Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

2

А в это время Ленин в одиночку вел свою исторически важную борьбу. С его точки зрения, в создавшейся ситуации не было ничего хорошего, поскольку на смену неуемному и необоснованному оптимизму пришло не стремление к миру, а желание немедленно начать революционную войну. Рабочие кварталы Москвы и Петрограда буквально бурлили от негодования в связи с наступлением немцев, однако их гнев был направлен вовсе не против тех, кто обещал им, что подобное развитие событий невозможно. В те трагические дни и ночи после 17 февраля десятки тысяч людей выразили готовность встать на защиту революции, однако никто не вел среди них организационной работы, чтобы воспользоваться этим порывом.

Ленин оставался совершенно спокоен среди всей этой революционной истерии. Кризис разразился, как он это и предполагал, и теперь он пытался сделать все возможное, чтобы этот кризис преодолеть и взять сложившуюся чрезвычайную ситуацию под контроль. Никогда за всю свою политическую жизнь ему не приходилось проявить столько мужества, как теперь, и никогда он настолько не возвышался над остальными соратниками в части глубокого проникновения в ситуацию и понимания всех последствий, которые могли бы иметь место.

Первым делом он напомнил Троцкому об их договоренности 9 января. Троцкий тогда согласился, что в обмен на поддержку Лениным его формулы «ни войны ни мира» он ни при каких обстоятельствах не будет выступать за революционную войну. Троцкий и теперь не был согласен, что его формула была ошибочна, он также не разделял точку зрения Ленина о необходимости немедленно заявить о готовности заключить мир, полагая, что этого не следует сделать до тех пор, пока наступление немцев действительно не начнется и не станет свершившимся фактом. На заседании ЦК партии 17 февраля 1918 г. предложение Ленина о немедленном принятии германских мирных условий не прошло: 5 голосов было подано за и 6 – против. В то же время предложение Троцкого сейчас мирных условий не принимать, а дождаться того, какой будет реакция трудящихся масс России, Центральных держав и Антанты на наступление немцев, было поддержано 6 голосами против 5. Тогда Ленин поставил вопрос ребром, сформулировав его следующим образом: «Если мы будем иметь как факт немецкое наступление, а революционного подъема в Германии и Австрии не наступит, заключаем ли мы мир?» Бухарин и другие сторонники революционной войны, включая Крестинского, при голосовании по этому важнейшему вопросу воздержались; Иоффе голосовал против. Большинство вместе с Лениным проголосовало за это предложение.

Как голосовал по этому вопросу Троцкий, стало одной из загадок, связанных с этой необычной и таинственной личностью. Согласно протоколу заседания, составленного во время его проведения, он голосовал вместе с большинством за заключение мира. Однако, когда эти протоколы были вновь опубликованы в 1928 г, из них уже следовало, что он при голосовании воздержался. Это стало одним из пунктов обвинений против него, на основании которых он был выслан из страны.

Независимо от того, как он в действительности проголосовал, Троцкий в то время по-прежнему продолжал выдавать желаемое за действительное. Он не мог отказаться от надежды, что все-таки в последний момент немецкие солдаты откажутся наступать, а немецкие трудящиеся поднимутся на борьбу, протестуя против войны. Поэтому он вновь обратился к ним с отчаянными призывами.

В течение 16 и 17 февраля Бюро революционной пропаганды при Наркоминделе работало с удвоенной энергией. Троцкий и Радек отчаянно бились над этой безнадежной затеей. Были выпущены тысячи листовок и специальный номер газеты «Факел» для немедленного распространения в немецких окопах. Троцкий был уверен, что простые солдаты откликнутся на этот страстный последний призыв.

Наступил серый и сумрачный рассвет 18 февраля. Самые худшие опасения Ленина оправдались. Были взяты Двинск и Луцк; велось наступление на Украину. Последние слабые надежды на солдатский мятеж и революцию рухнули окончательно. Вопрос теперь стал ребром: мир или война.

