Текст книги "Племена Гора"

Джон Норман
Племена Гора

Глава 1. ЗАЛ САМОСА

Левую лодыжку девушки перехватывали три шнурка с маленькими золотыми колокольчиками.

Сверкающий в свете факелов мозаичный пол комнаты представлял собой огромную карту.

Я наблюдал за рабыней. Она немного подогнула колени и вскинула подбородок, но взглянуть на нас не решалась. У нее были великолепные темные волосы, волной ниспадающие на спину.

– Я многого не понимаю, – произнес Самос.

Я взял ломтик лармы и впился зубами в сочный плод.

– Полагаю, нам важно выяснить истину.

Я посмотрел на огромную карту под ногами. Вверху находились Экс-Гласьер, Торвальдсленд, Хунжер, Скжерн и Гельмутспорт, ниже, рядом с непроходимыми зелеными лесами, лежала Кассау, вились реки Лориус, Лаурия и Ли-диус, среди островов выделялись Кос и Тирос. Я видел дельту Воска, Порт-Кар, равнину Ко-ро-ба, горы Тентис, известные своими стадами, и даже Башни Утренней Зари. Еще южнее лежал город Тарна, здесь добывали серебро; рядом виднелся Волтай-Рэндж, славный Ар и Картиус. На самом юге раскинулась Турия, у берегов Тассы виднелись острова Ананго и Ианда, неподалеку находились свободные порты Шенди и Бази. На карте были отмечены сотни городов, возвышенностей, полуостровов, рек, внутренних озер и морей.

Под колокольчиками и браслетом из золотистого металла виднелась загорелая щиколотка девушки.

– Возможно, ты ошибаешься, – сказал я. – Возможно, за этим ничего не стоит.

– Возможно, – улыбнулся он.

В углах комнаты застыли вооруженные копьями стражники в шлемах.

Прозрачная малиновая туника ниспадала на обнаженные бедра девушки. Под ней угадывался пояс из налегающих друг на друга мелких золотых монет. Лицо рабыни скрывала вуаль с застежкой на левом плече. Второй конец вуали был привязан к поясу с монетками на правом бедре. Руки украшали бесчисленные браслеты и кольца. Причудливый воротник скрывал горло.

Я взял еще одну дольку лармы:

– Значит, ты располагаешь информацией?

– Да, – ответил Самос и хлопнул в ладоши.

Девушка мгновенно выпрямилась, вскинула руки и вывернула наружу кисти. Музыканты под руководством зехариста приготовились к игре.

– Какого же рода твоя информация? – поинтересовался я.

– Неопределенного.

– Может быть, она и не важна? – предположил я.

– Может быть, – согласился он.

– Курии Внешних колец не смогли захватить северные территории, застряли в Торвальдсленде и, кажется, успокоились.

– Бойся врага, хранящего молчание, – проворчал Самос, взглянул на девушку и хлопнул в ладоши.

Раздался чистый, звонкий и мелодичный звук цимбал, и рабыня начала танец.

Я не отрываясь смотрел на ее бедра. Нанизанные на нити монеты причудливо преломляли свет факелов. На рабынь всегда цепляют всякую мишуру. Девушка сжала в руке края вуали и стыдливо отвернула голову. Ей все равно придется подчиниться, и она это знала.

– Пошли со мной, – сказал Самос.

Я опрокинул кубок с остатками паги. Он улыбнулся:

– Побудешь с ней позже. Она весь вечер здесь танцует.

Самос выбрался из-за низкого столика и кивнул сотрапезникам, самым доверенным людям. Перед ним тут же склонились две полуодетые очаровательные рабыни с кувшинами.

