Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

5

Если считать умение и способность выдерживать напор критики одним из признаков великой личности, то Ленин, безусловно, являлся одним из величайших людей в истории. Не было другого человека в России и во всей Европе, которого бы так же чернили и поносили, как его, после опубликования Брест-Литовского мирного договора. Старые враги, давняя ненависть которых возродилась и усилилась, открыто обрушились на него, а старые друзья, которые вместе с ним прошли через взлеты и падения, разделяя и страдания, и радости, теперь покинули его и присоединились к тем, кто злословил в его адрес. Вновь на него посыпались обвинения, что куплен на немецкое золото; вновь обстоятельства его возвращения в Россию подавались как свидетельство его тайных связей с врагом; вновь ему на улице бросали в лицо: «Предатель!» Оказавшийся в одиночестве, но не сдавшийся и оставшийся непоколебимым, покинутый теми, кому он доверял и в кого верил, Ленин продолжал проводить ту политику, в правильности которой он был убежден, считая, что необходимо идти на вынужденные жертвы ради спасения революции.

Его противники времени даром не теряли и готовились выступить против него. К левым эсерам присоединились и «левые коммунисты» во главе с Бухариным, которые заявили о своем выходе из партии сразу после решения Центрального комитета принять немецкий ультиматум. В эту группу помимо Бухарина входили Радек, Крестинский, Александра Коллонтай и свирепого вида нарком по делам флота Дыбенко (с ним Коллонтай была не только соратником по революционной борьбе, но и состояла в гражданском браке; судя по всему, этот брак совершенно ее измучил)[123]123
  «За последние два месяца она постарела на десять лет, – написал Садуль в то время о Коллонтай. – Что случилось? Может, виной тому были тяготы власти, может, недавние действия шведов, а может, всему виной ее брак с этим свирепым дикарем Дыбенко?» (Примеч. авт.)


[Закрыть], а также Урицкий, Покровский и Пятаков, то есть туда входили те, кого Ленин еще до революции клеймил за их колеблющуюся позицию. Теперь они объединились и стали выпускать газету «Коммунист», главной целью которой был срыв мира и разоблачение «постыдной» политики Ленина.

Личное отношение Ленина к этому мирному договору представляется достаточно ясным, хотя его довольно непросто сформулировать. Мирный договор должен быть ратифицирован, и в то же время его не следовало соблюдать. «Я не собираюсь его читать, – сказал Ленин вернувшимся из Бреста членам российской делегации после окончания конференции, – и также не собираюсь его выполнять, если только меня к этому не принудят». Для того чтобы дать объяснение кажущейся противоречивости этой двойственной (а на самом деле двуединой) политики, надо понять психологию Ленина-революционера и его отношение к той конкретной исторической ситуации, в которой оказалась русская революция. Для того чтобы спасти революцию, надо ратифицировать мирный договор. Белые армии сосредотачиваются и набирают силу на севере, востоке и юге, и для того, чтобы отразить эту угрозу, у Красной армии, которая, благодаря неиссякаемой энергии Троцкого и под его жестким контролем, мучительно и болезненно рождалась из старой царской армии, руки не должны быть связаны из-за необходимости выполнять и другие задачи. Однако следует идти на нарушение договора, причем не столько положений, касающихся политических и территориальных вопросов, поскольку для революционера вопрос о том, где проходит граница, не является основным, сколько тех его положений, которые запрещают ведение пропаганды как на территории Центральных держав, так и на территориях, только что отторгнутых от России. Хотя Финляндия, Эстония, Ливония, Курляндия, Литва, Польша и Украина больше не входили в состав России, Ленину ни на мгновение не приходила мысль бросить местный пролетариат на произвол судьбы, оставив его на милость новых хозяев. Вся сила и энергия работы пропагандистской машины, а также Третьего интернационала, задача создания которого была уже им поставлена, должна быть обращена к народам этих стран, как и народам Германии и Австро-Венгрии, и никакой договор не может и не должен быть этому помехой.

