Текст книги "Пишу как пишется"

Джон Леннон
Пишу как пишется

Издано с разрешения Йоко Оно

Джон Леннон
Пишу как пишется

Предисловие переводчика

Чем дальше уходит в прошлое XX век с его политическими конфликтами и космическими полетами, разнообразными бомбами и вездесущей рекламой, тем больше мы видим общее между отдельными фрагментами непростой социальной, научной и художественной мозаики. Теперь, кажется, не надо доказывать право рок-музыки считаться одним из важнейших творческих феноменов прошлого столетия – наравне с поп-артом и «театром абсурда», экзистенциализмом и постмодерном. Поэтому Джон Леннон (1940-1980), чем дальше, тем яснее, представляется настоящим прозорливцем, внесшим неповторимые штрихи в образ современного человека.

Вероятно, тому, кто впервые держит в руках книжку с этаким звонким именем на обложке, следует сперва познакомиться с песнями The Beatles, а заодно с сольными музыкальными проектами Леннона. Но разочарован читатель, во всяком случае, не будет, ведь и на сих страницах он встретит уникальный авторский голос и хлесткий юмор, «безбашенную» фантазию и абсолютно рок-н-ролльный адреналин. Если молодежная музыка 1960-х знаменовала дерзкую претензию нового поколения на все звуковое наследие прошлого (оперно-симфонические громады, авангард, индийские раги и так далее), то литературные опусы Джона, может быть, превосходя осознанное авторское намерение, представляются смелым жонглированием стилями и жанрами письма, законами сюжетосложения и замысловатой фонетикой английского языка. Как понимаете, любой перевод является в таком случае лишь одной из допустимых попыток создать что-то вроде аналога – с помощью совсем иных, русских лексических и грамматических средств.

Книга John Lennon In His Own Write опубликована 23 марта 1964 года, одновременно в Великобритании и США. Название можно перевести как «Джон Леннон пишет no-своему что ему вздумается» («write» = «манера письма»; тут намек на расхожие сборники интервью звезд и популярных деятелей In His / Her Own Words). Одновременно на слух это выражение звучит как «In His Own Right» = «в своем праве», «как никто другой». Биографы сообщают, что Джон еще в школе сочинял подобные каламбуры и «черные» анекдоты, пользовавшиеся большим успехом у товарищей. Конечно, сплошь и рядом прорываются подростковая жестокость и «некорректность», развеселое богохульство, политические «шпильки». Главное же в том, что манера письма, считавшаяся, так сказать, «реалистической», в западном искусстве XX века «опустилась» до уровня массовой культуры – бульварного чтива, сценариев «мыльных опер» и рекламных роликов, назойливо расхваливающих качество товара, а заодно и мещанские жизненные ориентиры.

Вот почему мишенью иронии Леннона, как представляется, стали обывательское самодовольство и равнодушие, плоский прагматизм, закосневшие штампы мышления и поведения, самый здравый смысл. Нельзя сказать, что Джон «виртуозно реконструировал» те или иные художественные формы или стили. Подобно Энди Уорхолу, цитировавшему рекламу супа «Кэмпбелл» рядом с «Джокондой», Леннон как бы «приклеил» к своим страницам известные литературные имена: например, это Роберт Льюис Стивенсон (1850-1894) и его роман Treasure Island (1881), детская писательница Инид Мэри Блайтон (1897-1968) с приключенческой серией Famous Five (1940-1950-е гг.). Причем оба почтенных классика «прочтены» сумбурно, на грани бессмыслицы, словно через восприятие нерадивого школьника. Рядом появляются, точно вырезанные из газет карикатуры, канцлер ФРГ доктор Конрад Аденауэр и президент Франции генерал де Голль, члены британской королевской семьи герцог Филипп Эдинбургский и принцесса Маргарет. Нашлось место и друзьям Джона: так, упоминается его школьный приятель Айван Воэн (Ivan Vaughan; его имя, вероятно, обыграно в названии Treasure Ivan, а фамилия – в стихотворении I Remember Arnold). Не забудем Пола Маккартни, автора напутственного слова (и соавтора одного из текстов). Получившийся «коллаж» – идиосинкразически-личный, но в нем отразилось состояние сознания молодежи 1960-х: озорство и стихийный нонконформизм, неприятие традиционных буржуазных ценностей и стремление по-своему «слепить» новый мир из обломков старого (ведь ничего другого нет под рукой).

