Текст книги "В плену подозрений"

Глава 5

Был уже почти полдень, когда мне в номер наконец-то позвонил Том Гэрроуэй из Сиракьюс. У них ушло всего минут пятнадцать, чтобы найти его в каком-то магазине. Это сразу же напомнило мне о тех, теперь уже далеких временах, когда я часами не мог его нигде найти и тратил много времени и сил, как правило безуспешно требуя, чтобы он всегда оставлял координаты, где его искать.

– Гев, привет! Как я, черт побери, рад слышать твой голос! Послушай, я уже прочитал про Кена в газетах и даже собирался тебе написать. Какая жалость, Гев, какая жалость! Хороший был парень.

– Спасибо, Том. Можешь сейчас говорить или перезвонишь позже?

– Конечно могу. Какие-нибудь проблемы?

– Почему ты ушел из компании? Тебе же было там совсем не плохо.

– Было, было. Что было, то было... Знаешь, просто, после того как ты ушел, мне вдруг стало очень одиноко. Можно сказать, даже невыносимо...

– Не валяй дурака, Том, выкладывай!

– Ладно, слушай: когда там появился этот Мотлинг, все пошло шиворот-навыворот.

– В каком это, интересно, смысле?

– А в таком, что мне совсем не нравится, когда кто-то вечно торчит у меня за спиной. Подглядывает, подсматривает, проверяет... Каждый человек хотел бы сам возделывать свое поле. А тут если бы мне вдруг захотелось просто чихнуть, то все равно пришлось бы делать, как минимум, три копии специального прошения, причем с обязательной визой Мотлинга на каждой из них! Знаешь, такое совсем не по мне – делай только так, а вот так даже не думай делать, отчитывайся за каждый час и шаг... Нет уж, извините.

– Да, Том, я знаю, с твердолобым Гэрроуэем такие штучки не проходят, это уж точно.

– Может, ты и прав, Гев. Только знаешь, честно говоря, работа там что надо. Отличная команда, интересные дела... Поэтому, как только ты выкинешь оттуда Мотлинга, я в тот же день прибегу назад. Со всех ног. Если, конечно, захочешь и позовешь. Думаю, Поулсон и Фитц сделают то же самое.

– Они что, тоже ушли?

– Естественно! Неужели ты не знал об этом? Где ты только был? Мотлинг давно прибрал все и всех к рукам. Включая твоего брата! И как это Кен мог терпеть такое? Уму непостижимо. Мотлинг и его оловянный солдатик Долсон действуют подло, но быстро. Следующим шагом будет вынос тела Грэнби, и тогда со всей нашей старой гвардией будет покончено. Раз и навсегда. Причем учти, Гев, во мне сейчас говорят отнюдь не сантименты, а всего лишь суровая действительность. Если бы ты был чем-то вроде безвольного флюгера, я первый послал бы все к чертовой матери и даже не подумал бы говорить тебе обо всем этом. Но ты, именно ты тот самый Дин, который может и должен управлять своей собственной компанией. Почему бы тебе снова не стать ее настоящим хозяином?

– Боюсь, уже несколько поздновато, Том.

– Не бойся. Я тут же вернусь и быстро всему тебя научу. На какое-то время снова станешь стажером. Одним из лучших молодых учеников Гэрроуэя.

– Я лицо без определенных занятий, Том. Какое уж тут может быть будущее? Тем более настоящее.

Его тон вдруг заметно изменился.

– Я не шучу, Гев. Это серьезно. Несколько раз я даже собирался тебе написать. Оттуда дурно, очень дурно пахнет. Будто кто-то забрался в подвал здания и умер там. Конечно, может быть, мне следовало бы остаться и побороться, но так уж случилось. Хотя и жаль. Безопасность другой работы тогда показалась мне намного более привлекательней. Только не думай, что я пытаюсь оправдаться, Гев. Просто те два года были на редкость хорошими и, если так можно сказать, плодотворными. Господи, как бы мне хотелось, чтобы все вдруг стало точно таким же, как было тогда!