Было у Ленина и еще одно соображение, и оно также было сопряжено с определенными сложностями. Никто не мог поручиться, что Германия будет строго соблюдать условия мирного договора и не будет относиться к нему так же, как относился к нему и сам Ленин. Хотя наступление немцев было остановлено в районе Чудского озера, оно могло возобновиться в любой момент под любым предлогом. На юге оно продолжалось. Украина быстро превращалась в оккупированную территорию. Более того, нельзя было исключать, что всеобщее негодование и возмущение по поводу условий мирного договора, подогреваемое зажигательными призывами сверхрьяных революционных патриотов, приведет к взрыву, который повлечет за собой возобновление войны с Германией. На случай подобного развития событий Ленин хотел заручиться поддержкой «разбойников-империалистов Антанты» против «разбойников-империалистов Центральных держав».

Вот здесь и начинались сложности. На Дальнем Востоке стремительно росла угроза для русской революции, аналогичная той, которая исходила от Германии на Западе. Практически с того момента, как царская Россия начала погружаться в хаос, Япония стала ясно демонстрировать свой интерес к Сибири, а после подписания Брестского мира в Петроград стали постоянно приходить сообщения, что Япония готовится к захвату Приморья и что такой шаг получит одобрение со стороны держав Антанты. Поэтому, если придется обратиться к Антанте за помощью против Германии, эта помощь должна быть строго ограничена западными и южными районами, категорически исключая при этом какие-либо территориальные приобретения со стороны Японии на востоке. Ведь если бы Сибирь вышла из-под контроля Советской России, то страна лишилась бы значительной части тех ресурсов, которые у нее остались по Брестскому договору; при этом сибирские рабочие и крестьяне лишились бы тех завоеваний, которых они добились в результате революции. Более того, если бы эта территория была оккупирована Японией, она превратилась бы в очаг белогвардейского движения.

Согласно германскому ультиматуму, на ратификацию мирного договора отводилось две недели, и Ленин направил всю свою кипучую и неослабевающую энергию на решение поставленных задач. Возможно, единственный актив, имевшийся в его распоряжении, заключался в том, что он был совершенно свободен от каких-либо ограничений, налагаемых необходимостью соблюдать правила игры. Игра, которую он вел, не имела правил. Его путеводной звездой было правило всех диктаторов: используй любую возможность для достижения цели.

Подготовившись к бою, Ленин собрал 6 марта VII съезд большевистской партии и одновременно ответил на резкую критику и нападки на него, сделанные в первом номере газеты «Коммунист» (от 5 марта 1918 г.). «Ни один убежденный революционер, – писали Бухарин и Радек, – не согласится с таким бесчестьем… мы должны умереть достойно, с мечом в руках и с криком: «Мир – это бесчестье, война – это честь!» Ленин ответил на этот бред с сознательной иронией, относясь к своим противникам как к парочке дерзких школяров. «Кто хочет учиться у уроков истории. – писал он, – тот вспомнит хотя бы войны Наполеона I с Германией. Много раз Пруссия и Германия заключали с завоевателем вдесятеро более тяжелые и унизительные (чем наш) мирные договоры. Мы заключили Тильзитский мир. Мы придем и к нашей победе, к нашему освобождению, как немцы после Тильзитского мира 1807 года пришли к освобождению от Наполеона в 1813 и 1814 годах. Расстояние, отделяющее наш Тильзитский мир от нашего освобождения, будет, вероятно, меньше, ибо история шагает быстрее. Долой фанфаронство! За серьезную работу дисциплины и организации!»

