Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

3

5 декабря 1917 г. В Крейцнахе проходит заседание Совета Короны, на котором председательствует Верховный главнокомандующий, кайзер Вильгельм II. Император нервозен и бледен; глубоко погрузившись в кресло, он молча наблюдает за спорами и перепалкой между своими министрами и генералами. Гинденбург, с квадратным черепом, покрытым седыми волосами, напоминавший сфинкса, в течение всего совещания оставался спокойным и безучастным. Рядом с ним сидел канцлер граф фон Гертлинг, пожилой человек с седыми бакенбардами; он пытался сделать все, что мог, чтобы отстоять свою точку зрения и одновременно не перейти дорогу высшему командованию. Позже, по ходу совещания, Гинденбург и Гертлинг время от времени будут погружаться в воспоминания и размышления о былом, предоставляя возможность вести дискуссию своим подчиненным. А тем именно это и нужно было. Людендорф, с тонкой складкой маленького рта, выглядящего совершенно непропорционально на фоне массивной, выступающей вперед челюсти, со сверкающим на вороте серого полевого кителя крестом «За доблесть», высокомерно и презрительно относящийся ко всем гражданским, с недовольством смотрел на сидящего напротив него по другую сторону стола Кюльмана, немного циничного, немного самоустраненного от происходящего, умело сочетавшего обе стороны своей личности и умевшего быть одновременно и участником событий, и сторонним наблюдателем.

Людендорф энергично и решительно излагает точку зрения Генерального штаба. Для обеспечения безопасности империи необходимо решить польский вопрос на основе «германского варианта» и создать на новой границе необходимую оборонительную полосу – «защитный пояс». Помимо этого, Литва и Курляндия должны быть приведены в прямое подчинение германской короне, чтобы их жители могли осуществить свое право на самоопределение. Подразумевалось, хотя открыто об этом не говорилось, что население этих территорий убедят сделать правильный выбор.

Кайзер до этого времени склонялся к решению польского вопроса на основе «австрийского варианта»; однако он обычно принимал точку зрения того, кто выступал последним, и, после некоторого колебания, он поддержал позицию высшего командования. Польский вопрос должен быть решен на основе «германского варианта», а Курляндия и Литва войдут на основе личной унии либо в состав прусского королевства, либо Германской империи, если с последним согласятся германские принцы.

Канцлер склоняется к мнению большинства, и Кюльман остается в одиночестве.

Однако он не смиряется с происходящим. Держа про запас свой главный вопрос, он вновь повторяет, что не согласен с подходом, предложенным высшим командованием, и что вопрос о будущем восточных привинций, по его мнению, должен остаться открытым. Он согласен сделать лишь одну уступку: «Я могу снять свои возражения против того, чтобы поднять германский флаг в приграничных государствах на востоке, но самым решительным образом буду выступать против того, чтобы он был там прибит к мачте на постоянной основе».

Людендорф приходит в ярость, кайзер нервничает и чувствует себя крайне неуютно (когда же, наконец, закончатся эти споры?); Гинденбург очнулся от своих мыслей и воспоминаний, и Кюльман задает ему прямой вопрос:

«Зачем вам так нужны эти территории?»

«Они мне нужны для обепечения маневра не левом фланге во время следующей войны», – вырвался громовой ответ из могучей груди фельдмаршала. Людендорф добавил, что благодаря восточным провинциям увеличится снабжение Германии как продовольствием, так и живой силой для армии, а это будет иметь очень большое значение, если в будущей войне Германии придется рассчитывать только на собственные силы и ресурсы.

Однако Кюльмана эти доводы не убедили, и он оставался при своем мнении; кайзер колебался, не желая принять чью-либо сторону в этом споре. Совещание закончилось без принятия окончательного решения, и Кюльман отправился в Брест-Литовск, не имея четких и ясных инструкций.