Вновь ЦК партии собрался на заседание. Ленин повторил свое предложение о немедленном принятии предложенных условий мира. Троцкий вновь выступил против, подчеркнув, что следует обратиться к Центральным державам, чтобы они вновь сформулировали свои условия. Сталин на этот раз начал склоняться на сторону Троцкого. «Подписывать мир необходимо, – сказал он, – но мы можем и начать переговоры».

Слово взял Ленин:

«Шутить с войной нельзя. раз война, так нельзя было демобилизовать. крах революции неизбежен, если дальше занимать политику среднюю. Теперь нет возможности ждать. Это значит сдавать русскую революцию на слом. Если запросить немцев, то это будет только бумажка. Бумажки мы пишем, а они пока берут склады, вагоны. История скажет, что революцию вы отдали. Мы могли подписать мир, который не грозил нисколько революции. Теперь поздно «прощупывать». Революция в Германии еще не началась, а мы знаем, что и у нас наша революция не сразу победила. Здесь говорили, что они возьмут Лифляндию и Эстляндию, но мы можем их отдать во имя революции. Если они потребуют вывода войск из Финляндии – пожалуйста, пусть они возьмут революционную Финляндию. Если мы отдадим Финляндию, Лифляндию и Эстляндию – революция не потеряна… немцы хотят хлеба [с Украины] – они его возьмут и пойдут назад… Я предлагаю заявить, что мы подписываем мир, который вчера нам предлагали немцы.»

Однако здравые аргументы Ленина не сразу возымели воздействие на присутствующих. Яростные споры продолжались в течение трех часов. Но разум в конце концов восторжествовал. Уже поздним вечером Троцкий склонился к поддержке ленинского предложения, и оно было принято 7 голосами против 6. За голосовали Ленин, Троцкий, Сталин, Свердлов, Сокольников, Зиновьев и Смилга; против – Бухарин, Иоффе, Ломов, Крестинский, Дзержинский и Урицкий. Около полуночи Гофману была направлена радиограмма, уведомляющая германское правительство, что, решительно и до конца выражая свой протест, «Совет народных комиссаров видит себя вынужденным, при создавшемся положении, заявить о своей готовности формально подписать тот мир на тех условиях, которых требовало в Брест-Литовске германское правительство».

В течение четырех дней большевики не получали ответа – принимается их капитуляция или нет. Первой реакцией на их радиограмму было безапелляционное требование Гофмана, чтобы они подтвердили свое согласие в письменном виде и доставили его «германскому коменданту Дюнабурга». Курьер с этим документом был отправлен из Петрограда немедленно, но после его отбытия никаких сообщений от немцев более не последовало.

А вот Петроград не молчал – он весь буквально бурлил, причем не только политически. Здесь теперь поняли, что немцы будут неумолимо наступать, пока не возьмут Петроград. Буржуазия этому очень радовалась и открыто заявляла о поддержке Гогенцоллернов. Посольства стран Антанты спешно готовились к эвакуации из Петрограда.

Меньшевистские и эсеровские газеты резко критиковали большевиков за их пассивную и трусливую политику. Влиятельная группа московских большевиков ушла со своих партийных постов, выражая таким образом несогласие с линией Центрального комитета, и заявила, что будет открыто вести агитацию за революционную войну. Даже союзники большевиков, левые эсеры, подвергли критике большевистскую политику в своих газетах. Никогда в России с такой яркостью не проявлялась свобода слова, как в те дни.

В Петрограде царил полный беспорядок; вся городская жизнь выглядела крайне странно и необычно. Население города голодало; это не касалось богатых, у которых еще сохранились деньги. Рестораны и кабаре продолжали работать и были переполнены; по воскресеньям по-прежнему проводились скачки. Однако ночью улицы были во власти наводнивших город и державших всех в страхе банд грабителей, вооруженных винтовками и ручными гранатами, от которых в равной степени страдали как богатые, так и бедные. Однажды от них пострадал и член ЦИК, а позднее руководитель Петроградской ЧК Урицкий: его вытащили из машины, когда он возвращался из Смольного, раздели буквально догола, и ему дальше пришлось идти в таком виде. Осторожные и благоразумные люди не выходили на улицу одни, когда стемнеет. Они шли группами или парами посередине улицы, крепко сжимая в карманах револьверы.

