Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

7

Когда Иоффе вернулся 16 декабря в Петроград, у правительств стран Антанты оставалось еще шесть дней, чтобы принять решение относительно участия в мирных переговорах. В этой связи Троцкий в этот день обратился к правительствам Антанты с самой эмоциональной и самой большой по объему нотой, в которой он ознакомил их с ходом событий и с большой эмоциональной силой призвал «перестать саботировать дело всеобщего мира». Он подчеркнул, что, поскольку Центральные державы, выразив поддержку советскому предложению, тем самым согласились вывести войска из Бельгии, Северной Франции, Сербии, Черногории, Румынии, Польши, Литвы и Курляндии по заключении всеобщего мира, страны Антанты не могут более утверждать, что военные действия ведутся во имя освобождения этих территорий. Он на этот раз прямо пригрозил Антанте, что заключение сепаратного мира между Россией и Германией «несомненно было бы тяжелым ударом по союзным государствам, особенно по Франции и Италии». В ноте содержался отчаянный призыв к рабочим союзных государств:

«Вопрос о том, чтобы заставить свои правительства немедленно предъявить свои мирные программы и на их основе принять участие во всеобщих мирных переговорах, сейчас становится вопросом выживания и самосохранения для народов союзных стран… Если правительства союзных стран в том слепом упрямстве, которое характерно для разлагающихся и умирающих эксплуататорских классов, в очередной раз откажутся участвовать в мирных переговорах, тогда рабочий класс столкнется с железной необходимостью взять власть в свои руки, отобрав ее у тех, кто не может или не желает дать народу мир».

Правительства стран Антанты не дали прямого ответа на эту ноту.

Они твердо придерживались тезиса, сформулированного Маклаковым на межсоюзной конференции 17 ноября 1917 г.: «Наша позиция едина, и у нас нет разногласий». Выступая 18 декабря 1917 г. в палате депутатов, Пишон[87]87
  Пишон С. – в то время министр иностранных дел Франции.


[Закрыть] сказал: «Россия может стремиться заключить сепаратный мир с нашими врагами или нет, – это ее дело. В любом случае война будет продолжена. Один союзник покинул нас. но с другого конца земли появился новый». «Если нынешние правители России предпримут какие-либо действия в отрыве от своих союзников, – заявил через несколько дней Ллойд Джордж, выступая перед руководителями рабочих организаций, – то в этом случае мы не сможем предотвратить катастрофу, которая тогда наверняка разразится над этой страной. Россию может спасти только ее народ». Но в то же время, используя занятую Германией позицию на мирных переговорах с Россией, он так сформулировал программу стран Антанты о целях войны, что она, с одной стороны, включала советскую формулу о праве на самоопределение и отказе от аннексий и контрибуций, а с другой стороны, показывала, что именно Центральные державы, а не Антанта подрывают достижение мира, основанного на взаимопонимании. Отказываясь вступать в прямые переговоры с большевиками, Ллойд Джордж в то же время весьма искусно использовал ту лицемерную дипломатию, которую Германия проводила в Бресте.

Советские руководители в Петрограде исчерпывающе ясно убедились в том, что нет никаких надежд на проведение переговоров о мире с участием всех воюющих стран и, что еще хуже, мировая «пролетарская революция», которую, на волне успеха революции, в России ждали буквально следом, считая, что она почти что «за углом», еще далеко не назрела и ожидать ее в ближайшее время не было никаких оснований. Рабочие Европы, которые, как рассчитывал гений революции Ленин, должны были немедленно подняться на борьбу за демократический мир, совершенно не оправдали возлагавшихся на них надежд и продолжали поддерживать «империалистические буржуазные» правительства.

Большевики, с их безграничной способностью верить в то, во что, по их мнению, верить было необходимо, посчитали, что просто произошла ошибка в определении сроков. Они безотчетно верили в мировую революцию, а значит, она обязательно должна была произойти, пусть и позднее. Когда Каменев, выступая на объединенном заседании ВЦИК, Петроградского Совета и общеармейского съезда по демобилизации армии, в своем докладе о мирных переговорах подверг резкой критике лицемерную политику Германии, он в то же время подчеркнул, что такая политика приведет к крушению германского империализма и заключению мира с правительством революционной Германии.