Таковы были события и обстоятельства, предшествовавшие отъезду Кюльмана на мирные переговоры в Брест-Литовск. Поскольку он не был связан никакими решениями по обсуждавшимся в Крейцнахе вопросам, так как окончательного решения по результатам совещания принято не было, Кюльман решил проводить на мирных переговорах ту линию, которую он считал наиболее подходящей. Он был убежден, что максимум, на что могут рассчитывать Центральные державы, – это на мир, достигнутый в результате переговоров; в то же время он считал, что время для заключения подобного мира еще не наступило. Если страны Антанты примут предложения большевиков о заключении всеобщего мира – очень хорошо; но Кюльман был уверен, что они этого не сделают. Главная задача, таким образом, заключалась в том, чтобы убедить Россию заключить сепаратный мир, и именно это он имел в виду, когда согласился поддержать предложение о всеобщем мире. Только после отклонения этого предложения странами Антанты дверь к переговорам о сепаратном мире будет открыта, а когда большевики увидят, что страны Центрального блока готовы пойти на заключение всеобщего мира, а страны Антанты – нет, у них не останется иного выхода, как подписать договор о сепаратном мире.

Далее Кюльман рассуждал так. Если переговоры о всеобщем мире все-таки будут проведены, он будет готов отказаться от Курляндии и Литвы в обмен на гарантии странами Антанты неприкосновенности территории Германии на западе. Курляндия и Литва вновь отойдут к России, и, хотя такое развитие событий таило определенные опасности для прибалтийских немцев, оно было бы вполне приемлемым, если бы в результате западные земли Германии остались в неприкосновенности. Кюльман привык заканчивать сначала одно дело, перед тем как браться за другое, а не делать несколько дел сразу. Хотя он и рассчитывал в конечном итоге на заключение сепаратного мира, сейчас на очереди стоял вопрос о всеобщем мире, и именно на нем он решил сконцентрировать свои усилия.

Перед отъездом в Брест-Литовск Кюльман вместе с Гертлингом посетили рейхстаг, где встретились с лидерами представленных там политических партий. Он рассказал им, какой линии правительство будет придерживаться на предстоящих переговорах, подчеркнув, что она будет основываться на мирной резолюции, принятой ранее рейхстагом, а также на советской формуле «мир без аннексий и контрибуций». Со стороны левых и центристов Кюльман встретил полную поддержку. Многие представители этих партий искренне желали достижения справедливого мира с Россией и надеялись, что «ни один русский не пожалеет о мире, который в результате этих мирных переговоров будет заключен».

Со стороны ура-патриотически настроенного правого крыла, представленного партией Отечества, он также получил поддержку, правда весьма своеобразную. Лидерам партии Вестрапу и Штреземану было все равно, при помощи какой словесной абракадабры удастся присоединить к рейху прибалтийские провинции и обеспечить оборонительную полосу на границе, чего добивалось высшее командование. Если Кюльману удастся этого добиться своей политикой – очень хорошо; консерваторы и национал-либералы его в этом случае поддержат. Однако они откровенно предупредили его, что «мы слишком дорого заплатили за обеспечение наших прав на востоке, чтобы отказаться от них в угоду дешевым революционным фразам»; именно с этим наказом в ушах, являвшимся своего рода «зовом предков», германский министр иностранных дел отбыл в Брест-Литовск.

4

К 7 ноября делегации пяти стран съехались в Брест-Литовск.

В качестве помощника Кюльман привез с собой из Берлина Розенберга, а в качестве своей «правой руки» – координирующего работу всех членов делегации молодого аристократа из Саксонии, барона фон Гоша, который позднее работал послом в Париже и Лондоне. Вопрос о том, кто будет представлять в делегации высшее командование, оказался весьма нелегким и неприятным. Сначала Людендорф хотел ехать сам, но потом он разумно отказался от этого, поскольку антипатия между ним и Кюльманом была настолько сильна, что сделала бы крайне затруднительной слаженную работу всей делегации.