В разгар всего этого бедлама большевики пытались овладеть ситуацией и взять ее под контроль. Молчание со стороны Германии было расценено как явный намек на то, что там ожидают лишь безоговорочной капитуляции со стороны России. В связи с этим влияние Бухарина и его сторонников стало расти. Большевистские газеты были проникнуты воинственным духом в отношении Германии, а Троцкий опять возобновил попытки установить контакт с посольствами стран Антанты.

На этот раз ситуация была еще более сложной. Большевики ничего не сделали для того, чтобы добиться расположения союзников. Более того, они арестовали румынского посланника и тот золотой запас, который он хранил. В результате энергичного протеста со стороны дипломатического корпуса посланник Диаманди был освобожден, однако золото осталось у большевиков[110]110
  Советское правительство пошло на этот чрезвычайный шаг в связи с разоружением румынскими властями 49-й дивизии нашей армии и арестами среди русских солдат. В.И. Ленин подписал «Ультиматум румынскому правительству от Совета народных комиссаров» и дал предписание народному комиссару по военным делам о немедленном аресте всех членов румынского посольства и военной миссии. По получении гарантий подобающего отношения к нашим солдатам В.И. Ленин в ночь с 1 на 2 января написал распоряжение комиссару Петропавловской крепости об освобождении из-под ареста румынского посланника и всех чинов румынского посольства.


[Закрыть].

Вслед за этим 10 февраля было объявлено об отказе правительства Советской России признавать внешние долги, образовавшиеся до Октябрьской революции, на сумму около 14 млрд рублей (сюда входят довоенные и военные долги); из низ 12 млрд руб. – это долги государствам Антанты и связанным с ней странам. Последовавшие протесты в связи с этим шагом остались без ответа.

С другой стороны, Ленин и Троцкий были убеждены, что немцы заключили секретную договоренность с Антантой об уничтожении Советской власти и «заключении мира на Западном фронте на костях русской революции».

В то же время Троцкий понимал, что новое немецкое наступление может помочь соединить, казалось бы, несоединимое и навести мост через ту пропасть, которая разделяла Советскую Россию и государства Антанты. Для Антанты большевики могли бы стать орудием против германского милитаризма, а Антанта для большевиков – аналогичным орудием, направленным против злейшего и смертельно опасного врага революции. Поэтому Троцкий запросил через Локкарта, Робинса и Садуля, на какую помощь со стороны государств Антанты может рассчитывать советское правительство в том случае, если оно объявит «священную войну» Германии.

Результат стал более обещающим, чем он предполагал. На переданный через Садуля запрос первым отреагировал французский посол Нуланс. 21 февраля он в телефонном разговоре с Троцким сообщил следующее: «Оказывая сопротивление Германии, вы можете рассчитывать на военную и финансовую поддержку со стороны Франции»; примеру Нуланса последовали послы США, Японии и Италии, а также временный поверенный в делах посольства Англии. Французские и английские офицеры-подрывники оказали немедленную помощь в уничтожении железных дорог для того, чтобы препятствовать продвижению германских войск.

В какой-то момент показалось, что и Ленин заколебался. На него произвели сильное впечатление сообщения о том, что немецкие войска высадились в Финляндии и, разгромив отряды Красной гвардии, свергли советское правительство в Гельсингфорсе. Сначала он решил, что оказание вооруженного сопротивления теперь неизбежно, однако, сделав отчаянное усилие над собой и взяв себя в руки, он объявил, что нельзя ни в коем случае отступать от политики фактической капитуляции и безоговорочного признания германских мирных условий. Никто не видел так хорошо и отчетливо, как он, сколь шатким и неустойчивым было положение советского правительства в тот момент. «Вчера мы твердо держались в седле, – заметил он Троцкому, – а сегодня мы лишь держимся, вцепившись в гриву. Я думаю, это будет уроком, который наконец дойдет до наших чертовых нигилистов… Это будет очень хорошим уроком, если, конечно, немцы и белогвардейцы не сбросят нас». Затем, с грустной усмешкой, он сказал Троцкому: «Если белогвардейцы убьют вас и меня, вы думаете, тогда Бухарин сумеет найти общий язык со Свердловым?»