Часть неразгаданной загадки Ленина состояла в том, что, хотя он практически безошибочно определял настрой народных масс в России как в настоящем, так и в будущем, проявляя при этом феноменальную и подчас просто пугающую интуицию, в то же время ему никогда не удавалось точно оценить настроения европейских рабочих и точно предсказать их действия. Рабочие Европы не имели той склонности к мистицизму, которая характерна для славян; они не воспринимали близко к сердцу высокопарные постулаты марксизма, поэтому в целом их сознание оставалось невосприимчивым к революционным призывам даже со стороны такого гения революции, каким был Ленин, по этой же причине ему было и нелегко предвидеть их действия. Однако, хотя вначале Ленин был в плену тех же иллюзий, что и его соратники, он был первым, кто освободился от них, поняв, что они нереализуемы.

Таким образом, на этом историческом перепутье Ленин решил сделать крутой поворот в проводимой большевиками политике. В то время как другие заявляли о необходимости наращивания пропагандистских усилий, чтобы выправить ситуацию, когда наблюдалось замедление темпа развития революционного процесса, Ленин соглашался с такой необходимостью, но по другим причинам.

Он полностью поддерживал самое жесткое поношение и разоблачение политики правительств Антанты, чтобы одновременно просвещать и открывать глаза рабочим этих стран; он считал, что необходимо использовать любую возможность для разоблачения лицемерия и откровенного разбоя со стороны Центральных держав, причем пропаганда должна была более активно вестись как в войсках противника, так и среди военнопленных. Все это было важным добавлением, к дипломатической игре, но именно добавлением, и не более того. Ленин начинал осознавать, что мировая революция гораздо дальше, чем он или кто-либо другой мог предположить. С другой стороны, революция в России свершилась, но ее позиции еще не были закреплены. Ей серьезно угрожали как разногласия внутри самих большевиков, так и происходившее объединение антибольшевистских сил. Мировая революция – это мечта, которая, возможно, когда-нибудь и осуществится, а русская революция – это факт реальной жизни, и ее надо спасти и закрепить во что бы то ни стало. Именно на это Ленин решил направить все свои усилия, оставляя Троцкому и другим энтузиастам использовать трибуну Брест-Литовска для пропаганды идей марксизма и революционной борьбы.

Однако как для достижения мировой революции, так и для обеспечения необходимой передышки для русской революции было необходимо вести линию на максимальное затягивание переговоров в Брест-Литовске. У России осталось единственное оружие против военной мощи германского милитаризма – характерное для славян умение вести бесконечные разговоры и обсуждения, и это оружие Ленин решил использовать на полную мощность, одновременно втайне готовясь к стратегическому отступлению.

Ленин понимал, что для осуществления этого плана во главе делегации нужна была фигура более крупного масштаба, чем Иоффе. «Для того чтобы затянуть переговоры, – сказал он Троцкому, – нужен тот, кто сумеет это сделать». Троцкий согласился. «Вы сможете это сделать, Лев Давидович?» Троцкий согласился и на этот раз. Таким образом, в истории мирных переговоров в Брест-Литовске появился новый момент.

Первый острый ход в этой новой фазе игры был сделан 20 декабря, когда возвращавшиеся в Брест-Литовск члены делегации Центральных держав получили из Петрограда телеграмму с предложением перенести мирные переговоры в Стокгольм; в ней также говорилось, что первые две статьи декларации Четверного союза от 15 декабря противоречат выраженному этими странами, пусть и с оговорками, согласию с советской формулой мира без аннексий и контрибуций, зафиксированному в рождественском (от 12 декабря) заявлении этих стран.