Военным представителем был назначен Гофман, и, хотя он и получил статус полномочного представителя, он, как член делегации, мог лишь давать советы и выступать с протестом[75]75
  Когда полномочия Гофмана позднее были поставлены под сомнение представителями социал-демократических партий, Кюльман, выступая в рейхстаге 7 ноября 1918 г., решительно и ясно подтвердил, что Гофман имел статус полномочного члена германской делегации. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Гофман очень удачно воспользовался данными ему правами. Однако, соблюдая субординацию и точно выполняя указания своего начальника, Гофман в то же время продемонстрировал понимание той исключительно сложной ситуации, в которой оказался Кюльман; и германский министр иностранных дел был немало удивлен этой неожиданной для него поддержке.

Людендорф, таким образом, наблюдал за всем происходящим «сверху», подобно Юпитеру, будучи в любой момент готовым метать гром и молнии. В это же время Ленин контролировал ситуацию на расстоянии с другой стороны. Постепенно вся конференция стала превращаться в поле боя между этими двумя гигантами; члены делегаций были лишь пешками на доске в ходе этого поединка. Изначально Людендорф, оказывая содействие Ленину в проезде через Германию, рассматривал его тоже как пешку, но теперь, находясь по разные стороны Европы, они сошлись лицом к лицу в этой титанической битве умов.

В Брест-Литовске Кюльмана уже ждали представители других стран Четверного союза. Австро-Венгрию представляли Чернин, генерал Чичерич и барон фон Визнер, впоследствии безуспешно пытавшийся представлять в европейских странах свергнутую династию Габсбургов. Болгарскую и турецкую делегации возглавляли сответственно М. Попов и Несим-бей; позднее к ним присоединились премьер-министр Болгарии М. Радославов и великий визирь Талаат-паша.

Советскую делегацию по-прежнему возглавлял Иоффе; ее состав практически не изменился: новыми членами делегации стали «придворный историк» Покровский[76]76
  Покровский М.Н. (1868–1932) – член большевистской партии с 1905 г., видный советский государственный и общественный деятель и историк. Принимал активное участие в революции 1905–1907 гг. С ноября 1917 по март 1918 г. – председатель Московского Совета. Некоторое время примыкал к группе «левых коммунистов», выступал против подписания Брестского мирного договора.


[Закрыть] и генерал Самойло, который вместе с адмиралом Альтфатером возглавил группу военных советников.

Следует отметить, что над многими членами переговоров в Брест-Литовске как будто бы висел рок; их судьба сложилась трагично. Кюльману удалось выжить в нацистской Германии, хотя это произошло в значительной степени случайно; а вот Гош и Бюлов умерли, будучи средних лет; их воля к жизни и жизненные силы были в значительной степени подорваны презрением к тому режиму, которому им пришлось служить; они пошли на это, чтобы на их место не взяли кого-нибудь, кто принес бы стране вред: они ведь не могли знать, кто придет им на смену. Талаат-паше было суждено погибнуть от рук армянина, мстившего за массовые остребления своих соотечественников[77]77
  Речь идет о геноциде армян, осуществленном Турцией в годы Первой мировой войны.


[Закрыть]; Радославова провели, закованного в цепи, по улицам Софии.

Еще в большей степени рок обрушился на членов советской делегации. Троцкий, еще пока не появившийся на переговорах, но которому было суждено сыграть на них большую роль, нашел убежище в Мексике, где он жил в атмосфере ненависти и поношений. Его падение с высот власти повлекло за собой трагические последствия для многих людей. Более 1500 советских граждан были «ликвидированы» как троцкисты, и среди них ряд видных участников переговоров в Брест-Литовске. Иоффе, Каменев, Сокольников и Карахан дослужились до послов, но все они были низвергнуты со своих постов и подверглись бесчестью и унижению. Иоффе покончил с собой, Каменев и Карахан погибли от пули палачей как «фашисты», поддерживающие Троцкого. Сокольников находился в советской тюрьме по аналогичным обвинениям в измене, а вместе с ним и Радек – самый выдающийся пропагандист советского режима.

Что касается военных экспертов, то во время «красного террора» в 1918 г. погибли адмирал Альтфатер и генерал Самойло[78]78
  Генерал Самойло остался жив. Уже после Великой Отечественной войны генерал-лейтенант в отставке А.А. Самойло работал над книгой воспоминаний; частично они были опубликованы в «Огоньке» № 8 в 1958 г.