Я искренне поблагодарил его за честность – хотя, во многом в силу его аргументов, решил, что возвращаться не имеет смысла, – перевел звонок на сервисную службу и заказал в номер пару сандвичей и выпить. Затем неожиданно для самого себя задумался над словами Гэрроуэя. Ощущение было такое, будто мне по локоть отрезали обе руки.

Это же не более чем всего лишь еще одна корпорация, которая будет продолжать тлеть своим путем, следовать собственным законам совершенно независимо от того, вернется туда Геван Дин или нет...

Но ведь именно этого мне так всегда не хватало! Не хватало жаркого запаха смазки, не хватало рокота и скрежета машин в цехах, где с металла на станках аккуратно и, как требуется, снимают стружку точно до микрона. А после всего этого как же приятно было перейти в отдел доставок и там с удовольствием вдыхать запах свежего дерева больших упаковочных ящиков, видеть только что сделанные жирной черной краской крупные надписи: «ДИН ПРОДАКТС». И испытывать невольную гордость, глядя на все это!

Затем, когда очередной производственный аврал заканчивался, я отправлялся в отдел приемки и доставки, следил за поставками материалов, проверял документацию, заготовки, литье, складские помещения, ну и так далее, и тому подобное, вплоть до окончательной машинной обработки, сборки, упаковки и отправки готовой продукции... Все это началось давным-давно, когда некий доисторический гений, сидя на корточках, сделал головку топора и приспособил ее к деревянной ручке. Можно вполне представить его неподдельную радость, когда он вертел в руках готовый инструмент! Точно такое же удовлетворение, очевидно, испытывали те, кто управлял «Дин продактс», делая компанию хорошо отлаженным механизмом, производившим нечто очень нужное и полезное. Искусство и умение – вот что являлось истинной и важнейшей добавленной стоимостью.

Помню, точно так же было и с моим отцом. Когда в производство планировалось запустить какой-нибудь новый продукт, то его большой стол в кабинете был буквально завален его составными частями, и он очень любил брать в руки то одну, то другую из них, вертеть, поворачивать разными сторонами к свету и с нескрываемой любовью, если не сказать обожанием, смотреть на них. В стенном шкафу его офиса всегда висел рабочий комбинезон, который он, как предполагалось, должен был надевать, когда ему по тем или иным причинам надо было пройти в производственные цеха, чтобы решить срочную проблему, но папа частенько забывал об этом и возвращался весь перепачканный машинным маслом. Тогда дома его неизбежно ждала хорошая взбучка от мамы. А еще до этого от его секретарши, старой мисс Браунвел.

Невольное воспоминание о мисс Браунвел заставило меня подумать о возможном втором ценном источнике информации. Когда престарелая мисс Браунвел в конце концов ушла на заслуженную пенсию, я попросил Хильдермана порекомендовать мне какую-нибудь стенографистку, кого-нибудь, так сказать, на «испытательный срок». Он пообещал и скоро прислал мне Джоан Перри, которая быстро вынудила меня подумать, все ли у него в порядке с головой. Ей было всего девятнадцать – неуклюжая, крайне застенчивая, на редкость нервная, появляющаяся в офисе с таким безумным желанием угодить, что я постоянно боялся, как бы она не переломала себе кости о нашу мебель или просто не вылетела из окна. Но зато когда ее пишущая машинка работала, то звучала так, будто целая куча ребятишек бежит, ведя железными палками вдоль решетчатой металлической изгороди. Не говоря уж о том, что она могла без видимого труда подробно и точно записать, расшифровать, а затем распечатать практически любой звук, любое бормотание или мычание, даже во время бурного совещания, человек десяти – двенадцати, когда все перебивают друг друга.

