Текст книги "Исповедь экономического убийцы"

Часть II: 1971-1975

Глава 6
Я в роли инквизитора

По условиям нашего контракта с правительством Индонезии, Азиатским банком развития и USAID кто-то из нас должен был посетить все самые густонаселенные центры территории, охватываемой генеральным планом. Эту обязанность возложили на меня. Чарли сформулировал это так: «Ты выжил на Амазонке; ты знаешь, как обращаться с насекомыми, змеями и грязной водой».

Вместе с водителем и переводчиком я посетил множество красивых мест и жил в довольно мрачных жилищах. Я встречался с местными бизнесменами и политическими лидерами и выслушивал их мнение о перспективах экономического роста страны. Однако я обнаружил, что большинство из них вовсе не стремится поделиться со мной информацией. Казалось, их пугает мое присутствие. Они все как один говорили, что мне надо сначала получить разрешение на встречу либо у руководства, либо в государственных учреждениях, либо в головном офисе фирмы в Джакарте. Иногда мне казалось, что они вступили в какой-то тайный сговор против меня.

Обычно эти поездки были недолгими, не более двух-трех дней. В перерывах я возвращался в Wisma в Бандунге. У женщины, управлявшей пансионом, был сын, моложе меня на несколько лет. Его имя было

Расмон, но все, кроме матери, называли его Рейси. Он изучал экономику в местном университете, поэтому сразу же заинтересовался моей работой. Честно говоря, я ждал, что он обратится ко мне с просьбой о работе. Кроме того, он начал обучать меня индонезийскому языку.

После завоевания независимости от голландцев президент Сукарно считал приоритетом создание легкого для изучения языка. На островах архипелага говорят более чем на 350 языках и диалектах¹, и Сукарно понял, что государству необходим общий язык, чтобы объединить людей, живущих на разных островах и принадлежащих к различным культурам. Он пригласил команду лингвистов из разных стран, и результатом их в высшей степени успешной работы стал индонезийский язык.

В основе индонезийского языка лежит малайский. В нем нет такого количества времен, неправильных глаголов и прочих сложностей, как во многих других языках. К концу 1970-х большинство индонезийцев уже говорили на нем, хотя люди продолжали использовать яванский и другие диалекты в своих общинах. Рейси был прекрасным учителем, с великолепным чувством юмора, и индонезийский, по сравнению с шуарским или даже испанским языками, показался мне легче легкого.

У Рейси был мотоцикл, и он решил познакомить меня с городом и его жителями.

– Я покажу вам Индонезию, которую вы не видели, – пообещал он как-то вечером и предложил сесть на мотоцикл позади него.

Мы увидели марионеточный театр теней, музыкантов, играющих на традиционных национальных инструментах, огнедышащих фокусников, жонглеров, уличных торговцев, продающих все – от контрабандных американских кассет до редчайших предметов местной культуры. В конце концов, мы оказались в крошечном кафе. Его посетители, молодые женщины и мужчины, своей одеждой и прическами напоминали зрителей на концерте группы «Beatles» в конце 1960-х годов; однако все они явно были индонезийцами. Рейси представил меня группе молодых людей, сидевших за столиком, и мы присоединились к ним.

Они все в той или иной степени владели английским, но оценили и с удовольствием поощряли мои попытки общаться с ними на индонезийском. Открыто говоря об этом, они спросили, почему американцы никогда не учат их язык? У меня не было ответа на этот вопрос. Не было и объяснений, почему я единственный из американцев или европейцев оказался в этой части города, хотя нас всегда много бывает в гольф-клубе, в шикарных ресторанах, кинотеатрах и дорогих супермаркетах.

Я всегда буду помнить эту ночь. Рейси и его друзья относились ко мне, как к своему. Я почувствовал эйфорию от нахождения там, оттого, что вместе с ними радуюсь этому городу, еде, музыке, запаху гвоздичных сигарет и другим ароматам, которые были частью их жизни, шучу и смеюсь вместе с ними. Как будто опять вернулось время, когда я работал в Корпусе мира. Интересно, думал я, почему мне всегда казалось, что я хочу путешествовать первым классом, ограждая себя от этих людей?