[Закрыть].

Всего на переговорах, проходивших в помещениях военных бараков Брест-Литовской цитадели, собралось более 400 человек; все они были размещены, правда в режиме экономии, и питались в общей столовой. Германская сторона постаралась создать удобную атмосферу для советской делегации; в распоряжение ее членов, в частности, были предоставлены автомобили. Можно сказать, что общение происходило в атмосфере радушия, по крайней мере внешне. Особые внимание и симпатию германская сторона демонстрировала военным и морским экспертам в составе советской делегации, понимая, в какой неприятной и унизительной для них ситуации те оказались.

Вечером 7 декабря главнокомандующий Восточным фронтом фельдмаршал принц Леопольд Баварский дал ужин в честь собравшихся на переговоры членов делегаций; это был один из самых необычных и, можно сказать, уникальных приемов в истории современной дипломатии. Картина происходящего буквально изобиловала контрастами. Во главе стола, крепко сбитый, с бородой, восседал принц Баварский. Справа от него разместился Иоффе, который только недавно был освобожден из заключения в Сибири, куда он был отправлен за революционную деятельность. Рядом с ним находился граф Чернин – аристократ и дипломат старой школы, имевший титул Рыцаря Золотого Руна, воспитанный на традициях Кауница и Меттенриха. Глядя на Чернина мягким взглядом, Иоффе доверительно и самым доброжелательным тоном говорил ему: «Я надеюсь, что нам удастся совершить революцию и в вашей стране тоже»[79]79
  «Я не думаю, что нам понадобится услуга, столь любезно предложенная Иоффе, по совершению у нас революции, – записал Чернин в тот вечер в своем дневнике, подводя итоги прошедшего дня, – народ это сделает сам, если страны Антанты будут по-прежнему отказываться заключить с нами мир». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

В соответствии с правилами «революционного этикета» представителям народа отдавалось предпочтение по сравнению с военными специалистами; так, матрос Олич сидел за столом на одном из самых почетных мест, а адмирал Альтфатер занимал во время еды место в прихожей. Все это придавало всей процедуре определенную пикантность. Сидящий напротив Гофмана рабочий представитель Обухов явно терялся, глядя на приборы рядом с тарелкой.

Он пытался подхватить еду с тарелки то одним, то другим прибором; постоянно пользовался только вилкой, применяя ее в качестве зубочистки. Но наиболее колоритной фигурой из представителей народа был старый крестьянин Сташков. Он преодолел первоначальную стеснительность и уже вполне освоился, откровенно радуясь и наслаждаясь происходящим. Будет что рассказать в родной деревне! Он весело смеялся, тряся седыми волосами и стараясь вытряхнуть куски еды, застрявшие в его всклоченной, нерасчесанной бороде. Особенно ему нравилось вино, от которого он никогда не отказывался; он вызвал улыбку даже на каменных лицах немцев, когда серьезно, по-деловому спросил принца Эрнста фон Гогенлоха: «Какое крепче? Красное или белое? Мне все равно, что пить, главное, чтобы крепкое было». К концу приема лицо Сташкова, и так не бледное от природы, просто пылало; было ясно, что это пожилое добродушное лицо принадлежит члену «красной» делегации[80]80
  Троцкий, который не присутствовал на этом приеме, так впоследствии написал об этом эпизоде: «Старому крестьянину предложили слишком много вина – больше его нормы». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Непонятно, почему вообще привлек внимание эпизод, когда человек просто был навеселе. Известно немало случаев, когда представители «цивилизованных» стран, причем вполне «благородного» происхождения, так «набирались» на дипломатических приемах, что могли дать фору целой таверне в каком-нибудь порту, причем делали это не по искренности чувств, а потому, что было это за чужой счет.

