Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

Более того, политика, проводимая Эйнхорном на Украине, приводила не к осуществлению изначально поставленных Германией целей, а к прямо противоположным результатам. Цель заключения сепаратного договора с Украиной в Брест-Литовске состояла в том, чтобы практически навсегда оторвать Украину от Советской России и поддерживать постоянное отчуждение между ними, сделав из Украины экономический протекторат, при помощи которого можно было оказывать влияние на правительство в Москве. Однако в результате политики, проводимой Эйнхорном и режимом Скоропадского, произошло, наоборот, сближение между Украиной и Советской Россией. Украинское крестьянство, которое раньше относилось к большевикам настороженно, теперь потянулось к ним в поисках защиты от эксплуатации, поборов и репрессий, при помощи которых крестьян держали в бесправном положении со стороны Центральных держав. Летом 1918 г. прошли переговоры между Киевом и Москвой; советскую делегацию сначала возглавлял Сталин, затем – Кристиан Раковский. Хотя переговоры не привели ни к какому результату, члены советской делегации полностью использовали представившуюся возможность для пропаганды большевистских взглядов. Трудно найти более вопиющий пример того, как не надо себя вести с народом побежденной страны (не считая попыток Франции отделить от Германии Рейнскую область в 1923 г.), чем германская политика на Украине в то время.

А в Ковно, где теперь находилась штаб-квартира принца Леопольда Баварского, Гофман ясно видел, что если события и далее будут развиваться в том же направлении, то это приведет к катастрофе. Он очень хорошо понял, правда, наверное, слишком поздно, насколько верна русская пословица: «Не плюй в колодец – пригодится воды напиться». Его представитель в Киеве майор Бринкман, а также такие знающие и опытные наболюдатели, как журналист Колин Росс и известный политический исследователь доктор Рохбрах, сообщали ему о последствиях политики Эйнхорна. «Своими действиями Генштаб и Эйнхорн, хотя они и не подозревают об этом, толкают Украину обратно в руки России» – такую запись сделал в своем дневнике Гофман в тот период. Снова и снова Гофман сообщал о своих опасениях Верховному командованию, но все напрасно. «К моим политическим рекомендациям уже так не прислушиваются, как раньше», – с горечью записывает он.

К этому времени Людендорф мог уже себе позволить просто не считаться с мнениями других.

