вспомнили, но не затронули лишь одну тему, не потревожили одно сокровенное воспоминание. Много лет тому назад они договорились, что не будут говорить о том событии без крайней необходимости, но мысль о нем висела в воздухе в тот последний совместный вечер, когда солнце щедро заливало друзей своими лучами, словно обещая прощение от Бога, в которого оба не верили.

И вот когда настал его черед, когда пришел его смертный час, Харлан Веттерс призвал к одру сына и дочь. За окном выжидающе темнел лес, и древесный бог шелестел листьями, явившись наконец, чтобы забрать жизнь старика. И тогда он сказал детям:

– Однажды мы с Полом Сколлеем наткнулись в дебрях нашего леса на самолет…

Глава 02

Осень заканчивалась, исчезли клочки белых облаков, пролетев по голубому небу бледными шелковистыми платочками, похищенными дерзким ветром. Близился День благодарения, хотя на исходе нынешнего года оказалось трудновато найти поводы для благодарности. На улицах Портленда[1]1
   Здесь и далее: имеется в виду небольшой город Портленд в штате Мэн, административный центр округа Камберленд; не путать со столицей штата Орегон.


[Закрыть] я сталкивался с людьми, рассуждавшими о необходимости второй работы для сведения концов с концами, о дешевых мясных обрезках на их столах и о неуклонном убывании как личных денежных сбережений, так и пособий малоимущим семьям. В ответ на свои сетования они слышали лишь, как кандидаты на высокие посты глубокомысленно заявляют, что трудности в стране сделают богатых еще богаче, и поэтому еще больше крошек с их столов попадет в рот бедных, и смиреннейшие из последних, подумывая о несправедливости жизни, полагали, что эти крохи все же лучше, чем ничего.

По Коммершиал-стрит еще гуляли немногочисленные туристы. За ними у причала маячил, возможно последний в этом сезоне, огромный круизный корабль, невероятно высоко вздымаясь над береговыми таможенными складами. Его нос утыкался в фасады зданий на набережной, а поскольку с улицы поддерживающие воды гавани были не видны, сам лайнер казался изгоем, выброшенным на берег разрушительной гигантской волной и отвергнутым океаном.

По мере удаления от порта туристы исчезали вовсе, а в районе бара «Заблудший медведь» вообще было безлюдно, несмотря на то что день уже клонился к вечеру. В течение светлого времени суток в двери «Медведя» втекал небольшой, но неизменный поток местных жителей, знакомые все лица, которые обеспечивали бары доходом даже в такие тишайшие времена. И сейчас в подступающих сумерках, когда голубые небеса начали темнеть, «Медведь» готовился отдохнуть в той спокойной и сердечной атмосфере приглушенных разговоров и тихой музыки, что звучали в темных уголках, где беседовали влюбленные или друзья, а порой велись и более таинственные переговоры.

В коротких черных волосах субтильной женщины белела странная прядь, придавая ее обладательнице сходство с сорокой, а на шее темнел S-образный шрам, похожий на змеиный след, оставленный на бледном песке. Ее ярко-зеленые глаза отвлекали внимание от сеточки мелких морщин и притягивали взгляд к лучистой улыбке, придававшей лицу особую красоту. Женщина выглядела не старше и не моложе своих лет и разумно пользовалась косметикой. Обычно ее вполне устраивала дарованная Господом внешность, и лишь изредка, выезжая в город по делам или отдохнуть, она испытывала потребность «навести марафет», как обычно называл наложение макияжа мой дед. Она не носила обручального кольца, и единственным ее украшением служил нашейный серебряный крестик на дешевой цепочке. Ногти были обрезаны так коротко, что их можно было бы принять за обкусанные, если бы линия обреза не выглядела исключительно аккуратной и ровной. Прореху на правом боку ее черных брюк скрывала мастерски сделанная и едва заметная треугольная заплатка. Брюки хорошо сидели на женщине, и, вероятно, когда-то она выложила за них круглую сумму. Эта скромница явно не принадлежала к тому типу дамочек, что выбрасывают вещи из-за какой-то дырочки. И я допускаю, что она даже сама починила брюки, не доверив их никому другому и не желая тратить деньги на то, с чем отлично может справиться сама. Классическая белая мужская рубашка свободно спускалась до брючного пояса. Рубашку ей, очевидно, сшили на заказ, поэтому она доходила точно до талии. Через тонкую ткань слегка просвечивали контуры бюстгальтера, очерчивающего небольшую грудь.

Сидевший рядом с ней мужчина выглядел по меньшей мере раза в два старше. Ради сегодняшней встречи он принарядился в коричневый саржевый костюм и желтую рубашку. Образ дополнял подходящий по цвету желто-коричневый галстук, который наверняка продавался в комплекте с носовым платком для нагрудного кармана пиджака и от которого хозяин давно отказался из-за показного шика. «Похоронный комплект» – так называл подобный костюм мой дедушка, правда, с другим галстуком, – вполне сгодился бы также для крестин или даже свадьбы, если его обладатель не играл одну из главных ролей на вечеринке.

