Текст книги "Месть в коричневой бумаге"

Рик был чересчур опасным противником, чтобы с ним можно было валять дурака, поэтому я нашел пару проволочных вешалок, оставшихся в шкафу вместе с деревянными, вставленными в мерзкие металлические щелки, чтоб их не украли. Распрямив одну, схватил левой рукой его оба запястья, придержал конец проволоки большим пальцем и быстро крепко закрутил руки проволокой, насколько хватило длины, согнул оба конца и заправил внутрь. Чертовски эффективное приспособление. И времени на изготовление много не требуется.

Подошел к девушке, поднял, посадил на край кровати. Она села, хныча, как слабоумный ребенок, а я присел и осмотрел колено, крепкое, хорошей формы, начинавшее распухать изнутри, прямо под чашечкой.

– Я л-люблю его, – выдавила она. – Это.., гадость.., ужасная мерзость… Вранье, жуткое, гадкое…

Я подобрал свалившийся с нее парик. Она оказалась песочно-рыжей, с небрежной короткой стрижкой. Лицо стало пропорциональнее без парика, но накрашенные глаза, особенно при растекшейся по щекам туши, выглядели смехотворно.

– Гнусно.., гнусно.., гнусно… – стонала она.

– Однако в обыске и в моем отравлении нет ничего гнусного и поганого? Пойди смой всю дрянь с мордочки, девушка. Вдобавок, если я соврал, то, может быть, оказал тебе неплохую услугу. Он никогда не бросит Дженис и не женится на тебе.

Встав с моей помощью, она захромала в ванную, внезапно замерла, неподвижно, потом оглянулась и вытаращила на меня глаза:

– М-мы говорили про Джен… Дженис ср…сразу после его прихода! Так ты.., просто прикидывался… Все время знал?

– Пойди умой грязную мордашку, детка.

Когда она закрыла за собой дверь, я опустошил карманы Рика, разложил найденное на столе и стал рассматривать на свету.

Документы ошеломили и насторожили меня. Я оглушил и связал Ричарда Хейслоу Холтона, адвоката, члена окружного комитета Демократической партии, почетного шерифа Флориды, бывшего президента Молодежной торговой палаты, обладателя массы кредитных карточек, члена практически каждой организации, от Союза защиты гражданских свобод до клуба “На службе общества”, от “Клуба куотербэков” до Лиги футбольных фанатов, от Симфонической ассоциации до Ассоциации прокуроров.

При нем были цветные фотографии стройной темноволосой улыбающейся женщины и двух мальчиков разного возраста, одному около года, другому лет шесть. Не следует без особой надобности раздражать любого члена любой местной силовой структуры, занимающего в ней солидное положение. У меня было предчувствие, что очнется он в крайней степени раздражения.

Пенни вышла из ванной с чисто вымытым лицом. Она отклеила длинные черные ресницы и где-то бросила. Плакать перестала, но пребывала в трагическом и унылом состоянии.

Как раз в этот миг господин адвокат издал стон и попробовал сесть. Считая полезным произвести на обоих небольшое, но незабываемое впечатление, я подошел, схватил его, вздернул и бросил в черное кресло. Будучи крупным, мясистым, он испытывал потрясение и изумление. Я, конечно, проделал все это без всяких усилий. В результате заныли задние зубы, расплющились позвонки, руки выскочили из суставов, образовалась двойная грыжа, но, Богом клянусь, я справился без заметных усилий.

– Вот теперь можно мило беседовать, – заключил я.

– ., твою …, в!.. – отвечал он.

Я дружелюбно улыбнулся:

– Может, мне позвонить миссис Холтон, предложить ей прийти составить нам компанию? Может, она нам поможет разговориться?

И мы мило побеседовали.

Глава 8

Оказалось, что мисс Пенни Верц была преданной и старательной медсестрой в кабинете некоего доктора Стюарта Шермана, который вел общую медицинскую практику, но имел и особые интересы, нередко склонявшие его к пренебрежению основной работой.

В начале июня, три месяца назад, доктор Шерман пришел в кабинет субботним вечером. Пенни знала, что он спешит привести в порядок записки для завершения наброска статьи о применении искусственного сна в лечении зависимости от барбитуратов.

