Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

4

В последующие два дня события в Брест-Литовске развивались стремительно, быстро приближаясь к заключительной развязке. Новость о подписании мира с Украиной мгновенно достигла Крейцнаха, и на рассвете того же дня Людендорф, голос которого прозвучал как глас судьбы, потребовал от Кюльмана выполнить взятое на себя обязательство и разорвать переговоры с Троцким. Являясь одним из участников этого странного фарса, этой игры в жмурки, в которой глаза всех принимавших в ней участие были плотно завязаны, Кюльман чувствовал, что он очень близок к возможному заключению соглашения с Троцким, несмотря на заявление советской стороны о том, что переговоры могут быть продолжены только в случае отказа от сепаратного договора с Украиной. Поэтому германский министр иностранных дел решил проигнорировать данное им Людендорфу обещание и в последний раз попробовать договориться с Троцким.

Однако произошло событие, от которого нельзя было столь же легко отмахнуться, как от данного Людендорфу обещания. Военные связисты на крупном пункте телеграфной связи в Кенигсберге перехватили несколько радиотелеграмм из Царского Села, призывавших солдат германской армии поднять мятеж, убить кайзера Вильгельма, генералов Верховного командования, а также офицеров своих частей и затем заключить отдельный мир с большевиками. Смольный явно находился в заблуждении относительно ослеплявших его перспектив революции в Центральной Европе и поэтому счел, что психологический момент для подобного призыва наступил. Реакция на этот призыв была серьезной и последовала незамедлительно, однако она оказалась совсем не той, на которую рассчитывали.

По стечению обстоятельств, в то же время как прозвучал этот призыв к мятежу и убийствам, кайзера посетила делегация землевладельцев из Ливонии и Эстонии, которые формально все еще входили в состав России, умоляя защитить их от грабежей большевистски настроенных террористов. Кайзер с симпатией отнесся к этой просьбе посетителей, большинство которых были немецкого происхождения; причем его в этом поддержали Гинденбург и Людендорф, которые были рады, что им с такой легкостью удастся завершить свою программу аннексии прибрежных районов Прибалтики. Гертлинг, знавший и разделявший взгляды Кюльмана относительно новых территориальных захватов, высказался против планов Верховного командования; и кайзеру вновь пришлось сидеть как на иголках.

Новость о призыве большевиков к мятежу переполнила чашу терпения Вильгельма. Он пришел в ярость, узнав об этой попытке покушения на его жизнь, и направил Кюльману телеграмму с категорическим требованием выдвинуть Троцкому в течение 24 часов ультиматум, требующий от России отказаться не только от Курляндии и Литвы, но также и от Ливонии и Эстонии.

Однако в условиях этого серьезного кризиса Кюльман вновь оправдал свою репутацию. Он остался спокоен и тщательно проанализировал ситуацию со всех сторон. Его отношения с Верховным командованием были уже настолько плохи, что стать еще хуже было просто некуда, поэтому он просто вынес эти отношения за пределы своего анализа. Совсем другое дело – его долг перед кайзером. Кюльман очень хорошо знал – и у него, возможно, более, чем у кого-либо, были основания знать всю подноготную и беспокоиться по этому поводу, – под каким жестким и цепким контролем Верховное командование практически целиком и полностью держит и трон, и правительство, и парламент и какое пагубное воздействие это оказывает на развитие всей ситуации. Он также понимал, какой будет реакция в мире, если он сделает то, что от него требуют. Все происходящее в Брест-Литовске уже и так серьезно подорвало престиж Германии в глазах всех нейтральных стран, а также еще более обострило ее противоречия с государствами Антанты и связанными с ними странами. Это нашло красноречивое подтверждение в заявлении Верховного военного совета стран Антанты, сделанном в конце января 1918 г., в котором особо подчеркивался «контраст между провозглашенными, основанными на высоких идеалах, целями Центральных держав, с которыми они начинали переговоры в Брест-Литовске, и нынешними открыто озвученными планами захватов и грабежей». Произведенное этим контрастом впечатление только усилило убеждение, что в ответах Гертлинга и Чернина на программу Вильсона «нет реальных шагов навстречу тем умеренным предложениям, которые совместно были выдвинуты всеми союзными правительствами».