Не прошло и месяца, как Джоан Перри знала мой стиль выражения мыслей настолько хорошо, что мне порой было крайне трудно отличить, какие письма я продиктовал ей сам, а какие она написала по моей просьбе. Ей каким-то совершенно неведомым образом удавалось выпроваживать назойливых или нежеланных посетителей, которые смогли бы пробраться даже через «железную» мисс Браунвел, и без очереди впускать ко мне тех, кого я на самом деле очень хотел видеть. В ее аккуратной головке прекрасно умещались все мои встречи и расписания, поэтому каждое утро, когда я приходил на работу, на моем письменном столе поверх почты уже лежало напечатанное напоминание не только о запланированных встречах, но и о тех, которых, скорее всего, следовало ожидать.

Она была милой молоденькой девушкой со светло-рыжими волосами, всем своим видом производившей впечатление абсолютной девственной свежести. Причем настолько была преданной и верной, что иногда меня это даже приводило в смущение. В то утро, когда я продиктовал ей мое прошение об отставке, она ушла его напечатать, а когда по меньшей мере минут через десять вернулась, ее глаза были красными от слез, но голос оставался таким же твердым и спокойным, будто ничего не случилось.

Я дозвонился Джоан по телефону, и ее голос был таким же, как в то последнее утро.

– Я уже слышала, что вы в городе, мистер Дин.

Интересно, насколько эти долгие четыре года ее изменили?

– Мисс Перри, не могли бы мы с вами встретиться и поговорить?

– Конечно, мистер Дин. Когда?

– Ну, скажем, сегодня вечером.

– Хорошо. В девять часов на углу у магазина скобяных изделий вас устроит?

– Вполне. Тогда до встречи.

Хотя ее голос совсем не изменился, по интонации было ясно, что она прекрасно понимает, для чего именно мне нужна эта встреча. Информация! И, судя по скорости ее ответов, ей, похоже, было о чем мне рассказать.

После обеда я нашел в телефонном справочнике ближайшее к гостинице прокатное агентство, заказал на весь день новый «шевроле»-седан, а когда его пригнали, сел за руль и на небольшой скорости проехал мимо дома, где когда-то родился. Затем направился на юг, к выезду из города. Покатавшись какое-то время по некогда родным окрестностям, я остановился поблизости от местечка, где мы любили устраивать семейные пикники. Увы, все здесь изменилось до полной неузнаваемости: ни вязов, ни тополей, пруд, в котором мне однажды удалось поймать трехкилограммовую рыбину – кажется, это была бурая форель, – засыпали, шоссе выпрямили и сильно расширили, а там, где мы с Кеном до самозабвения играли в индейских разведчиков, прячущихся среди густых кустов и готовых в любой момент выскочить с громкими криками, теперь стоял открытый придорожный кинотеатр с удобными подъездами и паркингами для автомобилистов, современного вида кафе, крупные рекламные щиты с блондинистыми полураздетыми красотками, целый ряд магазинчиков и лотков...

Не без грусти осматривая все это, я не забывал время от времени поглядывать на ручные часы и с еще более грустным чувством думать о Ники. Неизвестно, по какой именно причине, у меня в горле иногда даже появлялся противный комок.

Ровно в четыре тридцать я подъехал к дому, который Кен построил для Ники в районе Лайм-Ридж. Гладкая, широкая и извилистая асфальтовая подъездная дорожка вела наверх, к стоянке у бокового входа.

Да, это был дом, который я и сам хотел бы построить для нее, – белый, низкий, продолговатой Г-образной формы, с широкой белой трубой, черными жалюзи, низкими, по-своему даже элегантными спусками карниза... Газон был идеально подстрижен, от соседей участок отделяла высокая живая изгородь; гараж на три машины располагался за застекленной перегородкой между секциями дома, а за ним виднелось небольшое, но тоже симпатичное строение, которое, судя по всему, предназначалось для прислуги. Вообще весь этот комплекс создавал впечатление полного благополучия и в лучах весеннего солнца выглядел как идеальное место, где люди живут счастливо, в атмосфере полного мира, согласия и уверенности в завтрашнем дне.