И даже вытащив на свет божий этот костюм ради важного события, пусть и не связанного с церковным ритуалом прибытия в наш мир или ухода в мир иной, и отполировав кирпичного цвета туфли до такого блеска, что матовые потертости на мысках выглядели скорее бликами отраженного света, старик, тем не менее, по привычке нахлобучил на голову потрепанную бейсболку с фирменной рекламой «Услуги проводника и таксидермиста Сколлея», написанной столь витиеватым шрифтом, что пока вы ее расшифровываете, хозяин успеет всучить вам визитку и поинтересоваться, не нужно ли сделать чучело какого-нибудь животного или, если такового не имелось, не хочется ли вам исправить ситуацию, отправившись с ним на охоту в мэнские леса. Я испытывал самые светлые чувства, глядя, как он сидит напротив меня, нервно сжимая и разжимая кулаки. Его губы подрагивали в полуулыбке, таявшей почти сразу после появления подобно легким волнам душевного волнения, пробегавшим по его лицу. Этот старик явно отличался добротой и порядочностью. Чтобы прийти к такому выводу, мне понадобилось не так много времени, ведь мы познакомились всего лишь около часа тому назад. Он буквально излучал благонравие, и мне подумалось, что после его ухода из нашего мира близкие испытают глубокую скорбь, а просто друзья и знакомые значительно обеднеют.

Но я понимал также, что мое сердечное отношение к нему отчасти объясняется особыми ассоциациями, которые вызвал в памяти этот день. Сегодня была очередная годовщина смерти моего деда. Утром я возложил цветы на его могилу и посидел там немного, рассеянно глядя, как проезжают туда-сюда машины, и сидящие в них люди спешат попасть куда-нибудь в Праутс-Нек, Хиггинс-Бич и Ферри-Бич: все с местными номерами.

Как ни странно, но я частенько стоял у отцовской могилы, совершенно не ощущая его близости; то же касается и могилы матери, которая пережила его лишь на несколько лет. Давно ушедшие, они находились где-то далеко, но что-то от моего деда продолжало жить здесь, среди лесов и болот Скарборо, поскольку он любил те места и они всегда приносили ему успокоение. Я знаю, что его Бог – ведь у каждого человека есть свой собственный Бог – позволяет ему бродить там иногда, возможно, с призраком одной из многочисленных собак, составлявших ему компанию при жизни, которые тявкали у его ног и, вспугивая птиц из камышей, с восторгом за ними гонялись. Дед обычно говорил, что если Бог не позволяет человеку в другой жизни воссоединиться со своими собаками, то такой Бог не достоин поклонения; ведь если уж у собаки нет души, то у кого же она тогда есть?

– Простите, что вы сказали? – переспросил я.

– Самолет, мистер Паркер, – повторила Мариэль Веттерс. – Они нашли какой-то самолет.

Мы сидели в глубине зала «Медведя» в одной из кабинок, и ближайшие столики пустовали. За барной стойкой Дэйв Эванс, владелец и управляющий заведения, боролся с неподдающейся пивной пробкой, а на кухне повара готовили блюда, заказанные к вечерней трапезе. С помощью пары стульев я отгородил наш столик от остального бара, чтобы нас не беспокоили другие завсегдатаи. Дэйв никогда не возражал против таких временных перестановок мебели. В любом случае сегодня вечером у него есть более значительный повод для беспокойства: за столиком у двери сидели братья Фульчи с матушкой – отмечали день ее рождения.

Братья Фульчи, два высоченных амбала, держали под контролем рынок синтетической одежды, в которую сами же и одевались, причем наряды их выглядели несоразмерно тесными и куцыми. К тому же оба торчали на таблетках, якобы предотвращающих чрезмерные перепады настроения. Впрочем, снижение чрезмерности означало лишь то, что вред, причиненный в более спокойном настроении, ограничивался материальным ущербом и не выливался в членовредительство. Глядя на их мать, крошечную женщину с серебристой шевелюрой, с трудом верилось, что ее узкие бедра смогли пропустить двух таких здоровяков, которым, как говорили, пришлось заказывать специальные, более вместительные детские кроватки. Впрочем, как бы сложно ни происходило их появление на свет, Фульчи очень любили свою мать и всегда желали ей только счастья, особенно в ее собственный день рождения. И поскольку братья нервничали из-за предстоящего празднования, нервничал и Дэйв, в свою очередь заражая нервозностью шеф-поваров. Один из них уже порезался острым ножом для разделки мяса, когда сообщили, что лично ему поручено присмотреть сегодня за приготовлением заказа семейства Фульчи, и испросил разрешения прилечь ненадолго, чтобы успокоить нервы.