Его охватило что-то вроде мании величия – он выше всех, он всемогущ, он властелин, и все, что он говорит, должно беспрекословно выполняться. Даже убийство Эйнхорна, совершенное в июле 1918 г., не вызвало у него сомнений в проводимой политике, и он продолжал держать Украину в ежовых рукавицах до тех пор, пока вследствие поражений на Западе не был вынужден ослабить хватку и предоставить Скоропадского воле судьбы[138]138
  После того как ввиду острой нехватки личного состава на Западе Людендорфу пришлось летом 1918 г. перебросить с Востока полмиллиона человек, власть и влияние режима Скоропадского быстро пошли на убыль. В ноябре 1918 г. он решил отбросить всякую видимость украинской независимости и объявил, что Украина является неотъемлемой частью России. Однако это не спасло гетмана; его враги объединились против него и провозгласили в декабре Украинскую Народную Республику, во главе которой стояла Директория; ее председателем стал Петлюра. Она просуществовала недолго и была свергнута большевиками, занявшими Киев в феврале 1919 г. После этого Петлюра тайно скрывался у поляков, пытаясь договориться с ними о совместных действиях; затем он бежал в Париж, где был убит в 1927 г. Скоропадский вернулся в Берлин, где находился в отставке и не занимал никаких постов; после революционных событий 1933 г. (так автор называет приход фашистов к власти. – Пер.) у него возродились надежды вернуться в Киев, поскольку ряд влиятельных членов национал-социалистической партии в рамках планирования продвижения на Восток разрабатывали ряд схем, касавшихся Украины. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Немцам теперь приходилось расплачиваться за наполеоновские замашки Людендорфа, которые проявились во время переговоров в Брест-Литовске. Людендорф видел себя купающимся в лучах славы, создающим королевства и определяющим, кто будет ими править, подобно тому как это делал Наполеон после Тильзитского мира. Ленин удивительно точно сравнил мирные условия Бреста с Тильзитским миром. Это было верно как в отношении победителя, так и в отношении побежденного[139]139
  Эта фаза наполеоновского комплекса Людендорфа оказала своеобразное и весьма ущербное воздействие на федеральную структуру Германии; открылись возможности для назначения на посты руководителей областей и территорий представителей правящей династии, а также возросли территориальные притязания коронованных особ, желавших иметь в своем управлении как можно большую территорию, даже если для этого надо было изменять существующее территориально-административное деление. В этот самый критический для империи момент во всей ее истории именно эти вопросы в первую очередь занимали все внимание германских принцев, отодвинув на второй план куда более важные и насущные проблемы, стоявшие перед страной. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Людендорф направил военную экспедицию в Финляндию для подавления большевистского восстания; другая экспедиция была направлена в район Баку; третья – заняла порты Крыма. Оккупационная армия находилась в Румынии; шло формирование правительств во главе с великими герцогами в Курляндии, Литве, Ливонии и Эстонии; немецкие колонии в Крыму срочно призывали обратиться к кайзеру с просьбой о присоединении к Германии. Концепция Людендорфа о «немецком пространстве» была действительно всеобъемлющей (ее позднее возродил Гитлер). «Престиж Германии требует, чтобы мы обеспечили твердой рукой защиту не только гражданам Германии, но и всем немцам вообще», – писал он в то время. В дополнение ко всему вышеперечисленному Регентский совет Польши требовал постоянного внимания и поддержки, а гетмана Украины Скоропадского можно было скорее отнести не к активу, а к пассиву. Но на этом планы Верховного командования не исчерпывались. Вильгельм II в своем послании атаману донского казачества изложил план расчленения России на четыре независимых государства – Украину, Юго-Восточный союз, Центральную Россию и Сибирь, ликвидируя таким образом Россию в качестве политической угрозы для Германии.

Однако мир, навязанный победителем, должен быть обеспечен силой. Для удержания территориальных захватов на Востоке Германии пришлось держать там армию в миллион человек, а ведь половины этого количества было достаточно, чтобы склонить чашу весов в свою пользу на начальном этапе той яростной битвы гигантов, которая развернулась на Западе. Как отмечали и сэр Дуглас Хейг, и генерал Мэнджин, в апреле – мае 1918 г. немцам нужно было всего несколько кавалерийских дивизий для того, чтобы расширить зазор между французскими и английскими армиями и отсечь их друг от друга. На Западном фронте у Германии таких сил не оказалось, в то время как три кавалерийские дивизии удерживали у власти сменяющие друг друга марионеточные правительства в Киеве. Людендорфу-солдату нанес поражение не столько маршал Фош, сколько Людендорф-политик.

2

События, последовавшие за ратификацией Брестского мирного договора, полностью подтвердили, насколько Ленин был прав, говоря о необходимости мирной передышки для упрочения позиций, завоеванных революцией. Было бы точнее сказать, что советское правительство жадно глотало воздух, пытаясь удержать голову над поверхностью воды. Весной и летом 1918 г. большевикам пришлось отражать нападения как внутренних, так и внешних врагов. Союзники предприняли попытку интервенции в Архангельске, Мурманске, а также на востоке Приморья, правда с совершенно иными целями, нежели предлагали Локкарт, Робинс и Садуль. Чехословацкий корпус пробивался через всю Россию к Владивостоку, белые армии под командованием адмирала Колчака угрожали из Сибири; из Прибалтики, при германской поддержке, – генерал Юденич; с Дона – казаки во главе с верховным атаманом; а из Крыма с помощью Антанты против большевиков действовали силы, которые возглавляли сначала генерал Корнилов, затем генерал Алексеев и, наконец, генерал Деникин.