Вечер продолжался. Они с возрастающим интересом стали расспрашивать меня. Что я думаю об их стране, о войне, которую вели Соединенные Штаты во Вьетнаме? Шокированные тем, что они называли «незаконным вторжением», они с облегчением узнали, что я разделяю их чувства.

Мы с Рейси вернулись в пансион поздно, свет уже был потушен. Я горячо поблагодарил его за приглашение в свой мир; он поблагодарил за то, что я был откровенен с его друзьями. Мы решили, что будем встречаться еще, обнялись и разошлись по комнатам.

Случай с Рейси еще больше подзадорил меня проводить как можно меньше времени с коллегами из MAIN. На следующее утро, беседуя с Чарли, я посетовал, что мне никак не удается получить информацию от местных. Кроме того, большую часть необходимых мне статистических данных можно было получить только в правительственных учреждениях в столице. Мы решили, что мне следует провести одну-две недели в Джакарте.

Он посочувствовал, что мне придется поменять Бандунг на душный мегаполис, я же сделал вид, что эта идея не доставляет мне удовольствия. В душе, однако, я ликовал, поскольку у меня появлялась возможность побыть одному, рассмотреть Джакарту, пожить в элегантном InterContinental Indonesia.

Но, уже будучи в Джакарте, я понял, что смотрю на жизнь под другим углом зрения. Ночь, проведенная с Рейси и его друзьями, и мои поездки по стране изменили меня. Я понял, что смотрю на своих соотечествен-ников-американцев другими глазами. Молодые жены высокопоставленных сотрудников уже не казались такими красивыми. Забор вокруг бассейна, стальные решетки на окнах нижних этажей, незаметные раньше, теперь бросались в глаза. Еда в шикарных ресторанах отеля казалась безвкусной.

И еще кое-что я заметил. Во время моих встреч с политическими лидерами и руководством фирм я уловил лукавство в отношении ко мне. Я не ощущал этого раньше, но теперь заметил, что многим из них было неприятно мое присутствие. Например, представляя меня друг другу, они часто употребляли индонезийское слово, которое, согласно моему словарю, означало «инквизитор» и «следователь». Я намеренно не показывал, что знаю их язык, даже мой переводчик был уверен, что я знаю только несколько дежурных фраз. Я купил хороший индонезийско-английский словарь и часто изучал его после таких встреч.

Были ли эти эпитеты случайными? Может, они неправильно переведены в словаре? Я пытался убедить себя, что так оно и было. Но чем больше времени я проводил среди этих людей, тем больше убеждался, что был незваным гостем, что приказ помогать мне спускался им откуда-то сверху, поэтому они не могли ему не подчиниться. Я не представлял, кто мог дать им такой приказ: чиновник из правительства, банкир, генерал или посольство США. Я знал только, что они приглашали меня в свои кабинеты, предлагали чай, вежливо отвечали на вопросы и всеми возможными способами пытались показать, как им приятен мой визит, пряча при этом затаенную вражду и злобу.

Это заставило меня задуматься об их ответах на мои вопросы и о том, насколько достоверной была их информация. Например, я никогда не мог прийти в офис с переводчиком просто так, не договорившись о встрече предварительно. В этом не было бы ничего особенного, но такая организация встреч пожирала огромное количество времени.

Поскольку телефоны работали редко, приходилось ездить в офис по забитым транспортом улицам, которые так причудливо извивались, что иногда нужно было целый час добираться до здания, расположенного всего в нескольких кварталах. Когда мы приходили в офис, нас просили заполнить разные бланки. Наконец, появлялся секретарь – обычно мужчина. Вежливо, с любезной улыбкой, которой славятся яванцы, он спрашивал меня о том, какого рода информация меня интересует, а затем назначал время встречи.

Эти визиты всегда, без исключения, назначались не раньше чем через неделю. Наконец, мне выдавали папку с подготовленными материалами. Владельцы промышленных предприятий давали мне пяти– и десятилетние планы работы, – таблицы и графики, чиновники из правительства – списки проектов, которые вот-вот должны были сойти с чертежных досок и стать двигателями экономического роста.