Около гаража стояло два автомобиля – большой серый «кадиллак» и маленький темно-синий «ягуар» с открытым верхом. Обе машины имели местные номера, поэтому я решил, что большая раньше принадлежала Кену, а вторая... Впрочем, теперь и та и другая принадлежали Ники, равно как и дом, гараж, идеально подстриженная лужайка, живая изгородь – короче говоря, все. Что ж, неплохое, очень неплохое приобретение для безработной девушки, которая относительно недавно, всего четыре года тому назад, с горящими от гнева глазами поджидала меня на улице под проливным декабрьским дождем. Такие мысли, похоже, помогали мне справиться с нарастающей нервозностью от ожидания предстоящей встречи.

На мой звонок дверь открыла привлекательная и совсем молоденькая чернокожая девушка в белом фартуке. Она взяла у меня шляпу и почему-то очень тихим голосом сообщила, что мне следует идти прямо по коридору в гостиную, а она тем временем предупредит миссис Дин о моем приходе.

Так, большая светлая комната, низкая элегантная мебель под цвет шоколада, лимонно-желтые портьеры на большом квадратном окне, выходящем на огромную, тихую, аккуратно подстриженную зеленую лужайку; небольшой бар на колесиках в одном из углов, везде свежие цветы, справа встроенные полки, заставленные множеством книг, в основном в светло-серых переплетах, нейтрального цвета ковер во весь пол... Я закурил сигарету, выбросил обгоревшую спичку в камин, рядом с которым высилась небольшая стопка не без изящества уложенных березовых поленьев. Бросив безразличный взгляд на названия книг, я прислушался. Ни в самой гостиной, ни в доме, ни на лужайке – ни звука. Кругом тишина, почти мертвая тишина! Меня снова охватило непонятное ощущение нервозности. С чего бы это? Я бросил взгляд через большое окно: интересно, любили ли они стоять там, на лужайке, вечерами – его рука на ее талии, ее голова на его плече, – перед тем как отправиться в постель? И читали ли хоть когда-нибудь все эти книги вслух друг другу? Вставал ли он со стула или дивана, чтобы помешать кочергой горящие поленья в камине, в то время как Ники продолжала сидеть, наслаждаясь своим заслуженным счастьем?

– Геван!

Оказывается, она совершенно бесшумно уже вошла в гостиную и теперь стояла прямо за моей спиной, протянув ко мне руки и широко улыбаясь.

Да, четыре года заметно изменили Ники. Талия осталась такой же тонкой и элегантной, как раньше, однако и грудь, и бедра явно увеличились, что – пока неизвестно, к лучшему или худшему, – особенно подчеркивало ее легкое яркое платье без бретелек. Щеки были по-прежнему чуть втянутыми и овальными, рот выразительно изогнутым, чувственным, требовательным и безусловно властолюбивым.

Ее свободная, ничем не скованная походка невольно напоминала движения какого-нибудь яростного, но бесконечно восхитительного дикого животного, а запах... Такой знакомый запах ее любимых духов!..

– Ты изменила прическу, – растерявшись от неожиданности, наверное, очень глупо и уж точно совершенно бессмысленно произнес я.

– О, Геван, Геван! Какое необычное, просто на редкость оригинальное приветствие! Похоже, ты совсем не изменился.

Мое имя она всегда произносила совсем не так, как другие: задерживая зубы на нижней губе на звуке "в", в результате чего эта согласная звучала подчеркнуто долго.

Я попытался было взять ее правую руку, чтобы пожать ее в знак пустой, но, полагаю, необходимой вежливой формальности, однако ее другая рука совершенно неожиданно нашла мою кисть, длинные теплые пальцы плотно обхватили ее, и мы вдруг оказались практически прижатыми друг к другу.

– Рад видеть тебя, Ники, – внезапно осипшим голосом сказал я.

Она на секунду закрыла глаза. Затем снова открыла.

– Боюсь, чуть поздновато.