Признавая роль средств массовой информации в современном мире (трудно переоценить их роль, например, в сложении феномена The Beatles), Леннон пародирует и жанр социологического опроса, и политический комментарий (You Might Well Arsk), и что-то вроде туристического путеводителя (Liddypool). Иногда он строит всю миниатюру как одну, сложно разворачивающуюся, метафору, подчас – на «зазоре» между буквальным и переносным значением слова. Пример – No Flies On Frank, где обыгрывается идиоматическое выражение «there are no flies on somebody», что значит: «он не дурак, его не обманешь» (предположительно возникло от описания зверя столь быстрого и изворотливого, что на него и муха сесть не успевала). Леннон показывает хрупкость и ненадежность коммуникации – пьеса прерывается при несогласованном употреблении притяжательных местоимений: «my/your very own» (Halbut Returb). Детская легкая зависть к приятелю – счастливому обладателю велосипеда – соседствует с какой-то едва ли не «хемингуэевской» самопожертвенной лихостью, когда ветеран Бобби отрубает себе сохранившуюся руку, чтобы подошел «к месту» присланный крючок-протез. В иной миниатюре поток сознания героя, его мучительные сомнения и надежды занимают большую часть текста; действие же содержится в одной-единственной «перформативной» фразе, перечеркивающей все интеллигентское «самокопание» (Nicely Nicely Clive). Это можно понять как высмеивание экзистенциалистской рефлексии (в духе «Тошноты» Ж.-П. Сартра или «Постороннего» А. Камю). То есть Леннон (умышленно или нет – другой вопрос) использует постмодернистский принцип: заимствует из риторического арсенала дискурса приемы, предназначенные для «подрыва», деконструкции самого же этого дискурса.

Практически все миниатюры очень короткие – и нередко заканчиваются как-то скомкано, речевым клише: «go to show what happens», «and it was» или «who knows», будто бы повествователю надоела его роль, и он раздраженно умолкает. Это заставляет задуматься – кто же говорит в ленноновских рассказиках и стишках? Распутывая данный вопрос, мы заметим: автор постоянно скрывается за разнообразными масками и псевдонимами – так, Afan (автор безграмотного «фанатского письма») не совпадает ни с патетическим всадником из баллады Deaf Ted, Danoota (and me), ни с «робким, старомодным» парнем (The Moldy Moldy Man). To есть: Леннон не отождествляется со своими рассказчиками, у него говорят персонажи; еще точнее – главным героем является язык/языки, которых в самом деле несколько. Здесь – язык газетной хроники и спортивного репортажа, брюзги-мизантропа и цветной прислуги («Kimu sahib bwana massa»). Подобное «вавилонское столпотворение» – черта XX века, где опыт нового переживания (социального? психоделического?) частенько востребовал для транскрипции иной, нетрадиционный набор означающих. Видимо, главная заслуга Джона Леннона в том, что он, переведя рок-н-ролл из развлечения скачущих тинейджеров в серьезный культурный феномен, некоторым образом определил знаковую систему, ставшую адекватной для нескольких поколений «рассерженной» творческой молодежи. За это и мы ему благодарны.

Алексей Курбановский

Предисловие Пола Маккартни

Впервые я встретил его на сельской ярмарке в Вултоне. Я был паинькой-школьником, и когда он забросил руку мне на плечо, то я с ужасом понял, что он пьян. Было нам тогда лет по двенадцать; несмотря на все его заморочки, мы постепенно стали приятелями.

Тетушка Мими (она приглядывала, чтобы его не слишком заносило) внушала мне, бывало, что на самом деле он умнее, чем хочет казаться, и всякое такое. Он сочинил стихотворение для школьного журнала про отшельника, который говорил: «Дыханием живу и замереть не смею». Тут я стал смекать: больно мудрен! Одни очки вон чего стоят, да и без оных на него удержу нет. «То ли еще будет!» – отвечал он обычно на взрывы одобрительного смеха.

Кончив Куорри-Бэнкскую школу для мальчиков, он поступил в Ливерпульский художественный колледж. Потом бросил учебу и стал играть в группе под названием «Битлз», а теперь вот написал книгу. И вновь я смекаю: мудрен! Что это в нем – выпендреж, заумь или что-то еще?

Непременно найдутся тугодумы, которые многое в этой книге сочтут нелепицей, отыщутся и такие, кто начнет докапываться до какого-то скрытого смысла.

«Кто такой Тарабанщик?»

«Глухая старая калоша? Это неспроста!»

Вовсе не обязательно, чтобы всюду был смысл: смешно – ну и ладно.

P.S. Рисунки мне тоже нравятся.