Доктор, вдовец лет пятидесяти пяти, имевший живущих в других штатах взрослых женатых детей, жил один в небольшой квартире. Некоторые исследования проводил там, остальные – в задней комнатке при своем небольшом кабинете. Тело обнаружили только после прихода на службу Пенни в обычное время, в десять утра, в понедельник.

Оно лежало на столе в процедурной, с закатанным на левой руке рукавом белой рубашки. Резиновый жгут, который, видимо, перетягивал левую руку над локтем, чтобы легче было попасть в вену, был распущен, но остался на месте, придавленный рукой. На столе стоял пустой пузырек и пустой шприц с иглой для инъекций. И в маленьком пузырьке с резиновой пробкой, и в шприце присутствовали следы морфина. Сейф с наркотическими препаратами был открыт. Ключ лежал у доктора в кармане. На шприце и на пузырьке обнаружили его фрагментарные отпечатки. За пустым пузырьком валялся кусочек хирургической ваты со следами крови, растворенными в спирте. Проведенное окружным медицинским экспертом вскрытие показало, что смерть, с достоверной медицинской определенностью, наступила от сильной передозировки морфина. По свидетельству Пенни, ничего больше из сейфа с наркотиками не пропало, равно как и из других запасов лекарств, используемых для лечения пациентов. Она не могла лишь сказать, исчезло ли что-нибудь из задней комнатки, где хранились препараты, специально заказанные доктором Шерманом для экспериментальной работы.

Входную дверь отперла Пенни, придя на работу.

К тому времени я уже развязал Рика Холтона. Он вел себя гораздо лучше, а проволочные путы причиняют боль.

– Одно время, – рассказывал он, – я был помощником генерального прокурора здесь, в округе Кортни. Вышло так, что генеральному прокурору достался целый судебный округ из пяти административных округов, поэтому он поставил в каждом помощника прокурора. Должность выборная. Я решил больше не баллотироваться. Государственный прокурор сейчас тот же самый, Бен Гаффнер. Я, как только услышал о предположительном самоубийстве Стью Шермана, в тот же день сказал Бену, что просто никогда этому не поверю. Ну, черт возьми, сделали аутопсию, шериф Тарк провел расследование, передал дело Гаффнеру, и Бен объявил: мол, ничто в мире не заставит его себя выставить полной задницей, пытаясь представить Большому жюри присяжных что-нибудь, кроме самоубийства, которое, по его мнению, и произошло.

– Доктор не мог покончить с собой! – вставила Пенни.

– и я так же думал, – подтвердил Рик. – Поэтому после закрытия дела решил потратить свободное время на расследование. Бен дал неофициальное благословение. Когда я впервые расспрашивал Пенни, выяснилось, что у нее точно такое же мнение.

Значит, вот каким образом начался их роман. Из услышанного во время притворной отключки я понял, что был он несладким. А сейчас они очень натянуто друг с другом держались, затаив приятное чувство обиды.

Считая натянутость их отношений помехой в общении со мной, я решил снять их с крючка и сказал Холтону, что, почуяв неладное по вкусу джина, хотел заставить ее хорошенько струхнуть и, возможно, внушить, как опасно порой выдавать себя за проститутку. А для этого стащил платье и лифчик.

– Она здорово сопротивлялась, – добавил я. Он несколько повеселел:

– Ясно. Значит, вы меня заставили разозлиться до чертиков, чтобы я отвлекся от вас. Неплохо, Макги.

– Будь мне известно о вашей принадлежности к адвокатуре и членстве во всех клубах города, я не стал бы на вас набрасываться. Только выхода не было, а калибр у вас очень опасный. Но почему вы пришли ко мне? Я уже говорил, что никогда даже не слышал про доктора.