Активная борьба велась против Советского государства и изнутри. Кадеты готовили заговоры совместно с немцами на Украине и в Ковно; правые эсеры установили контакт с Антантой; левые эсеры и «левые коммунисты» продолжали призывать к священной войне и пытались всячески испортить и обострить отношения Советской России с Центральными державами. И все это происходило в то время, как германская армия, демонстрируя свое превосходство, пренебрежение к противнику и уверенность в себе, неудержимо продвигалась вперед, навязывая условия мира, которые были продиктованы победителем побежденному. «От холодных скал Финляндии до южных солнечных гор», от Киева до Донецкого бассейна были слышны поступь немецких солдат и лающий звук отрывистых прусских команд.

Подобная атмосфера уже сама по себе была неблагоприятна для восстановления дипломатических отношений между Россией и Германией, формальное начало чему было положено 23 апреля 1918 г., когда стороны обменялись послами. Ни у одной из сторон не было никаких оснований относиться друг к другу с уважением и доверием, и в течение семи месяцев, предшествовавших денонсации Брестского договора, стороны лишь поддерживали видимость приемлемых отношений.

Ленин назначил послом в Берлин Иоффе, человека с мягкими манерами и мягким, вкрадчивым голосом. В Москву в качестве посла прибыл граф Вильгельм фон Мирбах-Гарф; у него уже был опыт работы в России: еще до войны он являлся здесь советником германского посольства, а в период между заключением перемирия, с 15 декабря 1917 г. и до начала немецкого наступления в феврале 1918 г, находился в Петрограде в качестве германского представителя в комиссии по восстановлению торгово-экономических отношений между странами и по делам военнопленных. Работая в последнем качестве, он близко познакомился со многими большевистскими лидерами и хорошо вник в атмосферу революционной России.

Трудно представить себе более трудную миссию, чем работа посла победившей страны в стране побежденной. Задача же Мирбаха отягощалась еще и той сложной и своеобразной внутренней обстановкой, которая тогда существовала как в Германии, так и в России. Германский МИД очень стремился к тому, чтобы любой ценой не допустить серьезного осложнения, а тем более разрыва отношений с Россией, поэтому Мирбах был проинструктирован проявлять максимальное терпение и выдержку. С другой стороны, германское Верховное командование не исключало возможности возобновления военных действий и продолжения наступления с целью изгнания из Москвы правительства большевиков. Миссия чрезвычайного и полномочного посла Германии в России была крайне трудной. Однако его подчиненные верили, что он с ней справится. «Мирбах – умный человек, – сказал Шейдеману перед отъездом в Москву Рейцлер, сопровождавший Мирбаха в качестве советника посольства. – Когда имеешь дело с такими людьми, как Радек и его товарищи, нужен человек, который не бросит все сразу же и не махнет на все рукой, а сумеет спокойно вести переговоры, сохраняя при этом выдержку и холодную голову. Мирбах великолепно подходит для этого»[140]140
  Мирбах Вильгельм (1887–1918) – граф, германский дипломат. В 1915–1917 гг. – германский посол в Афинах. С апреля 1918 г. – германский посол в Москве. 6 июля 1918 г. был убит левыми эсерами с целью спровоцировать войну между Германией и Советской Россией.


[Закрыть].

Очень скоро от Мирбаха как раз все это и потребовалось. Его прибытие в Москву послужило сигналом для целой серии оскорбительных выпадов в его адрес, которые легко могли бы спровоцировать менее выдержанного и владеющего собой дипломата. Когда Мирбах прибыл 26 апреля 1918 г. на прием в Кремль для вручения верительных грамот, он был принят не Лениным, который являлся фактическим главой Советского государства, а Свердловым, занимавшим формально самый высокий государственный пост в Советской России – председателя ВЦИК. Всего год назад Ленин вернулся в России при содействии германского правительства, и вот теперь он отказался принять германского посла, прибывшего в Москву. На официальную приветственную речь Мирбаха Свердлов ответил коротко и резко: «Мы приветствуем в вашем лице представителя государства, с которым мы заключили Брест-Литовский мирный договор»; а чтобы все сразу стало понятно, фактическая позиция советского правительства была сформулирована в статье Радека, опубликованной в «Известиях» два дня спустя:

«Представители германского империализма прибыли в Москву, но для получения билета до Москвы им пришлось принять красное посольство революционной России в Берлине. Наши товарищи едут туда как представители страны, которая является слабее других стран в военном отношении; однако они в то же время едут как представители страны, одержавшей моральную победу. Ни один берлинский рабочий не встретит посла Российской Социалистической Республики с той ненавистью, с которой каждый московский рабочий встречает представителя германского капитала».