Если уже предложенные Германией условия мира встретили такую реакцию, то что же будет, когда к ним еще прибавятся претензии на Ливонию и Эстонию? К тому же в это же время для Кюльмана вроде бы забрезжил слабый луч надежды. Троцкий направил адмирала Альтфатера узнать, возможно ли оставить у России Ригу и Моонзундские острова. Казалось, не все шансы на достижение соглашения потеряны.

С учетом всего вышесказанного Кюльман, к чести его, как и во многих других случаях, решил пожертвовать своей карьерой ради того, что он считал правильным. На телеграмму кайзера он направил ответ, в котором говорилось, что сейчас крайне неподходящий момент для того, чтобы ставить ультиматум со столь коротким сроком. Однако, если его величество настаивает на немедленном ультиматуме, Кюльман просил назначить на его место другого министра иностранных дел. Кюльман написал, что будет ждать высочайшего ответа до 16.30 текущего дня, а если ответа не последует, то это будет означать, что указание кайзера отменено.

Утро 27 января прошло в обстановке томительного ожидания и неопределенности. Состоялось заседание политической комиссии, на котором Кюльман и Чернин официально уведомили советскую делегацию о подписании договора с Украиной, а Троцкий заявил в связи с этим официальный протест. Затем последовало сумбурное обсуждение проблемы Аландских островов. Был создан ряд подкомиссий. Ощущение нереальности чувствовалось буквально во всем. Все понимали, что судьба конференции решается за ее пределами, а Кюльман знал, что все зависит от того, придет ли в течение получаса ответ из Берлина или нет. Минул полдень, ответа все не было. В подкомиссиях много спорили, но так ни к чему и не пришли.

Наконец наступил установленный час, но ответа из Берлина не пришло. Кюльман вздохнул с облегчением и направил к Троцкому Розенберга с предложением, чтобы глава советской делегации в письменном виде подтвердил готовность вести переговоры на основе оставления за Россией Риги и Моонзундских островов. Кюльман полагал, что если Троцкий действительно серьезно настроен обсудить это предложение, то он предложит Верховному командованию (пусть оно и восприняло бы это как насмешку) если не оставить Ригу и острова в руках русских, то, по крайней мере, объявить их нейтральной территорией. В любом случае письменное подтверждение от Троцкого стало бы важной составной частью его арсенала для решающей схватки с Верховным командованием, которая, как он чувствовал, не должна была заставить себя долго ждать.

Увы, надеждам Кюльмана не суждено было сбыться. Розенберг сообщил, что на просьбу прямо сформулировать в письменном виде свои пожелания Троцкий ответил отказом. Все оказалось напрасным, подумал Кюльман. Он рисковал постом, видимо, зря. Он только навлек на себя гнев Верховного командования, а возможно, и кайзера, и все лишь для того, чтобы в конце концов согласиться с их точкой зрения, поскольку теперь ультиматум был неизбежен. Больше откладывать нельзя. Ну что ж, хорошо, что хоть все это наконец закончится.

В германской делегации объяснили отказ Троцкого тем, что он просто не захотел предъявлять в письменном виде претензии на Ригу с учетом того, что большинство населения города было, безусловно, настроено прогермански. Жертвовать священным принципом самоопределения ради укрепления стратегических позиций России, считали они, было бы уж слишком даже для Троцкого.