И он изложил обобщенные результаты расследования, демонстрируя методичность и профессиональное знание правил дачи свидетельских показаний. С помощью Пенни он нашел двух человек, видевших, как в субботу из кабинета доктора Шермана поздно вечером выходил очень высокий мужчина. По словам одного, в одиннадцать тридцать. По словам другого, вскоре после полуночи. Пенни знала, что доктор, работая над исследовательским проектом, не отвечает на телефонные звонки. Автоответчик в тот вечер не зарегистрировал никаких звонков. Один из свидетелей заметил, что мужчина сел в стоявшую поперек улицы темно-синюю или черную машину, с виду новую, и уехал. Свидетелю показалось, что номера на машине флоридские, но число перед дефисом однозначное, а не двузначное, как полагается в округе Кортни. Рик собрал показания и занес в свое личное досье.

– А при чем здесь Том Пайк? – спросил я.

– Я искал мотив. Пару раз слышал, будто Стью умер в дьявольски неподходящий для Тома момент, мол, из-за этого он может здорово погореть на некоторых своих сделках, и думаю, не прикончил ли кто-нибудь доктора, просто чтобы напакостить Тому. Понимаете, Шерман был семейным врачом Пайков, и, когда Том два года назад открыл “Девелопмент анлимитед”, Стью вложил туда много денег. Он всегда хорошо зарабатывал вдобавок к оставленному женой после ее смерти три года назад. Том дал Стью и другим участникам первых сделок несколько замечательных шансов. Прибыль поистине фантастическая. Деньги всегда хороший мотив. Поэтому я долго беседовал с Томом. Сначала он мне ничего не хотел говорить, заявлял, что все отлично. А как понял, к чему я клоню, страшно забеспокоился и раскололся. Доктору полностью принадлежали три больших участка земли к востоку от города. Том работал над четвертой сделкой, и Стью предварительно договорился занять в банке крупную сумму, предложив в качестве обеспечения свои первые три участка. Заручившись согласием банка, Том пошел дальше и сколотил группу для четвертой сделки. Теперь он не только попал в суровый переплет с этой сделкой, но вдобавок из-за налога на недвижимость вмешалось налоговое управление, заморозило собственность доктора на три других участка и фактически может издать приказ об их продаже ради уплаты этого налога. По словам Тома, Шерман не мог выбрать более неудачный момент – не только в смысле спасения собственной недвижимости, но и в смысле возможных последствий для остальных участников всех четырех синдикатов. Сказал, придется влезть в долги, чтобы спасти все дело от полного развала.

– Полагаю, ему это удалось.

– Говорят, будто выкарабкался, но ему это дорого стоило. По правде сказать, сыновья Стью пытались принять против Тома какие-то меры, потому что осталось гораздо меньше, чем они думали. Однако юридических оснований не оказалось. Я спросил Тома, не мог ли кто-то убить доктора, чтобы погубить сделки. Эта мысль адски его потрясла. Сказал, можно было бы нескольких заподозрить в подобном желании, но они никак не могли знать, больно ли это его ударит. Согласился, что самоубийство доктора кажется весьма сомнительным, но других версий у него нет.

– И какой-то высокий мужчина поднажал на Тома?

– Странный случай, из тех, что могут иметь значение, а могут и не иметь. В конце августа Том снял с одного из своих счетов двадцать тысяч наличными. Многие сделки с недвижимостью оплачиваются наличными, так что тут нет ничего необычного. Сумма мне стала известна после осторожной проверки через одного приятеля уже после этого случая. Один мой партнер адвокат заказал ко дню рождения двенадцатилетнего сына большой рефлекторный телескоп, который по его просьбе доставили в офис, установил его там на треноге, направил из окна на торговую площадь в другом квартале и принялся забавляться, меняя линзы. Выбрал мощностью в двести сорок, то есть расстояние до всего, находившегося за двести сорок ярдов, оптически сокращалось до ярда. Сфокусировал телескоп на одинокой машине на пустом участке стоянки, а когда четко и ясно ее разглядел, обнаружил стоявшего возле нее Тома Пайка и полюбопытствовал, кого это Том поджидает. Тут подъехала другая машина, из нее вышел высокий мужчина, которого мой коллега, по его утверждению, никогда раньше не видел. Сильно загорелый, обветренный, в белой спортивной рубашке и в брюках цвета хаки. Том протянул незнакомцу коричневый конверт. Тот открыл его, вытащил пачку банкнотов, пересчитал большим пальцем. Мой партнер отлично видел достоинство купюр. Потом мужчина бросил коричневый конверт в свою машину, вынул белый конверт, отдал Пайку, а Том его так быстро спрятал, что мой партнер не совсем успел разглядеть. Он рассказал мне об этом через пару дней. Мы обсуждали дело о разводе, над которым работали, и он заметил, что хорошо бы воспользоваться телескопом, сообщив, как следил за Томом. Можно придумать кучу объяснений. Может, это расплата наличными засделку с землей для ранчо или для пастбища. Может, он покупал предварительную информацию у дорожного инженера. Но может быть, именно тот высокий мужчина был тем вечером в кабинете Стью и каким-то образом причастен к произошедшему.

