Текст книги "Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии"

3

Когда поздно вечером 5 января 1918 г. поезд, в котором ехал Троцкий, мчался на северо-восток от Бреста в направлении Петрограда, в российской столице происходило событие, непосредственно в дальнейшем повлиявшее на ход мирных переговоров: там в это время распускалось Учредительное собрание.

После Февральской революции, когда большевики выступали против Временного правительства, они, вместе с социалистическими и буржуазными партиями, резко критиковали сначала кабинет Львова, а затем Керенского за оттяжку созыва Учредительного собрания. Ленин почувствовал, что широкие слои населения поддерживают требование о созыве Учредительного собрания, и использовал этот народный настрой в тактических целях. Марксизм ничего не говорил о такого рода органах, как Учредительное собрание, ставя целью и признавая только установление диктатуры пролетариата, но Ленин никогда не был щепетилен в выборе орудия борьбы. Для большевиков Учредительное собрание было орудием борьбы, своего рода «дубиной» против Временного правительства, и в то же время всячески подчеркивалось, что взятие власти Советами является лучшей гарантией скорейшего созыва Учредительного собрания.

После того как была установлена их собственная диктатура, отношение большевиков к Учредительному собранию коренным образом изменилось. Учредительное собрание стало представлять собой потенциальную площадку для всех сил – правых, левых и центристов, – которые стремились к ликвидации советской диктатуры. Однако среди самих большевиков не было единства относительно того, проводить или нет выборы в Учредительное собрание. Представители крайних взглядов считали, что выборы надо отложить, превратив Учредительное собрание в своего рода неотправленное письмо. Свердлов и другие, наоборот, считали, что партия еще слишком слаба, чтобы открыто игнорировать волю большинства народа, и что откладывание выборов Советской властью, о которой в стране в целом и так практически ничего не знали, только еще больше ее ослабит.

Что думал Ленин по этому вопросу, осталось неизвестным, поскольку свою личную точку зрения он нигде не изложил. Сохранились лишь противоположные мнения на этот счет, высказанные свидетелями тех событий.

Согласно Троцкому, Ленин выступал за перенесение выборов в Учредительное собрание на более поздний срок, за увеличение числа избирателей посредством повышения возрастного порога для участия в голосовании до 18 лет и составления новых избирательных списков, куда были бы включены представители рабочих, крестьян, а также интеллигенции. Он также выступал за запрещение участия в выборах кадетов, а также сторонников Корнилова. Отвечая Свердлову, который был противником переноса выборов, Ленин подчеркивал, что было бы большой ошибкой и шагом назад проводить выборы по старым избирательным спискам, что привело бы к победе меньшевиков, кадетов и правых эсеров. Сталин, с другой стороны, считал, что Ленин был сторонником созыва Учредительного собрания, чтобы оно скомпрометировало себя в глазах народных масс, и что этот подход был оправдан тем, что облегчал возможность пролетариату показать отсталым массам, что такого рода парламенты являются негодными и должны распускаться, и, таким образом, «вбить еще один гвоздь в гроб буржуазного парламентаризма». В любом случае, какой бы ни была личная точка зрения Ленина, Центральный исполнительный комитет решил провести выборы, готовясь в то же время сохранить власть независимо от их результатов.

Выборы, прошедшие 12, 19 и 26 ноября, показали, что хотя большевики и получили большинство в Петрограде, Москве и некоторых других городах, но в 54 выборных округах из 79 их поддержали лишь 9 миллионов голосов из 36 250 000, в то время как эсеры получили абсолютное большинство – 21 миллион. Совет народных комиссаров действовал быстро и решительно. Члены Всероссийской комиссии по выборам были немедленно арестованы, и в течение двух дней их продержали под замком в Смольном; комиссаром по выборам был назначен Урицкий, и было выпущено распоряжение: Учредительное собрание может начать работу лишь в том случае, если соберется не менее 400 депутатов.