Прошло 21 февраля; из Берлина не было никаких сообщений; наступление немцев неумолимо и неуклонно развивалось. Лидеров большевиков охватили паника и отчаяние. Казалось, остался один-единственный выход – погибнуть сражаясь. Они выпустили обращение к русскому народу, гласившее – что звучало несколько странно и необычно, – что «социалистическое отечество» оказалось в опасности, и объявлявшее о поголовной мобилизации всего здорового населения на защиту революции. Никакие исключения не предусматривались. «В случае отказа или сопротивления – расстрел», – говорилось в обращении.

На следующий день, 22 февраля, ЦК партии собрался на заседание, чтобы обсудить планы и шаги по организации сопротивления немцам. «Теперь совершенно ясно, – сказал ведущий заседание Свердлов, – что германские империалисты не ответят нам, а если ответят, то их условия будут для нас совершенно неприемлемыми… У нас не остается ничего другого, как защищать Советскую Республику». Троцкий сообщил собравшимся о результатах переговоров с послами союзных государств относительно их помощи в отражении наступления немцев. Он попросил поддержать это обращение при том условии, что оно не будет накладывать на советское правительство никаких политических обязательств и позволит ему и далее проводить самостоятельную и независимую внешнюю политику. Предложение было поддержано большинством присутствовавших, однако против вновь выступил Бухарин, который превратился в своего рода «революционного тори», ревнителя «истинных революционных устоев». Невозможно дотронуться до смолы и при этом не испачкаться, сказал он; совершенно недопустимо, по его мнению, идти на сделку с любым империализмом; принять помощь со стороны Антанты – это такая же измена революционным принципам, как и переговоры с Германией.

Ленин на заседании не присутствовал; он работал в соседнем помещении. Однако, когда ему сообщили о ходе обсуждения, он усмехнулся. Опять Бухарин призывает к революционной священной войне, не потрудившись подумать о том, чем он собирается ее успешно вести. Ленин был против линии на оказание сопротивления, но, коль скоро империалисты к этому вынуждают и, в конце концов, нет другого выхода, а империалисты Антанты готовы оказать помощь в их борьбе с германскими империалистами, следовало поддержать это предложение и принять помощь со стороны Антанты. Никогда не изменяя своим революционным убеждениям, Ленин также никогда не позволял себе быть в плену революционной фразы. Он не особо отягощал себя правилами политической этики и считал, что для достижения цели годятся практически любые средства. Такого подхода он на практике всегда и придерживался. Ведь согласился же он получить разрешение от милитариста и империалиста Людендорфа проехать через Германию, чтобы свалить буржуазно-империалистическое правительство Керенского?

Ленин направил на заседание написанную едва разборчивым почерком записку, в которой говорилось, за какое решение он отдает свой голос: «Уполномочить товарища Троцкого отдать мой голос за принятие помощи разбойников французского империализма против разбойников империализма немецкого»[111]111
  В связи с обсуждением в ЦК РСДРП(б) вопроса о возможности приобретения оружия и продовольствия у держав Антанты для организации отпора германской агрессии В.И. Ленин написал записку в Центральный комитет с просьбой присоединить его голос «за взятие картошки и оружия у разбойников англо-французского империализма».


[Закрыть]; предложение было принято, несмотря на яростные протесты Бухарина. «Мы превращаем партию в навозную кучу!» – кричал этот маленького роста человек, хватая себя за короткую рыжую бородку. В конце концов с ним чуть не сделалась истерика.