Ники отпустила мою руку и с совсем необычной для нее неловкостью отвернулась. Она явно нервничала. Похоже, наша сегодняшняя встреча была для нее ничуть не менее сложной, чем для меня. А может, вся эта сентиментальная поза не более чем расчетливая игра, чтобы я, тут же забыв обо всем, что произошло, и сейчас принял ее за ту самую девушку, которая некогда якобы мечтала выйти за меня замуж? Ники предала меня, и из ее весьма необычной манеры поведения постепенно становилось все более и более ясным – она об этом тоже не забыла! И если раньше я привык, как само собой разумеющееся, считать абсолютно естественным ее совершенную манеру поведения и, мягко говоря, полное отрицание даже малейшей возможности собственной неправоты, то теперь видеть ее явную неуверенность, причем на ее собственной территории, означало только одно – в моих глазах Ники, увы, утратила свой былой и, вполне возможно, ложный имидж величавой неотразимости. А может, его никогда и не было? Иллюзии, только иллюзии... Она и должна была чувствовать себя виноватой. Каким-то непонятным образом уничтожила Кена, принесла несчастье всей нашей семье Дин. Слава богу, теплота, которую я вдруг, ожидая и одновременно боясь этого, почувствовал к ней, скоро испарилась. Слава богу!

Очевидно, Ники интуитивно поняла это, потому что, решив покончить со своей игрой, тут же повернулась и с уже совсем не искренней, чисто светской улыбкой произнесла:

– Ты выглядишь на редкость великолепно, Геван.

– Я же теперь всего-навсего пляжный мальчик, ты же знаешь. Веду здоровый образ жизни, наращиваю мышцы, улучшаю свой внешний вид и не думаю ни о чем другом.

– И не позволяешь себе никаких отклонений? Даже мартини? Молодец! А вот я позволяю. Особенно в последние дни.

Это невольно заставило меня вспомнить о чудовищных смесях, которые она когда-то любила делать для нас.

– Позволяешь? Прекрасно, тогда подтверди это.

Я сидел, наблюдая за тем, как она хлопочет у мини-бара на колесиках. На какое-то время в гостиной воцарилась полная тишина, которую нарушали только звуки легкого позвякивания ледяных кубиков в бокалах. Она отмеряла пропорции напитка с напряженной тщательностью маленькой девочки, затем со столь же серьезным выражением лица взболтала все в шейкере, разлила по бокалам и принесла их к большому низенькому столику. Я встал, взял из ее рук бокал, чуть отхлебнул из него.

– Теперь это выходит у тебя намного лучше, чем раньше.

Она молча, как бы благодарно кивнула, села напротив со своим бокалом в руке. Мы оба старались не переступать черту формальных, но достаточно вежливых отношений. Будто понимали, что идем по разным сторонам гибельной пропасти.

– У тебя очень милый дом, Ники.

– Да, но, на мой взгляд, слишком большой. Впрочем, Кен всегда хотел иметь по-настоящему большой дом. Скорее всего, я его продам.

– И что потом?

– Наверное, уеду. Пережду немного, пока все... как бы это сказать, станет на свои места. Затем вернусь. Стэнли считает, что мне следует, как он говорит, «более активно заниматься делами компании».

Снова последовало долгое молчание. Крайне неудобное, напряженное, тягостное, полное скрытой тревоги молчание... Ее новая прическа нравилась мне больше, чем прежняя. С одной стороны, она делала ее лицо более хрупким и по-своему более привлекательным, а с другой, напротив, создавала впечатление какой-то неискренности, даже некоторой ложности образа.

– Тебе нравится Флорида, Геван?

– Очень.

– Собираешься туда вернуться?

– Да, конечно.

Ники молча отпила из бокала. Затем нахмурилась:

– Знаешь, если мы будем продолжать в том же духе, то можем говорить, говорить и говорить, так ничего и не сказав друг другу.

– Да, но зато так надежней.

Она, прищурившись, посмотрела мне прямо в глаза:

– Думаешь? Ладно, тогда скажу я. Мне вообще не надо было выходить замуж за Кена. Вообще!

– Тебе не следует выходить из образа, Ники. Во всяком случае, пока, – сказал я. – Не забывай, ты ведь убитая горем вдова.