При помощи этого приема, поставившего их противников в невыгодное положение, большевикам удалось отложить созыв Учредительного собрания до тех пор, пока все не было подготовлено для его скорейшего роспуска, хотя и была предпринята неудавшаяся попытка открыть работу этого органа 28 ноября 1917 г. По мере прибытия делегатов-большевиков в Петроград они, по прямому указанию Ленина и под непосредственным руководством Свердлова, направлялись на различные промышленные предприятия и производства, а также в армейские части, которые были постоянно за ними закреплены. Здесь они организовывали «партийные ячейки», при помощи которых создавалась благоприятная для большевиков атмосфера посредством настроя рабочих против традиционных взглядов на демократию.

Правые эсеры также укрепляли свои позиции. Они резко критиковали большевиков в печати, попытались привлечь на свою сторону оба наиболее боеспособных полка из оставшихся частей старой армии, предприняли намерение вооружить рабочих и даже вызвать солдат с фронта якобы для учебной подготовки. Они даже разработали план похищения всех членов Совета народных комиссаров и участвовали в покушении на Ленина, во время которого был ранен Фриц Платтен[95]95
  1 января 1918 г. В.И. Ленин выступил в Михайловском манеже с речью на проводах первых эшелонов социалистической армии, отправлявшихся из Петрограда на фронт. При возвращении В.И. Ленина в Смольный машина, в которой он ехал, была обстреляна. Находившийся рядом с ним Ф. Платтен успел пригнуть голову Владимира Ильича, и пуля, пробившая стекло, пролетела над ним, задев руку Платтена.


[Закрыть].

К началу января 1918 г. необходимый кворум был собран и у большевиков все было готово. К этому времени обстановка в Петрограде стала уже очень напряженной, поскольку заговоры и контрзаговоры сменяли друг друга с угрожающим постоянством, и дело могло дойти до взрыва, который был бы совершенно неуместен. Поэтому было решено созвать депутатов и открыть работу Учредительного собрания 5 января 1918 г. Однако в то же время Совет народных комиссаров дал ясно понять, что Учредительное собрание будет немедленно распущено, если оно не признает Советскую власть, не утвердит программу действий, принятую II съездом Советов, и те меры по социалистическому переустройству страны, которые были им приняты.

Когда депутаты прибыли к месту заседаний в Таврический дворец, они увидели, что все подходы тщательно охраняются латышскими стрелками и красногвардейцами. Никого не пропускали без специального пропуска. Комиссар по военным делам Дыбенко предпринял все меры предосторожности: на крышах дворца были установлены пулеметы, а для охраны были дополнительно выделены две тысячи матросов из Выборга и Гельсингфорса. Эти меры не были излишними. Улицы были заполнены демонстрантами, выступавшими как за, так и против Учредительного собрания; между ними произошли вооруженные столкновения. Из-за ожесточенных уличных перестрелок японский посол и английский посланник опоздали на проходившее в американском посольстве совещание руководителей дипмиссий союзных стран. На этом заседании, которое на всем его протяжении сопровождалось шумом уличных столкновений и непрекращавшейся стрельбы, было принято решение не посылать представителей союзных государств на заседание Учредительного собрания.

Открытие должно было состояться в полдень, но, по исконно русской традиции, это произошло с четырехчасовым опозданием – в 4 часа дня. Слухи и предположения о том, как будут развиваться события, были самые разнообразные. Все ожидали каких-то резких и решительных действий со стороны большевиков, поэтому многие принесли с собой свечи и бутерброды на тот случай, если придется выдерживать осаду. «Демократия приготовилась сражаться с диктатурой, хорошо вооружившись бутербродами и свечами», – презрительно заметил по этому поводу Троцкий.