Но Кюльмана и Чернина поймать в ловушку было не так-то просто. В Стокгольме представители международной социал-демократии буквально сели бы им на шею, требуя заключить демократический мир. Здесь же, в жесткой атмосфере ставки командования Восточным фронтом, ситуация держалась под контролем: была возможность ограничить доступ на конференцию тем, кто хотел приехать просто из любопытства, а также возможность определенного влияния на весь ход переговоров. Поэтому в ответной телеграмме они пригрозили прервать переговоры и денонсировать соглашение о перемирии, если русская делегация не прибудет в Брест. Затем, 23 декабря, в Петроград была послана еще одна телеграмма, в которой говорилось, что, поскольку союзники России по Антанте так и не подтвердили своего участия в мирных переговорах, страны Четверного союза не считают себя более связанными обязательствами декларации от 12 декабря, в которой с оговорками выражалось согласие с советской формулой мира.

Для большевиков теперь стали понятны и очевидны две вещи: во-первых, что Центральные державы фактически отказываются от формулы «мир без аннексий и контрибуций» как основы для ведения мирных переговоров, а во-вторых, что Советская Россия не может более нести все издержки переговоров со странами Четверного союза в одиночку при отказе стран Антанты в них участвовать. Поэтому Советская власть решила изменить отношение к союзникам. И хотя открыто их политику продолжали жестко критиковать и клеймить позором, но в то же время Троцкий начал секретное «прощупывание почвы», чтобы выяснить, как отнесутся союзники к разрыву мирных переговоров с Центральными державами и возобновлению военных действий.

Эти секретные контакты осложнялись и затруднялись той своеобразной дипломатической ситуацией, которая в то время существовала в Петрограде. Хотя представители дипломатического корпуса, включая послов и высший дипломатический состав, находились в Петрограде, они как бы существовали в вакууме, поскольку их правительства отказались признать Советскую власть. Правительство Бельгии намеревалось в конце декабря 1917 г. установить прямой контакт с Советом народных комиссаров и сообщило об этом намерении итальянцам, однако Соннино не только категорически воспротивился такому курсу, но и запретил итальянской консульской службе ставить визы в паспорта, выданные российским дипломатическим ведомством (Наркоминделом). Англия, Франция и Соединенные Штаты, хотя и имели свои посольства в Петрограде, практически не поддерживали никаких прямых отношений с советским правительством, а если и шли на контакт, то делали это неофициально и через посредников. Из этих посредников самой серьезной аккредитацией, дававшей прямой выход на советских официальных лиц, обладал Брюс Локкарт, бывший генеральный консул Великобритании в Москве.

Локкарт был назначен специальным представителем в России военным кабинетом по рекомендации лорда Мильнера; его единственной и главной задачей было информирование английского правительства о ситуации в России; помимо этого, он привез Троцкому рекомендацию от Литвинова[88]88
  Литвинов М.М. (1876–1951) – партийный и государственный деятель, видный советский дипломат. Член РСДРП с 1898 г., большевик.


[Закрыть], которая была написана после знаменитого дипломатического приема.

Среди его коллег были полковник Реймонд Робинс, руководитель американской миссии Красного Креста в России, и представитель французской военной миссии капитан Жак Садуль.

Положение этих посредников имело как свои сильные, так и слабые стороны. С одной стороны, не будучи связаны жесткими рамками доипломатического этикета и протокола, они могли говорить и делать то, что никак не могли себе позволить официальные дипломатические представители. Благодаря этому они имели возможность установить тесные личные и доверительно-дружеские отношения с лидерами большевиков, и этой возможностью они вполне воспользовались. Не их вина, что правительства их стран не оценили такие бесценные контакты. С другой стороны, их слабость заключалась в том, что они могли говорить лишь неофициально и от своего имени; в любой момент их правительства могли оказаться от их слов и заявить, что они вообще никого не представляют; по этой же причине они не могли гарантировать большевикам, что их советы и рекомендации будут выполнены или хотя бы к ним прислушаются. Несмотря на все упомянутые трудности, эти люди, и особенно Брюс Локкарт, самый молодой из них – в 1917 г. ему было всего лишь тридцать, – проявили недюжинные способности и умение вести неофициальные переговоры.