Материалы, передаваемые мне этими ведущими бизнесменами и высокопоставленными чиновниками из правительства, а также сказанное ими в наших беседах – все это свидетельствовало о том, что Ява находится на пороге величайшего экономического взлета, подобного которому не знала еще ни одна страна мира. Никто из них, ни единый человек, ни разу не усомнился в этом или дал какую-либо негативную информацию.

По дороге в Бандунг я размышлял об этих встречах: меня не покидало чувство беспокойства. Мне подумалось, что все, что я делал в Индонезии, больше походило на игру, чем на реальность. Как будто мы играли в покер. Карты были закрыты. Мы не могли доверять друг другу или полагаться на информацию, которой делились. Но это была смертельная игра, и ее результат будет оказывать влияние на миллионы жизней в течение нескольких десятилетий.

Глава 7
Цивилизация перед судом истории

– Я повезу вас сегодня на даланга. – Рейси широко улыбался. – Ну, вы знаете, известные представления индонезийских марионеток. – Он посмотрел мне в глаза.

– Сегодня очень важное представление. Мне кажется, вы много узнаете.

Он повез меня через те части Бандунга, о существовании которых я даже не подозревал, через кварталы, застроенные традиционными яванскими домиками кампонг, которые походили на сооруженные для бедных крошечные копии крытых черепицей дворцов. Остались позади величественные голландские дома в колониальном стиле и офисные здания. Люди вокруг были явно бедными, однако вели себя с исключительным достоинством. На них были поношенные, но чистые саронги из батика, яркие рубашки и широкополые соломенные шляпы.

Везде нас приветствовали радостными улыбками. Когда мы останавливались, к нам подбегали дети, чтобы дотронуться до меня и пощупать мои джинсы. Маленькая девочка воткнула мне в волосы душистый цветок.

Мы припарковали мотоцикл недалеко от уличного театра. Там собрались уже несколько сотен человек. Одни стояли, другие сидели на раскладных стульях.

Ночь была прозрачной и красивой. В этой старейшей части Бандунга не было уличного освещения, и звезды вовсю сияли над головами. Воздух был наполнен ароматами древесного дыма, арахиса и гвоздики.

Рейси растворился в толпе и вскоре вернулся с друзьями, с которыми я познакомился в кафе. Они угостили меня горячим чаем, крошечными пирожными и сате – маленькими кусочками мяса, приготовленного в арахисовом масле. Видимо, они догадались, что я с сомнением отнесся к сате, потому что одна из женщин, указав на небольшой костер, засмеялась:

– Очень свежее мясо, только что приготовлено.

Потом заиграла музыка: раздались чарующие звуки гамалонга, инструмента, напоминающего звучанием храмовые колокола.

– Даланг исполняет всю музыку сам, – прошептал Рейси. – Он также управляет всеми куклами и говорит их голосами, причем на нескольких языках. Мы вам переведем.

Это было замечательное представление, соединившее в себе местные легенды и современные события. Позже я узнал, что даланг – это шаман, который работает в состоянии транса. У него было более 100 кукол, и каждая говорила особым голосом. Я никогда не забуду этой ночи. Она наложила отпечаток на всю мою дальнейшую жизнь.

После нескольких классических сцен из древней «Рамаяны» даланг достал куклу, изображавшую Ричарда Никсона, с характерным длинным носом и обвисшими щеками. Президент США был одет, как дядя Сэм, – в звездно-полосатый цилиндр и фрак. С ним был еще один персонаж, одетый в полосатую тройку. В одной руке он держал ведро, украшенное долларовыми значками, в другой – американский флаг, которым он обмахивал Никсона, как слуга обмахивает веером своего хозяина. За ними появилась карта Ближнего и Дальнего Востока. Каждая страна на карте была нанизана на свой крючок. Никсон подошел к карте, снял с крючка Вьетнам, а затем запихнул его в рот и закричал что-то. Мне перевели это так: «Горько! Никуда не годится! Нам такого больше не надо!» Он выбросил Вьетнам в ведро и стал проделывать то же самое с другими странами.