Честливый Дэйв

Как-то раз, в незапамятые времена, жил да был на свете честливый Дэйв – у него была в жизни цель. «Я честливый Дэйв», – свердил он каждое утро, и то была уже половина дела. За завтраком он, бывало, опять гонорил: «Я честливый Дэйв», что всегда раздражало Бэтти. «Ты по уши в терьме, Дэйв», – талдычил какой-то голос, когда он ехал на работу – как оказалось, это был негр-кондуктор! «Тебе-то хорошо», – думал обычно Дэйв, не вполне осознавая расовую проблему.

Честливый Дэйв был совершенно сногсшибательный коммивояжер, с хорошо подбешенным языком, что всегда раздражало Мэри. «Кажется, я позабыл купить автобусный билет, конструктор», – сказал Дэйв, сам не понимая, что с ним. «Вытряхивай тогда из автобуса», – сказал Баджуубу голосом, не предвещавшим ничего хорошего – он и сам-то расовую проблему до конца не осознал. «Хорошо», – покорно ответил Дэйв, не желая вступать в пререкания. И когда он поспешно, как припадочный, соскочил с автобуса, внутренний голос возьми и рявкни ему в самое ухо: «А понравилось бы тебе, если б твоя дочь вышла замуж за такого?»

Франк не промух

Франк был малый не промух, а в то утро мух на нем и вовсе не было – что ж в этом удивительного? Он был законопослушный гражданин с женой и дитем, не так ли? Обыкновенным франним утром он с неописуемым проворством вскочил на половые весы в водной. К своему величайшему лужасу обнаружил он, что прибавил себя на целых двенадцать дюймов! Франк не мог этому поверить, и кровь бросилась ему в голову, причинив довольно сильный покрас.

«Не могу осмыслить сей невероятный подлинный факт о своем собственном теле, которое не обрело ни капли жира с тех самых пор, как мать произвела меня на свет посредством детоброжения. Ах, и на своем пути в сем бредном подлунном мире, разве я питался норманно? Что за немилосердная сила повергла меня в это жирное несчастие?»

И снова Франк взглянул вниз, на жуткую картину, помутившую его взор чудовищным весом. «Прибавление на целых двенадцать дюймов, Боже! Но ведь я не жирнее своего брата Джоффри, чей отец Алек произошел от Кеннета через Лесли, который породил Артура, сына Эрика из дома Рональда и Апреля, хранителей Джеймса из Ньюкасла, кто выиграл "Мэйдлайн" при ставках 2 к 1 на Серебряном Цветке, обойдя 10:2 Турнепс по 4/3 пенса за фунт?»

Он спустился вниз раздавленный и оближенный, ощущая непомерный гнус, который лег на его клячи, – даже женино потряпанное лицо не засветило обычную улыбку в голове Франка, который, как помните, был малый не промух. Жена его, бывшая каролица красоты, созерцала его со странным, но самодовольным видом.

«Что это бложет тебя, Франк?» – спросила она, растягивая свое морщинистое, как червослив, лицо. «Ты выглядишь презренно, даже, пожалуй, неприлично», – добавила она.

«Это-то ничего, но вот я прибавил на целых двенадцать дюймов больше, чем в это же самое время вчера, по этим вот самым часам – разве я не несчастнейший из людей! Не дерзай говорить со мной, ибо я могу поразить тебя смертельным ударом, это испытание я должен скосить один».

«Боже мой! Франк, ты жутко поразил меня столь мрачными словесами – разве я виновата в твоем страшном несластии?»

Франк грустно посмотрел на жену, забыв на минуту причину своего горя. Медленно, но тихо подойдя к ней, он взялся за голову как следует и, без промуха нанеся несколько быстрых ударов, безжалостно сразил ее наповал. «Не подобало ей видеть меня таким жирным, – пробормотал он, – к тому же в ее тридцать второй день рождения».

В это утро Франку пришлось самому готовить себе завтрак – впрочем, как и в следующие утра. Две (а может, три) недели спустя Франк вновь, проснувшись, обнаружил, что на нем нет мух.

«Этот Франк – малый не промух», – подумал он, но к его величайшему удивлению, очень много мух было на жене, которая все еще лежала на полу в кухне.

«Не могу вкушать хлеб, пока она лежит здесь», – подумал он вглух, записывая каждое слово. «Я должен доставить ее в родимый дом, где ее примут с радостью».

Он запихал ее в небольшой мешок (в ней всего-то было метр двадцать) и направился к тому законному дому. Вот Франк постучался в дверь, и теща открыла.

«Я принес Мэриан домой, миссис Сатерскилл» (так и не привик он называть тещу «мамой»). Он развязал мешок и вывалил Мэриан на порог.