Таким духом и был проникнут весь последующий период отношений между двумя странами, характеризовавшийся хроническим взаимным недоверием и неприязнью; причем ситуация еще более усугублялась и осложнялась присутствием и деятельностью специальных представителей и агентов стран Антанты в Москве, а также их посольств в Вологде. Локкарт отказался уступить немцам свои апартаменты в одной из лучших московских гостиниц; а сразу по прибытии в Москву (23 апреля) Мирбах был вынужден заявить протест в связи с заявлением французского посла о том, что продолжение германского наступления может вынудить союзников совершить интервенцию в Сибирь, чтобы остановить германскую агрессию в России. В ответ Чичерин выступил 27 апреля с нотой протеста, в которой по пунктам указывались случаи нарушения Германией условий Брест-Литовского мирного договора, а именно: вторжение в Крым и Донецкий угольный бассейн, вступление германо-украинских сил на территорию Центральной России, а также захват белогвардейскими и высадившимися германскими частями российского военного имущества на севере Финляндии. В завершение ноты требовались разъяснения: «Если германское правительство считает себя более не связанным выполнением положений мирного договора, который был ратифицирован обоими государствами, то совершенно необходимо, чтобы оно ясно и точно сформулировало, каковы ее новые цели и требования, ради которых оно направляет украинские, финские и германские силы против Российской Советской Республики».

Ни эта, ни последующие ноты не остановили германской военной активности и не прояснили отношений с Германией; а неоднократные протесты, которые делал Иоффе в Берлине, а также Красин лично Людендорфу, также оказались безрезультатными.

Германия, в свою очередь, выдвигала претензии в связи с формированием иностранных частей в рядах Красной армии для защиты Советской власти. Первым публичным мероприятием, на котором появился Мирбах, был военный парад на Красной площади. Германский посол был немало удивлен, увидев немецкий отряд; все были в немецкой военной форме и выполняли команды, отдаваемые по-немецки. Отряд был выстроен в колонну по одному и шел под знаменем, на котором было написано: «Немецкие товарищи, сбросьте своего кайзера, как русские товарищи сбросили царя». Отреагировав на протест Мирбаха, Троцкий издал приказ, запрещавший нарушать договоренности, зафиксированные в статье 2 Брестского договора, касавшиеся пропаганды. Согласно приказу все военнопленные должны были быть разоружены, а в Красную армию разрешалось принимать лишь тех иностранцев, которые являлись гражданами Советской России.

Однако Троцкий далеко не всегда был таким покладистым и любезным. В вопросе о Черноморском флоте он откровенно переиграл немцев. Согласно условиям договора Россия должна была либо немедленно разоружить свои военные корабли, сняв с них все вооружение, либо держать их в своих портах до заключения всеобщего мира. В соответствии с этим Черноморский флот был интернирован в Севастополе, но, когда германские войска вторглись в Крым, был отдан приказ об отправке флота в Новороссийск, и 27 апреля корабли покинули Севастополь – это случилось за три дня до занятия города немцами. Германия немедленно потребовала, чтобы флот был возвращен в Севастополь. Троцкий, однако, затягивал время. Он предложил Брюсу Локкарту и британскому военному атташе капитану Кроми, которому была уготована печальная судьба, чтобы английские морские офицеры взяли командование кораблями на себя. «Если даже им ничего не удастся сделать, в конце концов, они смогут потопить корабли, чтобы они не достались немцам», – сказал он.

Англичане сочли это предложение неосуществимым; Троцкий при этом информировал Локкарта о том, что он уже отдал тайный приказ об уничтожении флота. Флот был затоплен 8 июня 1918 г.; год спустя немцам было суждено сделать то же самое со своим флотом в Скапа-Флоу[141]141
  В.И. Ленин лично принимал самое активное участие в решении вопроса о судьбе Черноморского флота, написав «Протест германскому правительству против оккупации Крыма». Не имея возможности спасти флот и не желая сдать его немцам, ультимативно потребовавшим возвращения флота в Севастополь, Ленин дал указание Высшему военному совету: «Ввиду безвыходности положения, доказанной высшими военными авторитетами, флот уничтожить немедленно». 18–19 июня 1918 г. приказ правительства был выполнен: большинство судов было потоплено у берегов Новороссийска.