– А на меня вы как вышли?

– Вчера вечером я был в баре с клиентом и увидел вас со свояченицей Тома. Она расплакалась, вы ее увели, я попросил у клиента разрешения на минуточку отлучиться, вышел, увидел, как вы открываете 109-й, взглянул на номера вашей машины, понял, что она прокатная. Узнал ваше имя у стойки администратора. Мой приятель полисмен, которому я даю работу в свободное время, сегодня сидел у вас на хвосте и позвонил мне, когда вы поехали к дому Пайка. Мы с ним здесь встретились, он проник в номер, а я стоял у внутреннего телефона, чтобы предупредить его, если вы слишком рано вернетесь. Он не нашел ничего интересного. Конечно, у меня нет никакого официального статуса. Даже если б и был, все равно из-за обыска навалились бы настоящие неприятности. И мы с Пенни придумали, что она постарается вас подцепить. Мой приятель полисмен упомянул об откупоренной бутылке. У Пенни было быстродействующее, по ее мнению, средство. Пока вы обедали, я подсыпал его в бутылку.

– Как вы попали в номер?

– Со служебным ключом моего приятеля копа. У него есть ключи всех крупных мотелей в округе. Я посмотрел на них:

– До чего ж вы старательные ребята! И чертовски глупые. А если б она меня не подцепила? Если бы я вернулся один и выпил всю бутылку?

– Я был в пяти минутах ходьбы отсюда. Она позвонила бы мне, и я по телефону вызвал бы вас из номера под любым предлогом. Она открыла бы дверь служебным ключом и вылила джин из бутылки или унесла.

– Понимаете, – тихо вставила она, – чтобы подействовало как следует, пришлось всыпать такую дозу, что она подавила бы симпатическую нервную систему и убила вас.

– Зачем Пайк отдал вам двадцать тысяч? – спросил Холтон.

– Абсолютно дилетантский вопрос, – хмыкнул я. – Я сегодня увидел его первый раз в жизни. Могу ли доказать это? Нет, сэр. Доказать не могу. Хочу ли попробовать доказать? Нет. Не стану трудиться. Вы желаете отыскать доказательства? Валяйте, Холтон. – Я крутнул барабан полицейского револьвера – обойма полная, – протянул ему оружие. – Может быть, доктор был славным малым. И сами вы, может быть, неплохие ребята. Медсестра и член множества клубов. Даже если отыщете настоящего убийцу доктора, он вполне может убить заодно вас обоих. К сожалению, вы насмотрелись телесериалов. Если б я убил доктора, то проломил бы вам головы, сунул в багажник машины, выбросил в подвернувшуюся сточную канаву и завалил глыбами известняка.

Он вспыхнул, встал и сунул револьвер за пояс.

– Мне не нужны поучения какого-то чертова лоботряса.

– Занимайтесь своими делами. Вступите еще в какой-нибудь клуб.

– Не дадите ли мне разрешение удалиться, мистер Макги?

– Ничто не доставит мне большего удовольствия.

– Пошли, Пен.

– Отправляйся домой к Дженис, – сказала она. – Ты и так слишком часто уходишь по вечерам.

– Слушай, я виноват, что вышел из себя, когда он сказал…

– Очень уж ты охотно поверил, милый. Тебе попросту не терпелось поверить во что-то подобное, в какую-нибудь гадость. Думаешь, если сам шляешься, и любой другой делает то же самое. В любое время. Иди к черту, Рик. Ты злое, мерзкое существо с погаными мыслишками.