Однако я удивился, увидев, что следующими шли не страны Юго-Восточной Азии, а страны Ближнего Востока: Палестина, Кувейт, Саудовская Аравия, Ирак, Сирия и Иран. После этого он подошел к Пакистану и Афганистану. Каждый раз, перед тем как бросить страну в ведро, Никсон выкрикивал какой-нибудь эпитет, содержащий оскорбительные для ислама слова: «мусульманские собаки», «чудовища Мохаммеда», «исламские дьяволы».

Толпа возбудилась, по мере наполнения корзины напряжение росло. Казалось, ее разрывали одновременно смех, шок и ярость. Я чувствовал, что временами слова кукольника их задевали. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке: я выделялся из толпы, был выше остальных и поэтому боялся, что они могут направить свой гнев против меня. Потом Никсон сказал такое, что после того, как Рейси перевел эти слова, волосы зашевелились у меня на голове: «А это отдайте Всемирному банку. Посмотрим, сколько он сможет заработать для нас на Индонезии».

Сняв Индонезию с карты, он уже собрался бросить ее в ведро, но в этот момент на сцене появилась другая кукла. Она изображала индонезийца, одетого в рубашку из батика и брюки хаки, на груди у нее была табличка с именем.

– Популярный бандунгский политик, – объяснил Рейси.

Кукла встала между Никсоном и человеком с ведром и подняла руку вверх.

– Остановитесь! – закричала она. – Индонезия суверенна!

Толпа разразилась бурными аплодисментами. Человек с ведром внезапно поднял флаг и вонзил его, словно копье, в индонезийца. Тот, покачнувшись, упал. Зрители засвистели, заулюлюкали, закричали, потрясая кулаками. Никсон и человек с ведром некоторое время смотрели на зрителей. Затем, поклонившись, покинули сцену.

– Думаю, мне лучше уйти, – сказал я Рейси.

Рейси положил руку мне на плечо.

– Все нормально, – сказал он. – Это не против вас лично.

Но у меня не было в этом уверенности. Потом мы все собрались в кафе. Рейси и его друзья уверили меня, что ничего не знали о том, что в спектакле будет сценка о Никсоне и Всемирном банке.

– Никогда не знаешь, чего ожидать от этого кукольника, – сказал кто-то из них.

Я поинтересовался, не было ли это сделано в честь моего присутствия? Кто-то рассмеялся и заметил, что у меня слишком раздутое эго.

– Типично для американцев, – добавил он, дружески похлопав меня по спине.

– Индонезийцы очень чувствительны в отношении политики, – сказал мужчина, сидевший рядом со мной.

– А американцы разве не смотрят подобные шоу?

За столом напротив меня сидела красивая женщина, студентка местного университета, изучающая английский язык и литературу.

– Но вы ведь сотрудник Всемирного банка, не так ли? – спросила она.

Я сообщил ей, что в настоящее время работаю на Азиатский банк развития и USAID.

– А это разве не одно и то же? – спросила она и, не дожидаясь ответа, добавила:

– Разве сегодняшняя пьеска не соответствует действительности? Разве ваше правительство не воспринимает Индонезию и другие страны всего лишь как гроздь… – Она помедлила, подыскивая нужное слово.

– Винограда, – подсказал кто-то из ее друзей.

– Точно. Гроздь винограда. Можно сорвать гроздь и выбрать: оставим Англию, съедим Китай, выбросим Индонезию.

– После того как заберем всю их нефть, – добавила другая женщина.

Сначала я решил защищаться, но оказался не готов к этому. Мне хотелось гордиться тем, что я приехал в эту часть города, посмотрел до конца это антиамериканское представление, которое мог бы расценить как личное оскорбление. Я хотел, чтобы они оценили мою смелость, чтобы знали, что я единственный из всей нашей команды, взявший на себя труд изучать индонезийский язык и питавший хоть какой-то интерес к их культуре, хотел подчеркнуть, что был единственным иностранцем на этом спектакле. Но потом подумал, что благоразумнее не упоминать ничего такого. Я решил сменить тему разговора и спросил, почему, на их взгляд, даланг говорил только о странах мусульманского мира, если не считать Вьетнам.