Это было последнее официальное заседание, на котором Троцкий присутствовал в качестве наркома по иностранным делам. Он сказал в частной беседе с Лениным, что для того, чтобы убедить Германию «в коренном изменении нашей политики» и укрепить их убеждение в искренности намерений большевиков заключить мир, ему следовало уйти в отставку с поста наркома по иностранным делам. Этот аргумент был настолько убедителен и разумен, что Ленин с ним согласился, хотя никогда не придавал большого значения использованию «парламентских методов» в революционной политике. Однако несомненно, что, поскольку для немцев Троцкий стал символом двурушничества, изворотливости и неискренности в заключении мира, его уход с дипломатической арены определенно дал бы им ясный сигнал, что отношение к заключению мира со стороны советского правительства действительно изменилось. А неутомимого и сверхэнергичного Троцкого назначили на неблагодарный и требовавший титанических усилий пост комиссара по военным вопросам; в его задачу входила организация обороны и создание вооруженных сил Советского государства; делать эту работу приходилось практически с нуля.

Наконец, 23 февраля ситуация определилась. Курьер, отправленный из Петрограда 20 февраля, вернулся с ответом от правительства Германии. В 10 часов 30 минут утра германский ответ был передан Свердлову, и он огласил перед собравшимися членами ЦК новые германские условия мира:

«Германия соглашается возобновить переговоры и заключить мир с Россией на следующих условиях: 1) Германская империя и Россия объявляют о прекращении состояния войны. Отныне их народы готовы жить в мире и дружбе; 2) области, которые лежат западнее сообщенной российским представителям в Брест-Литовске линии и которые ранее входили в состав Российской империи, не принадлежат более территориальному суверенитету России; в районе Дюнабурга (Двинска) эта линия будет проходить по восточной границе Курляндии. Эти территории не будут иметь перед Россией никаких обязательств, вытекающих из их вхождения в прошлом в состав Российской империи. Россия отказывается от всякого вмешательства во внутренние дела этих территорий. Германия и Австро-Венгрия определят будущую судьбу этих областей в согласии с их населением. Области, лежащие к востоку от указанной в Брест-Литовске линии, будут немедленно очищены Германией по заключении всеобщего мира и полном окончании русской демобилизации, если иное не предусмотрено статьей 3; 3) Лифляндия и Эстляндия подлежат немедленному очищению от русских войск и Красной гвардии и занимаются немецкими полицейскими войсками до тех пор, пока местные власти будут в состоянии сами гарантировать спокойствие и порядок. Все граждане страны, арестованные по политическим мотивам, должны быть немедленно освобождены; 4) Россия немедленно заключит мир с Украинской Народной Республикой. Российские войска, а также части Красной гвардии должны быть без промедления выведены с территории Украины и Финляндии; 5) Россия предпримет все возможное для того, чтобы гарантировать быстрое и должным образом осуществленное возвращение Турции ее анатолийских провинций. Россия признает отмену действия в Турции режима капитуляций; 6) а) Россия должна незамедлительно провести полную демобилизацию своих армий, включая и вновь образованные нынешним правительством части; б) военные суда России в Черном и Балтийском морях, а также в Ледовитом океане либо переводятся в русские порты, где должны быть интернированы до заключения всеобщего мира, либо немедленно разоружаются; военные суда Антанты, находящиеся в сфере влияния России, рассматриваются как русские; в) возобновляется торговое мореплавание в Черном и Балтийском морях, как это предусмотрено соглашением о перемирии; в этих целях должно немедленно начаться освобождение морского пространства от мин; в Ледовитом океане блокада остается до заключения всеобщего мира; 7) германо-русский торговый договор от 1904 г. вновь вступает в силу, как предусмотрено статьей 7, раздел 3, подраздел 3 мирного договора с Украиной, за исключением специальных преимуществ для азиатских стран, предусмотренных статьей 2, раздел 3, подраздел 3 Торгового договора. Помимо этого восстанавливается действие всей первой части заключительного протокола. К нему добавляются гарантии свободного вывоза и право беспошлинного вывоза руды, быстрое проведение переговоров и заключение в ближайшее время нового торгового договора, гарантирующего статус наибольшего благоприятствования до конца 1925 г., а также раздел 3, раздел 4а, подраздел 1, и раздел 5 статьи 7 мирного договора с Украиной; 8) политико-юридические вопросы регулируются на основе положений первого варианта германо-русской юридической конвенции до тех пор, пока эти положения полностью не вступят в законную силу, например, в особенности, возмещение за убытки частных лиц осуществляется на основе предложения германской стороны, а возмещение за содержание военнопленных – на основе предложения русской стороны. Россия должна в соответствии со своими возможностями принять и оказать содействие в работе Германской комиссии по защите германских военнопленных, пленных гражданских лиц, а также лиц, стремящихся вернуться на родину; 9) Россия обязуется прекратить всякую официальную или поддерживаемую официальными органами агитацию или пропаганду против союзных правительств и их государственных и военных учреждений, а также и в оккупированных Центральными державами областях; 10) вышеуказанные условия должны быть приняты в течение 48 часов. Российские уполномоченные должны немедленно отправиться в Брест-Литовск и там подписать в течение трех дней мирный договор, который подлежит ратификации не позже чем по истечении двух недель».

