Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

Работая практически в одиночку, имея за собой лишь находящуюся в хаосе страну и еще не устоявшийся политический режим, этот удивительный человек, который еще год назад был никому не известным журналистом, находившимся в эмиграции в Нью-Йорке, вел успешную борьбу с объединившимися против него лучшими дипломатическими силами половины Европы.

2

Гофман и сам понимал, что он не вносит никакого практического вклада в работу конференции и что он не в состоянии остановить ни поток красноречия Троцкого, ни поток аргументов Кюльмана. Однако он был неустрашимо тверд и непреклонен в своей решимости ускорить работу конференции и с этой целью решил использовать другое оружие – прямые переговоры с делегацией Украинской центральной рады.

С самого момента их прибытия в Брест (это произошло 25 декабря) Гофман понял, что эти молодые люди могут быть весьма полезными, и взял их, так сказать, под свое крыло, хотя его действия уместнее было бы охарактеризовать так: кот взялся охранять канарейку. Побудив членов украинской делегации рассказать ему о своих планах и надеждах и внимательно их выслушав, Гофман, являвшийся хорошим тактиком как на поле боя, так и за столом дипломатических переговоров (правда, при этом не таким хорошим стратегом), добился их расположения и доверия.

К трем первоначально прибывшим делегатам Рады вскоре присоединился Всеволод Голубович, тридцатичетырехлетний председатель Совета министров Украинской Республики, полный пламенных национальных и революционных идей. Заявление Рады о том, что она хочет самостоятельно участвовать в работе конференции и вести мирные переговоры независимо от советского правительства в Петрограде, было оглашено на конференции этим молодым государственным деятелем 28 декабря; с ним согласились как Кюльман, от имени Четверного союза, так и Троцкий, хотя формальное признание Украинской Республики в качестве независимого государства было отложено странами Четверного союза до подписания мирного договора.

После этого молодые украинцы, как и все члены других делегаций, в качестве зрителей наблюдали за «интеллектуальными поединками» между Кюльманом и Троцким, однако, поскольку украинская делегация заявила, что не является частью советской делегации, были предприняты все меры, чтобы максимально отдалить и отделить ее от контактов и согласованной работы с большевиками, по поводу чего был выражен протест со стороны Троцкого.

Когда 1 января 1918 г. стало ясно, что эти состязания в риторике между Кюльманом и Троцким могут длиться бесконечно, Гофман предложил Чернину провести с его согласия переговоры с украинской делегацией относительно того, на каких условиях она готова заключить мир. Чернин согласился, и нельзя сказать, что он сделал это неохотно: к этому моменту он не просто смертельно устал, а чувствовал себя совершенно больным человеком и был не в состоянии вести споры с бесшабашными, легкомысленными и безрассудными молодыми революционерами; а тем более он ежедневно получал сообщения из Вены о постоянном нарастании продовольственного кризиса, вызванного некомпетентностью его австрийского коллеги и крайним эгоизмом венгерского премьер-министра.

Члены украинской делегации говорили много и охотно, когда речь шла об их общих планах, но стали гораздо менее разговорчивыми, когда пошел конкретный разговор, основанный на жестких фактах. Гофман, однако, был выдержан и терпелив и с помощью своего начальника разведки майора Хея, который выступал в роли переводчика (Гофман говорил и писал по-русски, но не знал украинского, а молодые люди принципиально говорили только на своем родном языке), выяснил, что украинские представители рассчитывают присоединить к Украине районы вокруг Холма, а также некоторые области Галиции и Буковины.

При естественном развитии событий Холмская область должна была стать естественной составной частью самостоятельного польского государства, когда была бы проведена делимитация его границ, и только ее восточная оконечность должна была быть отнесена к Украине. Но Гофман с его солдатским реализмом всегда считал идею независимой Польши не более чем утопической и несбыточной мечтой; естественно, претензии несуществующего государства не должны были стать препятствием на пути заключения мира с Украиной, поэтому Гофман под свою личную ответственность обещал украинской делегации поддержать их притязания на Холмскую область.