Красивая студентка рассмеялась.

– Потому что в этом заключается план.

– Вьетнам всего лишь первый шаг, – вмешался кто-то. – Как Голландия для нацистов. Пробный камень.

– Конечная цель, – продолжала женщина, – мусульманский мир.

Я не мог оставить это без ответа.

– Неужели вы думаете, – возразил я, – что Соединенные Штаты настроены против исламского мира?

– А неужели нет? – спросила она. – С каких это пор? Почитайте своих собственных историков, например Тойнби. Еще в пятидесятых он предсказал, что настоящее сражение в следующем веке будет не между капиталистами и коммунистами, а между христианами и мусульманами.

– Это сказал Арнольд Тойнби? – Я был ошеломлен.

– Да. Почитайте «Цивилизация перед судом истории»[13]13
  А.Дж. Тойнби «Цивилизация перед судом истории». A Study of History. Civilization on Trial. The World and the West. – Айрис-Пресс, 2006 г. – Прим. ред.


[Закрыть] и «Мир и Запад».

– Но почему должно возникнуть такое противостояние между христианами и мусульманами?

Сидящие за столом переглянулись. Похоже, им трудно было поверить, что я мог задать такой глупый вопрос.

– Потому что, – сказала она медленно, как будто обращаясь к глухому или плохо соображающему, – западные страны, особенно их лидер, США, намерены установить контроль над всем миром, стать величайшей империей в истории человечества. И они очень близки к тому, чтобы преуспеть в этом. Пока что на их пути стоит Советский Союз, но Советы не вечны. Тойнби это понимал. У них нет религии, нет веры, за их идеологией ничего не стоит.

История показывает, что вера – это душа, вера в высшие силы исключительно важна. У нас, мусульман, это есть. У нас этого больше, чем у кого бы то ни было в мире, даже у христиан. Так что мы выжидаем. Мы становимся сильнее.

– Мы выждем, – вмешался один из них, – а затем нападем, как змея.

– Какая ужасная мысль! – Я едва сдерживался. – И что можно сделать, чтобы изменить ситуацию?

Женщина посмотрела мне прямо в глаза.

– Перестать быть такими жадными, – сказала она, – и эгоистичными. Осознать, что в мире есть еще кое-что помимо ваших больших домов и затейливых магазинов. Люди умирают с голоду, а вас волнует только бензин для ваших машин. Дети умирают от жажды, а вы просматриваете журналы мод в поисках новейших фасонов. Страны, подобные нашей, погрязли в нищете, но вы даже не слышите наших криков о помощи. Вы заткнули уши, чтобы до вас не доносились голоса тех, кто пытается рассказать вам об этом. Вы называете их радикалами или коммунистами. Вы должны открыть свои сердца бедным и обездоленным, вместо того чтобы дальше заталкивать их в нищету и рабство. Осталось не так много времени. Если вы не изменитесь, вы обречены.

Через несколько дней популярный бандунгский политик, чья кукла на том представлении спорила с Никсоном и была убита человеком с ведром, погиб в автокатастрофе. Водитель, виновный в этом, скрылся с места происшествия.

Глава 8
Иисус другими глазами

Меня не покидали воспоминания об этом представлении, как, впрочем, и слова красивой студентки. Та ночь в Бандунге буквально вытолкнула меня на новый уровень мышления и понимания.

Конечно, я не забывал о последствиях того, что мы делали в Индонезии, моими реакциями управляли эмоции, и обычно мне удавалось успокоить свои чувства обращением к разуму, примерами из истории и ссылками на человеческое естество. Я обосновывал наше участие тем, что мы ведем себя как обычные люди, убеждал себя, что Эйнар, Чарли и все члены нашей команды действовали так, как и положено мужчинам: заботились о себе и своих семьях.