Первый конфликт произошел уже в момент открытия заседания. Правые эсеры, как партия, собравшая наибольшее количество голосов, предложили на пост временного председателя самого старшего по возрасту из всех присутствовавших – Сергея Петровича Шевцова. Однако едва он успел взять в руки колокольчик, как на трибуну взошел Свердлов и под крики «Смой кровь с рук, убийца!», раздававшиеся со стороны правых и центристов, зачитал присутствовавшим заявление Совета народных комиссаров, в котором говорилось о правах, полномочиях, правилах процедуры, а также условиях, которые Учредительное собрание было обязано соблюдать, – это было обязательным условием его работы.

В обстановке царящего в зале беспорядка, когда большевики во всю силу голосовых связок пели «Интернационал», прошли выборы постоянного председателя Учредительного собрания. Эсеры выдвинули кандидатуру Виктора Чернова[96]96
  Чернов В.М. (1873–1952) – один из основателей и главный идеолог и теоретик партии социалистов-революционеров. В революционном движении с конца 1880-х гг. Выступал за сохранение тактики индивидуального террора как средства политической борьбы. Накануне Октябрьской революции признал политику своей партии несостоятельной и, как следствие, неизбежность победы большевиков. Противник Советской власти.


[Закрыть], бывшего министра земледелия в правительстве Керенского, а большевики – кандидатуру от своего единственного союзника – левых эсеров; это была Мария Спиридонова, недавно освобожденная из Сибири, где она отбывала 15-летний срок за убийство тамбовского губернатора[97]97
  Спиридонова М.А. (1884–1941) – один из лидеров партии эсеров. За покушение в 1906 г. на главаря черносотенных погромов в Тамбовской губернии Луженовского на вокзале в Тамбове, в результате которого Луженовский был смертельно ранен, была осуждена и сослана на каторгу. После Февральской революции – один из организаторов левого крыла эсеров, а после образования партии левых эсеров в ноябре 1917 г. вошла в ее ЦК. Выступала против заключения Брестского мира; принимала активное участие в левоэсеровском мятеже в июле 1918 г. Позднее отошла от политической деятельности.


[Закрыть].

Голосование показало, что значительным большинством победил Чернов, человек с приплюснутым носом, в очках, почти безбородый, с выступающими скулами (по живоописанию, данному ему Троцким, которое, возможно, и является неточным, Чернов был «многословным, эмоциональным, хилым, кокетливым и, помимо всего, еще и болезненно-чахлым»).

В своей вступительной речи Чернов подверг критике и нападкам большевиков за то, что они не сумели выполнить своих обещаний ни в вопросах внутренней политики, ни в вопросах внешней, и с удовольствием отметил, что собирается создать для России демократическое правительство, сформированное на конституционной основе. Вслед за ним от большевиков выступил Бухарин, а затем, от меньшевиков, Церетели, который заявил, что Совет народных комиссаров не имеет права выставлять одобрение своих действий в качестве условия существования Учредительного собрания, и сформулировал социал-демократическую программу, согласно которой предлагалось объявить Учредительное собрание временным высшим органом в стране.

За Церетели выступили и другие антибольшевистски настроенные ораторы, их часто перебивали, голоса их порой и вовсе тонули в несшихся с задних мест гуле и криках; эти места были заняты толпой солдат, матросов и рабочих, которых пропустили в зал красногвардейцы и которые откровенно развлекались и веселились, наблюдая за происходящим. Все это «столпотворение вавилонское» напоминало самые грубые сцены заседаний Конвента в Париже во времена Французской революции.

Когда было уже около часу ночи 6 января, разгорелась решающая схватка по вопросу повестки дня. Правые эсеры хотели поставить на рассмотрение свою мирную программу, а также предложения по земельной реформе, большевики же требовали перейти к рассмотрению внесенной ими Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа. По результатам голосования 237 голосами против 136 прошло предложение эсеров. После этого обстановка в зале накалилась настолько, что можно было ожидать прямых физических столкновений; поэтому большевики покинули заседание, а через некоторое время ушли также и левые эсеры.