Эта «серьезная работа» началась в тот же день на съезде партии. Присутствовало не более 50 делегатов, поскольку Ленин был достаточно осторожен и не допустил участия в работе съезда тех большевиков, которые лишь недавно вступили в партию – Ленин иронично называл их «октябрьским урожаем» – и которые, под влиянием победы революции, проявляли столько сверхреволюционного рвения, чтобы показать, что их появление в партийных рядах не случайно, что напоминали византийского прелата, который, как рассказывает Гиббон, «считал своим долгом просить отложить церемонию его посвящения до тех пор, пока он не выполнит все существующие обряды». Однако и без них в партии существовало резкое размежевание между сторонниками и противниками мирного договора, причем последние были по-прежнему полны решимости спровоцировать возобновление военных действий. Они выступали за отказ от мирного договора, как сводящего на нет значение русской революции, поскольку он запрещал революционную пропаганду за рубежом, превращая таким образом Советскую республику в инструмент империалистической политики. Также они подчеркивали, что ратификация договора невозможна и по той причине, что он отсекает революционный центр России от областей, где размещены предприятия, питающие российскую промышленность.

«Эти условия не только не дают никакой передышки, но ставят пролетарскую борьбу в еще более худшие условия, чем до этого. Подписание этого мира не только не дает никакой передышки, но и деморализует революционную волю пролетариата и тормозит развитие мировой революции. В нынешних обстоятельствах единственно возможным курсом является ведение революционной войны против империализма».

Ленин был разозлен. Эти идиоты говорят о бесчестье и «постыдности» мирных условий, но если бы они послушали его раньше, то условия не были бы такими тяжелыми. «Произошло как раз то, что я и предполагал!» – кричал он на них.

«Вместо изначальных брестских условий, мы имеем гораздо более тяжелые. Ответственность лежит на тех, кто те первоначальные условия отклонил. Этим отказом вы помогли германскому империализму, который захватил миллионы тонн наших ресурсов – орудий, боеприпасов и продовольствия. Нам все равно пришлось пойти на это (подписать мир). Но «Коммунист» отвергает теорию передышки».

Три дня шли нескончаемые и страстные споры, съезд захлестнула разгоревшаяся яростная схватка. Наконец, 8 марта в конце дня Ленин поставил на голосование предложенную им резолюцию, главная цель и смысл которой были выражены в ее первом абзаце:

«Съезд признает необходимым утвердить подписанный Советской властью тягчайший, унизительнейший мирный договор с Германией, ввиду неимения нами армии, ввиду крайне болезненного состояния деморализованных фронтовых частей, ввиду необходимости воспользоваться всякой, хотя бы даже малейшей, возможностью передышки перед наступлением империализма на Советскую социалистическую республику».

Ситуация была обрисована перед съездом во всей ее сложности. Мы не в состоянии воевать, мы должны подписать мир.

Безжалостная и неумолимая логика и правдивость этих аргументов, взывавших к разуму и ясному рассудку, пробивалась сквозь пену и яркую мишуру цветастой и воинственной революционной фразы. В конце концов большинство решило смотреть в глаза фактам и правде жизни и проголосовало за точку зрения Ленина; предложенная им резолюция о войне и мире была принята 30 голосами против 12 при 4 воздержавшихся, среди которых был и Троцкий.

В этой борьбе, разгоревшейся внутри партии, Ленин добился успеха и отстоял свою линию. Но в ходе этой борьбы он также продемонстрировал истинное величие своей личности: хотя он был нетерпим и непримирим в отношении той глупости и слепоты, которую демонстрировали ряд его товарищей по партии, он никогда не затыкал им рот и давал возможность полностью высказать публично все свои аргументы. Он мог реагировать на их взгляды с безжалостной иронией и уничтожающей критикой, но он никогда не позволял себе прибегать к грубому подавлению их точки зрения, не говоря уже о репрессивных мерах в отношении тех, кто придерживался иной точки зрения, чем он сам. В этой борьбе Ленин не проявил абсолютно никакой мелочности; он, вне всякого сомнения, был гораздо более великодушным противником, чем Сталин некоторое время спустя. В тот момент на карту была поставлена судьба революции, но Ленин все равно давал своим противникам возможность высказаться и внимательно их выслушивал; он «уничтожал» их исключительно силой и убедительностью своих аргументов. Сталин же, когда речь шла лишь о сохранении его личной власти и того диктаторского режима, который он установил после смерти Ленина, отвечал своим критикам расстрелами и лагерями. Ленин никогда не уходил от спора по существу вопроса и отстаивал свою точку зрения в очном поединке интеллекта и аргументов, будь то в печати или перед аудиторией; Сталин же предпочитал поступать с врагами так же, как некоторые представители династий Валуа и Романовых в Средние века: «общаться» с ними, смотря на них во время суда через потайное окошко в стене за креслом, в котором сидел судья. Когда Бухарин и «левые коммунисты» взбунтовались против Ленина, он отнесся к ним как к непослушным школьникам, и через некоторое время они вернулись к нему, признав его правоту, смущенные и пристыженные. Но когда двадцать лет спустя те же люди выступили против Сталина, он не дал им возможности раскаяться.