– Да, я причинила тебе боль, я знаю. Очень сильную боль.

– На самом деле?

– Не надо отвечать ударом на удар. Только не сейчас. Может быть, чуть попозже, но только, пожалуйста, не сейчас. Вот что я хочу тебе сказать....

– Слушаю.

– Наш брак был большой ошибкой, я поняла это уже через шесть месяцев после свадьбы. Но Кен искренне любил меня, а я уже успела причинить боль слишком многим людям, поэтому изо всех сил старалась сделать его счастливым.

– Боюсь, не очень успешно, Ники. Мягко говоря. Во всяком случае, судя по тому, что мне довелось слышать...

– Значит, тебе прекрасно известно, каким он был последние несколько месяцев. И я ничего, поверь, совсем ничего не могла сделать, Геван. Господи, как же я старалась! Но он... он догадывался, что все совсем не так, что я просто притворяюсь... делаю ему что-то вроде одолжения. Хотя я никогда, ни разу не сказала, даже не намекнула, что сожалею о своем замужестве.

Я поставил пустой бокал на стол и отодвинул его в сторону.

– Что само по себе вызывает забавный вопрос, Ники. Зачем же ты вышла за него замуж?

– Честно говоря, Геван, долгое время я сама не понимала, как это случилось, почему я сделала эту ужасную вещь по отношению к тебе... к нам обоим. У нас ведь все было так хорошо. Просто прекрасно. Нельзя было так поступать. Увы, я только потом это поняла. Слишком поздно.

– При помощи диаграмм?

Она наклонилась вперед:

– Мы с тобой оба сильные люди, Геван. По-своему, может, даже слишком сильные. Желаем всегда быть только хозяевами положения и, как ты бы сказал, все решать самостоятельно. Кен был намного слабее. Ему нужна была я, нужна была опора в жизни, наверное, даже кто-то вроде матери. Тебе я такой никогда не была нужна. Вообще! А ему – да. У него это было написано на лице.

– А у меня, значит, нет.

– Не совсем так. Все началось так странно, как бы застало нас врасплох. Мы ведь совсем не ожидали, что так случится. А потом все дальше и дальше. Обратного пути, казалось, уже не было, и у нас не оставалось иного выхода, кроме как найти время и место, чтобы сказать тебе об этом. Мы собирались сделать это как раз в тот вечер, когда ты неожиданно пришел и... все увидел. Я никогда не забуду ни тот вечер, ни твоего взгляда, Геван.

– Вообще-то моя память тоже хранит эти воспоминания, Ники. Четко и, думаю, навечно.

– Знаешь, я слишком долго тебе врала, Геван, и сейчас хочу быть с тобой честной. До конца честной. Хочу сказать тебе все как есть. Мне его не хватает, очень не хватает. С ним было хорошо, иногда даже очень хорошо, но я его не любила, поэтому без него мне совсем не так, как без тебя, Геван. Мне трудно, поверь, очень трудно глядеть на тебя, говоря эти слова, но... но даже если бы не этот дурацкий, нелепый несчастный случай, мы с Кеном рано или поздно, но все равно разошлись бы, и тогда... тогда, дорогой, я в любом случае прибежала бы к тебе и на коленях умоляла бы о прощении. На любых условиях, лишь бы ты принял меня назад. Сейчас я говорю честно, Геван. Еще раз прошу, поверь. – Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. – Я приползла бы к тебе, Геван.

Я тоже посмотрел ей в глаза. Они, казалось, заметно потемнели.

– Думаешь, это поможет?

– Хочешь сказать, уже поздно, да? – спросила она. Ее голос звучал мягко и как бы издалека, отстраненно. Не вопрос, а скорее констатация печального факта, принятие трагической ошибки, навсегда изменившей наш личный, некогда особый мир. – Слишком поздно, – обреченно покачивая головой, повторила она, отворачиваясь от меня.