А вот относительно претензий на части Галиции и Буковины Гофман разговаривал уже совсем иным тоном. Он объяснил молодым людям, что подобное требование является просто бесстыдной и неслыханной дерзостью и не подлежит даже рассмотрению. Они, должно быть, просто не в своем уме, если считают, что могут заставить Австрию уступить им эту территорию. Любинский и Севрюк никак особенно не отреагировали на откровенную грубость Гофмана и дружелюбно сказали, что они запросят Киев относительно возможных новых инструкций по этому вопросу; вполне возможно, что вопрос о Восточной Галиции и Буковине был использован ими в качестве «пробного шара» по принципу «а вдруг получится».

Чернин ничуть не обрадовался, узнав от Гофмана о результатах предварительных переговоров. Передача Холмской области Украине настроила бы польское население против правительства Австро-Венгрии и затруднила бы, если не сделала невозможным, реализацию «австрийского варианта» решения польской проблемы, на который по-прежнему рассчитывали дипломаты в Вене и Берлине. Но Чернину сейчас было не до споров. Политика и подходы, которых придерживались премьер-министры Австрии и Венгрии и против которых Чернин неоднократно высказывал свои возражения и серьезно предупреждал императора Карла о возможных опасных последствиях, теперь привели к тому, что главные города империи столкнулись с реальной угрозой голода. Из одного города за другим приходили сообщения о голоде и вызванных этим выступлениях протеста. «Люди голодают», – в отчаянии взывал к Чернину принц-епископ Кракова; «Рацион снабжения хлебом сокращен вдвое», – телеграфировал Стазальтер из Триеста; «Запасов муки в Вене хватит только до понедельника», – сообщал по телефону венский бургомистр.

Те самые люди, чьи ошибки и вызвали этот кризис, сейчас (это было 3 января 1918 г.) взывали к Чернину о помощи.

Премьер-министр Австрии доктор Сейдлер, который еще несколько недель назад уверял, что хлебных запасов хватит стране до следующего урожая, теперь телеграфировал Чернину: «Единственное место, откуда может быть оказана эффективная помощь столице империи, – это Германия, причем только в том случае, если эта помощь будет отправлена немедленно… У нас не остается выбора, как только сообщить Вашему превосходительству обо всем этом и умолять Вас обратиться к делегации Германии с просьбой принять во внимание эту непредвиденным образом возникшую критическую ситуацию, которая, если не преодолеть возникшие трудности, может привести к катастрофе». Австрийский премьер в разговоре с Чернином по телефону подчеркнул, что людей сейчас ничто так не волнует, как судьба мирных переговоров в Бресте, и что стремление к скорейшему заключению мира стремительно растет.

На самом деле эти слова были преуменьшением. Политические забастовки в Вене и окрестностях, вызванные голодом, быстро переросли в практически общенациональное движение с требованием скорейшего заключения мира. Сначала движение было стихийным и охватывало рабочих, не объединенных в профсоюзы, но оно развивалось стремительно, как огонь в прериях, и вскоре охватило и все профсоюзы, причем профсоюзные лидеры были бессильны ему помешать.

Чернин благородно попытался найти выход из этой чрезвычайной ситуации. Несмотря на высокую температуру и то, что его нервная система была на грани срыва, премьер-министр Австро-Венгрии сделал все, что было в человеческих возможностях, для того, чтобы преодолеть этот кризис. Он попросил императора Карла немедленно лично связаться с Вильгельмом и попросить о помощи; он пошел на унижение и лично обратился к Кюльману, умоляя его повлиять на германские власти в плане оказания помощи; он даже пошел на совершенно неслыханное унижение, обратившись за помощью к делегации Болгарии. Однако его усилия дали очень незначительный результат. Людендорф заявил, что ни при каких обстоятельствах не выделит продовольствие с армейских складов; германское ведомство продовольственного снабжения сообщило, что оно не в состоянии оказать помощь, поскольку в самой Германии ситуация такова, что вот-вот придется сокращать рацион снабжения мукой. Правительство Болгарии ответило, что не может послать в Вену даже несколько грузовиков с зерном, и при этом воспользовалось моментом, чтобы подчеркнуть необходимость срочного заключения мира с Россией и особенно с Украиной, чего бы это ни стоило. Наконец, 4 января Чернин получил содержавшее нотки отчаяния письмо от императора Карла:

«Я хочу еще раз со всей серьезностью и ответственностью заявить Вам, что судьба монархии и династии полностью зависит от скорейшего заключения мира в Брест-Литовске. Мы не можем допустить, чтобы здесь все рухнуло из-за Курляндии, Ливонии и осуществления польских мечтаний. Если мир в Бресте не будет заключен, здесь произойдет революция, даже если и улучшится ситуация с продовольствием. Прошу воспринимать это как исключительно серьезное поручение, сделанное в исключительно серьезное время».

Можно ли представить себе более сложную ситуацию, чем та, в которую по жестокой иронии судьбы попал Чернин? Продовольственный кризис в конце концов удалось решить за счет срочных принудительных поставок зерна из Венгрии, Польши и Румынии, а также 450 грузовиков с мукой, которые в последний момент отправили на помощь Австро-Венгрии из Германии. Однако те отчаянные просьбы, с которыми эта империя обращалась за помощью, стоили ей потери влияния и серьезного подрыва авторитета на мирных переговорах. И друзья и враги убедились в слабости двойной империи, которая могла существовать лишь за счет щедрот и пожертвований со стороны ее союзников. Из-за глупости и некомпетентности австрийского правительства весь мир убедился, что империя Габсбургов окончательно пришла к своему закату. Император обратился к Чернину с отчаянной просьбой, почти мольбой о скорейшем заключении мира, но в то же время премьер-министр Австро-Венгрии лишился последнего козыря, который он мог использовать на переговорах о мире. События внутри страны ослабили его позиции как в отношении германских союзников, так и в отношении дипломатических противников – советской делегации. Он должен был оказывать в случае необходимости давление на Германию угрозой сепаратного мира между Россией и Австро-Венгрией, но теперь он не мог этого делать – ведь это поставило бы под угрозу продовольственные поставки из Германии в Австрию, а тем более что Гофман прямо сказал ему, что заключит Австро-Венгрия мир с Россией или нет, не имеет никакого практического значения. Таким образом, хотя Чернин не потребовал от России ни рубля контрибуции и ни пяди ее территории, его страна оказалась накрепко и бесповоротно прикована к колеснице захватов, в которой мчалась Германия.

С другой стороны, он должен был быть готов пойти на максимально возможные уступки Украине при заключении с ней мирного договора для преодоления продовольственных проблем в Австро-Венгрии; зная, с какими трудностями внутреннего характера сталкивается его страна, в первую очередь – недостаток продовольствия и рабочие волнения, – украинская делегация должна была, как можно было ожидать, этим воспользоваться и выставить максимальную цену.

Именно в таких крайне неприятных и горьких для него условиях, когда на унизительное политическое бессилие накладывалась необходимость идти на серьезные политические жертвы и издержки, и это при том, что ему приходилось героически бороться с недугом, Чернин готовился к продолжению, при помощи Гофмана, переговоров с делегатами Украинской рады. Любинский и Севрюк получили новые указания из Киева, в соответствии с которыми они отказались от претензий на восточные районы Галиции и Буковины, настаивая лишь на том, чтобы эти территории были сведены в отдельную провинцию, находящуюся под контролем Австро-Венгрии. Однако они по-прежнему требовали передачи Украине Холма и прилегающих к нему территорий, причем это требование выдвигалось как окончательное и не подлежащее обсуждению.