Покинув Таврический дворец, Ленин отправился в Смольный, где в это время проходило заседание ЦК партии. Уже на заседании он узнал, что большевики покинули Учредительное собрание и ЦК немедленно проголосовал за роспуск Учредительного собрания. Декрет о роспуске был написан Лениным собственноручно и сохранился в рукописном варианте. Написан он был экспромтом и очень быстро. Это был жесткий, сжатый, выразительный и безапелляционный документ, в котором, в частности, говорилось:

«Учредительное собрание, выбранное по спискам, составленным до Октябрьской революции, явилось выражением старого соотношения политических сил, когда у власти были соглашатели и кадеты. Оно ведет открытую борьбу против Советской власти, открыто призывая к ее свержению, помогая таким образом эксплуататорам помешать передаче земли крестьянам и фабрик рабочим. Ясно, что Учредительное собрание может быть полезным лишь буржуазным контрреволюционерам в их борьбе за свержение Советской власти.

Поэтому Центральный исполнительный комитет постановляет:

Учредительное собрание распускается».

Ленин лично принес подготовленное им распоряжение в Таврический дворец.

Начальнику караула он дал следующее письменное распоряжение: «Учредительное собрание не может быть распущено до окончания нынешнего заседания»; а на словах добавил: «Имейте в виду, с завтрашнего дня никто ни под каким предлогом не должен быть допущен в Таврический дворец».

Было 4 часа утра. Начальник караула и его матросы очень устали, но депутаты в зале и не думали заканчивать работу. Начальник караула спросил у Ленина, можно ли закрыть заседание прямо сейчас. Не давая прямых указаний, Ленин ободряюще ему улыбнулся, весело пожелал спокойной ночи и вернулся в Смольный.

В зале заседаний атмосфера была тяжелой, но все были полны энтузиазма. В отсутствие большевиков Учредительное собрание под гром аплодисментов приняло Закон о земле, внесенный правыми эсерами. Когда закон был принят в последнем чтении, начальник караула вошел в зал, подошел к председателю, фамильярно похлопал его по плечу и, объясняя, что он действует на основании распоряжения Совета народных комиссаров, попросил депутатов разойтись по домам, поскольку караул устал.

«Все члены Учредительного собрания очень устали, – ответил Чернов, – но мы не можем остановить работу по выработке законов, которые ждет вся Россия». И, не обращая внимания на начальника караула, он начал быстро читать Декларацию о мире, в которой выражался призыв к союзникам определить «точные условия демократического мира, приемлемого для всех воюющих стран», как будто со времен Керенского в стране и в мире ничего не произошло.

В результате терпению начальника караула пришел конец, и он приказал матросам выключить свет. В наступившей темноте беспорядок в зале усилился, и среди несущихся с задних мест улюлюканий и кошачьих мяуканий раздался торжественно-взволнованный голос Чернова: «Российское государство объявляется Российской Демократической Федеративной Республикой».

4

Троцкий прибыл в Петроград уже после завершения этих событий, но тогда, по его свидетельству, Ленин придерживался точки зрения, что Учредительное собрание вообще не нужно было созывать. «С нашей стороны было большой ошибкой не перенести созыв – мы поступили очень-очень неразумно, – сказал он. – Но в конце концов даже и лучше, что это произошло. Роспуск Учредительного собрания Советской властью стал перед лицом всего народа ликвидацией формальной демократии во имя революционной диктатуры. Это будет хорошим уроком».

Может быть, с точки зрения развития революции это и было так, но в практической жизни «ликвидация» Учредительного собрания нанесла ущерб Советской власти как внутри страны, так и за рубежом. Центральные державы опасались, что Учредительное собрание станет местом объединения патриотических сил России, с которыми советскому правительству придется пойти на компромисс. Предполагалось даже, что в результате подобного компромисса война возобновится вновь. Однако роспуск Учредительного собрания убедил правящие круги Германии, что большевики твердо и бесповоротно решили добиваться мира любой ценой. Роспуск Учредительного собрания также лишил большевиков той моральной силы, на основе которой они вели переговоры в Брест-Литовске. Ведь этот роспуск подтвердил все обвинения, которые выдвинул против них Гофман. Теперь они более не могли наносить «уколы» Германии за то, что она игнорирует свободное волеизъявление жителей оккупированных территорий.