Ники, моя Ники, прямо напротив меня, совсем рядом, стоит только протянуть руку... такая близкая и такая доступная. Импульс внезапного и столь хорошо знакомого желания заставил меня вскочить на ноги до того, как я успел бы взять себя в руки. Мой уже пустой бокал опрокинулся и с мягким стуком упал на ковер. Она сидела, по-прежнему отвернувшись от меня. Так длилось, казалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Затем, неторопливо поставив свой бокал на стол, она со свойственной ей природной грациозностью и непринужденностью тоже встала, подошла ко мне, остановилась всего в нескольких дюймах, затем медленно начала поднимать на меня глаза с беспощадностью, как у нас в свое время было принято говорить, «взрыва без предупреждения».

После этого осознания происходящего ее взор вдруг затуманился, рот чуть затрепетал, губы стали мягкими, влажными и даже слегка набухли, когда она их раскрыла. Голова чуть склонилась набок, колени, будто от необъяснимой слабости, слегка согнулись, тело, казалось, стало мягким и податливым, а мышцы бедер и живота слегка, но заметно запульсировали.

Для нас это всегда означало впадение в состояние некоего магического транса, которое неизбежно кончалось бешеной и ненасытной любовной игрой на ближайшей кушетке, кровати, ковре или даже на травянистой лужайке. Где угодно, но только немедленно, не откладывая ни на секунду! Мы этого никогда заранее не планировали – оно как хищный зверь вдруг накидывалось на нас, и мы уже ничего не могли с собой поделать... Я крепко обхватил ее плечи, сильно сжал руки, ощутил горячее дыхание на своей шее, услышал громкий призывный зов боли и страстного желания, почувствовал, как напряглись ее упругие мышцы, якобы пытаясь освободиться от моих объятий. Наша обычная игра, подсознательное продление предстоящего наслаждения. Я знал, с какой страстью она снова бросится в мои объятия, как только я ее отпущу, какими поразительно сильными окажутся ее руки, каким счастливым будет ее громкий вскрик страстного желания, какими необычайно вкусными покажутся мне ее жаркие, влажные губы, которые с силой вопьются в мои...

Неожиданно снаружи послышался отчетливый шорох автомобильных шин. Затем он прекратился, громко хлопнула дверца. Я держал ее в объятиях, пока не почувствовал, как ослабла сила ее рук, затем отпустил в реальный мир – рот вдруг закрылся, взгляд стал отчетливо осознанным, тело напряглось и выпрямилось... После нескольких секунд почти животной ярости от того, что столь желанная жертва ускользнула, я почувствовал огромное облегчение. Если бы не эта случайность, я вряд ли смог бы остановиться – впрочем, равно как и она, – после чего мне всю жизнь пришлось бы стыдиться и горько жалеть о том, что случилось. Без каких-либо оправданий!

Она одним уверенным движением поправила прическу, бросила взгляд на часы:

– Это приехал Стэнли Мотлинг. Я совсем забыла, что попросила его заехать. – Ники высоко подняла голову и вызывающе посмотрела на меня. – Ничего страшного, еще совсем не поздно, дорогой.

– Ах да, извини, я совсем забыл, дорогая. Что ж, иди встречай такого милого, такого чудесного человека. Что он предпочитает пить? Поскольку мне, полагаю, следует немедленно начать готовить его любимый напиток...

Стэнли Мотлинг вошел, когда я размешивал сахар в чайной ложечке. Так как никто мне никогда не рассказывал, как он выглядит, я почему-то ожидал увидеть одного из тех крутых типов с квадратной, как у терьера, челюстью, осторожным и свирепым взглядом, однако он оказался просто поджарым, скромным и в принципе довольно затрапезного вида человечком с сонным взглядом совиных глаз... Не больше сорока, на вид даже несколько застенчивый, мятый костюм из твида, будто он в нем спал две ночи подряд, рост около метра восьмидесяти пяти и, как ни странно, очень твердое рукопожатие.

– Рад наконец-то познакомиться с вами, мистер Дин. Чертовски жаль, что вас привела сюда такая беда. Очень жаль. Искренне надеюсь, мы сможем поладить с вами, так же как и с вашим братом Кеном.