Однако нельзя с уверенностью сказать, действительно ли он всерьез собирался обсуждать на переговорах эти вопросы. Стремительно приближался момент, когда переговоры уже становилось нельзя с выгодой использовать. В скандинавской прессе уже появились сообщения, что советская делегация собирается демонстративно отказаться от подписания мирного договора. Для того чтобы данный прием оказался успешным, важна была неожиданность, и после подписания договора с Украиной Троцкий решил, что настал подходящий момент для того, чтобы разыграть свою козырную карту. Вечером 27 января Карахан связался по прямому проводу со Смольным и договорился с Лениным и Сталиным, что на следующий день советская делегация выступит с заявлением.

«Я буду настаивать на заключении общего договора только с Россией, – заявил Троцкий Шуллеру, когда тот пришел в то роковое утро 28 января, чтобы в последний раз попытаться убедить его подписать мирный договор. – Подписывая договор с Украиной, вы хотите гарантировать себе поставки украинского зерна, но нам также нужны поставки зерна с Украины. Я убежден, что вы готовы оказать Украине военную помощь против нас».

«Лучший способ избежать этого состоит в том, чтобы заключить мир, – сказал Шуллер. – Если вы не заключите мир, то рискуете тем, что немцы могут предпринять наступление на Петроград и свергнуть ваше правительство, а вы, насколько я понимаю, хотите остаться у власти».

«Немцы не рискнут наступать на Петроград, – ответил Троцкий, – это вызовет революцию в Германии».

«На это нельзя с уверенностью рассчитывать, – ответил Шуллер, – а если там и произойдет революция, то никто не может сказать, произойдет ли это в нужное для вас время».

Делая последнюю попытку убедить Троцкого, Шуллер вновь подчеркнул опасность возобновления военных действий. Троцкий ответил, что даст ответ на заседании, которое должно было состояться днем.

«Опасайтесь разрыва переговоров», – предупредил Шуллер.

«Я ведь не сказал, что дело дойдет до разрыва», – несколько загадочно ответил Троцкий.

И вот 28 января, когда серый субботний день клонился к вечеру, участники конференции, уже все знавшие друг друга в лицо, собрались в последний раз, чтобы завершить борьбу. С момента первого заседания, состоявшегося 9 декабря 1917 г., они продвинулись вперед очень немного; кто-то подпортил свою репутацию, в историю вошли несколько новых имен – вот, собственно говоря, и все. Лишенная каких-либо достижений, оказавшаяся либо бесполезной, либо сыгравшей отрицательную роль с любой точки зрения, эта самая странная из всех когда-либо проводившихся мирных конференций подходила к концу.

Кюльман начал заседание с резких нападок на большевиков за призывы германской армии к мятежу и убийству кайзера, генералов и офицеров. Троцкий ответил, что ему ничего о подобном призыве не известно. «Однако, – торжественно заявил он, – пришло время решений».

Это был его час, очень важный для него момент, к которому он столь долго готовился и которым он окровенно упивался. После резких обвинений в адрес империализма, которые все восприняли как прелюдию к капитуляции, он заявил:

«Мы отзываем наши армии и наш народ с войны. Наши солдаты-крестьяне вернутся домой и будут мирно возделывать землю, которую революция дала им, отобрав у помещиков. Наши солдаты-рабочие вернутся на фабрики и заводы, чтобы трудиться не для разрушения, а для созидания. Вместе с крестьянами они должны построить социалистическое государство.

Мы выходим из войны. Мы сообщаем об этом народам и правительствам всех стран. Мы отдаем приказ об общей демобилизации всех наших армий, противостоящих в настоящее время войскам Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Мы ожидаем, будучи твердо убеждены в этом, что другие народы вскоре последуют нашему примеру.

В то же время мы заявляем, что условия мира, предъявленные правительствами Германии и Австро-Венгрии, принципиально противоречат интересам всех народов. Эти условия отвергаются трудящимися массами всех стран, в том числе Германии и Австро-Венгрии… Мы не можем поставить подпись от имени русской революции под этими условиями, которые несут гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ. Правительства Германии и Австро-Венгрии намерены владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они сделают это открыто. Мы не можем оправдывать насилие. Мы выходим из войны, но мы чувствуем себя обязанными отказаться подписать мирный договор.