В конце декабря Троцкий начал серию осторожных пробных подходов к союзникам, которым было суждено сыграть весьма важную роль в брестских переговорах, и начал он ее с полковника Робинса – очень необычной политической фигуры Соединенных Штатов, в жилах которого текла индейская кровь.

«Мы начали мирные переговоры с немцами, – сказал Троцкий при встрече с ним. – Мы предложили союзникам принять участие в переговорах о всеобщем демократическом мире, но они отказались от этого приглашения. Тем не менее мы считаем, что можно заставить их пересмотреть свою точку зрения».

«Как?» – спросил Робинс.

«При помощи наших товарищей во Франции, Англии и Америке, которых мы должны побудить заставить свои правительства отказаться от нынешней политики, навязав им свою революционную волю и социалистические принципы. Если нам не удастся этого добиться, мы продолжим вести переговоры с Германией одни. Немцы, конечно, не захотят подписывать демократического мира. Им нужен мир аннексионистский, им нужны наши земли. Но у нас есть сырье. И оно крайне необходимо Германии. И это чрезвычайно важный вопрос и важнейший пункт переговоров. Если сделать так, чтобы сырье не попало к немцам, мы получаем в руки важнейший аргумент, возможно решающий, который обеспечит победу. Поэтому я хочу, чтобы сырье им не досталось. – Троцкий многозначительно посмотрел на Робинса. – Я хочу, чтобы оно им не досталось. Но вы знаете, что положение на фронте трудное. Там хаос. Но если вы направите своих офицеров, американских офицеров, офицеров союзных стран, любых, кого вы сочтете нужным, я дам им все полномочия организовать эмбарго на поставку грузов в Германию по всей линии фронта».

Робинс понял, сколь важное предложение ему было сделано. Оно означало, что в случае, если бы удалось затянуть переговоры в Бресте на несколько месяцев, то Германия и ее союзники в течение большей части зимы были бы отрезаны от сырьевых материалов из России, которые были ей так необходимы: они бы не получили шкуры, жир и растительное масло, а также никель, медь и свинец, на которые они так рассчитывали в ту последнюю военную зиму и которые были им так нужны для производства и снабжения армии всем тем, что было необходимо для успешного весеннего генерального наступления. Робинс обратился в дипломатические и военные представительства союзников в Петрограде. Он буквально умолял их серьезно рассмотреть и принять предложение Троцкого. Но, увы, все было напрасно. Официальная позиция союзников основывалась, с одной стороны, на крайнем недоверии к большевикам, а с другой – на идеалистическом убеждении, что новый режим будет сметен буквально за несколько недель объединенными силами белогвардейцев и казаков, силы которых в то время активно формировались как на севере, так и на юге России. Исходя из этого, дипломаты союзных стран отказались рассматривать предложение Робинса.

Лишь в одном месте Робинсу сопутствовал хоть какой-то успех. Ему удалось убедить в важности этого предложения военного атташе и главу американской военной миссии Уильяма В. Джедсона. Последний встретился с Троцким и обсудил это предложение; его отчет об этой встрече заканчивался фразой: «Время протестов и угроз в адрес Советской власти прошло, если вообще это время существовало». Однако спустя несколько недель он был отозван в Соединенные Штаты, а в Петроград прибыли делегации из Германии и Австро-Венгрии для рассмотрения вопросов, связанных с возобновлением торгово-экономических отношений.

Робинсу тем не менее удалось получить в руки потенциальное оружие на случай возобновления боевых действий между Россией и Центральными державами. Американский посол Френсис передал ему проекты двух документов, которые можно было использовать лишь в случае такого развития событий. В первом из них, который назывался «Проект обращения к комиссару по иностранным делам», Френсис рекомендовал оказание полномасштабной помощи России и полное официальное признание советского правительства в случае возобновления войны между Россией и Германией. Второй документ представлял собой проект шифротелеграммы в Государственный департамент США с предложением немедленно установить неофициальные отношения с советским правительством. И хотя ни один из этих документов не был даже отправлен, все вышеупомянутое говорило о некотором успехе Робинса в его попытках смягчить возможные последствия заключения сепаратного мира между Россией и Центральными державами.