Мы подошли к связанной черными кожаными ремнями молодой девушке. Ремни обвивали ее руки и ноги, перекрещивались под грудью и охватывали бедра, к которым были прикручены кисти рук. Испуганная блондинка с белой кожей стояла на коленях. Плечи девушки, как и у большинства землянок, были напряжены. На ее планете существовали тысячи способов, чтобы скрыть, уменьшить или спрятать природную мягкость тела. Модной считалась достойная и строгая холодность. Так всегда случается в индустриальном, технологическом обществе, где всему задают тон механизмы. Образцом для подражания становится манера движения роботов – ритмичная, точная, выверенная и всегда повторяющаяся. В технократическом обществе люди двигаются и держатся не так, как в обычном; сказывается культурологическое давление окружающего мира. Сами они этого не замечают и считают дерганые, ритмичные движения естественными, между тем как они являются отражением подсознательно навязанного обществом образца. Временами привыкшее жить по своим законам животное сбрасывает с себя груз условных рефлексов. Неудивительно, что даже взрослые земляне, если оставить их без присмотра, могут совершенно неожиданно запрыгать и побежать, лишь для того, чтобы испытать радость движения и сбросить налагаемые цивилизацией оковы. Невидимые цепи – самые тяжелые.

Я взглянул на девушку. Она в ужасе сжалась в комочек.

– Скажи ей, – проворчал Самос, – чтобы брала пример с настоящей женщины и училась быть самкой. – Он показал на горианскую танцовщицу.

Девушка пробыла на Горе совсем недолго. Вместе с другими рабами Самос купил ее за четыре серебряных тарска на Телетусе. До этого ей ни разу не приходилось бывать в его доме. На левом бедре рабыни темнело клеймо. Кузнец заковал ее шею в простое железное кольцо. Это был дешевый товар, не стоящий даже замка. По мне, так лучше бы Самосу купить еще одну танцовщицу. Между тем, если приглядеться, девчонка была не так уж и безнадежна. Иногда из таких получаются неплохие ученицы. На Горе от женщины требуется одно – быть женщиной. На Земле стремятся к обратному. В технократических обществах из людей всеми силами вытравливают признаки половой принадлежности, что неудивительно, поскольку сами половые отношения считаются не существенными, а порой даже постыдными. Технократические цивилизации управляются бесполыми металлическими существами, запрограммированными на бесстрастное и бесперебойное воспроизводство себе подобных. После столетий упорных усилий человечеству удалось создать на Земле общество, в котором не нашлось места человеку. Они построили дом, в котором не могли больше жить. В огромном доме, под названием Земля, для человека не нашлось даже крошечной, комнатки. Люди оказались чужими в построенном собственными руками жилище, им наконец удалось исторгнуть самих себя из сотворенного ими же мира. Женщины устыдились своей женственности, а мужчины испугались голоса крови. Корчась ночами в пластиковых кабинках, мужчины плакали и терзались из-за того, что не соответствуют стандартам чуждого им мира и не могут достичь совершенства сильных и могучих роботов. Они оставались крошечными, слабыми и безвольными.

Светловолосая девушка опустила голову. Я кивнул стражнику за ее спиной, и он погрузил руку в пышные волосы землянки. Рывок оказался резким и неожиданным. Рабыня завизжала от боли, а я показал ей на танцовщицу.

Девушка взглянула в ее сторону, испуганная, оскорбленная и возмущенная. Ее тело дрожало и извивалось под кожаными ремнями.

– Посмотри на настоящую женщину, рабыня, – сказал я по-английски. Судя по клейму, девчонку звали мисс Присцилла Блейк-Эллен. По национальности она была американка. Затем ее заклеймили, и она превратилась в безымянную собственность рабовладельца.

Танцовщица плавно покачивалась в такт музыке.

– Она омерзительно чувственная, – в ужасе прошептала белокурая рабыня.

Я обернулся и взглянул на танцовщицу. Словно пригвожденная к месту, она извивалась вокруг «рабского шеста». На самом деле никакого шеста не было, но в это даже не верилось. Танцовщица изображала, как тонкий и скользкий шест пронзает ее тело. Девушка то беспомощно падала, то яростно обвивала воображаемый шест, то впадала в экстаз и самозабвенно ему отдавалась, то отчаянно пыталась вырваться и не могла, оставаясь навеки его пленницей. Умение изобразить «рабский шест» считается великим искусством. Сладострастное напряжение в теле танцовщицы немедленно передается зрителям. Я слышал, как восторженно закричали мужчины за низким столом. Руки танцовщицы легли на бедра. Не переставая двигаться, она сердито взглянула на зрителей. Плечи девушки поднимались и падали, пальцы поглаживали грудь и плечи, гордо тряхнув головой, она бросила в сторону зрителей еще один негодующий взгляд. Бедра девушки вращались все быстрее и быстрее. Затем музыка прекратилась, и невольница замерла. Раздался ясный, чистый звон цимбал, снова заиграла музыка, и она опять беспомощно повисла на шесте. Мужчины швыряли к ее ногам монеты. Я взглянул на блондинку:

– Учись быть женщиной.