[Закрыть].

В начале мая 1918 г. возник новый кризис. Он был вызван требованиями Германии к России передать под ее контроль форт Ино в Финляндии, занимавший ключевую позицию в стратегической обороне Петрограда[142]142
  Форт Ино представлял собой укрепление на границе с Финляндией, защищавшее вместе с Кронштадтом подступы к Петрограду.


[Закрыть], а также выдворить из пределов страны силы союзников, которые высадились в марте 1918 г. в Мурманске с согласия советских властей[143]143
  Разрешение на высадку, данное советскими властями британским войскам, направленным к мурманскому побережью, чтобы предотвратить захват немцами железной дороги Мурманск – Петроград, а также большого количества военного снаряжения, явился прямым следствием тех событий, которые произошли на переговорах в Брест-Литовске. Запрос от Мурманского Совета, разрешать или нет высадку англичан, пришел в Смольный 2 марта 1918 г., как раз когда там царила паника, вызванная полученной от Карахана телеграммой с просьбой прислать в Брест поезд с охраной. Сделав из этой телеграммы вывод, что переговоры сорваны и наступление немцев возобновится в любой момент, Троцкий телеграфировал в Мурманск: «Дайте войскам союзников беспрепятственно высадиться». Приди запрос из Мурманска на час-два позднее, когда была получена и другая телеграмма от Карахана, в результате чего паника в Смольном улеглась, англичане, возможно, и не встретили бы столь радушный прием. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Требование новых территориальных уступок вызвало возмущение и протесты во всех политических партиях против той политики отступления, которой придерживалось советское правительство; обвинения в предательстве были столь сильны и выдвигались столь яростно буквально со всех сторон, что было решено провести в Кремле 14 мая 1918 г. совместное заседание Центрального исполнительного комитета и Московского Совета, на котором Ленин должен был выступить с докладом о сложившейся ситуации.

Он повторил в этом объемном выступлении свой подход к внешней политике, суть которого была выражена в емком коротком абзаце: «Наша задача состоит в укреплении Советской власти против капиталистических элементов, пытающихся ее поглотить. Мы имеем пред собой большой опыт революции, и мы научились из этого опыта тому, что нужно вести тактику беспощадного натиска, когда объективные условия это позволяют… Но нам приходится прибегать к тактике выжидания, к медленному собиранию сил, когда объективные обстоятельства не дают возможности делать призыв ко всеобщему беспощадному отпору».

Эта упорная готовность идти на вынужденные жертвы была подвергнута яростной критике со стороны различных оппозиционных групп. Левые эсеры требовали расторжения мирного договора и прекращения «передышки»: «У нас есть только два пути. Один путь – это путь революционной войны, а другой – это путь позорного отступления, позорных уступок и маневрирования, который ведет к гибели». Правые эсеры выступали за возобновление войны на стороне союзников: «Интересы союзнических демократий, безусловно, требуют того, чтобы Россия оставалась сильной, независимой и способной противостоять Германии на Востоке». Меньшевики также поддерживали необходимость борьбы против германского империализма, но считали, что главным необходимым условием спасения России является восстановление Учредительного собрания и замена коммунистической диктатуры демократической республикой.

Представители всех оппозиционных партий, таким образом, выдвигали общее требование – продолжать войну. Ленин ответил им всем при помощи своего старого аргумента: «Чем вы собираетесь вести войну, когда новая армия еще не создана и только формируется?» Раздосадованные и поставленные в тупик, противники Ленина не могли ничего ему ответить и нехотя, с явным неудовольствием и нежеланием, поддержали его политику, однако после закрытия заседания гнев и возмущение буквально клокотали внутри их. Теперь стало ясно, что на политику правительства повлиять невозможно; причем наиболее ясно это осознали находящиеся среди руководства левых эсеров женщины – Спиридонова и Брешко-Брешковская, которую называли «бабушкой русской революции». Чары Ленина действовали несколько слабее, чем вначале, но были по-прежнему достаточно сильны для того, чтобы обеспечить поддержку своей линии; для того чтобы добиться разрыва договора и спасти Россию от унижения, были необходимы более жесткие и действенные меры – поэтому, продолжая открыто обличать Германию, левые эсеры начали тайную подготовку государственного переворота.