«В моем доме я не потерплю всех этих мух», – вскричала миссис Сатерскилл, ибо она очень гордилась своим домом, и захлопнула дверь. «Уж могла бы, по крайней мере, предложить мне чашечку чаю», – мрачно подумал Фрэнк, вновь взваливая проблему на свои клячи.

Славный пес Найджел

 
Гав-гав, глядите, вот бежит
Косматый наш дружок
Фонарный столб он оросит
И – дальше со всех ног.
Славный песик! Хвост вразлет —
Служи, милок, служи!
Тебя, мой умник, радость ждет —
Завтра в три часа пополудни мы усыпим тебя, Найджел.
 

У Зудного

Мадам: Мой дуплистый зуб сильно меня крючит.

Сэр: Солитесь же в это грустло, Мадам, и откройте пошире Вашу класть... – О, Ваш крот совсем обеззубел.

Мадам-. Увыах! У меня осталось всего восемь зубов (сохранилось всего восемь зубов).

Сэр: Значит, Вы потеряли восемьдесят три.

Мадам: Немероятно!

Сэр: Всем известно, что во рту имеются четыре кривда, два глупца и десять пристяжных, что вместе составляет штрипцать два.

Мадам: Ведь я все делала, чтоб сохранить свои зубы.

Сэр: Может выть! Но не вышло.

Мадам: Ах! Почему я не грешилась прийти к вам раньше?

Сэр: Рушайтесь, сейчас или негода.

Мадам: Так вы будете его вырывать?

Сэр: Нет, Мадман, я его элиминирую.

Мадам: Но ведь это очень больно.

Сэр: Дайте-ка на него взглянуть – Крак! – Вот он, пожалуйте, Маданц.

Мадам: Ах, сэр, мне так хотелось сохранить этот зуб (я желала сохранить этот зуб).

Сэр: Он весь черный, глиной – да и остальные тоже.

Мадам: Пощадите! Чем же я тогда буду есть?

Сэр: Министерство здравозахоронения предоставляет Вам возможность получить бесплатный набор зубных протезов, с ними будет похуже, что Вы на тридцать лет моложе.

Мадам (в сторону): Тридцать лет дороже! (Громко): Хорошо, сэр, я без предрассудков, вырывайте все мои погнилушки.

Сэр: О'кэй, чичас.

Эрик Хирбл и его Жирный Струп

Как-то ранним сальным утром Эрик Хирбл проснулся и обнаружил у себя на голове огромный жирный нарост. «О, Рожа!» – воскликнул Эрик Хирбл, весьма удивленный. Впрочем, дальше он нанялся своими гробычными усренними делами, ибо чего тут особенно беспокоиться, из-за какой-то шишки? Но вдруп он услышал тоненький голосок, который звал его: «Эрик, Эрик Хирбл», – вроде бы так, правда, сам я, честно говоря, не слышал.

Следующим вечером тот же голосок сказал:

«Эрик, это я, жирный нарост на твоей собственной голове, Эрик, помоги мне!»

Вскоре Эрик привык и даже очень привязался к своему жирному дружку.

«Зови меня Струп», – сказал голос. Так оно и было.

«Зови меня Эрик», – сказал Эрик как ни в чем ни бывало.

С тех пор Эрика всюду видели с большим жирным струпом на голове. Из-за этого Эрик и лишился работы в школе, где он учил танцам спазматиков.

«Мы не допустим, чтоб нашим ребятам преподавал калека», – заявил Директор школы.

Пес-Борец

Как-то раз, в незапамятные бремена, далеко-далеко, на краю земли, за холмами и морями, куда и вороне не долететь, жили-были 39 человек на маленьком островке в далеком и чужом краю.

Когда наступало у них время заражайное, тут уж все веселились, как могли: пировали, плясовали и все остальное-прочее. А Перри (который был у них Лорд-Мурлом) должен был к празднику отрыть (тут-то он показывал свою прыть) какую-нибудь новую забаву (вот смеху-то бывало!), аттракцион или артиста (как-то раз он пригласил гнома). Но уж в этот год Перри превзошел самого себя – раздобыл натурального Пса-Борца!

Но только кто же рискнет сразиться с этим чудом-юдом? Да ну его на фиг!

Вечеринка у Рэндольфа

Наступил Рождественский вечер, но Рэндольф хирел один. Где же все его добрые приятели – Верни, Дэйв, Никки, Алиса, Бедди, Фриба, Вигги, Найджел, Альфред, Клайв, Стэн, Франк, Том, Гарри, Джордж, Гарольд? Куда все они подевались в такой день? Рэндольф мрустно поглазел на единственную проздравительную открыжку, которую ему прислал отец, жующий отдельно.