В соответствии с этим я предоставляю делегатам союзных (Центральных) держав следующее письменное и подписанное заявление:

«Именем Совета народных комиссаров правительство Российской Федеративной Республики настоящим доводит до сведения правительств и народов, воюющих с нами, союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным.

Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту».

Начало выступления Троцкого делегаты Центральных держав слушали с удовлетворением. Это, подумали они, лебединая песня Троцкого, дань принципам, после чего должно последовать заявление о согласии подписать мир. Кюльман вздохнул с облегчением. Выдвигать ультиматум, может, и вовсе не придется. Однако по мере того, как Троцкий переходил от обличительной части выступления к политической и присутствующим становился ясен смысл его заявления и то, что из него вытекает, их удовлетворенность сменилась недоверием и настороженностью. «Впечатление было более ярким и сильным, чем вспышка молнии среди ясного неба. После того как последние отзвуки мощного голоса Троцкого затихли, никто не проронил ни слова. Зал замер, все были ошарашены этим дерзким и неожиданным выступлением, прозвучавшим как удар грома. Изумленное молчание было прервано возмущенным восклицанием Гофмана: «Неслыханно!» Кюльман пытался что-то сказать о необходимости провести пленарное заседание конференции, но Троцкий отказался, сказав, что обсуждать больше нечего. После этого он и члены советской делегации покинули зал; молчаливые и подавленные, с трудом верящие в то, что они услышали, и совершенно не представляющие, что теперь делать, делегаты Центральных держав также покинули зал и разбрелись кто куда[104]104
  После выступления Троцкого Кюльман попытался сделать все, что мог, чтобы не допустить разрыва и прекращения переговоров, ибо Троцкий, «выйдя» из перемирия и не подписав мира, открыл дорогу для Верховного командования окончательно взять под контроль всю германскую политику и практически голыми руками получить то, что им было нужно в России. Мирный договор, который хоть в какой-то степени учитывал бы интересы России и накладывал бы хоть какие-то ограничения на Гинденбурга и Людендорфа, позволял Кюльману бороться за то, чтобы пытаться обеспечить национальные интересы Германии политическими методами, поскольку упор на грубую силу, в чем он оказался совершенно прав, был губителен для страны. Попытка заключить мир как на Востоке, так и на Западе, возможно, позволила бы избежать унизительного Версальского договора. Получив отказ Троцкого провести пленарное заседание, Кюльман в 18 часов 50 минут закрыл заседание, которое прекращало работу Брест-Литовской мирной конференции.


[Закрыть].

Поздним вечером члены советской делегации, в сопровождении лишь нескольких провожавших их адъютантов, шли под морозным небом к поезду, чтобы уехать в Петроград. Они чувствовали себя уверенно, почти весело и поздравляли друг друга с тем, какую «штуку» они выкинули перед немцами. Покровский был в особенно хорошем настроении. Когда-то он чуть ли не со слезами упрашивал Гофмана, а теперь ему доставляло явное удовольствие вспоминать, как генерал возмущенно воскликнул: «Неслыханно!»

«Неслыханно!» – повторял Покровский снова и снова, передразнивая высокий, отрывистый голос генерала.

5

После того как Троцкий неожиданно, резко и демонстративно-картинно покинул конференцию, оставшиеся делегаты еще долго находились в замешательстве и не могли прийти в себя. Ситуация казалась беспрецедентной, но неутомимый директор правового департамента Криге, эксперт германской делегации по правовым вопросам, после тщательных изысканий сообщил, что случай одностороннего провозглашения мира имел место несколько тысяч лет назад во время войны между греками и персами.