– Никогда, – прошипела она в ответ.

– Ты больше не на Земле. Тебя будут учить. Уроки могут стать как приятными, так и мучительными, но учиться придется.

– Я не хочу, – прошептала девушка.

– Твои капризы никого не интересуют.

– Это унизительно, – сказала она.

– Научишься, – повторил я.

– Она настолько чувственна, что мужчины могут воспринимать ее только как женщину!

– Ты станешь такой же.

– Но я не хочу быть женщиной! – выкрикнула она. – Я хочу быть человеком! Я всегда мечтала быть просто человеком!

Она изогнулась, пытаясь вырваться из кожаных пут. Разумеется, это было совершенно бесполезно.

– На Горе, – сказал ей я, – мужчины – это мужчины, а женщины – это женщины.

– Мне стыдно так двигаться, – заплакала землянка.

– Ты будешь двигаться, как положено женщине.

– Никогда. – Она забилась в рыданиях, отчаянно пытаясь разорвать путы.

– Посмотри на меня, рабыня! – сказал я.

Она подняла голову. В огромных глазах блестели слезы.

– А теперь слушай внимательно. Я постараюсь говорить с тобой по-хорошему. Может случиться, что в следующий раз ты нескоро услышишь добрые слова.

Она замерла, охранник по-прежнему держал ее за волосы.

– Ты – рабыня, – сказал я. – Ты – собственность другого человека. Ты – женщина. И тебя заставят вести себя по-женски. Если бы ты была свободной или горианкой, тебя бы никто не трогал. Но ты не свободна, и ты не горианка. Мужчина с Гора не потерпит никаких капризов со стороны рабыни. Она должна быть такой, какой он хочет ее видеть, а именно женственной и доступной. Непокорных морят голодом или бьют плетью. Ты можешь сопротивляться. Хозяин будет не против, это сделает процесс обучения более захватывающим, но в конце ты все равно должна покориться, потому что ты – рабыня. На Земле за твоей спиной стояло общество, и стоило мужчине повысить на тебя голос, как ты бежала в суд. Здесь общество защищает интересы мужчины, тебе не к кому обратиться и некуда бежать. Ты остаешься наедине со своим хозяином, и ты полностью зависишь от его милости. Не забывай также, что он не привык к самокопанию и напрочь лишен комплекса вины. Он с молоком матери всосал гордость за то, что он мужчина, и привычку властвовать над женщинами. Люди здесь не такие, как на Земле. Здесь живут гориане. Они сильны, жестоки, и они тебя сломают. Для мужчины с Земли ты, может быть, никогда не станешь женщиной. Здесь, красотка, тебе никуда не деться.

Она смотрела на меня с несчастным видом.

Танцовщица застонала, испустила сладостный крик и забилась в судорогах на невидимом шесте.

– На Горе хозяева поощряют чувственность в своих рабынях, – заметил я.

Широко открытыми глазами блондинка следила за танцовщицей. Теперь двигались только ее бедра. Казалось, они существовали отдельно от тела, лишь кисти рук и плечи слегка подрагивали в такт музыке.

– Сейчас ты так не сможешь, – сказал я белокурой рабыне. – Надо тренировать мышцы. Научишься двигаться, как женщина, а не как кукла или деревянная чурка. – Я улыбнулся. – Тебя будут учить чувственности.