Когда Свердлов закончил читать, казалось, что волна бешеной и страстной ненависти и ярости буквально захлестнула зал, причем настолько сильной и жгучей, что она, казалось, ощущалась физически. Затем последовал взрыв негодования. Если условия мира, предложенные в Брест-Литовске, которые не были приняты, были тяжелыми, то эти новые условия были просто драконовскими и они буквально врезались в тело политической жизни России. Бухарин призвал к войне. Троцкий в принципе был согласен с этим предложением, но подчеркнул, что в условиях раскола в партии революционную войну вести невозможно. Он выступил за принятие германского ультиматума, надеясь на то, что если капитуляция не приведет к миру, то удастся восстановить единство партии в ходе вооруженной борьбы за защиту революции, вести которую враг их вынудил. Однако это не убедило Бухарина, и он по-прежнему стоял на своем.

Из всех присутствовавших лишь Ленин оставался спокойным и невозмутимым. Случилось худшее, самое худшее. Все, чего он опасался и о чем предупреждал, произошло. Времени на разговоры больше не было. Ультиматум истекал в 7 часов утра следующего дня. «Политика революционной фразы окончена, – сказал Ленин, – и мы должны перейти к реальному делу. Если этого не произойдет и эта политика будет теперь продолжаться, я выйду и из правительства и из ЦК. Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, эти условия надо подписать. Если вы их не подпишете, то подпишете смертный приговор Советской власти через три недели»[112]112
  Ленин повторил свою угрозу уйти в отставку в статье за своей подписью, опубликованной в «Правде» 23 февраля 1918 г.:
  «Только безудержная фраза может толкать Россию, при таких условиях, в данный момент на войну, и я лично, разумеется, ни секунды не остался бы ни в правительстве, ни в ЦК нашей партии, если бы политика фразы взяла верх». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

В ходе напряженной дискуссии вопрос обсуждался и рассматривался буквально со всех сторон. Никакого другого решения, кроме предложенного Лениным, не выдвигалось, да его и не могло быть, но Бухарин все не соглашался. Наконец вопрос был поставлен на голосование. Все зависело от позиции Троцкого. Убедить большинство Ленину так и не удалось. Успех или неудача его предложения зависели от того, сколько человек воздержится при голосовании. Троцкий полностью не разделял ни позицию Ленина, ни позицию Бухарина. В этот решающий момент он колебался, в этой его слабости Ленин обвинял Троцкого еще до Февральской революции. Его симпатии были на стороне Бухарина, но здравый смысл подталкивал к поддержке точки зрения Ленина. Для того чтобы обеспечить предложению Ленина большинство, он воздержался при голосовании, и это столь важное предложение было принято 7 голосами против 4 при 4 воздержавшихся[113]113
  Восемь месяцев спустя, выступая на совместном заседании высших органов Советской власти 3 октября 1918 г., Троцкий имел мужество признать свою ошибку в том, что не поддержал точку зрения Ленина: «Я считаю своим долгом заявить, что в час, когда многие из нас, включая и меня, сомневались в том, стоит ли подписывать мир в Брест-Литовске, только товарищ Ленин, преодолевая наши сопротивление и возражения, твердо, упорно и с удивительной прозорливостью и дальновидностью настоял на том, чтобы мы прошли через это испытание и выдержали все трудности, пока не произойдет мировая пролетарская революция. И сейчас мы должны признать, что были не правы». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Бухарин и трое его сторонников немедленно заявили о выходе из партии.