По другую сторону стола барон фон Кюльман и генерал Гофман сидели вместе с Каменевым и Сокольниковым, которые увлеченно рассказывали о том, что предстоит сделать, чтобы привести прлолетариат России к высотам счастья и процветания. Напротив этой группы сидел принц Эрнст фон Гогенлох, а рядом с ним – мадам Биценко, тихая, замкнутая, маленькая седая женщина, совершившая когда-то политическое убийство.

Однако разительный контраст между сторонами существовал не только за столом, на котором был накрыт ужин. Еще более сильно этот контраст проявился за столом переговоров. Истории было угодно распорядиться так, чтобы за этим столом встретились представители самого революционного режима, с одной стороны, и представители самой реакционной военной касты из существовавших в каких-либо правящих кругах того времени – с другой. Представители государства с самым сильным государственным порядком и самой твердой государственной дисциплиной, положение которого казалось прочным и устойчивым, встретились с представителями революционного государства, жизнеспособность и будущие перспективы которого в то время еще оставались неопределенными.

Трудно представить себе две других стороны на переговорах, которые бы столь сильно отличались друг от друга. Представители Центральных держав говорили на языке дипломатии, используемом с древних времен, освященном веками, обросшем традициями и имевшем глубокие корни. Они рассуждали категориями установления новых стратегических границ, присоединения новых территорий и достижения различных экономических преимуществ. Подход же большевиков был совершенно иным. Они думали и говорили не о границах и территориальных уступках или приобретениях. Это была первая официальная встреча большевиков с представителями западного мира, и они хотели использовать эту встречу в качестве трибуны для изложения перед всем миром своей доктрины. Когда они говорили об основополагающих принципах общеевропейского мира, они не связывали себя рамками географических имен и названий. Они надеялись, что пропаганда их взглядов окажет немедленное и эффективное воздействие на уставшие от войны народные массы стран Европы, а это приведет к тому, что, как они знали, нельзя осуществить лишь силой оружия, – к мировой революции и замене империализма «властью пролетариата».

«Мы начали мирные переговоры, – писал Троцкий, – в надежде поднять на борьбу рабочие партии Германии и Австро-Венгрии, а также стран Антанты. Поэтому мы старались затянуть переговоры, насколько было возможно, чтобы европейские рабочие поняли главное, как в нашей революции, так и, в особенности, в той мирной политике, которая именем этой революции проводилась».

Для того чтобы понять внутреннюю суть предложений большевиков, необходимо рассматривать их с точки зрения и в свете той философии и тех взглядов, которых большевики придерживались. На первый взгляд провозглашение права на самоопределение ослабляло власть большевиков, поскольку нетрудно было предположить, что целые крупные территории, ранее входившие в Российскую имерию, либо провозгласят независимость, либо обратятся за помощью к Центральным державам. Однако, согласно тем взглядам, которых придерживались большевики в то время (со временем в этих взглядах произошли определенные изменения), главное заключалось не в том, что противник в лице мирового империализма руками тех или иных капиталистических государств захватит некоторые новые территории и материальные ресурсы. Главное – это борьба внутри общества, поэтому вопрос о границах рассматривался как второстепенный по сравнению с классовой борьбой пролетариата против капиталистов. «Для них, – писал один исследователь в то время, – имело мало значения, отойдет Литва к Германии или нет. Главным, что их беспокоило, была борьба литовского пролетариата против литовской буржуазии».

«Тот не социалист, – писал Ленин в открытом письме к американским рабочим, – кто не понимает, что для победы над буржуазией могут потребоваться потери территории и временные поражения. Тот не социалист, кто не готов пожертвовать своим отечеством ради торжества социальной революции».

Такова была психология большевиков, лежавшая в основе той политики, для осуществления которой они приехали в Брест-Литовск и при помощи которой они в душе надеялись преобразовать и изменить весь мир. Когда эта политика потерпела неудачу, из большевизма ушло что-то основополагающе важное, а на смену пришел компромисс.

5

Первое пленарное заседание мирной конференции в Брест-Литовске состоялось 9 декабря 1917 г.; оно открылось краткой приветственной речью принца Леопольда Баварского. Председательствующим на заседании был единогласно выбран Кюльман; он выступил с речью, в которой помимо традиционных приветствий и пожеланий успеха в работе были обозначены основы и направления, на которых и по которым конференция должна была, по мнению выступавшего, вести свою работу.