Щелкнув пальцами, Самос освободил девушку от рабского шеста. Рабыня сорвала с себя вуаль и танцевала, держа ее в вытянутых руках. Стрельнув темными глазами, она завернулась в прозрачную ткань, и шелк, к ужасу белокурой землянки, только подчеркнул дразнящие, сладостные формы. Я видел, как широко раскрылись глаза застывшей на коленях связанной девушки. Танцовщица отбросила вуаль и упорхнула в центр зала.

– Ты еще научишься женственности, – сказал я блондинке. – Я даже скажу тебе, где ты пройдешь эту школу.

Она вопросительно на меня посмотрела.

– У ног своего хозяина, – произнес я и вслед за Самосом вышел из зала.

– Ей надо выучить горианский, причем быстро, – проворчал Самос.

– Пусть ее учат кнутом и пряником.

– Только так, – кивнул Самос.

Рабынь учили языку, применяя систему поощрений и наказаний. Печенье, конфеты и маленькие послабления, вроде одеяла в пенале, делали чудеса. Даже много месяцев спустя, допустив грамматическую или лексическую ошибку, девушки холодели от страха, ожидая мгновенной кары. На Горе не балуют молоденьких рабынь. Это первый урок, который усваивает девушка.

– Что-нибудь выяснил? – поинтересовался Самос.

Я допросил рабыню, как только она прибыла в его дом.

– Типичная история, – ответил я. – Похищение, транспортировка на Гор, рабство. Она ничего не знает. Вряд ли она даже понимает, что означает ее ошейник.

Самос рассмеялся неприятным смехом рабовладельца.

– И все же одна вещь, которую ты из нее выудил, представляется мне интересной, – сказал Самос.

В глубине коридора нам попалась рабыня. Девушка тут же опустилась на колени и низко склонила голову. Длинные волосы упали на плиты пола.

– Я бы не стал придавать этому значения, – произнес я.

– Сама по себе информация бессмысленна, – проворчал он, – но, если принять во внимание другие факты, вырисовывается любопытная картина.

– Ты говоришь о прекращении полетов?

– Да, – сказал Самос.

Во время первого допроса я безжалостно требовал, чтобы она вспомнила все подробности, и она таки припомнила одну весьма странную и пугающую деталь. Я не придал этому поначалу никакого значения, но Самос сразу же встревожился. Он вообще был более информирован во всем, что касалось Других, курий, и Царствующих Жрецов. Девушка слышала разговор в полусне, одурманенная наркотиками, которыми ее накачали при доставке на Гор. На ее лодыжке поблескивал браслет, надетый захватившими ее куриями. Она помнила, как вместе с другими девушками повалилась на свежую, зеленую траву Гора. Их только что выпустили из капсул, в которых перевозили рабов. Она приподнялась на локтях, еще не в силах держать голову. Ее подняли на руки и перенесли в другое место. Как правило, рабынь располагали по росту, в начале цепи шли самые высокие. Это было обычное построение, «нормальная цепь», или «походная колонна». Она отличалась от «демонстрационного построения», или «торгового ряда», где рабынь выстраивали в соответствии с эстетическими или психологическими соображениями. Блондинок чередовали с брюнетками, пышнотелых со стройными, надменных аристократок с деревенскими простушками и так далее. Иногда красавицу помещали между двумя дурнушками, чтобы еще больше подчеркнуть ее прелесть. Нередко самых красивых оставляли на конец цепи, иногда поступали наоборот, располагая рабынь по ранжиру, самые красивые шли первыми, остальные соревновались за право продвинуться на одну ступеньку в иерархической лестнице и получить более престижный браслет, замок или ошейник. Итак, ее швырнули на траву, левую руку вытянули в сторону и вниз. Она услышала лязг цепи, почувствовала, как тяжелые звенья касаются ее бедер, потом раздался щелчок наручников, и она стала звеном в колонне. Рядом с ней какой-то мужчина делал пометки в книге. Снимая опознавательный браслет с ее ноги и надевая пластинку с именем на руку, человек, который это делал, что-то сказал второму, с книгой, после чего тот сделал пометку. Затем, когда всех девушек заковали, человек с книгой подписал какую-то бумагу и передал ее капитану доставившего рабынь корабля. Она догадалась, что это накладная на полученный живой товар. Судя по всему, никаких разногласий не возникло. Она слабо попыталась вытянуть руку из кандалов, но ничего, конечно, не получилось. Именно в тот момент человек с книгой спросил капитана, скоро ли тот вернется. Он говорил с горианским акцентом. Капитан, как ей показалось, горианского не знал вообще. Он ответил, что не знает, когда вернется, поскольку это от него не зависит. Полеты, насколько ему известно, вообще прекращаются. Потом корабль улетел. Под ногами пленницы была зеленая трава, а на руках звенела сталь наручников. Девушка справа от нее зашевелилась, и вся цепь пришла в движение. Кто-то потянул за цепь. Рабыни лежали в тени деревьев, подниматься на ноги им было запрещено. Стоило одной девушке зарыдать, как ее тут же огрели плетью. Мисс Присцилла Блейк-Эллен решила не рисковать. Когда стемнело, их погнали в вагон.