С большим трудом Ленину удалось добиться поддержки своей точки зрения лишь незначительным большинством, но положительное решение ЦК партии означало и поддержку его предложения Совнаркомом. Однако оно еще должно было быть одобрено Петроградским Советом и Центральным исполнительным комитетом съезда Советов. Заседания обоих органов проходили в Таврическом дворце, и члены Центрального комитета немедленно поехали из Смольного прямо туда.

Было уже почти 11.30 вечера, когда они прибыли в Таврический дворец. Когда они вошли в зал, там выступал бывший нарком по военным вопросам Крыленко и докладывал текущую военную обстановку. «Армии у нас нет, – говорил он. – Солдаты деморализованы и в панике разбегаются перед наступающими немцами, бросая артиллерию, транспорт и боеприпасы. Части Красной гвардии разлетаются перед противником как мухи. Только немедленное заключение мира может спасти нас от краха».

«Долой его! – кричали воинственно настроенные левые эсеры. – Долой предателя!»

«Где наш флот?» – крикнул кто-то.

На сцену поднялся матрос из Кронштадта. «У нас нет больше флота, – сказал он. – Все рухнуло. Матросы сошли на берег, и корабли ждут, когда их возьмет неприятель».

Радек со всем своим красноречием высказался в поддержку Бухарина. «Мы не хотим войны. Мы хотим мира, но не позорного мира, не мира, за который нас назовут трусами и предателями. Весь рабочий класс поддержит нас в борьбе за честь и спасение революции».

Ленин сидел молча и ждал, когда наступит его очередь выступать. К нему подошла Александра Коллонтай, наверное его самый старый товарищ по революционной борьбе. Когда он читал 25 октября 1917 г. Декрет о мире, она плакала от радости, но теперь ее глаза сверкали гневом и жгучим презрением. «Хватит этого оппортунизма! – крикнула она. – Вы сейчас призываете нас к тому же, в чем сами всегда обвиняли меньшевиков, – к соглашательству с империалистами». Спокойный и невозмутимый, Ленин ничего не ответил; он только потирал рукой подбородок и молча смотрел прямо перед собой. Затем он поднялся на трибуну.

Его встретили насмешками и криками: «Предатель!» Те же люди, которые восторженно приветствовали его Декрет о мире, сейчас освистывали его за те упорство и настойчивость, с которыми он стоял на своем. Он окинул зал долгим и мрачным взглядом; целое море лиц; солдаты в зеленых мундирах, рабочие в тужурках без ворота и фуфайках, крестьяне в опоясанных рубахах и высоких сапогах; постепенно все затихли, и он, казалось, возвышался над ними, этот невысокий человек с крупным ртом, говорящий острыми и хлесткими фразами. Ленин начал говорить:

«Не надо позволять взять себя в плен фразе. В наши дни войны выигрывают не одним энтузиазмом, а превосходством в технике. Дайте мне стотысячную армию, которая не дрогнет перед неприятелем, и я не буду подписывать мир. Можете вы собрать такую армию? Можете предъявить что-либо, кроме пустых фраз и лозунгов?.. Если мы отступим за Урал, мы сможем продержаться против немцев еще 2–3 недели, а потом, спустя месяц, нам придется подписать мир в сто раз более худший, чем сейчас. Надо подписать этот позорный мир ради спасения мировой революции, ради того, чтобы удержать самый важный на сегодня ее оплот – Республику Советов…»