«Наши переговоры, – подчеркнул он, – будут проникнуты духом незлобивости и человечности, а также взаимного уважения. С одной стороны, они должны основываться на том, что уже исторически свершилось, чтобы твердо стоять на почве реальных фактов, но, с другой стороны, они должны вдохновляться тем великим порывом, который и собрал нас здесь. Я рассматриваю как добрый знак, что мы начинаем свою работу незадолго до наступления праздника, который в течение столетий рассматривался человечеством как символ мира на земле и доброй воли в отношениях между людьми»[81]81
  Кюльман имел в виду Рождество, которое католики празднуют с 20-х чисел декабря.


[Закрыть].

Сделав это вступление, он попросил Иоффе ознакомить присутствующих с теми принципами, которые, по мнению советской делегации, должны быть положены в основу работы конференции и мирного договора[82]82
  Стремясь придать переговорам максимально деловой характер, Кюльман в этом выступлении сразу подчеркнул важность для Германии быстрейшего восстановления хозяйственно-экономических связей с Россией, имея в виду в первую очередь скорейшее получение Германией необходимого продовольствия и сырья.


[Закрыть].

Иоффе процитировал в своем выступлении большую часть Декрета о мире и сформулировал подход советской стороны в виде шести пунктов, которые были уже знакомы присутствовавшим.

I. Никакие насильственные присоединения территорий, захваченных во время войны, не допускаются, а войска, оккупировавшие их, выводятся с этих территорий в кратчайший срок.

II. Те народы, которые во время войны лишились своей политической самостоятельности, должны быть восстановлены в ней во всей полноте.

III. Национальным группам, которые не пользовались до войны самостоятельностью, должна быть гарантирована возможность путем референдума свободно самоопределиться, то есть самим решить вопрос о своей принадлежности к тому или иному государству или о своей государственной самостоятельности; такой референдум должен проходить при полной свободе голосования для всего населения данной территории, включая эмигрантов и беженцев.

IV. На территориях, где население состоит из нескольких национальностей, права всех национальных меньшинств должны быть ограждены законом, который обеспечивал бы им культурно-национальную самостоятельность, а при наличии к тому фактической возможности – административную автономию.

V. Ни одно из воюющих государств не платит другому контрибуции, а все уже взысканные контрибуции в виде так называемых «военных издержек» подлежат возврату; убытки частных лиц, пострадавших от войны, возмещаются из особого фонда, образуемого путем пропорциональных взносов всех воюющих государств.

VI. Все колониальные вопросы решаются на основе первых четырех пунктов настоящей декларации.

В заключение и в дополнение к этим пунктам Иоффе заявил, что советская делегация «предлагает договаривающимся сторонам признать недопустимым какие-либо косвенные стеснения свободы более слабых наций со стороны наций более сильных, как то: экономический бойкот, подчинение в хозяйственном отношении одной страны другою при помощи навязанного торгового договора, сепаратные таможенные соглашения, стесняющие свободу торговли третьих стран, морская блокада, не преследующая непосредственно военные цели»[83]83
  Среди наиболее ценных и тщательно оберегаемых экспонатов, считающихся реликвиями, хранящихся в архивах Института Ленина в Москве (институт марксизма-ленинизма. – Пер.), есть и листок, озаглавленный «Конспект программы переговоров о мире с Германией». На нем двумя разными почерками изложены инструкции для советской делегации, принятые на заседании Совета народных комиссаров 27 ноября 1917 г. Первая часть документа написана очень неясно и неразборчиво; эта часть буквально испещрена исправлениями и зачеркиваниями. Затем почерк меняется и следующая часть листка обретает форму четко и ясно составленного документа. Первая часть написана Лениным, вторая – Сталиным. Вождь дал общую концепцию, а составить на ее основе документ – это уже дело ученика. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Делегации стран Четверного союза официально приняли к сведению предложения советской стороны и попросили сделать перерыв в заседаниях, чтобы подготовить ответ, который, как было подчеркнуто, будет выработан в самое ближайшее время.