Добившись одобрения своей линии и получив возможность продолжать ее и далее, Ленин пошел на те компромиссы, на которые обрекала судьба. Он согласился на передачу финнам порта Ино, но отказался от выполнения требования выдворить английские и французские войска из Мурманска, как неосуществимого; германскому МИД пришлось примириться с тем, что его требования были выполнены лишь наполовину.

К лету 1918 г. российско-германские отношения обострились настолько, что и германское Верховное командование, и штаб, и командование Восточного фронта пришли к единому мнению, что обеспечить выполнение условий мирного договора невозможно, пока большевики находятся у власти. Верховное командование было в каком-то смысле напугано при виде того чудовища, напоминавшего ему Франкенштейна, появлению которого оно же и способствовало; его, в частности, начинало тревожить и беспокоить то воздействие, которое большевистская пропаганда оказывала на Германию. Когда в апреле 1917 г. германское командование одобрило предоставление Ленину возможности пересечь Германию в «пломбированном вагоне», оно не могло себе и представить, что год спустя в Берлине будет аккредитован чрезвычайный и полномочный посол большевистского правительства, обладающий всеми дипломатическими привилегиями и иммунитетом. Верховное командование начало отдавать себе отчет, что чрезмерная жесткость условий мирного договора мешает интересам самой Германии. Оно не могло себе позволить иметь у себя за спиной Россию, жаждущую мести и выжидающую удобного момента, когда Германия достаточно ослабнет, чтобы поквитаться за нанесенное историческое унижение. Более того, после восстановления дипломатических отношений русские прибегли к той же тактике, что и на переговорах в Брест-Литовске. Они то затягивали время, то вели себя вызывающе. Список германских претензий к России постоянно увеличивался: в него входили и отношение к военнопленным; и поддержка красногвардейских частей в Финляндии; и затопление Черноморского флота; и согласие на высадку войск Антанты в Мурманске; и ежедневные оскорбления в печати, которые приходилось сносить Мирбаху. Все это привело Людендорфа и Гофмана к убеждению, что ничего, кроме постоянно действующей угрозы, от большевистского режима ожидать не приходится.

Другая политическая линия в отношении России, отличная от действовавшей, состояла в том, чтобы нанести быстрый удар на направлении Петроград – Смоленск, объявить о свержении советского режима и восстановить монархию. Это можно было осуществить, используя те войска, которые оставались на Восточном фронте, – германский военный атташе в Москве майор фон Шуберт сказал Гофману, что в случае взятия Петрограда для свержения правительства большевиков и восстановления порядка в Москве будет достаточно двух батальонов. А новому правительству будут предложены более приемлемые условия мира и установление союзнических отношений. Рассматривался даже вопрос о возвращении Польши в состав новой монархии.

В разработке этого варианта зашли настолько далеко, что 9 июня 1918 г. Людендорф подготовил длинный меморандум на имя федерального канцлера, в котором выражалась поддержка такого курса, а Гофман вошел в контакт с представителями как старого царского режима, так и Временного правительства. Эти представители, уже действовавшие на Украине через Милюкова, а в Москве – через Правый центр, соглашались на установление в России конституционной монархии как наиболее приемлемой для страны формы правления. Уже даже велось обсуждение, кто взойдет на престол: Милюков считал, что это должен быть великий князь Михаил Александрович, в то время как Гофман предпочитал, чтобы это был великий князь Павел.

Но ведущиеся интриги не поспевали за ходом истории. Даже Людендорф уже понимал, что военный разгром Антанты на Западе невозможен. У Гофмана забирали все больше и больше войск для переброски на Запад, для заделывания брешей, образовавшихся в результате пугающего своими масштабами перемалывания союзниками живой силы германских войск. Людендорф больше не мог угрожать России мощью завоевателя; пришло время отказываться от военных авантюр, и неспособность Германии твердо стоять на ногах даже на дипломатическом фронте вдруг резко и неожиданно обнаружилась во всей своей пугающей наготе.