– Почему, – спросил Самос, – корабли работорговцев прекращают полеты?

– Вторжение? – предположил я.

– Маловероятно. В этом случае имелся бы прямой смысл летать по прежнему графику, чтобы не вызвать подозрения у Царствующих Жрецов. Разумно ли тревожить врага накануне атаки?

– А что, если курии как раз на это и рассчитывают? Что, если они надеются, что Царствующие Жрецы не заподозрят начала военных действий, поскольку угроза слишком очевидна?

– Не думаю, – улыбнулся Самос, – чтобы правители Сардара оставили подобное без внимания.

Я пожал плечами. Я уже и не помню, когда я последний раз был на Сардаре.

– Судя по всему, – сказал Самос, – идет подготовка к войне. Но курии слишком осторожны, чтобы ввязываться в войну, не будучи абсолютно уверенными в успехе. Полагаю, что их системы наблюдения далеко не совершенны. Колония первородных курий задумывалась как разведывательная структура, способная поставлять исключительно важную информацию. Насколько я знаю, с этой целью они пока не справляются.

Я улыбнулся. Вторжение первородных курий было остановлено в Торвальдсленде.

– Мне кажется, – произнес Самос, – речь идет не о вторжении. – Он мрачно посмотрел на меня. – Боюсь, что вторжения даже не потребуется.

– Не понимаю.

– Я очень боюсь, – тихо сказал Самос.

Таким я его еще не видел. Я смотрел на тяжелое, квадратное лицо, закаленное солеными ветрами Тассы, ясные глаза, белые короткие волосы ежиком, крошечные золотые серьги в ушах. Самос был бледен. А я знал, что этот человек не дрогнет и перед сотней обнаженных клинков.

– Что может быть страшнее вторжения?

– То, о чем я боюсь даже подумать.

– Ты говорил, есть еще новости?

– Две, – произнес Самос. – Иди за мной.

Мы шли по бесчисленным коридорам и лестничным переходам его дома. Вскоре на стенах появилась влага, и я сообразил, что мы спустились ниже уровня каналов. Мы прошли через зарешеченные, хорошо охраняемые двери. На каждом уровне и в каждом отсеке дома действовали соответствующие пароли. Их меняли ежедневно. Небольшой отрезок нашего пути пролегал мимо келий. Некоторые из них имели декоративные решетки, потолки были задрапированы тяжелой пурпурной тканью, в комнатах стояли пузатые медные тазы, на полу, среди ковров и подушек, горели лампы. В некоторых пеналах находилось по несколько пленниц. Любимым рабыням разрешалось пользоваться косметикой и кутаться в невольничий шелк. В основном же девушки были голые, за исключением ошейников и пластин с именами. Считалось, что это облегчает задачу работающим с ними парикмахерам, костюмерам и косметологам. Большинство келий представляли собой обычные железные клетки. Попадались и маленькие каменные конуры, со скользящими вверх заслонками, один раз идти пришлось по решетке, под которой находились клетки с невольницами. Мы миновали две приемные, я успел разглядеть ведущий в медицинский центр коридор, вдоль стен которого тянулись ряды кушеток, а с потолка свисали цепи. Я видел комнаты для физических упражнений и тренировок, отсек для клеймения; в открытую дверь я успел разглядеть раскаленные жаровни. Мы прошли мимо страшной дисциплинарной комнаты, в стены которой были вбиты кольца, а на огромном каменном столе валялись плети и розги.

