Текст книги "Убийца"

Джонатан Келлерман
Убийца

Jonathan Kellerman

KILLER

Copyright © 2013 by Jonathan Kellerman. This translation is published by arrangement with Ballantine, an imprint of Random House, a division of Penguin Random House LLC.

© Н.В. Екимова, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Особая благодарность

Вики Грину, эск.

Глава 1

– Я не собираюсь стрелять в вас, доктор Делавэр. Хотя следовало бы.

И как правильно реагировать на такое сообщение?

«Вот спасибочки, что разъяснили».

«Надеюсь, что вы не передумаете».

«Хммм. Похоже, что вы… одержимы мыслью об убийстве».

Если сомневаешься, лучше молчи. И хотя в моей работе сомнение – часть повседневной практики, совет все равно хорош.

* * *

Я опустился в кресло и положил ногу на ногу, стараясь казаться невозмутимым, а сам продолжал смотреть в глаза человеку, который только что угрожал мне смертью. Ответом мне был безмятежный взгляд. Ни проблеска сожаления в тускло-карих глазах. Даже наоборот: полное довольство собой.

Такую же бесстрастную самоуверенность, от которой мурашки бегут по коже, я видел в глазах психопатов, обитателей одиночных камер тюрем особого режима. Но человека, который сидел напротив меня сейчас, никогда не арестовывали.

Это была не первая наша встреча, но ни сейчас, ни раньше я не замечал никаких предупредительных знаков. Ничего маниакального, никаких императивных слуховых галлюцинаций, никакой манерности или резкой смены поведения, которые также могут свидетельствовать о том, что у клиента «не все дома». Утечки тестостерона, приводящей к тяге к насилию, тоже не наблюдается.

У человека, сидевшего передо мной сейчас, избытка тестостерона вообще не могло быть.

Ее имя было Констанция Сайкс, но она предпочитала, чтобы ее называли Конни. Сорок четыре года, телосложение среднее, рост средний, седеющая блондинка – лицо красивое, хотя и тяжеловатое в области нижней челюсти, голос мягкий, осанка безупречная. Круглая отличница в школе, бакалавр в области химии, член общества Фи Бета Каппа[1]1
  Фи Бета Каппа – привилегированное общество выпускников университетов и колледжей США.


[Закрыть], диплом с отличием, плюс еще диплом одной из лучших медицинских школ страны; наконец, престижная интернатура, а затем ординатура и профессиональная сертификация в области патологии.

Теперь она была хозяйкой и главным сотрудником небольшой частной лаборатории в Вэлли, где специализировались в основном на возбудителях болезней, передающихся половым путем, а также редких и малоизученных инфекций; имела «Лексус» и дом, явно слишком большой для одного человека. Многие люди назвали бы ее богатой; сама она определяла свой финансовый статус как «комфортный».

На каждую нашу встречу, включая и эту, Конни приходила тщательно причесанная, накрашенная и одетая неброско, но по моде. Носила она и драгоценности, но, проведя в ее обществе не так уж много времени, я заметил у нее странную привычку: она могла ни с того ни с сего снять с себя браслет, брошь или даже серьги, подержать их перед собой, глядя на них как на что-то незнакомое, приставшее к ней случайно, и снова надеть, хмурясь так, словно ей самой и в голову не пришло бы нацепить на себя нечто подобное, но раз надо, значит, надо.

Одним словом, свои странности у нее были, но ничего такого, что предвещало бы подобный поворот.

* * *

Убежденная холостячка, Конни Сайкс, казалось, нисколько не переживала о том, что всю жизнь, с того самого дня, когда она покинула родительский дом, поступив в колледж, прожила одна. Сухим, прозаическим тоном эта женщина сообщила мне, что полностью себя обеспечивает, не нуждается ни в чьей помощи или поддержке и никогда не хотела и даже не мечтала, чтобы в ее жизни появился кто-то другой.

Пока не возник «ребенок».

Зачала этого ребенка не она, и родила тоже не она, но ей вдруг страшно захотелось назвать его своим; она почувствовала, что заслужила это, и потому не жалела ни сил, ни денег, чтобы этого ребенка заполучить.

Затея безнадежная, хоть при моем вмешательстве, хоть без него, но меня привлекли к делу как эксперта, и Конни Сайкс узнала, что ее судебный иск, скорее всего, будет отклонен. Правда, она была не из тех, кто привык проигрывать, а значит, кто-то должен был за ее проигрыш заплатить.