Чернин находился в сложной ситуации. Передача этой области Украине вызвала бы озлобление со стороны польского населения, а кроме того, на этот шаг пришлось бы идти, не спрашивая мнения людей, проживающих на этой территории, что находилось в вопиющем противоречии с принципом самоопределения, который он номинально поддержал. С другой стороны, если смотреть от противного, то в случае реализации принципа самоопределения в Галиции и Буковине был бы подан соответствующий пример и для всей многонациональной Австро-Венгрии, который мог бы быстро распространиться по всей империи. Однако, если общее положение в Австрии, с одной стороны, ослабляло позиции Чернина, оно же, с другой стороны, облегчало решение вопроса. Ему более не нужно было вести споры с самим собой или с кем-либо по поводу этических аспектов самоопределения и того, является реализация этого принципа мудростью или глупостью. Ему нужно было только украинское зерно, и он должен был его получить, поскольку в противном случае, как следовало из истеричных сообщений Сейдлера, через несколько недель тысячи людей умерли бы от голода. 5 января он передал через Гофмана, что в принципе согласен с условиями Рады, притом что окончательное решение по этому вопросу будет принято австрийскиим правительством в Вене. «Я не могу и не имею права, – записал он в дневнике, – спокойно смотреть, как тысячи людей умирают от голода только для того, чтобы добиться расположения поляков, когда есть возможность этим людям помочь».

Однако голод угрожал не только Австро-Венгрии. Одна из причин, по которой Троцкий был противником заключения сепаратного мира между Четверным союзом и Украиной, состояла в том, что в этом случае поток украинского зерна изменил бы свое направление и отправился бы на запад, вместо того чтобы отправиться на север – в Россию, в которой катастрофически не хватало продовольствия и фуража, причем не только в тылу, но и в армии. «Нужна срочная и немедленная помощь» – такую кричащую радиограмму Троцкий получил 2 января из Царского Села. «Армия, которая стойко и мужественно стоит на защите свободы и независимости страны, умирает от голода. Запасы продовольствия закончились. В некоторых полках вообще нет хлеба; нет фуража для лошадей». Несмотря на всю сложность и чрезвычайность ситуации, Москва сумела извлечь из нее пропагандистскую выгоду; в тот же день появилась статья за подписью Радека, в которой он использовал ситуацию с продовольственными трудностями для нападок на правительство Рады в Киеве. «Если вы хотите, чтобы было продовольствие, то кричите: «Смерть Раде!»… Рада сама выкопала себе могилу, став предателем, как Иуда».

В это же время теоретические диспуты между Кюльманом и Троцким практически себя исчерпали. Троцкий понимал, что успех переговоров Четверного союза с Украиной, которым он был не в состоянии никак помешать, серьезно осложнял его позицию; к тому же он спешил вернуться в Петроград (где вскоре должно было открыться Учредительное собрание), чтобы более подробно и доверительно обсудить сложившуюся ситуацию с Лениным – связи по прямому проводу с Петроградом из Брест-Литовска для этого было явно недостаточно.

Троцкий не собирался сдаваться; он считал, что перерыв в работе конференции позволит еще на какое-то время затянуть мирные переговоры, а за это время он намеревался заручиться одобрением Ленина по поводу своего плана, который, как он считал, спутает карты немцам и позволит спасти лицо большевикам.

Кюльман также считал, что время, когда из дискуссий можно было извлечь какую-то пользу, прошло и теперь было необходимо форсировать события. Поэтому он поручил Гофману сделать еще одно выступление. На заседании 3 января Кюльман вновь повторил уже приводимые им аргументы относительно оккупированных Германией территорий; оговорка со стороны Германии состояла в том, что население этих территорий не обладает необходимым политическим опытом для проведения там всеобщего референдума, поэтому волеизъявление должно осуществляться на основе уже существующих и развивающихся там органов и институтов. Мы должны сделать все необходимое, сказал он, чтобы не допустить распространения революции на эти районы, которые и так пострадали от ужасов войны. Троцкий с сарказмом спросил, на какую территорию распространяется принцип самоопределения в том виде, как его понимает Германия. В качестве ответа на этот вопрос Кюльман повернулся к Гофману, который разложил на столе большую штабную карту. Нанесенная на ней синяя линия, по которой генерал провел большим пальцем руки, идущая от Бреста на север к Балтийскому морю, и есть будущая граница между Россией и Германией. От бывшей Российской империи отсекалась вся Польша, вся нынешняя Литва, западная часть Латвии с Ригой и Моонзундскими островами.