Рабы-мужчины смотрели на нас мрачно и неприветливо, девушки, как правило, старались спрятаться. Одна рабыня бросилась к решеткам:

– Я готова к продаже! Продайте меня! Продайте меня мужчине!

Стражник ткнул ее в лицо кожаным хлыстом, и девушка отлетела в угол клетки.

– Еще не разогрелась, – заметил я.

– Выставлять рано, – кивнул Самос.

Девчонка упала на колени, выставив через прутья бедра и руки. Она подставляла себя под плеть, надеясь хотя бы случайно прикоснуться к телу стражника. Как правило, рабынь выводят на аукцион дрожащими от страсти и вожделения. Мне не раз приходилось видеть, как их начинало трясти от первого же прикосновения торговца. Иногда, тайком от покупателей, их специально возбуждают у самого выхода в торговый зал, не позволяя, естественно, достичь удовлетворения. В этом состоянии их выталкивают голыми на помост. Попытки девушек привлечь внимание покупателей к своему телу иногда потрясают. Некоторые просто визжат, мечтая как можно скорее разрешиться от невыносимого возбуждения. Нередко ведущему торг приходится нещадно стегать их кнутом, отгоняя от покупателей, чтобы те имели возможность осмотреть весь товар. Разумеется, такие девушки уже прошли через рабовладельцев. Не побывавшие в мужских руках так называемые свободные женщины даже в голом виде не чувствуют своей притягательности. Этому может научить только мужчина, во власти которого они побывают. Не побывавшая в рабстве свободная женщина не способна до конца осознать свою сексуальность. Как следствие, мужчина, который никогда не был близок с рабыней, не понимает до конца своей мужественности. Сексуальная раскрепощенность в свободной женщине воспринимается двояко, в рабыне она усиленно культивируется. Страстность ограничивает свободу свободной женщины, лишает ее столь для нее значимого самоконтроля и вынуждает в определенных обстоятельствах вести себя подобно рабыне. Таким образом, стремясь сохранить свою независимость, индивидуальность и достоинство, свободные женщины обязаны бороться с чувственностью. Рабыням в этом отношении проще. Они изначально лишены чувства собственного достоинства, что постоянно подчеркивается и усугубляется как обществом, так и их хозяином. В то время как свободная женщина даже в минуты близости должна сохранять самоконтроль, чтобы про нее не сказали, что ее «имели», невольницам о таких тонкостях заботиться не приходится. Они должны, напротив, по первому слову хозяина отдаваться во власть всепоглощающей похоти и экстаза. Подлинное наслаждение можно получить только с женщиной, которая является твоей безраздельной собственностью.

Моей ноги коснулась мокрая, шелковистая шерсть урта.

– Здесь, – сказал Самос, когда мы спустились в самый конец наклонного коридора. Он пробубнил пароль в глазок обшитой стальными листами двери. За ней оказался еще один коридор. Было темно и сыро. Самос взял факел из рук стражника и подошел к одной из дверей. Высоко держа факел, он приник к прорези. Затем он отодвинул засов и, пригнувшись, переступил через порог. Из проема донеслось непереносимое зловоние экскрементов.

– Что ты думаешь? – спросил Самос, вытягивая руку с факелом.

Закованная в цепи масса не пошевелилась. Самос взял стоящую у двери палку, при помощи которой стражники проталкивали внутрь еду и пищу.

Прикованный либо спал, либо уже умер. Во всяком случае, дыхания я не слышал.

Урт метнулся к трещине в стене и исчез.

Самос потыкал палкой темную тушу. Неожиданно гигантская тень дернулась, и существо с хрустом перекусило палку. Щелкая зубами, зверь метнулся в нашу сторону, и все шесть цепей с лязгом натянулись. Я как завороженный смотрел на плоское, уродливое рыло, желтые глаза с черными зрачками, прижатые уши и оскаленную пасть с огромными клыками, способными в один присест отхватить человеку голову. Я слышал, как скрипят кольца в стене. Цепь скрежетала, но не поддавалась. Я медленно убрал руку с рукоятки меча.