Конечно, эту головную боль она нажила себе сама, но я ей все же сочувствовал. Мой друг, «голубой» детектив из отдела по расследованию убийств, называет психологов рефлексирующими соглашателями. («Доктор Нет – это не про тебя. Ты – доктор Нет-Проблем».) И, разумеется, он прав. Психотерапевты, которым нравится обращать пациентов в свою веру, пусть лучше идут в проповедники или баллотируются в президенты.

Я решил – если Конни Сайкс позвонит мне, я предложу ей свою помощь и, может быть, мне как-то удастся сгладить для нее особенно острые углы.

Но она не позвонила. Она пришла сама. Время у меня было, и я провел ее к себе в кабинет.

Она вошла, точно такая же, как раньше. Собранная, прямая, словно палка, зад пристроила на самый край потертой кожаной кушетки – все как всегда. Сняла очки, положила их в жесткий кожаный футляр, футляр опустила в итальянскую сумку на завязках – очень красивую, хотя и великоватую для дамской.

Я сказал:

– Доброе утро.

Она ответила:

– Вы считаете его добрым?

Сразу за этим ее улыбка умерла, а она откашлялась, точно перед длинной, тщательно отрепетированной речью, и доложила, что стрелять в меня не входит в ее ближайшие планы. Хотя и следовало бы.

Я молчал, прикидываясь спокойным, пока мы с ней играли в гляделки.

Конни Сайкс отвела глаза первой. Она разгладила черные габардиновые слаксы у себя на коленях и провела рукой по тонкой коже сумки цвета виски. Потом похлопала по ней и обвела пальцем какое-то вздутие внутри, отчего ее улыбка немедленно воскресла и сделалась даже шире, чем раньше.

С безошибочным актерским чутьем эта женщина выдерживала паузу, проверяя, понят намек аудиторией или нет.

Она намекала, что пришла с оружием.

Ее пальцы продолжали оглаживать контуры выпуклости на сумке, а у меня подпрыгнуло сердце и кишки завязались узлом, что не могло не отразиться на моем лице.

Конни Сайкс засмеялась. Потом встала, распахнула дверь кабинета и пошла по коридору к выходу.

Обычно я сам провожаю пациентов. Но этой дамочке я предоставил выбираться самостоятельно, а сам подскочил к двери кабинета, запер ее на замок и стоял, приложив ухо к ее дубовой панели, пока не услышал, как хлопнула дверь в холле.

Но и тогда я не сразу вышел из кабинета. Опомниться мне помогла не порция виски «Чивас» как таковая, а время, потраченное на то, чтобы налить ее и выпить, и размышления, которым я предавался при этом: подумав как следует, я решил, что женщина просто выпускала пар. И удивляться надо не тому, что со мной произошла такая история, а тому, что, при том объеме работы, который я делаю для суда, она не произошла раньше.

Прошло полторы недели; она не звонила, у моего дома не появлялась, я не получал злобных анонимок, не слушал по несколько раз на дню молчаливое сопение в телефонную трубку и уже решил, что всю эту историю можно забыть.

Но вот чего я не мог забыть, даже при всем желании, так это битвы, которая разыгралась в суде и которая, собственно, привела Конни Сайкс на мой порог. И хоть я надеялся, что со временем и я стану для нее всего лишь воспоминанием, пусть и не особенно приятным, все же у меня оставалось подозрение, что боль и горечь поражения пройдут у нее еще не скоро.

А то и никогда.

Глава 2

Начиная бракоразводный процесс, одни супруги врываются в него, топоча ногами, раздувая ноздри и тараня лбом воздух: так бык выносится на арену, готовый вздеть на рога первого, кто попадется. Другие сначала демонстрируют самые прекрасные намерения, а удар наносят потом, исподтишка. Лишь немногим удается расстаться по-человечески, в основном же развод – это необъявленная партизанская война.

Для семейных пар главным объектом тяжбы обычно становятся дети. Даже те мамаши и папаши, которым родительская роль не очень-то по душе, начинают лгать и притворяться, будто это и есть главное дело их жизни. Еще бы, ведь признаться в равнодушии к собственным отпрыскам, более того, сделать публичным достоянием свои давние мечты о том, как бы поскорее отделаться от этой семейной бодяги, – значит нарваться на всеобщее осуждение.

Кстати, именно те родители, которые в обычной жизни обращают на своих чад не больше внимания, чем на мебель, в суде дерутся за право опеки над ними как львы: еще бы, ведь главное для них – победа.

В самых худших случаях детей превращают в подобия ручных гранат. Обвинения в невыполнении родительских обязанностей, в жестокости и даже насилии всплывают и лопаются, точно пузыри на болоте, как правило, не имея под собой ни малейшего основания. Однако, когда речь идет о будущем детей, любое обстоятельство нуждается в проверке. И тогда судьи обращаются за профессиональным советом к кому-то вроде меня.