– Ты идешь со мной или нет?

– Спасибо, останусь здесь ненадолго.

– Либо идешь…

– Либо ты никогда меня не простишь, между нами все кончено и так далее. Ох, детка. А было ли что-нибудь между нами? Раз нет веры, то и вообще ничего нету. Прощай, милый Рики. Можешь всю дорогу домой к Дженис воображать всякую пакость, которая, по твоему мнению, творилась вот в этой постели.

Он развернулся, промаршировал к двери, яростно захлопнул ее за собой.

Она попыталась улыбнуться мне, но улыбка вышла поистине жуткой. Губы не слушались.

– Надеюсь, не возражаете.., надеюсь, мне можно… – И тут рот раскрылся, она вскочила и с криком:

– Ох! А-а-а… У-у-у… – захромала в ванную.

Форт-Кортни приятное место, если ничего не иметь против бегающих в твою ванную плачущих женщин, ровно половина из которых хромые. Я выплеснул воду из ведерка для льда, насыпал из морозильника кубики. Хотел было выплеснуть и отравленный джин, потом передумал, завинтил крышку, поставил бутылку в темный угол стенного шкафа. Вытащил чистый стакан, откупорил вторую бутылку “Плимута” и налил себе. Когда она наконец вышла – ослабевшая, маленькая, подавленная, – предложил выпить.

– Спасибо, пожалуй, нет. Я лучше пойду.

– У тебя здесь машина?

– Нет. Меня Рик подбросил. Моя машина дома. Могу от администратора вызвать по телефону такси.

– Сядь на минутку, пока я допью. А потом отвезу домой.

– О'кей. – Она вытащила из своей сумочки сигареты и закурила. Подняла двумя пальцами пышный светло-рыжий парик, как огромное дохлое насекомое, бросила его на стол. – Пятнадцать девяносто восемь плюс налог, чтобы смахивать на секс-бомбу.

– Вышло неплохо.

– Бросьте. У меня веснушки, волосы как солома, короткие толстые ноги и большой зад. Вдобавок я неуклюжая. Вечно натыкаюсь на всякие предметы. И на людей. Вот уж повезло старушке нарваться на Рика Холтона. – Она поколебалась. – Ничего, если я передумаю насчет выпивки?

Я достал последний чистый стакан, налил, она взяла его, понесла к креслу.

– Спасибо. Хотя с какой стати вам оказывать мне услуги? После всего, что я с вами хотела проделать.

– Синдром вины. Я испортил ваш роман.

Она нахмурилась:

– Это больно. Я знаю. Когда ввязывалась, то знала, что будет больно. На самом деле вы ничего не испортили. Просто немножко ускорили конец. У него уже возникало желание с этим покончить. Искал крупную, серьезную причину. Господи, вы совершенно взбесили его!

– Я, по-моему, тоже немножко взбесился. Никак не мог понять ваших планов, пока не смошенничал. Она смотрела в стакан.

– Знаете что? Наверно, мне надо мертвецки напиться. У меня и от этого уж во рту онемело, так что много не понадобится.

– Будь как дома. Только не пой. – Я потянулся за ее стаканом, а она махнула рукой и пошла наливать сама.

– Ты точно не возражаешь, Макги? Пьяные женщины – настоящий кошмар. Я на станции “Скорой” работала и насмотрелась.

– Скажи, почему оба вы так уверены, что доктор не покончил с собой?

– Идеально здоровый, любил свою работу, исследования.

Энтузиаст, как дитя малое. И я знаю, как он относился к попыткам самоубийства. Ну, например, к случаям с женой Тома. Это просто его ошарашивало. У него в голове не укладывалось, как может человек лишить себя жизни.

– Он ею занимался?