Чудовище присело у стены, не сводя с нас желтых глаз. Теперь оно беспомощно моргало, ослепленное светом факела.

– Это первый, кого я увидел живым, – прошептал Самос.

До этого в развалинах замка в Торвальдсленде ему довелось увидеть лишь голову подобного зверя.

– Это взрослый курия, – добавил он.

– Ясное дело, курия, – кивнул я.

– Смотри, какой здоровенный!

– Да, – согласился я, хотя мне доводилось видеть и более крупных особей.

– Насколько нам удалось выяснить, – сказал Самос, – это обыкновенное животное. Рассуждать он не умеет.

Я улыбнулся.

Чудовище было приковано к шести кольцам. Цепи обвивали его кисти, лодыжки, живот и горло. Каждая цепь могла выдержать рывок крупного ларла.

Зверь зарычал, скаля клыкастую пасть.

– Откуда он у вас? – спросил я.

– Купил у охотников, – сказал Самос. – Его поймали к юго-востоку от Ара. Пробирался на юг.

– В это трудно поверить, – заметил я. – Мало кто из гориан рискнет забираться в эти края.

– Это правда, – кивнул Самос. – Но я знаю вождя охотничьего племени. Он не станет врать. Шесть человек погибли при поимке этой твари.

Зверь уселся на задние лапы, злобно поглядывая в нашу

сторону.

– С чего бы курия оказался в тех краях?

– Может, он бешеный? – предположил Самос.

– Что ему там делать? Самос пожал плечами:

– Попытки установить с ними контакт ни к чему не привели. Допускаю, что большинство курий не обладают разумом. Возможно, это не более чем опасное животное.

Я посмотрел в глаза зверя. Его губы едва заметно растянулись. Я улыбнулся.

– Мы его побили, – сказал Самос. – Мы выпороли его плетями и не давали ему есть.

– Пытали? – спросил я.

– Пытки не помогли, – пожал плечами Самос. – Думаю, он не мыслящее существо.

– Чего ты хотел? – обратился я к зверю. – Куда шел?

Чудовище молчало.

Я повернулся к выходу.

– Пора возвращаться в зал.

– Пора, – вздохнул Самос.

Мы вышли из подвала. Увешанная колокольчиками левая лодыжка танцовщицы описывала маленькие круги по мозаичному полу. Колокольчики мелодично позвякивали в такт цимбалам на пальцах рук.

Стоило нам появиться, как присутствующие подняли кубки в честь Самоса. Мы благодарно кивнули.

Двое вооруженных стражников ввели в зал темнокожую рабыню с длинными черными волосами. Руки невольницы прикрутили к бедрам, запястья перекрещивались за спиной. Стражники вытолкнули ее на середину зала.

– Посыльная, – объяснил один из них.

Самос бросил на меня быстрый взгляд. Затем он обернулся к сидящему за столом человеку в одежде врача и приказал:

– Расшифруй послание. На колени! – добавил он, обращаясь к невольнице.

Девушка опустилась на колени.

– Ты чья? – Самос горой возвышался над рабыней.

– Твоя, хозяин, – пролепетала она. Дарить посланницу адресату считалось хорошим тоном.

– Кому ты принадлежала раньше?

– Меня купили на аукционе в Торе. Мой хозяин не называл своего имени.

Некоторые города наподобие Тора скупали девушек у владельцев караванов, а потом перепродавали с небольшой накруткой. Воинам выплачивалось небольшое вознаграждение за захваченных в плен красоток. Здоровая молодая женщина стоила один серебряный тарск.

– Ты не знаешь, кто тебя приобрел и зачем? – уточнил Самос.

– Нет, хозяин.

Разумеется, она не знала содержания доставленного послания.

– Как тебя зовут? – спросил Самос.

– Веема, если хозяину приятно это имя.

– Какой был твой номер в пеналах Тора?