После совместного заседания ВЦИК и Московского Совета, состоявшегося 14 мая 1918 г, где Ленину с трудом удалось одержать победу, внутренняя обстановка в стране стала быстро ухудшаться. Противники большевиков, потерпев неудачу в попытках убедить Совет народных комиссаров изменить свою внешнюю политику, прибегли к своей излюбленной старой революционной тактике и ушли в подполье. Кадеты и другие буржуазные партии уже вели секретные переговоры с немцами. Правые эсеры приняли решение 26 мая 1918 г. обратиться к союзникам за помощью как против германской агрессии, так и против диктата большевиков. Меньшевики выступили в поддержку вооруженной борьбы против советской диктатуры, но они были против использования в этой борьбе любого иностранного вмешательства. Левые эсеры решили добиться изменения политики, проводимой Советом народных комиссаров, путем проведения враждебных действий против Германии и положить конец «передышке» посредством организации «серии террористических актов против видных представителей германского империализма».

Хотя эти решения принимались в обстановке секретности, эффективно действующая новая секретная полиция – ЧК, сменившая царскую охранку, – сумела разоблачить и арестовать некоторых заговорщиков. В Москве было введено военное положение, а меньшевики и эсеры были исключены из состава ВЦИК.

В обстановке, когда плелись политические интриги и заговоры и политическая атмосфера была взвинчена и накалена до предела, открылся V Всероссийский съезд Советов, который начал свою работу в Москве 4 июля 1918 г. Предчувствие неприятностей буквально витало в воздухе; даже при обсуждении ратификации Брестского мира на предыдущем съезде напряжение не достигало такого уровня, как теперь, а озлобление и ненависть не проявлялись столь откровенно. Несмотря на манипуляции большевиков с выборами делегатов, левые эсеры сумели получить треть мандатов из 800, и большевики впервые столкнулись с настоящей оппозицией в «своем» парламенте – ими же созданном высшем представительном органе.

Заседания съезда проходили в помещении Большого театра; день открытия съезда выдался душным и влажным; как внутри зала заседаний, так и за его пределами надвигалась настоящая буря. Делегаты заняли кресла партера; места с правой стороны заняли делегаты-большевики – солдаты в форме цвета хаки и рабочие; рядом с ними расположились крепко сбитые делегаты-крестьяне, сторонники левых эсеров. На сцене в президиуме сидели те, кто вел заседания съезда, а за ними несколькими рядами расположились члены ВЦИК.

В ложах балкона и амфитеатра разместились почетные гости, приглашенные на съезд и получившие таким образом возможность воочию наблюдать за этим необычным, крайне эмоциональным и захватывающим зрелищем; среди них были представители союзных миссий, в том числе Локкарт, Садуль, Лаверни, Роми; а выше размещались послы центральных держав – Мирбах, а также его болгарский и турецкий коллеги. Императорская ложа, из которой в недалеком прошлом царь внимал рукоплесканиям размещавшихся в партере представителей высшего общества, была предоставлена в распоряжение прессы.

С самого начала стало ясно, что главными объектами нападок оппозиции будут Совет народных комиссаров и германский посол. Тон был задан делегатом украинского крестьянского съезда Александровым, который в своем выступлении, не могущем оставить равнодушным своей искренностью и простотой, рассказал о жизни своих соотечественников, которым выпала доля оказаться в условиях немецкой оккупации. Вся Украина, кричал он, поднялась против Эйнхорна и Скоропадского; свое выступление он закончил страстным призывом: «Придите к нам на помощь, товарищи; только тогда, когда мы вышвырнем из Киева нашего Мирбаха – барона Мамма, вы сможете вышвырнуть из Москвы вашего Мамма – графа Мирбаха». С мест левых эсеров раздались яростный рев и буря аплодисментов. «Долой Мирбаха! Долой Брест! Долой германских лакеев!» – кричали делегаты, потрясая кулаками в сторону большевиков и сидевшего с непроницаемым, каменным лицом германского посла.

Прошли два дня заседаний. Большевикам приходилось обороняться. Ни сардонические замечания Свердлова, ни едкие и колкие фразы Троцкого не могли в той же мере повлиять на собравшихся, как яростные нападки со стороны левых эсеров. Они критиковали большевиков за их внешнеполитический курс, за игнорирование интересов крестьян, за введение смертной казни, но именно отношения с Германией представляли самый болезненный вопрос для оппозиции.

Спиридонова, которая обладала венцом живой мученицы за то, что пережила групповое изнасилование взводом казаков после убийства ею царского губернатора, своим обличительным выступлением против правительства довела своих сторонников чуть ли не до истерики. Когда Троцкий попытался ей ответить, ему свистом и криками не дали говорить. Свердлов напрасно пытался восстановить порядок и тишину в зале при помощи колокольчика. Меньшинство совершенно вышло из-под контроля. Неожиданно на сцене появился Ленин; он шел к трибуне, пробираясь между членами ВЦИК; на ходу он похлопал по плечу бывшего почти что вне себя Свердлова. Ленин с улыбкой посмотрел на ревущих депутатов. На насмешливые выкрики и свист он, приоткрыв свой крупный рот, ответил громким добродушным хохотом. Рев неожиданно стих; еще не успев сказать ни слова, Ленин уже завладел вниманием собравшихся. В конце его выступления ему даже аплодировали. На короткое время ему удалось восстановить порядок и приличествующую мероприятию атмосферу, но это продолжалось очень недолго. На трибуну выскочил Камков и произнес воинственную речь, доведя до яростного исступления и себя, и зал. Свое беспощадно-критическое выступление он завершил фразой, оказавшей огромное эмоциональное воздействие на собравшихся:

«Диктатура пролетариата превратилась в диктатуру Мирбаха. Несмотря на все наши предупреждения и предостережения, Ленин по-прежнему проводит ту же самую политику, а мы превратились из независимого государства в лакеев германских империалистов, которые еще имеют наглость находиться в этом зале».

Словно стая разъяренных волков, левые эсеры повернулись все как один к дипломатической ложе. «Долой Мирбаха! Долой кровавых германских мясников! Долой брестскую петлю!» – яростно кричали они. Фанатичные, совершенно не контролирующие себя, буквально обезумевшие от ярости и унижения, они в любой момент могли растерзать Мирбаха. Однако и перед лицом разъяренной толпы Мирбах, проявляя незаурядное мужество, оставался совершенно спокойным и невозмутимым и полностью держал себя в руках. Свердлов быстро объявил заседание закрытым.

6 июля 1918 г. оказалось очень важным днем в советской истории. Съезд должен был продолжить свою работу в 16 часов, и все утро Ленин и его товарищи обсуждали план действий. Свердлов был подавлен, удручен и обескуражен. Троцкий предлагал принять меры против оппозиции. Ленин обдумывал ситуацию. Вдруг, когда чуть перевалило за полдень, в кабинете Ленина зазвонил телефон. Запыхавшийся голос сообщил новость: двое левых эсеров убили Мирбаха.

Троцкий и Свердлов были вызваны в Кремль. Ленин опасался, что убийцы достигли своего и что немцы воспользуются случаем, чтобы начать военную интервенцию. «Сейчас для этогоесть вполне подходящий повод, – заявил он. – Теперь все будет зависеть от характера сообщения, которое будет направлено посольством в Берлин». И Ленин немедленно стал готовиться к тому, чтобы лично посетить германское посольство.

С собой он решил взять не Троцкого, а Свердлова; также возник вопрос, какие именно слова следует сказать в посольстве. «Я думаю, что надо использовать слово Mitleid, – сказал Ленин. – Но давайте лучше спросим у Радека, какое слово будет более подходящим». Посоветовавшись с ним, решили, что лучше использовать слово Beileid, которое является более официальным; после чего Ленин и Свердлов с тревожным чувством отправились в германское посольство[144]144
  Mitleid по-немецки «симпатия», а Beileid – «соболезнование». (Примеч. авт.)


[Закрыть].