В то время как большевики в приподнятом настроении покидали Брест, все еще несколько подавленные австрийские и германские дипломаты собрались на совещание на квартире у Кюльмана, которую ему выделили в крепости на время работы конференции. Обсуждался вопрос, что следует делать дальше и каким должен быть последующий шаг. Следует ли считать, что после этого удивительного заявления Троцкого между Россией и Центральными державами фактически установлен мир, или же формально по-прежнему сохраняется состояние войны? Все практически единогласно высказались за то, чтобы считать, что установлен мир, который теперь, с учетом всей ситуации, следовало как-то должным образом оформить в соответствии с международным правом и дипломатической практикой. И Кюльман, и Чернин были довольны, что не потребовалось выдвигать ультиматум, а поскольку русские молчаливо согласились в своем заявлении с тем, что оккупированные территории остаются у немцев, то и воевать больше было не за что.

Нашелся, правда, один противник того общего настроя на мир, которое было продемонстрировано на данном совещании. Гофман немедленно связался по телефону с Крейцнахом после сделанного Троцким заявления и проинформировал Верховное командование о той необычной ситуации, которая в результате возникла. Теперь он знал его точку зрения, а она состояла в том, чтобы безоговорочно продолжать войну. Одним из важнейших пунктов соглашения о перемирии, подчеркнул Гофман, является положение о том, что оно направлено на заключение мирного договора. Поскольку мир не был заключен, это означает, что предмет соглашения о перемирии отсутствует, а соответственно, и само соглашение о перемирии автоматически теряет силу. Для Гофмана заявление Троцкого означало не более чем денонсацию соглашения о перемирии, и, соответственно, в результате этого военные действия должны были возобновиться по истечении семи дней.

Последовала длительная дискуссия по этому вопросу, но Гофману на этот раз не удалось добиться согласия со своей точкой зрения. Все присутствовавшие официальные лица были за мир, а Визнер, охваченный приступом чрезмерного возбуждения и энтузиазма, находясь в котором он направил в 1914 г. противоречивую и фактически дезинформирующую телеграмму из Сараева, уже послал телеграфное сообщение в Вену о том, что мир заключен, в результате чего австрийская столица сразу стала активно готовиться к тому, чтобы отпраздновать это событие, и в ней воцарилось праздничное настроение.

С искренней надеждой на мир Кюльман 29 января официально закрыл конференцию и отбыл в Берлин. По возвращении туда он, а также канцлер и вице-канцлер – «большие братья-близнецы» из Верховного командования – и руководители штаба военно-морских сил были вызваны на совещание в Гамбург, где кайзер, как обычно в это время, находился на отдыхе и лечении. Здесь, 31 января, разыгрался яростный «поединок в верхах» по вопросам войны и мира, причем Вильгельм «витал» над ним, то вступая, то выходя из него, подобно мучающемуся мятежному духу. Ведь всего несколько дней назад он сказал гамбуржцам, что «Господь хочет, чтобы на земле царил мир, но такой мир, когда люди будут поступать правильно и хорошо». Германия призвана свыше установить на земле такой мир, и кайзер, испытывая удовлетворение и радость, привел в качестве примера мир с Украиной, который «удалось заключить на очень дружественной основе». И вот теперь его вновь призывали к войне.

Сразу после телефонного звонка Гофмана 28 января Гинденбург и Людендорф принялись «бомбардировать» кайзера требованиями денонсировать соглашение о перемирии, а теперь, когда они столкнулись лицом к лицу с Кюльманом, который давно являлся объектом их ненависти, они стали делать это с удвоенной силой. Людендорф посчитал, что настал подходящий момент для того, чтобы добиться отставки Кюльмана и завершить программу территориальных захватов на Востоке, которую он наметил.