– Оба раза. Причем обе попытки чуть не удались. Если б Том не подоспел, удались бы. Когда он не смог ее добудиться, позвонил доктору, тот велел быстро везти ее в реанимацию. Встретил их там, выкачал всю дрянь, дал стимуляторы, они стали водить ее, шлепали по щекам, не давали заснуть, пока опасность не миновала. В другой раз Тому пришлось выломать дверь в ванной. Она потеряла много крови. На левом запястье остались два.., пробных надреза, как их называют, когда человек не решается глубоко резать. А уже третий совсем глубокий. Конечно, из вены кровь течет медленней. У нее хорошая стандартная группа. Доктор Шерман влил четыре пинты крови и так хорошо обработал запястье, что теперь шрам, наверно, почти незаметный.

– Сообщили полиции?

– Ну да. Мы обязаны. По закону.

– Ты вообще не догадываешься, что все-таки могло доктора беспокоить?

– Ну, трудно сказать. Он не из тех, кто всегда одинаковый. Затевал новый проект и совсем замыкался, особенно если дела шли не слишком-то хорошо. Не хотел об этом говорить. Так что.., может быть, его что-то тревожило… Настроение у него было такое, будто что-то пошло неожиданным образом. Только я точно знаю, он с собой не покончил бы.

– При вскрытии не обнаружили ничего подозрительного?

– Например, что его сперва оглушили? Нет. Никаких признаков, никаких следов, кроме морфина, в такой дозе, что следами не назовешь.

Я глубоко погрузился в кресло, положил ноги на круглый пластиковый столик. После довольно продолжительного молчания взглянул на нее. Она смотрела на меня. Один глаз закрыт на треть, другой наполовину. Одна бровь поднялась, верхняя губа вздернулась, открывая довольно красивые зубы. Странная застывшая гримаса – не совсем ухмылка, не совсем насмешка.

– Эй! – хрипло вымолвила она, и я вдруг сообразил, что взгляд по ее задумке должен был быть эротическим и призывным. Это меня озадачило.

– Ох, Пенни, прекрати!

– Эй.., слушай. Ты умный. Знаешь? Чертовски умный. Я все думаю, до чего быстро этот сукин сын посчитал меня дешевкой. А? Ладно, никто никуда в любом случае не собирается. Нынче п-пятница, правда? Утром я проглотила лил.., пил-люль-ку, чтобы не залететь, что ж-ж-ж ей теперь, пропадать?

– Тебе пора домой.

– Ой-ой-ой! Премного благодарна. Я, наверно, тебе жутко нравлюсь, Макги. От веснушек воротит? Не любишь толстоногих?

– Очень люблю, сестренка. Успокойся.

Она подошла, встала передо мной, еще раз одарила меня тем же пьяным, застывшим взглядом, поставила стакан на стол, как-то лихо крутнулась и тяжело плюхнулась мне на колени, умудрившись при этом заехать в глаз локтем. Попала в какой-то нерв, из глаза потекли слезы. Прильнула, прижалась щекой к подбородку, опять выдохнула:

– Эй!

– Дружочек Пенни, это поганый способ расплаты даже с симпатичным стариной Риком. Ты ведь по уши напилась. Потом возненавидишь саму себя.

– Не х-хочешь девушкой поп.., пользоваться?

– Хочу, конечно. С большим удовольствием. Ты подумай как следует, приходи завтра вечером и поскребись в дверь.

Она испустила долгий усталый вздох. Мне на миг показалось, что она отключается. А потом ровным тоном, с отличной дикцией объявила:

– Я хорошо переношу выпивку.

– М-м-м. К чему этот спектакль?

– Макги, холодной и трезвой девушке не так-то легко предлагаться заезжему незнакомцу. Может, кому-то легко, но не Пенни Верц. Не толкай меня. Легче рассказывать, когда я на тебя не смотрю.

– Что рассказывать?

– У меня большая проблема. С Риком. Он действительно злой. Знаешь, бывают испорченные мальчишки? Жестокие маленькие существа. Знаешь, почему он при этом неплохо живет?

– Потому что одна только ты видишь в этом проблему?

– Точно. Ты жутко умный. Знаешь, что я сейчас сделаю?

– Что?

– Соберусь с силами. Сообщу себе, что вела себя плохо. Выше голову, подтяни живот, расправь плечи – вперед, девушка. Дня три-четыре буду думать о нем каждые три минуты, потом наберу личный номер в офисе, униженно покаюсь, поплачу, попрошу прощения за то, чего не делала. И буду одновременно стыдиться и тошнотворно радоваться.