К этому времени вопрос о позиции союзников стал настолько запутанным и неясным, что и Ленин, и Троцкий заявили Жаку Садулю – который безуспешно пытался получить от своего посла Нуланса такие же документы, которые Робинс получил от Френсиса, – что, по их мнению, Франция и Англия, потеряв всякую надежду на военную победу на Западном фронте, теперь ведут секретные переговоры с Германией, пытаясь договориться с ней за счет России. Однако союзники сами решили прояснить ситуацию еще до того, как 27 декабря возобновятся переговоры в Брест-Литовске.

Президента США Вильсона со всех сторон активно призывали публично объявить о целях, за которые воюют союзные державы, и об их отношении к России. Те, кто призывал Вильсона к такому шагу, во-первых, хотели лишить большевиков монопольного обладания предложениями о мире, а во-вторых, извлечь выгоду из той лицемерной и двуличной позиции, которую Германия занимала на переговорах в Бресте. По их мнению, заявление президента о том, что целью союзных держав и тех, кто воюет на одной стороне с ними, является достижение демократического мира, имело бы двоякую цель: с одной стороны, нейтрализовать большевистскую пропаганду, опиравшуюся на факт отказа союзников участвовать в мирных переговорах, а с другой стороны, попытаться убедить Россию выступить вместе с союзниками в защиту принципов свободы и демократии. Одновременно выражалась надежда, что широкое распространение такого заявления в Центральной Европе будет с симпатией встречено социал-демократическими партиями Германии и Австро-Венгрии, которые все более активно выступали против войны с целью захватов и завоеваний.

«Если президент вновь подчеркнет антиимпериалистический характер целей войны и приверженность Америки демократическому миру, я сумею распространить это выступление самым широким тиражом в Германии, а также смогу эффективно использовать текст с русским переводом как в войсках, так и в других местах», – сообщал Эдгар Сиссон в телеграмме, направленной 21 декабря 1917 г. в Национальный комитет общественной информации на имя своего начальника Джорджа Крила. «Как должно быть очевидным для Вас, – продолжал он, – разоблачение двуличия и мошенничества Германии на мирных переговорах с Россией даст нам новые возможности в плане эффективного воздействия на общественное мнение в нужном для нас ключе».

Союзники, будучи крайне озабочены и взволнованы разоблачением их тайной дипломатии вследствие опубликования в Петрограде тайных договоров, также активно добивались от Вильсона, чтобы он выступил с подобным заявлением. «Если президент принял бы решение выступить с такого рода заявлением, излагающим его собственные взгляды, то, с учетом обращения большевиков к народам мира, это было бы весьма полезным и желательным; я, как премьер-министр, вполне убежден, что подобное выступление находилось бы в общем соответствии и вполне согласовывалось с теми предыдущими выступлениями президента, которые он делал как в Англии, так и в других странах и которые столь тепло были встречены общественностью». Таким несколько витиеватым, но по существу вполне понятным языком А. Бальфур выразил пожелание Англии, чтобы Вильсон выступил с подобным обращением.

Что касается российского аспекта этого выступления, то здесь Вильсон получил поддержку от посла Временного правительства в Лондоне Г. Бахметьева, который гораздо более реалистично оценивал ситуацию, нежели его коллега во Франции В. Маклаков. «Любые попытки союзников уйти от обсуждения вопросов мира, – писал он американскому президенту, – лишь только усилят позиции большевиков и помогут им создавать недружественную атмосферу вокруг союзников».

Откликаясь как на эти, так и на другие просьбы о скорейшем выступлении, Вильсон огласил 26 декабря 1917 г. (8 января 1918 г.) свои памятные мирные предложения в своем выступлении в американском конгрессе на объединенном заседании обеих палат[89]89
  Эти предложения известны как «14 пунктов» Вильсона.


[Закрыть].