Однако наша дискуссия с молодыми индонезийцами заставила меня увидеть и другую сторону вещей. Глядя на ситуацию их глазами, я понял, что эгоистический подход во внешней политике нигде в мире не помогает и не защищает будущие поколения. Он в такой же степени близорук, как годовые отчеты корпораций и выборные стратегии политиков, которые и разрабатывают эту самую внешнюю политику.

Сбор необходимой мне для отчета информации требовал частых поездок в Джакарту. Пользуясь своим одиночеством во время командировок, я размышлял обо всех этих вопросах и записывал свои мысли в дневник. Я бродил по улицам города, подавая милостыню нищим, и пытался вступить в разговор с прокаженными, проститутками и калеками.

Кроме того, я размышлял о природе иностранной помощи, обдумывая возможности настоящего содействия, которое развитые страны (РС, на жаргоне Всемирного банка) могли бы оказать в борьбе с бедностью и нищетой в развивающихся странах (на жаргоне – в «менее развитых странах», или МРС). Я стал задумываться над тем, в каких случаях иностранная помощь идет от чистого сердца, а в каких является проявлением жадности и эгоизма. Я засомневался в такой помощи. Но можно ли в таком случае изменить ситуацию? Я был уверен, что такие страны, как моя, должны немедленно начать помогать бедным и страждущим во всем мире. Однако я был в такой же степени уверен, что эти соображения вряд ли когда-либо могли быть главной причиной нашего вмешательства.

Я все время возвращался к одному и тому же основному вопросу: если иностранная помощь предоставляется с целью установления империалистического господства, так ли уж это плохо? Зачастую я завидовал людям, подобным Чарли, которые настолько сильно верили в нашу систему, что стремились навязать ее другим странам.

Я сомневался, что ограниченные ресурсы позволят всему миру вести такую же сытую жизнь, как в Соединенных Штатах, хотя и в Штатах есть люди, живущие в нищете. Кроме того, я не до конца был уверен в том, что люди в других странах действительно хотят жить так, как мы. Статистические данные насилия, депрессии, наркомании, разводов и преступности свидетельствовали о том, что наше общество, хотя и является самым богатым в истории, на самом деле, возможно, одно из наименее счастливых. Почему же мы хотим, чтобы другие подражали нам?

Возможно, Клодин предостерегала меня от всего этого. Я уже не был уверен в том, что именно она пыталась сообщить мне. В любом случае, если оставить в стороне доводы разума, становится ясно до боли, что дни моей неосведомленной невинности прошли. В своем дневнике я записал:

«Есть ли еще невинные люди в США? Хотя больше всех выигрывают люди, стоящие на вершине пирамиды, миллионы из нас зависят – прямо или опосредованно – от эксплуатации МРС в целях получения доходов. Ресурсы и дешевая рабочая сила, которые и питают наш бизнес, находятся в таких местах, как Индонезия. Туда же возвращаются лишь крохи. Иностранные займы гарантируют то, что сегодняшние дети и их внуки будут удерживаться в заложниках. Им придется позволить нашим корпорациям грабить их природные богатства, им придется отказаться от образования, здравоохранения и социальной помощи, чтобы только выплатить нам долги. Тот факт, что наши собственные компании уже вернули большую часть этих денег, потраченных на строительство электростанций, аэропортов и технопарков и прочего, не меняет этой формулы.

Делает ли большинство американцев невинными тот факт, что они не знают об этом? Не информированы и намеренно дезинформированы – да, но невинны ли?»

Конечно, мне пришлось признать тот факт, что теперь я в числе тех, кто активно дезинформирует.

Идея мировой священной войны, безусловно, беспокоила меня. Чем дольше я размышлял над этим, тем больше убеждался в том, что она вполне возможна.

Однако мне казалось, что война, если джихаду и суждено начаться, вспыхнет, скорее, не между исламским и христианским миром, а между МРС и РС, при этом мусульмане могут быть в первых рядах. РС пользуются ресурсами, МРС их поставляют. Это все та же колониальная система, существующая для того, чтобы имеющие силу и ограниченные естественные ресурсы могли легко эксплуатировать слабых, но обладающих природными богатствами.