– Совсем никудышный характер?

– Всегда казался сильным. Он меня зацепил.., в физическом, что ли, смысле. Думаю про него и так сильно хочу, что в голове гудит, в ушах звенит, белый свет кружится перед глазами.

– М-м-м. Унижаешься?

– Именно. Я хочу порвать с ним. Хочу освободиться. И когда в твоей ванной ревела после его ухода, меня осенило, как вырваться на свободу, если хватит духу.

– С моей помощью решить проблему?

– Думала, ты ухватишься за такую возможность. Дело не в том, будто я до того сногсшибательная и прелестная, что могу походя всем вскружить головы. Только знаю – во мне есть какая-то очень эффектная чертовщинка. То есть если бы я оказалась в одном салуне с какой-нибудь победительницей всемирного конкурса “Мисс плантация спаржи” и какой-нибудь тип положил на нее глаз, то многие по дороге сменили бы цель. Не знаю почему, но так оно и есть. Поэтому я была совершенно уверена, что смогу подцепить тебя в баре.

– Ты действительно подала сигнал.

– Интересно знать, как ты его понял.

– Он, по-моему, объявлял: “Посмотри-ка, я здесь!"

– Ну и черт с ним. Я люблю мужчин – просто как таковых. Шесть братьев и я, единственная девчонка. Никогда не могла быть настоящей девчонкой, вести за завтраком девичью болтовню. Только я не брожу по панели. Конечно, мне нравится заниматься любовью. Просто не признаю это настоящей потребностью, понимаешь? Правда, сейчас к Рику здорово привязалась, причем он мне даже не очень нравится. Уж и не знаю.., может ли после этого выйти не хуже с другим. И подумала, что с тобой можно будет проверить. Думаю, нервы взвинчены, чуть-чуть подтолкнуть – и готово дело. Легче разыгрывать пьяную. Я едва тебя знаю. Больше никогда не увижу. А ты засомневался. Или у моей загадочной чертовшинки другая длина волны. Ой, Господи! Я себя чувствую безобразной, тупой, нерешительной… Честное слово, никогда раньше не пробовала подцепить незнакомца.

– А если не произойдет ничего особенного, не будешь страдать сильнее прежнего?

– Нет. Потому что после этого у меня не хватит духу ему позвонить. Буду считать себя чересчур виноватой, когда пересплю с тобой, – не важно, выиграю или проиграю… Понимаешь, я могу сорваться и приползти к нему на брюхе. А так у меня будет время справиться с этим порывом. Если придет, не имея от меня известий, не знаю, сумею ли удержаться. Но.., получу довольно хороший шанс.

Она вновь глубоко вздохнула. Странная маленькая веснушчатая леди, излучающая нечто не поддающееся определению, нечто манящее и отважное.., нечто игривое. Да, мир – просторное тенистое местечко, где всего несколько раз, только в нескольких уголках можно встретиться с незнакомцем. Может, она частично избавит меня от тревоги последних недель. Старый доктор Макги. Домашняя терапия. Наложение рук. Лечебные манипуляции. Голод всегда присутствует, нисколько не интересуясь именами и лицами, нуждаясь лишь в подходящем рациональном доводе. Поэтому я запустил пальцы в завитки волос у нее на шее, нашел тот же самый язычок “молнии” и медленно потянул к пояснице. Она рванулась, взлохмаченная, широко распахнув глаза, радостно приоткрывая губы… Но остановилась, нахмурилась, сосредоточилась:

– О'кей, история в самом деле печальная. Но не настолько же, чтобы сильный мужчина заплакал.

– Я не плачу. Ты попала мне локтем в глаз.

И она захохотала, утробно, от всей души, смех всецело ее одолел, до слез, но не до истерики. Пока я гасил свет, она повесила платье на вешалку, разобрала постель. Дверь ванной мы оставили приоткрытой, оттуда к изножью кровати углом тянулась полоска света. Она была скованной, с напряженными мышцами, нервничала, но недолго. Пролетело неизмеримое время, и я понял, что именно представляет собой ее таинственная аура. Это была здоровая, крепкая, веселая, чистая, неистощимая девушка, сплошной сгусток масла и пряности, с длинной стройной талией и торсом, в изощренном, ритмичном контрасте с сильными, жаркими, жадными бедрами, намекавшими на скорое возрождение жажды.