Главным вопросом его выступления, которому были посвящены первые три раздела, были мирные переговоры в Брест-Литовске и советские предложения о мире. Он подчеркнул, что советские представители на переговорах, которых он назвал «искренними и честными», «очень справедливо, очень мудро и в истинном духе современной демократии» настаивали на полной гласности переговоров, однако столкнулись с противодействием со стороны представителей Четверного союза, которые, похоже, представляют не парламенты и народы своих стран, а «то милитаристское и империалистическое меньшинство, которое до сих пор полностью определяло политику этих стран». Голос русского народа – «самый пронзительный и требовательный из всех, которые звучат в сегодняшнем беспокойном мире», обращен к Америке и ее партнерам, чтобы сказать им о том, чего действительно хочет русский народ и в чем разница между целями и духом его и их устремлений, если она вообще существует. «Поверят ли нам теперешние лидеры России или нет, но мы от всей души желаем и надеемся, чтобы открылся какой-нибудь способ, который дал бы нам почетное право помочь русскому народу осуществить его главную мечту о свободе, мире и порядке».

Затем последовали непосредственно мирные предложения, изложенные в 14 пунктах; пункт VI был посвящен России:

«VI. Вывод войск со всей российской территории и такое решение всех вопросов, связанных с Россией, которое бы гарантировало ей возможность, в самом свободном и осуществляемом наилучшим образом сотрудничестве с другими странами мира, независимо определить без всяких препятствий и помех направление своего политического развития и своей национальной политики, и обеспечило ей искренний прием в сообщество свободных стран при выработке ею общественных институтов по своему усмотрению; и, более того, любое сотрудничество, которое она сочтет полезным и желательным для себя. Отношение к России со стороны родственных ей стран в ближайшие месяцы будет истинной проверкой их доброй воли, их всестороннего понимания ее чаяний, диктуемых их собственными интересами и их разумной и бескорыстной симпатией».

На следующий день после получения в Петрограде текста обращения американского президента жители российской столицы обнаружили, что оно расклеено по всему городу. Для его распространения было выпущено 100 тысяч плакатов и 300 тысяч афиш с русским переводом. Американская организация молодых христиан, используя предоставленную помощь со стороны большевиков, распространила миллион экземпляров на русском языке в русских окопах во всему Восточному фронту и миллион экземпляров на немецком – в немецких окопах. Хотя большевики выражали недоверие к «пустым фразам» Вильсона и открыто заявили об этом на страницах «Известий», это выступление в то же время было для них желанным орудием пропаганды, которым они и воспользовались в полной мере.

Однако, несмотря на столь внушительное распространение, «14 пунктов» не оказали практически никакого эффекта на мирные переговоры в Брест-Литовске. Они не подтолкнули советское правительство к отказу от сепаратных переговоров, поскольку, когда Вильсон в Вашингтоне обращался к переполненному залу конгресса, Ленин в Смольном уже принял решение идти своим, странным и необычным, путем в свой не менее странный и необычный Дамаск[90]90
  Это выражение, взятое из библейских сюжетов, означает путь к своей цели, каким бы извилистым и трудным он ни был, в ходе которого человек сам преображается и просветляется.


[Закрыть].

В глубине души он пришел к убеждению, что сепаратный мир с Германией неизбежен. Он осознал, что мировая революция еще не назрела, и теперь, после напряженной внутренней борьбы и переживаний, он решил сказать эту горькую правду партии. Эта правда приведет к необходимости принять политику пораженчества, которую будет так трудно отстоять и против которой столь яростно выступят как внутри партийных рядов большевистской партии, так и со стороны ее вынужденных союзников – левых эсеров. Ведь Ленин решил ни много ни мало отказаться на время от идеи мировой революции ради спасения революции в России. Это был тот самый принцип стратегического пораженчества, которому он имел мужество следовать, умея признавать поражения: так было, когда не сбылись его надежды в 1905 г. и когда в 1921 г. вопреки всем прежним постулатам марксизма он объявил о «перемирии с капитализмом», провозгласив «новую экономическую политику» – НЭП. Ленин не был рабом революционных догм.