У меня не было с собой книг Тойнби, но я, довольно хорошо зная историю, понимал, что после длительного периода эксплуатации поставщики ресурсов начнут оказывать сопротивление. Для этого достаточно было обратиться к примеру американской революции и Тому Пейну. Я помнил, что британцы, обосновывая свои налоги, утверждали, что Англия предоставляет помощь колониям в виде военной защиты от французов и индейцев. Однако колонисты видели все это совсем по-другому.

В своем блестящем труде «Здравый смысл» Пейн предложил своим соотечественникам то, что мои юные индонезийские друзья назвали «душой»: идею, то есть веру в справедливость высшей силы, и религию – религию свободы и равенства. Это было диаметрально противоположно британской монархии и ее элитарной классовой системе.

Мусульмане предлагали нечто подобное: веру в высшую силу и уверенность, что развитые страны не имеют права подчинять себе и эксплуатировать остальной мир. Подобно солдатам народной милиции эпохи колониальных войн, мусульмане грозили бороться за свои права. И как британцы в 1770-е, мы назвали эти действия терроризмом. История повторялась.

Я думал, каким бы стал мир, если бы Соединенные Штаты и их союзники направили все деньги, потраченные на такие колониальные войны, как во Вьетнаме, на борьбу с голодом или на то, чтобы сделать образование и здравоохранение доступным для всех людей, включая собственных граждан. Я думал о том, какими бы стали будущие поколения, если бы мы посвятили себя облегчению страданий, защите воды, лесов и других природных богатств, дающих чистую воду, воздух и то, что питает наши плоть и дух. Я не мог поверить, что наши отцы-основатели предусматривали право на жизнь, свободу и счастье только для граждан Соединенных Штатов Америки. Почему же мы сейчас внедряем стратегии, насаждающие отброшенные ими империалистические ценности?

В последнюю ночь в Индонезии я проснулся из-за привидевшегося сна, сел на кровати и включил свет. У меня было такое чувство, что в комнате кто-то есть. Я обвел взглядом знакомую мебель, батики, марионетки в рамках, висевшие на стене. А потом сон продолжился.

Я увидел перед собой Христа. Он походил на того Христа, с которым я мальчишкой, прочитав обычные молитвы, беседовал каждую ночь. Только Христос моего детства был светлокож и светловолос, а у этого были вьющиеся темные волосы и темная кожа. Он нагнулся и поднял что-то. Я думал, что это крест. Но вместо креста я увидел автомобильную ось с прикрепленным к ней ободом колеса. Возвышаясь над его головой, обод образовывал нимб. По лбу, как кровь, стекала грязь. Он выпрямился, пристально посмотрел мне в глаза и сказал:

– Если бы я вернулся сейчас, ты бы увидел меня другим.

– Почему? – спросил я.

– Потому что, – ответил он, – мир изменился.

Я взглянул на часы: было уже почти утро. Я знал, что больше не засну. Одевшись, я спустился на лифте в пустынный холл отеля и пошел бродить по саду около бассейна. Ярко светила луна, воздух был наполнен запахом орхидей. Я сел в шезлонг и задумался о том, что делал здесь, почему случайные обстоятельства моей жизни повели меня именно этим путем, сюда, в Индонезию.

Я знал, что моя жизнь изменилась, но не догадывался, сколь разительно.

_______________________________________________________

На обратном пути из Индонезии я встретился с Энн в Париже, чтобы попытаться возобновить совместную жизнь. Однако даже во время этого отпуска во Франции мы продолжали ссориться. И хотя в наших отношениях было много приятных и красивых моментов, мы оба поняли, что застаревшие обиды и озлобленность стали слишком большим препятствием на нашем пути. Кроме того, очень многого я не мог ей рассказать. Единственный человек, с кем бы я мог поделиться, была Клодин, и я постоянно думал о ней. Мы с Энн приземлились в аэропорту Бостона и поехали в Бэк-Бэй – каждый в свою квартиру.