Первый генерал-квартирмейстер подчеркнул необходимость четко прояснить ситуацию на Востоке, для чего, по его мнению, необходимо было нанести короткий и мощный удар по остаткам русских войск. Мир может быть заключен лишь тогда, когда будут заняты Ливония и Эстония, и таким образом будет создан санитарный кордон между тевтонскими народами Восточной Европы и большевистской Россией. Для Верховного командования также было ясно, что необходим хлеб с Украины, ради чего с ней и подписывали мирный договор, значит, надо пойти и забрать его оттуда. Уже не было никаких оснований рассчитывать на то, что Рада, отчаянно взывавшая к Германии о помощи из своего нового ненадежного пристанища, каковым стал временно провозглашенный столицей Житомир, осуществляет реальный контроль в стране; в связи с этим Людендорф ясно подчеркнул следующее: «Украина нам необходима в качестве орудия борьбы с большевиками, и мы ни в коем случае не можем отдать ее им в руки».

Это был действительно серьезный аргумент. Без поставок с Украины Германия и Австро-Венгрия были не в состоянии пережить зиму 1918/19 г. Захват Румынии не позволил получить оттуда того количества зерна, на которое первоначально рассчитывали, а очередной урожай в странах Центральной Европы был очень невысоким. Поэтому было совершенно необходимо освободить Украину от большевиков и обеспечить тем самым необходимые поставки продовольствия в Центральные державы. К тому же, с германской точки зрения (она не подтвердилась на практике), существовала опасность того, что Антанта может оказать России помощь для возобновления военных действий на Восточном фронте. «С военной точки зрения, – писал Людендорф, – являлось совершенным абсурдом спокойно сидеть и смотреть, как противник набирает силу; необходимо было действовать… и именно это было гарантией достижения мира».

Несмотря на соображения стратегического характера, присутствовавшие на совещании гражданские лица не были согласны с точкой зрения Верховного командования. Они опасались обострения обстановки внутри Германии в случае возобновления военных действий. Против такого шага выступят как партии социалистического большинства, так и независимые социалисты, а влияние последних в массах неуклонно росло. В дополнение к тому, что сохранение мира отвечало его принципиальным убеждениям, Кюльман предупредил, что новая война на Востоке практически поставит союз с Австро-Венгрией на грань разрыва и ни на какую поддержку с ее стороны в случае нового наступления рассчитывать не приходится. Чернин неоднократно подчеркивал и ясно давал понять, что Австро-Венгрия будет помогать только в защите тех территорий, которые принадлежали Германии до начала войны. Поэтому можно рассчитывать на австрийские дивизии лишь в боях на Западе против Франции и Англии, но на Востоке они воевать не будут.

Однако Верховное командование было непреклонно, тем более что оно намеревалось именно теперь вынудить Кюльмана подать в отставку. В конце концов граф Гертлинг и вице-канцлер фон Пайер встали на точку зрения военных. Кюльман остался в одиночестве. Однако он не собирался доставить удовольствие Людендорфу, совершив политическое самоубийство. Несколько дней назад он готов был подать в отставку, но, поскольку сегодня капитуляцию перед военными совершило его вышестоящее начальство – канцлер и вице-канцлер, – он не видел никакого смысла приносить себя в жертву. «Я против возобновления военных действий, – заявил Кюльман. – Но я не считаю этот вопрос столь важным, чтобы из-за этого выходить из состава правительства». И он остался на своем посту. Лишь спустя четыре месяца Гинденбургу и Людендорфу удалось «повесить его скальп возле своего вигвама», а до этого он продолжал выступать одновременно в роли как участника событий, так и наблюдателя, получая удовольствие от самого процесса ведущейся игры.

Хотя Верховному командованию и не удалось избавиться от того, кто им больше всех досаждал и был, можно сказать, личным врагом, но оно тем не менее добилось очень важной победы. Ему удалось поставить правительство по стойке «смирно», и не потребовалось особых усилий, чтобы заручиться поддержкой со стороны Верховного главнокомандующего – кайзера Вильгельма. Гофману был отдан приказ 4 февраля денонсировать перемирие и наступать в глубь России. В честь возобновления боевых действий в Германии были объявлены школьные каникулы, на улицах прошли торжественные шествия и гулянья, а в некоторых городах звучал колокольный звон.