Схожая картина наблюдалась и в странах Антанты. Если совсем недавно, 2 января, на съезде Лейбористской партии Англии было заявлено, что цель английского народа «такая же, как и у русского», то теперь настроения резко изменились. Те, кто до сих пор не был знаком с безжалостными методами Советской власти и надеялся, что Учредительное собрание явится счастливой возможностью для всех революционных партий России объединить свои усилия, ужаснулись этому вопиющему проявлению откровенной диктатуры и поспешно изменили свое отношение к русской революции. Немедленно возродилась легенда о том, что Ленин и Троцкий были германскими агентами и что советское правительство действовало по указанию немецкого Генштаба. С учетом того «обмена», который состоялся на переговорах между Гофманом и Троцким, такое предположение вызывает лишь улыбку. Но даже в самой Германии среди партий социалистического большинства ходили слухи, что большевики были подкуплены германским правительством и что весь ход мирных переговоров в Брест-Литовске был лишь хорошо отрежиссированным спектаклем, где все роли были распределены заранее. Депутат рейхстага Эдуард Бернштейн писал в газете Максима Горького «Новая жизнь» от 11 января, что, по мнению германских военных кругов, переговоры в Бресте идут успешно потому, что все, кого надо было «умаслить», были «умаслены». Личная честность Ленина и Троцкого под сомнение не ставилась, писал Бернштейн, однако считалось, что, согласившись взять германское золото, когда Ленин возвращался в Россию, они «стали заложниками этого неосторожного шага»[98]98
  Как отмечал Керенский, Бернштейн сообщил ему, что после войны он пытался провести независимое расследование сделки между Лениным и Людендорфом, но вынужден был прекратить его под прямым личным давлением президента Эберта и других высших чинов рейха «во имя высших национальных интересов». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Именно покончить раз и навсегда с призраком этого обвинения стремился Троцкий, когда по прибытии в Петроград 7 января он с головой окунулся во внутрипартийную дискуссию по вопросу о мире. Он был убежден, что следовало, чего бы это ни стоило, до заключения мира послать ясный сигнал европейскому пролетариату о существовании глубокой враждебности между Советской Россией и кайзеровской Германией. Именно исходя из этого убеждения Троцкий пришел к мысли о необходимости «наглядного урока в педагогических целях», который и был им сформулирован в следующем тезисе: «Мы прекращаем войну, но не подписываем мирного договора». Необходимо было проверить, способны ли немцы отдать приказ о наступлении. Если нет, то это означало бы явную победу с далекоидущими последствиями, а если да, то в таком случае можно было бы объявить о вынужденной капитуляции перед силой штыка[99]99
  Позднее, когда после смерти Ленина между Сталиным и Троцким вспыхнула борьба за власть, Троцкого обвинили в том, что своей формулой «ни войны ни мира» он хотел подтолкнуть крестьянские массы к революционной войне. Троцкий предпринял все усилия, чтобы опровергнуть эти обвинения; он направил специальное письмо в Отдел истории партии, а также написал ряд материалов по этому вопросу, опубликованных в его изданных произведениях. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Некоторое время Троцкий обдумывал эту идею. Сначала он посоветовался с Каменевым, потом с другими членами делегации – все, казалось, с симпатией отнеслись к этой идее.

В конце концов он направил Ленину следующее письмо:

«Мир на таких условиях подписывать невозможно, Владимир Ильич. Они уже договорились с фиктивными правительствами Польши, Литвы, Курляндии и другими о территориальных уступках и подписании военных и таможенных соглашений. С учетом «самоопределения» эти области, согласно германской точке зрения, уже являются независимыми государствами, и в качестве таковых они уже заключили территориальные и другие договора с Германией и Австро-Венгрией. Мы не можем подписать мир на их условиях. Поэтому я предлагаю следующее.