«Какими принципами вы руководствовались, генерал, проводя эту линию?» – иронично спросил Троцкий.

«Линия проведена в соответствии с соображениями военного характера; она гарантирует живущим по эту сторону людям спокойную организацию своей государственности и обустройство своего государства, а также реализацию права на самоопределение», – ответил Гофман.

Последовали дальнейшие объяснения. На вопрос Троцкого о делимитации границы оккупированных территорий к югу от Бреста Гофман ответил, что этот вопрос должен быть обсужден с украинской делегацией. Троцкий заметил, что этот вопрос должен быть также обсужден между делегациями России и Украины. На вопрос Кюльмана о взаимоотношениях правительства в Петрограде с армиями, расположенными на Кавказе, Троцкий ответил: «Войска на Кавказе возглавляются командирами, которые полностью и безоговорочно преданы Совету народных комиссаров. Это было подтверждено две недели назад на съезде солдатских депутатов Кавказского фронта».

Троцкий не стал выступать с теми или иными комментариями в связи с шагом германской делегации, а зачитал перед конференцией от имени советской делегации общее заявление по этому вопросу. В нем, в частности, говорилось:

«Позиция наших оппонентов теперь совершенно ясна. Германия и Австрия хотят отсечь территорию площадью более 150 000 квадратных верст от Польского королевства Литовского[94]94
  Троцкий явно имел в виду, что в Великом княжестве Литовском исторически правящие слои были представлены поляками, но большинство населения составляли белорусы и литовцы. (Примеч. авт.)


[Закрыть], а также территории, населенной украинцами и белорусами; далее, проведенная линия разделяет на две части территорию, где проживают латыши, а также отсекает Эстонские острова от этих же людей, проживающих на материковой территории. Германия и Австрия хотят сохранить режим оккупации этих территорий не только после заключения мира с Россией, но и после заключения всеобщего мира. В то же время Центральные державы отказываются давать какие-либо объяснения и комментарии относительно времени и условий вывода войск. Таким образом, внутренняя жизнь на этих территориях оказывается на неопределенное время в руках этих держав. В таких условиях является очевидным, что какие-либо твердые гарантии волеизъявления поляков, литовцев и латышей являются иллюзорными, а это значит, что правительства Австро-Венгрии и Германии берут судьбу этих народов в свои руки…»

Далее последовал заключительный выстрел: «Не вызывает сомнений, что можно было бы давно принять решения относительно принципов и целей мира, если бы Центральные державы не сформулировали свой подход отличным образом по сравнению с тем, как это сейчас сделал генерал Гофман».

«Если генерал Гофман выразил этот подход в более прямых и сильных выражениях, – мягко и вкрадчиво сказал Кюльман, – то это потому, что военные всегда говорят более прямо и резко, чем дипломаты. Однако из этого не следует делать вывод о том, что между нами имеются какие-либо расхождения относительно мирных принципов, которые представляют собой тщательно выверенное и продуманное единое целое».

Столкнувшись с этой новой ситуацией, Троцкий вначале пригрозил прервать переговоры; Кюльман, в свою очередь, намеревался выдвинуть ультиматум – и обе эти возможности чуть не довели Чернина до нервного истощения. Однако в конце концов компромисс был найден. На переговорах был объявлен перерыв, чтобы Троцкий смог съездить в Петроград, откуда он обещал вернуться к 16 января. Он уехал из Бреста вечером 5 января, взяв с собой в качестве свидетельства карту Гофмана.