– 87432, хозяин.

Член касты врачей положил руки на голову девушки. Она закрыла глаза.

– Выходит, – обратился я к Самосу, – ты не знаешь, от кого это послание?

– Нет.

Врач приподнял длинные волосы девушки и приставил бритву к ее шее. Голова рабыни дернулась вперед.

Самос отвернулся. Он показал мне на человека в дальнем конце низкого стола. Гость не прикасался ни к вину, ни к паге. На незнакомце были редкие в Порт-Каре каффия и агал. Каффия представляла собой сложенный треугольником отрез ткани, которым закутывали голову. Один конец прикрывал шею, два других ниспадали на плечи. На голове такой платок держался при помощи длинного шнура, агала. По количеству и расположению петель можно было определить, к какому племени принадлежит владелец.

– Это Ибн-Саран, торговец солью из речного порта Касры, – представил гостя Самос.

Гор славился красной солью касра, получившей название по месту ее добычи. Выносливые кайилы доставляли на поверхность тяжелые цилиндры из глубин секретных шахт. Каждый цилиндр весил десять камней, около сорока фунтов, или один горианский «вес». Попадались кайилы, способные поднимать до шестнадцати цилиндров. Как правило, старались не грузить более десяти. Разумеется, грузили только четное количество цилиндров, иначе скотина могла потерять равновесие. Неправильно груженный кайил может даже упасть.

– Недавно Ибн-Саран услышал много необычного, – сказал Самос.

– Благородный Самос бесконечно добр, – склонил голову Ибн-Саран. – Его гостеприимство не знает границ.

Я протянул руку, и Ибн-Саран дважды потерся ладонью о мою ладонь.

– Для меня большая честь познакомиться с другом Самоса из Порт-Кара, – почтительно произнес Ибн-Саран. – Да не пересохнет вода в твоих бурдюках. Пусть у тебя всегда будет вода.

– Да не пересохнет вода в твоих бурдюках. Пусть у тебя всегда будет вода, – отозвался я.

– Не угодно ли будет тебе, благородный Ибн-Саран, повторить моему другу то, что ты услышал в Касре?

– Эту историю рассказал мальчик, погонщик кайилов. На его маленький караван обрушилась песчаная буря, и один кайил, обезумев от ужаса, порвал упряжь и бросился в темноту. Мальчишка по глупости побежал следом. Кайил был навьючен бурдюками с водой. К утру буря утихла. Мальчишка вырыл траншею, а в лагере сделали колесо.

Траншеи обычно делают глубиной от четырех до пяти фунтов и около восемнадцати дюймов в ширину. На солнце температура песка достигает ста семидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Женщины-кочевницы бросают на камни железные пластины и жарят на них еду. На глубине одного-двух футов температура понижается до пятидесяти градусов. Но самое главное – траншея спасает от солнца. В правильно выкопанной траншее воздух редко прогревается более чем до ста сорока градусов даже в стране дюн. Копать, разумеется, надо перпендикулярно движению солнца, чтобы как можно дольше находиться в тени.

В одиночку и без воды по пустыне не ходят. Любопытно, но именно отсутствие воды является причиной прохладных, а иногда и просто холодных ночей. Таким образом, оказавшийся в пустыне человек передвигается только по ночам. Важнейшим для выживания условием является сохранение запасов жидкости в организме. Поэтому люди стараются меньше двигаться и не потеть.

Колесо – это схема поиска. Пастухи, стражники и погонщики кайилов расходятся из лагеря по спицам воображаемого колеса. Поисковики оставляют на песке или камнях знаки, указывающие в сторону лагеря. Если мальчишка не окончательно глуп, то он набредет на указатель и вернется домой.

В караванах кайилов всегда обвешивают колокольчиками. Эго делают как с тягловыми, так и с верховыми животными. В темноте и при пылевых бурях это важнейшее условие выживания. Кроме того, потерявшиеся путники зачастую лишь по звону колокольчиков могут догадаться, что рядом с их траншеей тащится безмолвный караван. Соответственно понятно, что разбойники на своих кайилов колокольчиков не вешают.