Хотя Ленину и удалось одержать победу на съезде партии, он очень хорошо понимал, что это была всего лишь небольшая стычка по сранению с тем сражением, которое ему предстояло на открывавшемся IV Всероссийском съезде Советов. После I съезда Советов последовало июльское выступление большевиков; II съезд породил Октябрьскую революцию, III – заменил распущенное Учредительное собрание, и вот теперь IV Всероссийский съезд Советов собирался 12 марта для того, чтобы ратифицировать Брестский мир. «Левые коммунисты» и левые эсеры были готовы на все, чтобы сорвать ратификацию мирного договора. У них была возможность этого добиться, поэтому Ленин, с некоторой внутренней усталостью от постоянного убеждения всех в одном и том же, приготовился дать последний бой и добиться окончательного одобрения договора, который он в душе презирал.

Первым шагом для этого было завершение реализации планов, вынашиваемых еще Керенским, по перенесению столицы из Петрограда в Москву. Тут была одна маленькая проблема. Когда Временное правительство впервые сообщило о подобных планах, большевики в Петроградском Совете подвергли их уничтожающей критике, заклеймив как явное проявление буржуазной трусости. Особенно едко по этому поводу высказывался Троцкий. Теперь, когда большевики сменили приятное положение находящихся в оппозиции на тяжкое и суровое бремя власти, горькие плоды которого они уже успели вкусить, им пришлось самим отведать несъедобное блюдо из своих собственных слов. Но с реальной точки зрения вопрос о переносе столицы стоял сейчас гораздо более остро, чем тогда, когда это было предложено Керенским. Петроград мог стать легкой добычей германских войск и белофиннов. Вражеские аэропланы уже бомбили город, и это могло повториться вновь. Дипломатические представительства союзных государств покинули город 27 февраля и, после некоторых приключений в пути, обосновались наконец в Вологде – правда, без особых удобств – в специальном поезде. Было одно возражение против переезда, носившее эмоциональный и несколько сентиментальный характер: Петроград был городом революции, а Смольный – символом Советской власти.

Но Ленин с присущим ему реализмом все трезво взвесил и принял решение, опиравшееся на факты реальной жизни. «Как можно ставить эту сентиментальную глупость выше судьбы революции? – спросил он, как вспоминает Троцкий. – Если немцы одним прыжком достигнут города и возьмут его, пока мы еще будем здесь, то это будет означать гибель революции. Если же правительство будет в Москве, то падение Петрограда будет всего лишь одной из серьезных потерь. Как можно не понимать таких вещей?.. Что за глупые разговоры о символическом значении Смольного? Смольный – это Смольный лишь потому, что мы здесь сейчас находимся. А когда мы будем сидеть в Кремле, символом станет Кремль». В результате Совет народных комиссаров 11 марта обосновался в Москве, в исторической части Кремля, а Троцкий был оставлен в Петрограде для организации обороны страны.