Мы объявляем об окончании войны и демобилизации армии, не подписывая мира. Мы объявляем, что не можем быть участниками разбойничьего и грабительского мира, равно как и подписать такой мир. Судьбу Польши, Литвы и Курляндии мы отдаем в руки германских трудящихся.

Немцы не смогут наступать на нас после того, как мы объявим об окончании войны. В любом случае Германии будет очень сложно принять решение о наступлении ввиду существующей внутренней обстановки. Сторонники Шейдемана приняли официальное решение пойти на разрыв с германским правительством, если оно выдвинет захватнические требования в отношении русской революции.

Немецкие газеты… требуют договоренности с Россией любой ценой. Партия центра поддерживает эту позицию. Внутренняя борьба деморализует правительство. В прессе разворачивается яростная борьба по поводу действий на Западном фронте.

Мы объявляем, что заканчиваем войну, но мира не подписываем. Они не смогут начать наступление против нас. Если они все же начнут наступать, наша позиция не будет хуже, чем сейчас, когда у них есть возможность объявить нас агентами Англии и Вильсона, после того, как он произнес свою речь, и на этом основании начать наступление.

Нам нужно знать Ваше решение. Мы по-прежнему можем затянуть переговоры на один, два, три или четыре дня. После этого они должны быть прерваны. Другого решения я не вижу. Жму Вашу руку.

Ваш Троцкий.

P. S. Ответьте по прямому проводу: «Я согласен с вашим планом» или «Я не согласен»[100]100
  Подлинность этого письма, которая в течение 20 лет была под вопросом, была подтверждена автору лично Троцким во время нашей встречи и беседы с ним в Мехико в сентябре 1937 г. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Но Ленин не мог позволить заставить себя дать опрометчивый ответ. Он испытывал сильные сомнения по поводу предложенной Троцким формулы, как и по поводу шумных призывов Бухарина возобновить военные действия против Германии под лозунгом мировой революции. Почему его соратники были столь недальновидны? Чем собирался воевать Бухарин? Почему Троцкий был уверен, что немцы не продолжат наступать? Каковы реальные признаки революции в Центральной Европе? Ленин один видел путь, по которому можно было выйти на свет, он насквозь и до самых глубин вник в эту страшную ситуацию фактического бессилия. Мы не можем воевать, мы должны, заключить мир, наименее худший мир, который только можно заключить в сложившихся обстоятельствах.

Однако добиться одобрения своей точки зрения соратниками по партии, которой он руководил, было очень непросто. В то время Ленин еще не мог диктовать им свои условия, а серьезный разрыв мог привести к расколу в партии и гибели большевистской революции в России. Поэтому он решил пригласить Троцкого и Бухарина открыто изложить свои взгляды перед членами партии, а также выступить и самому. Он рассчитывал, что ему удастся найти более весомые аргументы, чтобы убедить соратников согласиться с его точкой зрения.

Поэтому Ленин не дал ни положительного, ни отрицательного ответа на письмо Троцкого. Вместо этого он телеграфировал Троцкому: «Когда вернетесь в Петроград, мы это обсудим». Когда 5 января мирные переговоры достигли критической отметки, Троцкий направил в Смольный сообщение по прямому проводу и получил, один за другим, два ответа от Ленина. «Сталин только что пришел, – говорилось в первом, – мы обсудим это с ним и немедленно дадим вам наш общий ответ»; через час пришел и второй ответ за двумя подписями – последняя принадлежала человеку, сыгравшему столь роковую роль в судьбе Троцкого; это сообщение гласило: «Просим сделать перерыв и вернуться в Петроград: Ленин, Сталин». На основе этих инструкций Троцкий попросил сделать перерыв в мирных переговорах. Теперь он вернулся в Петроград, и борьба вокруг судьбы революции началась.