Теперь все, замерев, слушали его. Весь запал, вызванный фразами о «революционной войне», испарился. Что будет с Советским государством, униженным, поставленным на колени? Ленин продолжал говорить:

«Вы думаете, что путь пролетарской революции усыпан розами? Что мы будем идти от победы к победе, размахивая флагами под пение «Интернационала»? Тогда быть революционером было бы слишком просто! Революция – это не легкая прогулка! Ее путь усеян шипами и колючками. Надо быть готовым, если потребуется, идти по колено в грязи, ползти на брюхе по грязи и навозу, стремясь к коммунизму, и только в такой борьбе можно победить, и мы победим.»

Ему удалось преодолеть их враждебность. Если раньше они напоминали свору яростно лающих собак, то теперь уже были послушными, напуганными, ошеломленными, уже не критикующими, а задающими вопросы.

«А как же мировая революция?» – спросил один из собравшихся.

«Мировая революция наступит, но сейчас это всего лишь хорошая сказка; очень удобная и приятная сказка», – последовал ответ.

«Но мы берем на себя обязательства прекратить агитацию против империалистов, перестать вести революционную пропаганду».

«Я думал, я имею дело с твердыми революционерами, а не с политическими младенцами, – последовал безжалостный ответ. – Вы ведь прекрасно знаете, как мы вели агитацию при царе. Вильгельм ничуть не умнее Николая».

«Но мы не можем публиковать антиимпериалистические статьи в партийной печати; это запрещено условиями мира».

«Мир подписывает ЦИК, Совет народных комиссаров, а не Центральный комитет партии. А за действия последнего советское правительство не отвечает»[114]114
  Ленин сдержал свое слово. После подписания Брестского мира Бюро революционной пропаганды при Наркоминделе (его возглавлял Борис Рейнштейн, приехавший в Петроград из Буффало, штат Нью-Йорк; его помощниками были Джон Рид и Альберт Рис Вильямс) было упразднено. Однако с удивительной быстротой было образовано Бюро иностранной политической литературы, которое продолжило ту же самую работу, причем в том же составе. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Шаг за шагом Ленин переубеждал своих оппонентов. Он отвечал на каждый их вопрос, парировал каждое критическое замечание, показывая, как много разнообразных средств борьбы по-прежнему оставалось в арсенале революционеров. Ему удалось преодолеть сомнения и колебания многих присутствовавших. Петроградский Совет проголосовал за подписание мира.

Но отдыхать Ленину было некогда. До истечения германского ультиматума оставалось четыре часа, а затем – война. Ему предстояло еще выступить перед ЦИК и убедить его поддержать мир. Столкнувшись с еще более ожесточенной критикой и неприятием своей позиции, он вновь повторил свои аргументы, приведя голые факты, сказав горькую правду. Через три часа ему удалось одержать победу. ЦИК проголосовал за его предложение 116 голосами против 85 при 26 воздержавшихся. Однако ему не удалось переубедить своих противников, и он покидал зал под крики «Предатель!», «Иуда!», «Ты предал свою страну!», «Германский шпион!».

Ленин покинул Таврический дворец 24 февраля в 6 часов утра. Он только что подписал телеграмму германскому правительству, в которой давалось согласие на условия мира.

После титанической работы, которую ему пришлось проделать за прошедший день, он чувствовал себя совершенно опустошенным и измотанным, как морально, так и физически. Но он понимал, что успокаиваться рано и что впереди его ждет напряженная борьба. Он уже вывел эту борьбу на новый уровень. В утреннем номере «Правды», который уже распространяли на улицах Петрограда, был напечатан его знаменитый «Двадцать один тезис о мире», с которым он ознакомил своих соратников еще в январе. Сейчас подошел психологически подходящий момент для их опубликования; именно сейчас, когда вся Россия будет задаваться вопросом: «Почему они подписали этот мир?»

Ленин вышел из машины. Он поднял голову: было все еще темно и очень холодно, но на востоке то тут, то там в небе виднелись полоски света.