6

Ведя борьбу за мир, Ленин в то же время хотел подстраховаться на случай войны, которая могла возобновиться, если бы немцы вдруг предприняли неспровоцированную попытку продолжить наступление или же в том случае, если бы мирный договор не был ратифицирован съездом. Будучи серьезно озабочен и обеспокоен возможной японской агрессией в восточной части страны, Ленин был готов пойти на пересмотр своей политики и использовать весь свой политический вес и авторитет для того, чтобы не ратифицировать мирный договор при условии предоставления «империалистическими» правительствами Антанты и США гарантий помощи против империалистов Германии и Японии[124]124
  Интервенция Японии в Сибири не вызвала полного неприятия со стороны германского министерства иностранных дел, где никогда не отказывались от надежды достичь какой-либо договоренности с Японией. Совместное использование Германией и Японией богатых ресурсов России могло бы стать хорошей основой для германо-японского сближения; согласие Японии пойти на такой шаг одновременно являлось препятствием на пути восстановления хороших отношений и взаимопонимания между Россией и Антантой. Таким образом, одобряя действия Японии в Сибири, Германия добивалась бы сразу двух важных преимуществ. Однако ряд хорошо знавших Дальний Восток специалистов резко критиковали подобную политику, понимая, к каким крупномасштабным последствиям может привести переключение усилий Японии по расширению своего влияния с южного направления на западное. «Совершенно непонятно, какими реальными фактами и доводами руководствуются те, кто считает происходящие события в Северо-Восточной Азии выгодными для Германии; такой подход может быть объяснен лишь довольно распространенной и укоренившейся у нас привычкой смотреть на мир через розовые очки, – писал такой опытный специалист по Дальнему Востоку, как полковник фон Шальцман, в статье, опубликованной 8 марта 1918 г. в одной из газет. – В японской печати совершенно отчетливо подчеркивается, что распад России отвечает интересам Японии и ее задача состоит в том, чтобы содействовать такому развитию событий. Однако только недалекие люди могут полагать, что подобное развитие событий отвечает германским интересам. 1918 г. войдет в мировую историю как роковой и судьбоносный. Германия настолько преуспела в расчленении России, что Япония пошла на пересмотр своей политики, став считать главным направлением своей экспансии западное, а не южное». «Франкфуртская газета», в номере за этот же день, также ясно и четко подчеркнула, что Германия может проводить успешную политику на Дальнем Востоке только в сотрудничестве с Англией и Россией. «Поэтому представляется крайне сомнительным, что распад России способствовал бы в конечном итоге процветанию Германии», – делался вывод в этом комментарии. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

В конце февраля 1918 г. Ленин и Троцкий решили направить Каменева с секретной миссией в Лондон и Париж, чтобы заручиться поддержкой со стороны Антанты для оказания сопротивления Германии и отказа заключать с ней мир, при условии, что эта поддержка ограничится западными районами России и будет полностью исключена возможность привлечения к ней Японии.

Эта миссия полностью провалилась, что не могло не служить определенным сигналом. Получив соответствующие полномочия от Троцкого, Каменев отправился во французское посольство, где в его паспорт была поставлена специальная дипломатическая виза. С радостным чувством, вызванным этим «миниатюрным» дипломатическим признанием, Каменев отправился в один из норвежских портов, откуда отбыл в Англию. В тот момент он не получил даже и намека на то, что его посещение Англии и Франции может вызвать какие-либо возражения со стороны правительств этих стран. Однако по прибытии в Абердин он сразу ощутил ту враждебность, с какой была встречена его поездка. Как только он сошел на берег, он сразу понял, по поведению представителей властей, что очень влиятельные силы предпринимают все, чтобы его миссия была сорвана. Несмотря на взаимную договоренность о дипломатической неприкосновенности для дипкурьеров и лиц, прибывавших с дипломатической миссией, которая была достигнута между английским и советским правительствами при содействии Брюса Локкарта, Каменев и его багаж были досмотрены, после чего практически весь багаж был изъят, в том числе дипкурьерский портфель и чек на 5000 фунтов. Заявления Каменева о том, что он является дипломатическим представителем иностранного государства, были проигнорированы.