Утром я медленно очнулся от шума воды – она принимала душ – и снова заснул. Проснувшись чуть позже от яркого солнца, сиявшего в затемненной комнате, увидел ее, обнаженную, у двойных гардин. Отвернув край, она выглядывала на белый свет, а другой рукой энергично чистила зубы моей зубной щеткой.

Отвернулась от окна, заметила, что я открыл глаза, подскочила к кровати, продолжая работать щеткой.

– ..брое утро, милый.

– И тебе доброе утро, тигрица.

– Ур-бур-бур…

– Что?

– Я хотела сказать, что взяла твою щетку. Надеюсь, не возражаешь. То есть после интимной близости становишься вроде как родственником.

– Согласно одной старой шутке, нечто вроде официального знакомства.

Она вновь принялась чистить зубы, а я протянул руку, схватил ее за запястье, подтащил поближе. Она вытащила изо рта щетку и задумчиво уставилась на меня.

– В самом деле? Серьезно? – И улыбнулась. – Конечно. Только пойду пописать.

И ушла в ванную. Зашумела вода, послышался прерывистый звук слабой струйки, словно писал ребенок. Присеменила обратно, сияющая, бросилась в постель, звучно шмякнулась, жадно потянулась, с крайним удовлетворением промычала в предвкушении: “М-м-м…” В особой сфере своей компетенции она, пожалуй, была наименее неуклюжей особой во всем округе.

Пока мы одевались, она все сильнее нервничала – ей предстояло выйти из номера мотеля в субботний полдень. Была почти уверена, что Рик поджидает ее в смертоносном молчании. Или компания каких-нибудь приятелей по некоей неизвестной причине пройдет мимо. Отчасти замаскировалась, надев парик. Заставила меня выйти, завести машину, открыть дверцу с ее стороны, убедиться, что берег чист, и посигналить.

Вылетела галопом и, вскакивая в машину, ударилась коленом о край дверцы так, что первые три квартала не разгибалась, держась за ногу и поскуливая. Время от времени поднимала голову, выясняя, где мы находимся, и давая указания. Ее дом стоял в маленьком жилом садовом квартале под названием Ридж-Лейн. Дважды объехав по ее требованию два квартала и удостоверившись, что поблизости не стоит красный автомобиль Рика с откидным верхом, я свернул на короткую узкую подъездную дорожку за плотной оградой секвой и остановился в нескольких дюймах за ее блекло-синим “фольксвагеном” на стоянке. Она по буквам продиктовала мне свою фамилию и добавила, что телефон есть в справочнике. Мне показалось, что ей не хочется слышать мои звонки. Она не желала менять одну связь на другую.

Я вспомнил, что забыл спросить одну вещь.

– Кстати, что вы надеялись у меня найти. Пенни?

– Мы даже не знали, правда, – пожала она плечами. – Хоть какую-нибудь подсказку. Документы, деньги, письма, записки… Когда попадаешь в тупик, пробуешь все, что угодно.

Сидя в машине, мы вдруг оба зевнули, широко, от души, так что челюсти скрипнули. И рассмеялись. Она поцеловала меня, вылезла, взвизгнув от боли, когда наступила на ногу. Наклонилась, растерла больное колено и захромала к дверям. Открыла дверь, улыбнулась, махнула, я дал задний ход.

На обратном пути остановился в местечке, где было чисто, как в операционной, имелся свежий сок, совсем свежий арахис и на удивление хороший кофе. Потом, чуть посмеиваясь над собственной щепетильностью, прошел полквартала, купив зубную щетку перед возвращением в мотель. Да, есть разные степени личной собственности, и, похоже, зубная щетка стоит на особом уровне, чуть повыше расчески.

Номер был убран. Хоть я должен был съехать в одиннадцать, меня наверняка не упрекнули бы за задержку – мотель был далеко не полон.