«Милости просим, – подумал я, – на очередной занятный вечерок в «Медведе».

– Вы не против, если я вас кое о чем спрошу? – поинтересовался Эрни Сколлей вскоре после их прихода с Мариэль. Я предложил заказать спиртное, но они отказались, однако согласились выпить кофе.

– Пожалуйста, – ответил я.

– У вас ведь, наверное, есть визитные карточки?

– Безусловно.

Я достал один из бумажников, просто чтобы убедить Эрни в своей благонадежности. Мои данные были отпечатаны на простой черно-белой визитке: имя «Чарли Паркер», выделенное полужирным шрифтом, а также номер сотового телефона, безопасный адрес электронной почты и туманная фраза «Следственные услуги».

– Значит, у вас собственное агентство?

– В общем-то, да.

– Тогда почему вы не пригласили нас в более подходящее место? – спросил Эрни, обведя рукой барные столики.

– Увы, пока я об этом только мечтаю.

– Ну, может, если бы у вас была своя контора, мне бы не пришлось задавать вам столько лишних вопросов, – вполне логично заявил он.

– Содержание офиса чревато большими расходами. И если бы я завел себе контору, то вынужден был бы торчать там постоянно, чтобы оправдать стоимость аренды. А такое положение, по-моему, сродни тому, чтобы запускать телегу впереди лошади.

Поразмыслив над моим объяснением, старик кивнул. Возможно, ему понравилось разумное использование мною сельскохозяйственной метафоры, хотя это сомнительно. Скорее он одобрил мое нежелание тратить лишние деньги, поскольку при наличии у меня конторы я не смог бы предложить своим клиентам, включая эсквайра Эрнста Сколлея, доступные цены.

Но ритуал знакомства остался в прошлом, и сейчас мы подошли к цели нашей встречи. Я выслушал рассказ Мариэль о последних днях ее отца и о спасении мальчика по имени Барни Шор. Также мне рассказали, хотя и с легкой запинкой, о древней неживой девочке, пытавшейся заманить Барни в лесную чащу. При этом Мариэль не сводила с меня глаз и даже не пыталась извиняться за странность своей истории. И я в свой черед не выразил недоверия, поскольку много лет тому назад уже слышал байку о такой девочке из Северного леса от другого человека и полагал, что она правдива.

В конце концов мне приходилось становиться очевидцем куда более странных явлений.

Но вот она перевела беседу на самолет, и напряжение, накопившееся между ней и Эрни Сколлеем, братом лучшего друга ее отца, сразу стало ощутимым, точно электростатический заряд. Я догадался, что самолетная тема стала предметом долгих обсуждений, даже споров между ними. Сколлей, казалось, слегка отклонился к стене, явно желая откреститься от того, что будет сказано. Он пришел сюда, осознавая, что у него нет иного выбора. Мариэль Веттерс собиралась открыть кое-что, если не все, из того, что рассказал ей отец, и Сколлей решил, что лучше ему присутствовать при этом, чем сидеть дома, беспокоясь о том, что она тут наболтает без него.

– На нем имелась какая-то маркировка? – спросил я.

– Маркировка?

– Ну цифры и буквы, позволяющие узнать его марку. Обычно говорят «эн-номер», который, как правило, находится на фюзеляже и всегда начинается с буквы «эн», если самолет зарегистрирован в Соединенных Штатах.

– М-да, понятно… Нет, отец не заметил никаких опознавательных знаков, и вообще большая часть самолета была спрятана.

Это звучало подозрительно. Кому могло понадобиться лететь на самолете, лишенном регистрационных номеров?

– Вы уверены?

– Вполне. Он сказал, что после крушения самолет потерял часть крыла и хвостовой отсек.

– Так он описывал вам этот самолет?

– Он отыскал картинки подобных летательных аппаратов и решил, что это мог быть «Пайпер-Шайен» или что-то в этом роде. Двухмоторный самолет с четырьмя или пятью оконцами по борту.

Я нашел через мобильник картинку упомянутого самолета, и увиденное, пожалуй, подтвердило слова Мариэль об отсутствии маркировки. Регистрационный номер этого типа судна находился на вертикальной панели в хвостовой части, а другие маркировки располагались на нижней стороне крыла, то есть такой самолет трудно было идентифицировать.

– А что вы имели в виду, сказав, что большая часть самолета спрятана? – спросил я. – Неужели кто-то пытался скрыть его существование?

Мариэль взглянула на Эрни Сколлея. Тот пожал плечами.

– Лучше все ему рассказать, Мари, – с неохотой произнес он. – Он уже понял, что дельце это на редкость странное.

– Спрятали его не люди, то есть не человек, – пояснила женщина. – Отец говорил мне, что это сделал сам лес. Сказал, что лесные заросли словно сговорились проглотить это судно.