Ему разрешили прибыть в Лондон, где он узнал, что французское правительство приняло решение запретить ему въезд во Францию, о чем было объявлено 27 февраля 1918 г. в палате общин английского парламента. Английское министерство иностранных дел буквально разрывалось между недоверием ко всему, что было связано с большевиками, и желанием узнать из первых рук о том, что происходило в Брест-Литовске. В конце концов было найдено компромиссное решение. Каменеву не разрешили посетить резиденцию английского правительства, но двум экспертам, связанным с английским МИД, было поручено встретиться с ним. Один из них принял его протест против досмотра и изъятия дипломатического багажа, а другой расспросил о его впечатлениях о переговорах в Брест-Литовске и поведении делегаций Центральных держав. Чтобы избежать какого-либо недопонимания, член английского парламента, у которого Каменев был в гостях, сказал ему, что заявление, сделанное в палате общин, следует понимать не только как запрет Каменеву посетить Францию, но и как нежелание иметь с ним дело и со стороны Англии, в связи с чем он должен без промедления покинуть страну и вернуться в Россию.

Так завершилась первая дипломатическая миссия большевиков за рубеж. Каменев оставил о себе двойственные впечатления. Одному из беседовавших с ним экспертов он напомнил «злобного медвежонка», а у второго (это была женщина) было ощущение, что она беседует «с маленьким Христом». Все, однако, соглашались на том, что он обладал очень большим обаянием. Правда, это не помогло ему, когда он возвращался в Россию. Он был арестован на финской границе по требованию германского командования и помещен под арест, откуда был освобожден лишь в июле 1918 г. в результате договоренности между советским правительством и германским посольством, представлявшим интересы Финляндии, об обмене его на нескольких финских граждан, ранее арестованных в Петрограде. Он вернулся в Москву разочарованным и раздосадованным[125]125
  Поездка Каменева является одним из целого ряда таинственных событий, связанных с Брестским миром и так или иначе вытекавших из заключения мирного договора. За исключением воспоминаний Фокке и Садуля, о поездке Каменева сохранилось очень мало свидетельств. Автору удалось встретиться с теми двумя экспертами, которые беседовали с Каменевым. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Тем временем Брюс Локкарт установил очень тесные и доверительные отношения с Троцким, который предельно откровенно говорил ему о тех опаснейших последствиях, которые может иметь вторжение Японии в Сибирь, и о возможном сотрудничестве союзных государств с большевиками, направленном против Германии. Как считали Ленин и Троцкий, если целью Людендорфа было свержение советского правительства и приведение к власти другого правительства, которое являлось бы германской марионеткой, то в интересах союзников оказать Советской России немедленную помощь в сопротивлении Германии. На Локкарта эти доводы произвели большое впечатление; он был убежден, что именно таким образом можно было задержать крупные немецкие силы на Восточном фронте, не позволив их немедленно использовать для подготавливающегося немцами весеннего наступления на Западном фронте. Поэтому Локкарт немедленно направил в английский МИД рекомендации отказаться от поддержки любых планов японской интервенции в восточные районы России и оказать России любую необходимую помощь в случае агрессии со стороны Германии. Это было мнение человека, который знал ситуацию на месте и изнутри и высказывал свои соображения профессионально, честно и непредвзято[126]126
  Локкарт любезно согласился показать автору записи в своих личных дневниках, относящиеся к тому периоду. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Однако Англия в то время еще не определилась окончательно, какую линию проводить в отношении Советской России; она все еще пыталась распутать клубок из самых разных идей и подходов и нащупать, наконец, какая линия была бы для нее оптимальной. Испытывая понятное замешательство в связи с событиями русской революции, справедливо опасаясь проникновения на запад коммунистических идей и практики, по-прежнему оставаясь до конца не разубежденными в том, что Ленин и Троцкий являются платными агентами Германии, правящие круги Англии следовали рекомендациям своей разведки и оказывали поддержку любым силам, которые можно было считать «антигерманскими». Поскольку Япония заявляла, что единственной целью ее действий в Сибири является попытка воспрепятствовать Германии установить экономическое господство в азиатских районах России, английское правительство поддержало действия Японии в Сибири; поскольку белые армии Алексеева и Корнилова представляли ту старую Россию, вместе с которой союзники воевали против Германии и обладали двойным преимуществом, будучи одновременно антибольшевистскими и антигерманскими, Англия оказывала им как моральную, так и материальную помощь. А теперь, когда советское правительство обратилось за помощью для отражения дальнейшей агрессии со стороны Германии, британский кабинет склонялся к тому, чтобы оказать ее, не прекращая при этом той деятельности в России, которой он уже до этого занимался, при этом, очевидно, не учитывая и не осознавая, в какое двусмысленное и противоречивое положение Англия за счет этого попадала. Более того, английское правительство наивно полагало, что Ленин и Троцкий будут больше верить в добросовестность крупнейших капиталистических держав, чем те в добросовестность большевиков.