Кюльман и Чернин быстро договорились между собой. Принимая предложенные советской делегацией принципы, на которых должен основываться всеобщий мир, они ничего не теряли, а только выигрывали. Даже Австро-Венгрия практически ничем не рисковала, поскольку, если бы эти принципы были одобрены странами Антанты, им пришлось бы аннулировать лондонский договор от 13 апреля 1915 г., предусматривавший разделение Австро-Венгрии. И хотя имперское правительство шло на известный риск, признавая принцип самоопределения наций, поскольку своим правом на самоопределение могли бы захотеть воспользоваться чехи, хорваты, румыны и еще около десятка народностей, населявших Австро-Венгерскую империю, пойти на подобный риск было менее опасно, чем позволить себя расчленить странам Антанты. Если же общего мира достичь не удалось бы, Чернин был готов на заключение с Россией сепаратного мирного договора о прекращении военных действий и восстановлении торгово-экономических отношений на основе заключенных до войны договоров. Ему было совершенно необходимо привезти домой «мира и хлеба», то есть заключить Brotfrieden – «мир, дающий хлеб».

Министры иностранных дел Австро-Венгрии и Германии быстро договорились о том, чтобы принять безо всяких оговорок ее ранее советской делегацией тезис, сопровождавший выдвинутые ей мирные предложения, гласивший: «Если страны Антанты также согласятся заключить мир на аналогичных условиях». Гофман решительно протестовал против такого подхода, поскольку «он был бы основан на ложной и безосновательной посылке». Он предлагал основываться на мирной резолюции, принятой рейхстагом, нежели на более широкой советской формуле. По его мнению, русским следовало бы ясно сказать, как он сделал это в ходе переговоров о перемирии, что до тех пор, пока они не предоставят ясно и четко подтвержденных полномочий выступать от имени своих союзников по Антанте, речь может идти только об обсуждении сепаратного мира между Россией и странами Четверного союза.

Однако Кюльман и Чернин были не согласны с таким подходом, и в рамках внутренних обсуждений между членами делегаций Четверного союза им удалось преодолеть возражения Гофмана, а также турецкой стороны, которая настаивала на выводе русских войск с занятых турецких территорий немедленно по заключении мирного договора. Это, конечно, было совершенно неприемлемо для Германии, поскольку повлекло бы за собой естественное требование российской стороны одновременно с этим вывести германские войска из Курляндии и Литвы. После долгих споров и уговоров Несим-бей в конце концов согласился отказаться от своего требования; он также согласился снять возражение в связи с тем, что советская делегация в своих предложениях не сформулировала ясно и недвусмысленно свой отказ вмешиваться во внутренние дела других стран. На это Чернин с известной долей цинизма заметил, что если Австро-Венгрия, внутренняя обстановка в которой является весьма сложной, принимает советские предложения без каких-либо оговорок, в том числе и подобного плана, то уж Турция тем более должна «не нервничать» и придерживаться аналогичной позиции.

Когда вышеупомянутые препятствия для выработки общей единодушной позиции стран Четверного союза были сняты, возникли неожиданные проблемы с болгарской делегацией. Большинство ее членов, включая главу делегации М. Попова, не понимали по-немецки и почти не знали французского, и поэтому они практически не имели представления, о чем шла речь во время первого пленарного заседания. Когда же им объяснили, что там говорилось, и рассказали о советских предложениях, члены болгарской делегации стали с большой горячностью и возбуждением настаивать, чтобы требование об отказе от аннексий на Болгарию не распространялось. Болгария вступила в войну с откровенно захватническими намерениями, и теперь, когда она захватила у Сербии и Румынии те территории, которые хотела, она готова была принять советские предложения лишь при условии, что присоединение к Болгарии этих территорий не будет считаться аннексией.