Троцкий огласил свою точку зрения перед руководством партии на заседании 8 января. Среди тех, кто его поддержал, были Сталин и Каменев. На этом же заседании Бухарин страстно призывал немедленно прервать переговоры и возобновить военные действия, начав таким образом «революционную войну». Его поддержали Александра Коллонтай, Бела Кун, Пятаков, Радек и Урицкий.

Ленин внимательно слушал обе стороны. События развивались, как он и предвидел. В сложном уме Троцкого родилась сложная формула, а сверхъярый Бухарин предлагал то, что было физически невозможно.

«Все это звучит очень заманчиво, – сказал он Троцкому. – Это было бы наилучшим решением, если бы у нас была гарантия того, что Гофман не двинет войска против нас. А если да? Вы сами сказали, что наши окопы пусты. Что, если немцы возобновят боевые действия?»

«Тогда нам придется подписать мир, но все будут знать, что мы пошли на это потому, что у нас не осталось выбора.

И только таким образом мы сможем уничтожить легенду о «секретных связях с Гогенцоллернами», – стоял на своем Троцкий.

«Нет, это слишком рискованно. Сейчас наша революция важнее чего бы то ни было; мы должны спасти ее во что бы то ни стало», – заявил Бухарин.

«Мой бедный друг, – энергично сказал Ленин, – езжайте на фронт и убедитесь, можем ли мы воевать».

Неистовый Радек вскочил со своего места и, глядя на Ленина пылающим взором, прокричал: «Если бы в Петрограде нашлось пятьсот мужественных людей, мы бы посадили вас в тюрьму!» Сохраняя стальную выдержку, Ленин ответил оказавшимися пророческими словами: «Действительно, некоторые могут оказаться в тюрьме; но если вы тщательно взвесите все возможности, то увидите, что гораздо более вероятно, что в тюрьме окажетесь вы, а не я».

После этого он зачитал присутствующим свои ставшие знаменитыми двадцать один тезис о мире, явившиеся результатом его напряженного внутреннего поиска и размышлений; в этих тезисах он показал, почему следовало принять немецкие условия, правда, после максимально возможного затягивания мирных переговоров.

«.Совершенно определенно вытекает необходимость, для успеха социализма в России, известного промежутка времени, не менее нескольких месяцев, в течение которого социалистическое правительство должно иметь вполне развязанные руки для победы над буржуазией сначала в своей собственной стране и для налажения широкой и глубокой массовой организационной работы… Мирные переговоры в Брест-Литовске вполне выяснили в настоящий момент, к 7.I.1918, что у германского правительства (вполне ведущего на поводу все остальные правительства Четверного союза) безусловно взяла верх военная партия, которая по сути дела уже поставила России ультиматум (со дня на день следует ждать, необходимо ждать и его формального предъявления). Перед социалистическим правительством России встает требующий неотложного решения вопрос, принять ли сейчас этот аннексионистский мир или вести тотчас революционную войну. Никакие средние решения, по сути дела, тут невозможны. Никакие дальнейшие отсрочки более неосуществимы, ибо для искусственного затягивания переговоров мы уже сделали все возможное и невозможное… Но вопрос о том, можно ли сейчас, немедленно вести революционную войну, следует решать, учитывая исключительно материальные условия осуществимости этого и интересы социалистической революции, которая уже началась. Сводя вместе оценку доводов за немедленную революционную войну, надо прийти к выводу, что такая политика отвечала бы, может быть, потребности человека в стремлении к красивому, эффектному и яркому, но совершенно не считалась бы с объективным соотношением классовых сил и материальных факторов в переживаемый момент начавшейся социалистической революции. Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление. При таком положении дела было бы совершенно недопустимой тактикой ставить на карту судьбу начавшейся уже в России социалистической революции только из-за того, начнется ли германская революция в ближайший, кратчайший, измеряемый неделями срок. Такая тактика была бы авантюрой. Так рисковать мы не имеем права.