О том, что у Англии нет четкой и ясной линии в отношении России, Локкарт мог судить по высокопарно написанному документу, автором которого был министр иностранных дел А. Бальфур, датированному 21 февраля 1918 г.:

«Когда они (большевики) борются против наших врагов или затрудняют их действия, их дело будет и нашим делом. Когда они пытаются подстрекать к революции в нашей или любой другой союзной стране, мы приложим все усилия, чтобы помешать этому. Когда они предпринимают какие-либо действия в тех частях страны, где они являются фактическими хозяевами, мы вмешиваться не будем. Те же принципы, которые подталкивают нас на сотрудничество с большевиками, требуют от нас поддержки тех сил в России, которые оказывают сопротивление нашим врагам и помощь нашим друзьям. Но мы не можем взять на себя обязательство отказаться в других районах России от таких действий, которые помогают нам выиграть войну; хотя мы не имеем ни малейшего намерения вести какую-либо антиреволюционную пропаганду».

Отсутствие у английского правительства понимания того, что действительно происходит в России, оказывало на Локкарта удручающее впечатление. Находясь именно под таким впечатлением, он отправился на свою первую встречу с Лениным, которая состоялась в Смольном 2 марта 1918 г. Когда он увидел этого коренастого человека с красным лицом и курносым носом, его первым впечатлением было, что он «больше напоминал продавца провинциальной бакалейной лавки, чем вождя», однако Локкарт тут же обратил внимание на его взгляд: насмешливый, полупрезрительный-полушутливый, говоривший о безграничной уверенности в себе и интеллектуальном превосходстве над окружающими.

Разговор был откровенным. Ленин сказал, что для него англо-американский капитализм столь же отвратителен, как и германский, однако непосредственная угроза сейчас исходит именно от последнего. Мир должен быть вот-вот ратифицирован, но он не продлится и недели, если немцы захотят посадить в Петрограде буржуазное правительство. Большевики будут драться, отступив, если потребуется, к Волге и Уралу. В этом случае они могут согласиться на помощь со стороны союзных держав, но только при том жестком условии, что их не будут пытаться использовать в качестве инструмента контрреволюции.

Откровенно говоря, сказал Ленин, возможность сотрудничества с союзными государствами очень невелика.

«Наши подходы очень разные. Мы можем себе позволить пойти на временное сотрудничество с капиталом. Это даже необходимо для нас, поскольку если капитал объединится, то нас уничтожат прямо там, где мы находимся. К счастью, природа капитала такова, что он не может объединиться. И до тех пор, пока существует угроза со стороны Германии, я готов пойти на риск сотрудничества с союзниками… В то же время я убежден, что ваше правительство смотрит на эти вещи совершенно по-другому. Это реакционное правительство. Оно будет сотрудничать только с российскими реакционерами».

Теперь, когда мир с Россией обеспечен, ответил на это Локкарт, Германия сможет бросить все силы против союзников. И если она победит, что ждет в этом случае большевиков? Что еще более важно, по мирному договору Германия получит возможность спасти от голода свое население, принудительно забирая российское зерно и вывозя его в Германию.