Напрасно Кюльман и Чернин попеременно использовали то угрозы, то умасливания: несговорчивый Попов был непреклонен. Напрасно они уверяли его, что согласие на советские предложения дается «несерьезно», так сказать «понарошку»; что это чисто формальное согласие не таит никаких угроз для держав Четверного союза, поскольку совершенно исключено, чтобы страны Антанты согласились с советскими предложениями, а когда их отказ будет очевидным фактом, то все обязательства, которые теперь берут на себя страны Четверного союза, потеряют всякую силу. Напрасно они приводили Попову в пример более сговорчивого Несим-бея, он твердо говорил «НЕТ»; в его сознании было высечено, как на скале, слово «Добруджа», и он слышать ни о чем не хотел[84]84
  Добруджа – область в Румынии к востоку от Дуная, между Дунаем и Черным морем, которую заняла Болгария в ходе Первой мировой войны.


[Закрыть].

Он был готов скорее покинуть конференцию, чем отступить хоть на шаг от своей позиции. Тупик казался непреодолимым.

Однако то, что не смогли сделать гражданские, удалось сделать военным. После консультаций с Гофманом, которому все это изрядно надоело, начальник болгарского Генерального штаба Ганчев решил взять дело в свои руки и направил подробную телеграмму царю Фердинанду, так чтобы окончательное решение осталось за ним. Из Софии пришел ответ, в котором Попову в приказном порядке повелевалось согласиться с позицией союзников Болгарии. В конце концов к вечеру 11 декабря была выработана единая позиция стран Четверного союза.

Ответ на советские предложения был озвучен Чернином в день Рождества.

Он отметил, что делегации Четверного союза «исходят из ясно выраженной воли своих правительств и народов как можно скорее добиться общего справедливого мира» и в этой связи считают, что «основные положения русской декларации могут быть положены в основу переговоров о таком мире», что державы Четверного союза «согласны немедленно заключить общий мир без насильственных присоединений и контрибуций», что они «присоединяются к воззрению русской делегации, осуждающей продолжение войны ради чисто завоевательных целей». Такой мир, по их мнению, может быть заключен на основе двух следующих условий:

1. Если все причастные к войне державы без исключения и без оговорок в соответствующий срок обязуются точнейшим образом соблюдать общие для всех народов условия. Договаривающиеся теперь с Россией державы Четверного союза не могут, конечно, связываться односторонне с такими условиями, не имея ручательства в том, что союзники России признают и исполняют эти условия честно и без оговорок по отношению к Четверному союзу.

2. Что касается затронутого в пункте III советского предложения вопроса о самоопределении национальных групп, которые не пользовались до войны самостоятельностью, то, по мнению держав Четверного союза, этот вопрос решается не в международном плане, а каждым государством в отдельности вместе с соответствующими национальными группами и путем, который установлен его конституцией.

Затем он подробно высказался по каждому из шести пунктов советского предложения, поддержав каждый из них, а в завершение своего выступления, подчеркнув, что все державы Четверного союза готовы вступить в переговоры о всеобщем мире, предложил перейти, чтобы не терять времени, к обсуждению тех вопросов, которые в любом случае придется обсуждать отдельно между Россией и Центральными державами.

Иоффе тепло приветствовал решение Четверного союза в целом поддержать советские предложения и выразил в принципе согласие с теми оговорками, которые содержались в ответном заявлении, хотя и выразил сожаление в связи с наличием этих оговорок[85]85
  В советской прессе, однако, эти оговорки были подвергнуты жесткой критике. Так, в «Правде» от 13 декабря 1917 г. говорилось, что осуществление права на самоопределение только «по конституционным каналам» сводит фактически на нет сам принцип самоопределения. «Хотя Центральные державы, – писала газета, – согласны с тем, чтобы не использовать право сильного на тех территориях, которые были заняты во время войны, они фактически ничего не готовы сделать для малых народов и народностей на своих собственных территориях. Война не закончится до тех пор, пока независимость малых народностей не будет восстановлена». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Иоффе согласился рассмотреть высказанные оговорки в течение десятидневного перерыва, который он предложил сделать для того, чтобы дать возможность странам Антанты присоединиться к мирным переговорам.