Заключая сепаратный мир, мы в наибольшей, возможной для данного момента, степени освобождаемся от обеих враждующих империалистических групп, используя их вражду и войну, – затрудняющую им сделку против нас, – используем, получая известный период развязанных рук для продолжения и закрепления социалистической революции… Действительно революционной войной в настоящий момент была бы война социалистической республики против буржуазных стран. Между тем этой цели в данный момент мы себе заведомо не можем еще поставить. Мы воевали бы теперь, объективно, из-за освобождения Польши, Литвы и Курляндии. Но ни один марксист, не разрывая с основами марксизма и социализма вообще, не сможет отрицать, что интересы социализма стоят выше, чем интересы права наций на сомоопределение… Мир на условии освобождения Польши, Литвы, Курляндии был бы «патриотическим» миром с точки зрения России, но нисколько не перестал бы быть миром с аннексионистами, с германскими империалистами»[101]101
  Полный текст тезисов приведен в приложении III. (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Не многие документы столь же емко и отчетливо показывают гениальность Ленина как революционного тактика, умеющего использовать любую возможность, и как государственного деятеля, умеющего проникнуть в глубь политических процессов и понимающего значение и важность политики, проводимой на основе глубокой и максимально правдивой оценки ситуации. С холодной дальновидностью он предвидел, что сепаратный мир с Германией был крайне важен для спасения русской революции. Он также понял, что рано или поздно миф о «мировой революции, которая произойдет в наше время» лопнет. Как хороший военачальник, он подготовился к неизбежным последствиям этого, к последствиям, которые могли привести к гибели партии. То, что он сейчас говорил, еще нельзя было публиковать, но руководство партии должно было знать всю неприкрашенную картину, все факты реальной действительности, с которыми в конце концов всем все равно пришлось бы столкнуться. Ленин читал свои тезисы не более 20 минут; он говорил без жестикуляций и без особых эмоций. Четко, ясно и с безжалостной прямотой он изложил свою позицию и стал ждать реакции.

Однако большинство партийного руководства и рядовых членов партии не были столь бдительны и осмотрительны, чтобы оценить по достоинству мудрость ленинского подхода. Это ведь был полный отход от тех лозунгов и положений, которые в течение столь долгого времени распространялись партийной пропагандой. Это был компромисс, а Ленин всегда был противником компромиссов; это было признание поражения, а Ленин говорил им, что для большевистской дипломатии достаточно свистнуть, чтобы пролетариат Западной Европы поднялся и смел капиталистические правительства. Им так продолжали говорить и сейчас. «Триумф международной революции близок, – писала «Правда»; она же подчеркивала: «Пришло время торжества справедливого мира». Было бы слишком рассчитывать, что они вдруг откажутся от того, во что так долго верили. Главный вопрос, с которым сталкивались все диктаторы, состоял в том, как согласовать ту политику, которую они проводили после революции с той пропагандой, которую они вели до нее.

Борьба внутри партии по вопросу о мире с каждым днем становилась все острее и ожесточеннее. Как отмечал Троцкий, наиболее острые разногласия существовали не между ним и Лениным, а между Лениным и Бухариным. По коренным вопросам: может ли Россия вести революционную войну и допустимо ли для революционного государства подписывать договоры с империалистическим режимом, между Лениным и Троцким разногласий не было. Оба на первый вопрос отвечали «нет», а на второй – «да». Различия у них были в том, когда и каким образом соглашаться с условиями Центральных держав.

По результатам неофициального голосования, из 63 присутствовавших на заседании 8 января точку зрения Ленина поддержали 15 человек, Троцкого – 16, а Бухарина – 32. Было решено узнать мнение двухсот местных Советов по вопросу о мире. Только 2 (Петроградский и Севастопольский, причем последний с оговорками) выступили за заключение мира; Москва, Екатеринбург, Харьков, Кронштадт и все остальные решительно высказались за революционную войну.