«В толк не возьму, как же это я такой одиночный, да в тот самый вечер, когда вроде бы положено встречаться с дружками», – размышлял Рэндольф. Тем бременем он продлежал развешивать всюду разукрашения и всяческую чешуру. Вдруг, как грум среди частного неба, раздается превеселый стук в дверь. Ну кто, да кто бы это мог стучаться в дверь ко мне, страшивает он и отворяет. Глядь, а на пороге-то все его шнурки-приятели как один: Верни, Дэйв, Никки, Алиса, Бедди, Фриба, Вигги, Найджел, Альфред, Клайв, Стэн, Франк, Том, Гарри, Джордж, Гарольб, ну дела!

«Заходите, старики, кореша и чуваки», – приветствовал их Рэндольф, ухмыляясь от уха до рыла. Ну, они и ввалились, хохмоча и голося: «Веселого Рожлиства, Рэндольб», – громко и сердечно, а потом накинулись на него и ну тузить, лупить по кумполу, приговаривая: «Никогда-то мы не любили тебя, дурья твоя башка, и чего ты только к нам примазывался, олух...»

Словом, они убили его, видите ли, но по крайней мере, нельзя ведь сказать, что он помер одиноко, верно? Счастливого Рождества тебе, Рэндольф, друган ты наш!

Великолепная Пятерка в Горемычном Аббатстве

Настало время для приключений Великолепной Пятерки, описанной Энигом Блайтером. Ведь их было пятеро, не правда ли – Том, Стэн, Дэйв, Найджел, Бернис, Артур, Гарри, Уи Джоки, Матумбо и Крейг? Последние 17 лет великоляпная пятюка храбро пускалась во всевоснежные адвентюры на необучаемых островах и в таинственных Данилах. При этом их всегда сопровождал серный пес по кличке Крэгсмор. Был у них и знаменитый Дядюшка Филпол со своими знаменитыми седыми кудряшками, обветренным красноморщинистым лицом, в знаменитых рыбацких сапогах и потряпанном свитере, живший в своем маленьком домике-гомике.

Колеса поезда стучали: «Градди-под, градди-под, мы отправились в поход», потому что так оно и было. Прибыв куда следует, наши герои тотчас же приметили таинственного незнакомца, чей вид не предвизжал ничего хорошего!

«Ой, что это?» – неожиданно взвизгнул он у них за спиной.

«Мы – Великолепная Питерка Эврика Блантера», – отвечают Том, Стэн, Дэйв, Найджел, Бернис, Артур, Гарри, Уи Джоки, Матумбо и Крейг?, потому что так оно и было.

«Не дерзайте ходить в Горемычное Аббатство, что на Таинственном Холме».

Этой же ночью, при свете верного пса Крэгсмора, Крейга? и Мутумбу уговорили взять на себя дрязгную ражоту. Вскоре они добрались до Горемычного Авватства и нос к носу столкнулись со старым калекою, который оказался давешним незнакомцем.

«По газонам ходить воспрещается», – грозно объявил он с высоты своейной шляпы. Матумбо наскочил и, использовав свой коронный приемник, одолел старого хрена. Крейг? быстро связал каляку по ножкам и ложкам.

«Скажи нам, в чем тайна Горемучного Обсратства?» – спросил Крейг?

«Можете бить меня, но вы никогда не узнаете этой тайны», – ответил тот сквозь свою зеленую шляпу.

«Все, что ты говоришь, может быть использовано в суде против тебя», – сказал Гарри. Так оно и вышло.

Грустный Майкл

Не было никаких причин грустить этим утром у Майкла, нахала такого, все ведь любили его, придурка. У него случилась ночь после трудного дня, потому что Майкл был тот еще петушок-крепышок. Жена его Берни, всегда превосходно выдержанная, наскребла вполне кармальный завтрак, но опять же он был грустен. Странно видеть такое в человеке, у которого есть вроде все, да и жена впридачу. Около четырех, когда огонь в калине полыхал с веселым хряском, заглянул полюсмен, которому было офигенно нечего делать.

«Добрыденьги, Майкл», – заказал полюцмен, но Майкл не ответил, потому что он был и глух, и нем и не умел гомерить.

«Как жена, Майкл?» – продолежал полюсмен.

«Заткни-ка свое харло!»

«А я думал, что ты и глух, и нем и не умеешь гомерить», – сказал полюсмен.

«Что же мне теперича делать со всеми моими глухими-немыми книжками?!» – воскликнул Майкл, тут же поняв, что с этой проблемой придется повозиться.