В ответ я произнес несколько обычных, банальных фраз, одновременно пытаясь как можно скорее «определить», что он, собственно, собой представляет. Вообще-то вполне приятный, легкий в общении, даже какой-то естественный... Но при этом, хотя и появился он в гостиной всего несколько минут тому назад, вел себя так, будто был здесь не случайным гостем, а скорее хозяином.

Я принес напитки и сел рядом с Ники. Обе кушетки стояли практически под идеальным прямым углом к камину, а между ними – низенький продолговатый журнальный столик под стеклом.

Мы некоторое время поговорили о разных, совершенно ничего не значащих вещах, так сказать, вели светскую беседу, а затем я решил сделать шаг, который помог бы мне поскорее понять, для чего Мотлинг вдруг сюда заявился.

– Мистер Мотлинг, признаться, меня почему-то несколько встревожило известие о довольно неожиданном уходе Тома Гэрроуэя.

Он кивнул:

– Да, это действительно было довольно неожиданно и, можно сказать, неприятно. Прекрасный работник, прекрасный человек. Один из тех, за которых в принципе надо держаться обеими руками. Если бы не обстоятельства того времени, я бы, поверьте, сделал все возможное, чтобы попытаться его хоть как-нибудь, так сказать, перевоспитать. Но он оказался на редкость избалованным и упрямым человеком.

– Избалованным? В каком, интересно, смысле?

Мотлинг изобразил улыбку на добродушном лице:

– Мистер Дин, вы сами, хотите того или нет, приглашаете себя на одну из коротких лекций на мою любимую тему о теории управления. На мой взгляд, промышленные технологии давно уже перешли ту грань, когда какой-то один, пусть даже самый гениальный человек, но один сможет контролировать производство сам по себе, как ему того хочется. Увы, такое уже давно невозможно. Я искренне полагаю, что сейчас работать можно только в команде. Причем в команде единомышленников. Ну, предположим, например, передо мной поставили задачу создания какого-то высокоточного инструмента для произведения определенной высокоскоростной технологической операции, и мне, естественно, требуется срочно образовать группу специалистов, состоящую, скажем, из инженера, металлурга и опытного практика, производственника, который будет быстро и эффективно сводить все это вместе. Быстро и эффективно, заметьте! Причем без каких-либо дурацких навязчивых идей, связанных с собственной гениальностью, амбициями, ну и тому подобной белибердой. Если вопрос количества тоже имеет значение, то тогда мне в этой команде конечно же понадобится кто-то вроде грамотного дилера или, как у нас принято говорить, распространителя. Но Том Гэрроуэй, к сожалению, так работать не мог и, главное, не желал. Это полностью противоречило его понятиям. А у меня, кстати к не меньшему сожалению, тогда совершенно не было времени его переубедить. Хотя я и старался, честное слово, очень старался.

Да, такие вещи обычно звучат вполне правдоподобно, особенно если их произносить достаточно быстро. Прекрасная теория, и она мне совсем не понравилась.

– Интересно, и что, та же самая проблема возникла с Фитцем и Поулсоном? – как бы невзначай поинтересовался я.

Его глаза чуть сузились, и на какой-то момент со мной заговорил настоящий Мотлинг:

– Вообще-то я всегда предпочитаю иметь дело с теми, кто работает со мной, а не против меня, мистер Дин.

Настоящий Мотлинг, следует признаться, производил должное впечатление: холодный, прямой, жесткий и, скорее всего, даже безжалостный. Божество, которое не потерпит ни малейших проявлений атеизма. Но затем он тут же надел свою любимую маску и снова стал большим, чуть неуклюжим и милым, полным внешнего дружелюбия парнем, который любит курить трубку, обожает птиц, собак, ну и вообще всех остальных домашних животных.

– Говорят, у вас, судя по всему, великолепный послужной список, мистер Мотлинг, – с подчеркнутой вежливостью заметил я.

Он только пожал плечами: