Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

6

Опасения Кюльмана по поводу отказа Австро-Венгрии участвовать во вновь возобновляемых военных действиях на Восточном фронте быстро подтвердились. После того как в Вене узнали о подписании 27 января мирного договора с Украиной, а потом о сообщении Визнера, в котором говорилось о мире с Россией, улицы города заполнились торжествующими людьми с флагами и транспарантами; столицу буквально захлестнула волна самого неудержимого ликования и восторга. Вся деловая жизнь стала; город, который уже столько времени был городом, потерявшим душу, теперь буквально расцвел флагами и полотнищами, все улицы были заполнены толпами людей. В воздухе царила атмосфера всеобщей радости и облегчения; женщины плакали от счастья, мужчины обнимали друг друга, крича: «Теперь, наконец, еды будет вдоволь!»

Радость и ликование продолжались в течение нескольких дней, пока этот всеобщий порыв не был сбит и почти что сведен на нет роковыми новостями, пришедшими из Гамбурга. Вся империя была объята ужасом и отвращением в связи с возобновлением военных действий против России, и антигерманские чувства, которые в эти дни никто и не скрывал, вылились в настоящий пожар озлобления, который разгорался с пугающей быстротой и силой. За последние четыре года Австро-Венгрия немало натерпелась от своего союзника, стремившегося играть преобладающую роль и откровенно диктовать условия, а ее военная слабость по сравнению с Германией только усиливала противоречия между этими державами, которые все более и более нарастали. Наибольшее возмущение вызвали намерения Германии втянуть Австро-Венгрию в свои захватнические авантюры и ее расчет на то, что Австро-Венгрия с этим безропотно согласится; вся двойная империя теперь буквально взметнулась в едином порыве, отказываясь идти на новые жертвы ради аннексионистских вожделений своего союзника.

Не было никакой очевидной причины, по которой Австро-Венгрия должна была возобновить военные действия против России; ведь благодаря новому договору с Украиной Россия и Австро-Венгрия перестали быть сопредельными государствами[105]105
  Как уже отмечалось, Австро-Венгрия и Германия признали Украину независимым государством, и бывшая российско-австрийская граница «превратилась» в украинско-австрийскую.


[Закрыть].

«Мы никогда не подрывали условия для проведения успешных переговоров. Мы хотели, чтобы аналогичной позиции придерживалась и другая сторона», – писала газета «Цайт» от 3 февраля, имея в виду под «другой стороной» Германию. «Рабочая газета» писала еще откровенней: «Следует сделать все возможное, чтобы избежать вовлечения нас вновь, против нашей воли, в войну с Россией». Власти разделяли беспокойство и озабоченность граждан по поводу возобновления военных действий, и 4 февраля доктор Шидлер сообщил графу Гертлингу, что в случае возобновления военных действий Австро-Венгрия не будет принимать в них участие.

И действительно, у правительства Австро-Венгрии вполне хватало внутренних трудностей, чтобы создавать еще дополнительные за пределами страны. Опасения Чернина относительно негативной реакции польского населения на передачу Украине Холмской области полностью оправдались. Поляки, добивавшиеся участия их представителей на мирных переговорах, в чем им было отказано, теперь категорически заявляли, что Австро-Венгрия не имеет никакого права передавать этот район Украине, «отрывая от Польши часть живого тела». Холмская область была выведена в 1912 г. царским правительством из входившей в состав России части Польши и включена непосредственно в территорию самой России; и вот теперь данный договор вновь повторил одну из тех несправедливостей, которые Польше пришлось вынести от Российской империи в последние годы ее существования.

В то время как в Вене с радостью праздновали заключение мира с Украиной, польские газеты Варшавы и Люблина вышли с траурными черными рамками, скорбя по поводу насильственного отторжения Холмской области. В Варшаве, Кракове и Лемберге были объявлены всеобщие забастовки; Совет министров Польши 1 февраля ушел в отставку; а три регента – принц Любомирский, архиепископ Краковский и граф Островский – опубликовали манифест, напоминавший по стилю времена Средних веков, в котором говорилось: «Перед ликом Всевышнего и перед всем миром; перед людьми и судом истории; перед народами Германии и Австро-Венгрии Регентский совет Польши выражает протест против нового раздела Польши, отказывается дать на это свое согласие и расценивает его как акт грубого насилия». «Польский клуб» в австрийском парламенте, объединявший шесть политических партий Польши, также выступил с энергичным и решительным протестом. Польские части демонстративно покинули австрийские войска по всему фронту и направились прямо в самую гущу неразберихи и революционного насилия, творившихся тогда на Украине. Многие там и погибли, а те, кто выжил, впоследствии воевали за свободу Польши на стороне Антанты.

Настроения как за, так и против мирного договора стремительно росли, обстановка все более и более накалялась и достигла своей кульминации на заседании нижней палаты австрийского рейхсрата 6 февраля. Когда в зале появился молодой украинский лидер Севрюк, один из тех, кто подписал договор от имени Рады, последовал взрыв негодования со стороны польских и чешских депутатов. «Как можно подписывать мирный договор с этим двадцатидевятилетним молокососом! Это скандал! Выставить его отсюда вон!» – кричали разъяренные чешские депутаты. Депутаты-украинцы, показывая на Севрюка, кричали в ответ: «Вы, чехи, ведь свободные и культурные люди; как можно так встречать уважаемого гостя! Постыдились бы!» В это время молодого человека, который стал объектом этой перепалки и который не понял, что о нем говорили, поскольку не знал немецкого, под благовидным предлогом дипломатично и аккуратно вывели из зала.

Депутат от социал-демократов Винклер, выступивший в поддержку договора с Украиной, тоже не заставил присутствующих скучать. Подчеркнув, что заключение договора позволило избежать голода, он достал и показал депутатам крайне неаппетитного вида кукурузную лепешку: «И это мы должны есть!»

Уступая объединившимся в критике договора польским, чешским и словацким депутатам, которые обрушили на присутствующих бурю возмущения, Шидлер заявил перед закрытием заседания, что Холмская область не будет автоматически передана Украине, а будет заключено дополнительное соглашение, согласно которому и образуется комиссия из представителей Четверного союза, Украины и Польши; она и определит будущую судьбу этой области в соответствии с волеизъявлением ее населения.

Однако эта полумера не могла восстановить доверие и поддержку со стороны поляков, которые без всякого энтузиазма восприняли это предложение; той поддержке, которую они ранее оказывали Центральным державам, пришел конец. Поляки мечтали о создании независимого польского государства; эти мечты и надежды укрепились после выступления Вильсона, который упомянул польский вопрос в своих «14 пунктах», поэтому их симпатии стали все более склоняться на сторону Антанты. Они считали, что монархии Габсбургов и Гогенцоллернов предали их и этому предательству не может быть прощения; теперь им приходилось искать кого-то другого, кто бы оказал поддержку в осуществлении их национальных чаяний.

Таков был первый урожай «мертвых яблок», выращенных в Брест-Литовске.

7

А Петроград все еще продолжал жить в нереальном мире. Советская делегация возвратилась в столицу с тем же восторженным оптимизмом, с которым она покинула Брест. Лейтмотивом этого оптимизма было простое убеждение: «Немцы не смогут напасть на нас, после того как мы объявили об окончании войны». И надо сказать, такая точка зрения имела под собой некоторые основания. Перед отъездом делегации из Бреста Криге заверил Иоффе, с которым у него были очень хорошие отношения, что в настоящих условиях о немецком наступлении не может быть и речи; по прибытии делегации в Петроград аналогичные заверения делал граф Мирбах, который с момента подписания соглашения о перемирии находился в столице, ведя переговоры о возобновлении торгово-экономических отношений и обмене пленными, и теперь собирался вернуться в Берлин. Более того, весть о решении Кюльмана и Чернина считать, что между сторонами фактически установлен мир, быстро достигла Смольного.

Одновременно происходило восстановление отношений между большевиками и правыми эсерами, которое сопровождалось чуть ли не объятиями. Правые эсеры всячески превозносили стратегию Троцкого, подчеркивая, что благодаря его уму и проницательности удалось не допустить, чтобы страна оказалась в совершенно неприемлемой и нетерпимой ситуации. Большевистская печать продолжала перепевать старый миф о рабочей солидарности германского и австрийского пролетариата. «Центральные державы оказались в сложном положении, – ликовала «Правда». – Они не могут продолжить агрессию, не обнажая при этом свои людоедские клыки, с которых стекает человеческая кровь. Ради интересов социализма, а также и ради их собственных интересов австро-германские трудящиеся массы не позволят совершить насилие над революцией». Но Центральные державы меньше всего возражали против того, чтобы «обнажить свои людоедские клыки», а австро-германские трудящиеся массы оставались пассивны.

Троцкий и сам не был полностью уверен, что военные действия не возобновятся. 1 февраля 1918 г.[106]106
  С 1 февраля 1918 г. в стране вступил в действие декрет о введении в Российской Республике западноевропейского календаря; в декрете, в частности, говорилось: «В целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени Совет народных комиссаров постановляет ввести, по истечении января месяца сего года, в гражданский обиход новый календарь. В силу этого… первый день после 31 января сего года считать не 1 февраля, а 14 февраля, второй…» Все даты в книге приведены по старому стилю; а соответственно, с 1, то есть 14, февраля уже будут даваться по новому. Соответственно, упомянутое заседание ЦИК состоялось 14 февраля 1918 г.


[Закрыть], выступая на заседании ЦИК с подробным докладом о работе делегации в Брест-Литовске, он рассказал о ходе переговоров, а также подробно обосновал ту линию, которой он придерживался. В заключение он сказал: «.я не могу утверждать, что вероятность нового наступления немцев полностью исключена. Такое заявление было бы слишком рискованно с учетом того, какое влияние имеет в Германии империалистическая партия. Но я думаю, что при той позиции, которую мы заняли, наступление поставило бы германских милитаристов в очень сложное и неудобное положение».

Это заявление было далеким от истины, но гораздо менее далеким, нежели безудержный оптимизм остальных членов делегации в Брест-Литовске, который передался и членам ЦИК. По предложению Свердлова была принята единогласно резолюция, которая одобряла «деятельность нашей делегации в Брест-Литовске»; такое настроение было характерно для всех политических партий и местных Советов.

Однако среди всего этого общего стихийного энтузиазма один человек не был им охвачен и оставался настроенным весьма скептически. Ленин считал всю ситуацию довольно искусственной, это была мечта, фантазия, сон, за которыми должно было последовать ужасное пробуждение. Да, внешне все выглядело в пользу Троцкого, но Ленин внутренне ощущал, что на самом деле все не так. Он голосовал на заседании ЦИК за резолюцию Свердлова, но явно ощущал всю нереальность происходящего. Он не верил, что немецкие рабочие смогут воздействовать на правительство, а тем более на настоящих правителей Германии – Верховное командование и заставить его отказаться от того плана действий, который им уже намечен. И никто его не мог убедить, что этот план не будет реализован в форме демонстрации силы по отношению к беззащитному противнику.

«Они не обманут нас?» – раз за разом спрашивал он Троцкого. Получив ответ, что вроде бы нет, не должны, Ленин кивал с некоторым облегчением: «Хорошо, если так. Приличия соблюдены, а война окончена».

Вокруг была масса вопросов, требовавших его внимания. Проблемы, связанные со строительством социалистического государства, вставали в полный рост и приобретали гигантское значение. Голод и гражданская война угрожали самому существованию режима. Он вновь и вновь возвращался к вопросу о мире, просчитывал все снова и снова. Даже если немцы обманули их, все равно о прекращении перемирия они должны будут предупредить за 7 дней до начала военных действий.

Надежды большевиков на мир рухнули резко и неожиданно.

16 февраля Ленин и Троцкий встречались в Кремле с Карелиным и еще одним представителем левых эсеров. Ленину принесли сложенное письмо, и, не прекращая беседы, он прочитал его. Это была телеграмма от генерала Самойло, оставшегося в Бресте. В ней говорилось:

«<Сегодня генерал Гофман официально уведомил меня, что перемирие с Российской Республикой прекращается 18 февраля в 12 часов дня, после чего в тот же день будут возобновлены военные действия. В связи с этим он попросил меня покинуть Брест-Литовск.

Генерал Самойло».

Лицо Ленина было неподвижно. Ни один мускул на лице его не дрогнул. По нему совершенно невозможно было видеть, что он получил плохие новости. Ленин передал бумагу Троцкому, ничего не сказав, но показав взглядом, что она очень важна. Он, правда, постарался побыстрее закончить встречу, а когда все ушли и они остались с Троцким наедине, Ленин не мог уже сохранять спокойствие.

«Итак, они обманули нас! – вскричал он. – Обманули и выиграли целых пять дней. Этот хищник своего не упустит. Остается немедленно подписать мир на старых условиях, если немцы все еще на это согласны».

«Надо подождать, пока Гофман действительно начнет наступление», – сказал Троцкий.

«Но это будет означать потерю Двинска и множества артиллерийских орудий».

«Конечно, придется чем-то пожертвовать, но нам необходимо, чтобы немецкие войска вторглись на нашу территорию, для того чтобы рабочие Германии и Антанты смогли понять, в какой ситуации мы оказались».

Опять тот же старый миф, в который Ленин не верил и который ему приходилось столько раз выслушивать за последние недели. Опять эта старая сказка, из которой он сам давно уже вырос. Он позволил им пойти своим путем, позволил поиграть в революцию, и это закончилось катастрофой. Теперь эти сволочи должны и будут слушать и делать то, что скажет он[107]107
  Сразу после того, как Троцкий огласил в Бресте свою формулу «ни войны ни мира», В.И. Ленин сказал: «Эта неопределенность нам обойдется дорого».


[Закрыть].

«Нет, – объявил он свое решение, – нельзя больше терять ни минуты. У вас была возможность испробовать ваш подход, и он не сработал. Гофман может и будет наступать. Речь идет не о Двинскее, а о судьбе революции. Медлить больше нельзя. Нужно подписывать немедленно. Этот хищник прыгает быстро».

Фикция под названием «ни войны ни мира» прекратила свое существование.

Глава 7
«Тильзитский мир»

1

Вечером 17 февраля 1918 г. в Европе не было более удовлетворенного и довольного человека, чем находившийся в цитадели Брест-Литовска генерал-майор Макс Гофман. Он почувствовал явное облегчение и прилив бодрости оттого, что это столь раздражавшее его политическое столпотворение, если не сказать толкотня, продолжавшееся на протяжении последних двух месяцев, наконец закончилось. Цитадель снова обрела суровый и строгий вид, присущий Ставке командования и штабу Восточного фронта; наконец-то ее покинула эта свора медлительных и нерешительных гражданских политиков, а также большевики, ведшие себя провоцирующе и вызывающе. С ними исчезла и та атмосфера неискренности и лицемерия, присущая всему периоду переговоров. Гофману откровенно надоели эти спектакли и «фехтовальные поединки», и он был искренне рад, что теперь Германия собиралась сделать то, что следовало сделать еще несколько недель назад: продиктовать свои условия мира, опираясь на силу штыков армии.

Утром генерал получил по телеграфу протест от Троцкого в связи с несоблюдением срока прекращения перемирия и возобновления военных действий; в депеше с некоторой долей иронии отмечалось, что полученная генералом Самойло телеграмма «не исходит от тех лиц, кем она подписана», и выражалась просьба разъяснить это «недоразумение».

Гофман не счел нужным отвечать.

«Завтра мы возобновляем боевые действия против большевиков, – записал он в дневнике. – Другого пути нет; иначе эти звери сожрут украинцев, финнов и прибалтов, потихоньку создадут новую революционную армию и превратят всю Европу в свинарник… Вся Россия сейчас – это одна грязная помойная куча, кишащая червями и паразитами»[108]108
  Автор, наверное, ничем бы не испортил свою книгу, если бы не стал ее пачкать подобными цитатами.


[Закрыть].

Так Гофман «обосновывал» начало германского наступления. На самом деле надо было просто завершить разработанную и намеченную программу территориальных захватов и обеспечить осуществление тех уступок, которые удалось получить по договору с Украиной; но для всего мира следовало показать, что речь идет о защите нерусских областей от разрушительной угрозы большевизма.

Было выпущено обращение к русскому народу принца Леопольда Баварского, который разъяснял, что германские армии ведут наступление в интересах цивилизации и что оно направлено против правительства большевиков. Они идут как спасители, а не как завоеватели для того, чтобы уничтожить тиранию, «которая держит в своих покрытых кровью руках лучших сынов как вашего народа, так и поляков, литовцев, латышей и эстонцев».

Немцы вели активную воздушную разведку русских позиций в течение всего 17 февраля, а на рассвете 18 февраля немецкие солдаты, одетые в серую полевую форму, перешли в наступление; на северном направлении был взят Двинск, на южном – Луцк. Это продвижение нельзя было назвать наступлением в строго военном смысле слова, поскольку русские войска не оказывали никакого сопротивления. Они были еще в большей степени деморализованы, чем предполагали немцы. Большая часть солдат уже разошлась по домам. Оставшиеся части находились в состоянии полного разложения; происходило либо массовое бегство, либо массовая сдача в плен; был случай, когда 600 казаков сдались одному лейтенанту и шести солдатам. Старая русская армия, которая была уже давно смертельно ранена, распадалась на части; железные дороги и вокзалы, дороги и проселки были буквально наводнены солдатами. Красная армия еще не была создана и только начинала формироваться в этой ужасной обстановке хаоса и разложения.

19 февраля германское командование получило телеграмму за подписью Ленина и Троцкого, в которой говорилось о согласии с мирными условиями, выдвинутыми в Бресте. Но Германия не хотела слишком быстро возобновлять переговоры; до этого она хотела занять территории в районе Чудского озера. Гофман, в соответствии с полученными из Крейцнаха инструкциями, стал затягивать время. Он уведомил Петроград, что согласие большевиков на мирные условия, выдвинутые в Бресте, должно быть выражено в письменной форме и передано «германскому коменданту Дюнабурга (Двинска)». К вечеру 20 февраля из Петрограда пришло сообщение, что курьер с этим документом уже выехал.

«Троцкий, судя по всему, дьявольски спешил, ну а мы – нет», – записал Гофман в тот вечер в своем дневнике. Несмотря на отсутствие сопротивления, германские войска продвигались не так быстро, как рассчитывало командование, что было вызвано отсутствием транспорта. В то же время определенный результат был достигнут. Хотя Гофман и не рассчитывал «победно прибыть в Петроград со скоростью курьерского поезда», за 124 часа наступления его войска продвинулись на 240 километров практически по бездорожью и в суровых условиях русской зимы. Было захвачено 2 тысячи артиллерийских орудий, тысячи пленных, а также большое количество автомобилей, паровозов и грузовиков. Помимо всего прочего, генерал имел возможность и откровенно повеселиться. «Это была самая комичная война, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться, – записал он. – Мы сажали на поезд небольшое количество пехотинцев с пулеметами, устанавливали орудие и отправляли поезд до ближайшей станции. Там мы брали в плен находившихся в данном месте большевиков, брали на поезд еще небольшое количество пехоты и ехали дальше. Так и осуществлялось продвижение вперед; при этом удовольствие доставляло определенное чувство новизны».

Согласие большевиков на условия мира достигло Берлина 21 февраля, а к 23 февраля в Смольном был получен ответ; Ленин увидел перед собой ультиматум, причем теперешние условия были гораздо хуже предыдущих. То, что происходило вокруг, можно было сравнить лишь с Горлицким прорывом летом 1915 г, когда русская армия практически обратилась в бегство, а укрепленные пункты падали как карточный домик.

В ходе наступления немцы заняли города, с которыми были связаны исторические события русской революции: Псков, где Николай II отрекся от престола в специальном поезде, не проявив при этом никаких эмоций и продемонстрировав столь странное и удивившее окружающих безразличие к происходящему; Могилев, где генерал Духонин был растерзан за попытку оставаться верным делу союзников. В Ливонии и Эстонии немецкие войска радостно встречали представители высших и средних классов, которые рассматривали их как спасителей от большевистского террора; причем это были не только прибалтийские немцы, но даже латыши и эстонцы. Крестьяне и рабочие, вкусившие радость неограниченной власти, были молчаливы и подавлены.

24 февраля большевики сообщили о принятии условий ультиматума, и Крыленко запросил Гофмана по радио, будут ли условия перемирия такими же, как и до 18 февраля, и вступает ли перемирие сейчас же в силу. На это Гофман ответил следующее:

«Старое соглашение о перемирии прекратило свое действие и не может быть возобновлено. В соответствии с пунктом 10 германских условий мира, переданных 21 февраля, мир должен быть заключен в течение 3 дней со дня прибытия русских представителей в Брест-Литовск. До этого времени война будет продолжаться. в целях защиты Финляндии, Эстонии, Ливонии и Украины».

Два дня спустя наступавшие немецкие войска достигли Чудского озера и Нарвы, где были остановлены. Русским сообщили, что они могут присылать своих представителей в Брест-Литовск для заключения мира.

Приедет ли подписывать мир лично Троцкий, или «идти в Каноссу»[109]109
  Каносса – замок в Северной Италии. В 1077 г. германский император Генрих IV, потерпев поражение в борьбе против римского папы Григория VII, три дня простоял в одежде кающегося грешника перед воротами этого замка, чтобы снять с себя отлучение от церкви и вернуть власть императора. Отсюда и возникло выражение «идти в Каноссу» – идти с повинной, идти на унижение перед противником.


[Закрыть] придется кому-то другому, пока не ясно, писал Гофман, но в любом случае «товарищам теперь придется проглотить то, что мы перед ними поставим».

На юге австро-германские войска продолжали продвигаться в глубь Украины по направлению к Киеву.