Ленин на это улыбнулся:

«Вы забываете о психологии. Эта война будет вестись в тылу, а не в окопах. В результате этого грабительского мира Германии придется держать на Востоке не меньше, а еще больше солдат. Что касается вывоза в больших количествах из России, то за это можете не беспокоиться. Пассивное сопротивление – это выражение ведь родилось в вашей собственной стране – гораздо более действенное оружие, чем армия, которая не может воевать»[127]127
  Жизнь полностью подтвердила эту оценку, данную В.И. Лениным. Для того чтобы обеспечить необходимые поставки с Украины, Германии пришлось ввести туда не 50, а 300 тысяч своих солдат. Гинденбург позже писал в своих воспоминаниях: «Несмотря на заключение мира, мы и теперь, конечно, не могли отвести все наши боеспособные части с Востока, не могли предоставить занятые области собственной судьбе. Уже одно желание установить барьер между большевистскими властями и освобожденными нами землями настоятельно требовало оставления на Востоке сильных немецких частей. Наши операции на Украине также не были закончены».


[Закрыть].

Локкарт сообщил о содержании этой беседы в Лондон, однако в тот же день, 2 марта, произошли новые события, внесшие изменение в сложившуюся ситуацию. Советское правительство получило точные сведения о том, что Япония при поддержке Антанты собирается занять Владивосток. Троцкий в ярости позвонил Локкарту и потребовал объяснений по поводу того, как могут сочетаться его миссия и проводимые им переговоры с советским правительством с этим демонстративным актом неприкрытой и откровенной враждебности. Ленин и Троцкий попросили Садуля отправиться 4 марта в Вологду и обратиться с официальной просьбой от имени советского правительства к американскому послу Френсису, чтобы он добился от правительства США осуждения японской интервенции, а также обсудить с ним возможность сотрудничества с союзниками по организации новой российской армии в районе Нижнего Новгорода, причем было отмечено, что эта армия будет формироваться не на классовой основе; в нее смогут вступить любые российские граждане, желающие принять участие в отражении нападения со стороны Германии. Перед отъездом в Вологду Садуль обратился со страстным призывом к своему правительству оказать практическую помощь в создании новой российской армии для отражения нападения со стороны Германии. Ответа на это обращение от французского правительства он не получил, однако Френсис обещал оказать всю необходимую поддержку и помощь; вместе с Садулем в Петроград из Вологды приехали американский военный атташе капитан И. Френсис Риггс и руководитель военной миссии США полковник Джеймс А. Рагглз.

Наступило 5 марта. Мирный договор в Бресте был уже подписан, и об условиях этого договора стало известно по всей России. Буквально всю страну охватило всеобщее возмущение и настоящая военная лихорадка; причем эти настроения всячески подогревались эсерами и «левыми коммунистами» во главе с Бухариным, активно использовавшими для пропаганды своих взглядов газету «Коммунист». На призыв Локкарта, сделанный 2 марта, оказать советскому правительству военную помощь английское правительство ответило довольно сдержанно; хотя оно и сообщило о своем намерении помочь большевикам, но в то же время напомнило, что до сих пор от советского правительства не исходило ничего, кроме заявлений, которые «не смогли ни заставить немцев прекратить военные действия, ни русских воевать». В те дни небо над Петроградом было ясное и чистое; однако атмосфера в Смольном была нервной и напряженной; ощущение надвигающейся угрозы буквально висело в воздухе.

Троцкий встретился с Реймондом Робинсом. «Вы по-прежнему хотите сорвать мир? – спросил он. – Пришло время определиться окончательно. Мы пока лишь только говорим и говорим о помощи со стороны Америки. Вы можете реально организовать такую помощь? Может ли ваше правительство дать четкие гарантии относительно ее предоставления? Если это возможно, мир можно сорвать даже сейчас. Я выступлю против ратификации мирного договора в Москве, и мир будет сорван».

«Вы всегда выступали против ратификации, – ответил на это Робинс. – Весь вопрос в том, какой будет позиция Ленина. Ведь, если говорить откровенно, именно он, а не вы играет первую скрипку».

«Вы ошибаетесь! – перешел на крик Троцкий. – Ленин осознает всю опасность германского наступления; эта угроза настолько велика, что в случае согласия союзников оказать экономическую и военную помощь он готов отказаться от мирного договора, перебраться с правительством из Петрограда и Москвы в Екатеринбург и открыть фронт на Урале, чтобы с помощью союзников продолжать борьбу с немцами».