Хотя у моей профессиональной жизни есть и другая сторона: иногда я помогаю лейтенанту Майло Стёрджису распутывать зверские убийства.

Но это как раз легко.

* * *

Когда я только оставил работу в Западной педиатрической больнице и открыл частную практику, я избегал любых случаев, связанных с опекой над детьми, причем настолько, что даже отправлял к коллегам тех пациентов, которым предстояло что-то похожее на судебную тяжбу. Я знал, что работа в суде – дело выгодное, однако недостатка в клиентах у меня не было, а со слов тех из моих коллег, которым не повезло вляпаться в систему, я знал, что она непредсказуема и хаотична, а заправляет в ней банда придурков и садистов.

Всё в интересах ребенка – ага, как бы не так.

Моя практика процветала: ко мне обращались в основном хорошие люди, которые приводили таких же хороших детей с маленькими проблемками, от которых я избавлял их в самые короткие сроки. Впору почувствовать себя героем – кому такое не нравится?

А потом ребенок, с которым я занимался уже некоторое время, вдруг стал объектом судебной тяжбы. Четырехлетняя Эми росла без отца, с мамой, которая, в общем и целом, отлично справлялась с воспитанием, а ко мне пришла лишь затем, чтобы уточнить кое-что в вопросах дисциплины, дальнейшего развития и выбора школы. Спокойная и уравновешенная малышка была обязана своим существованием «однодневным гастролям» родителей: матери и никогда не виденного ею отца – тогда еще женатого бывшего полицейского из штата Вашингтон, уволенного за взятки и подозревавшегося в худшем.

Вышеуказанный папашка не только ни разу не появился на горизонте крошечной дочкиной жизни, но и гроша ломаного не прислал на ее содержание. Мать Эми обращалась с заявлением о выплатах для девочки, но ничего не вышло, да женщина и не настаивала: она зарабатывала, им с девочкой хватало, ее все устраивало.

Пока однажды вечером в ее квартире не раздался звонок. Она открыла дверь и – здрасте, пожалуйста! – явился не запылился, с порога попытался ее облапить, а когда она его оттолкнула, то, нагло ухмыляясь, сунул ей под нос бумаги о начале судебного процесса о совместной опеке над ребенком. Оказывается, он недавно развелся, причем суд отказал ему в праве даже видеться с двумя детьми от первого брака, из правоохранителей его турнули, с работой с тех пор было не густо, вот он и решил, по его словам, «заняться ребенком. К тому же она на меня похожа».

Любой нормальный человек подумал бы, что у него нет ни единого шанса втереться в жизнь маленькой Эми. Но не забывайте про придурков и садистов.

«Папа» нанял адвоката с агрессивными наклонностями, эдакого ястреба от юриспруденции, а тот втянул в дело психолога, который и написал многословный отчет с настоятельной рекомендацией распределить обязанности по воспитанию ребенка между родителями на пятьдесят процентов, что для Эми означало бы еженедельный переезд из Лос-Анджелеса в Спокейн или обратно. И все это, разумеется, «ради соблюдения психологических интересов ребенка».

Автор сего блестящего умозаключения, женщина по имени Джоан Морт, в глаза не видела ни саму Эми, ни ее маму, полагаясь вместо личного впечатления на «хорошо документированную подборку материалов по исследованию негативного воздействия отсутствия одного из родителей на психику детей, в частности, девочек предпубертатного возраста».

Маме Эми уже пришлось урезать свои расходы, чтобы заплатить за психотерапию для девочки, так что я решил поучаствовать в этом судебном деле без вознаграждения и написал свой отчет. Судья оказался одним из тех юристов, которые действительно читают попадающие к ним материалы; ознакомившись с моим отчетом, он назначил закрытую встречу с адвокатами и экспертами обеих сторон.

* * *

Моя первая встреча с доктором Джоан Морт состоялась, когда та шла по коридору здания суда. Старше меня, она обладала легким косоглазием, всеми необходимыми дипломами, упругой походкой и мягким, привязчивым, псевдотерапевтическим голосом. Она схватила мою руку обеими своими, заявила, что очень рада меня видеть и что мой вклад в процесс неоценим. Можно было подумать, что мы с ней в одной команде.

Когда мы вошли в комнату для заседаний, доктор Морт вызвалась выступать первой. Говорила она неторопливо и отчетливо, с академическими интонациями, сильно налегая на профессиональный жаргон, – короче, маскировала абсурдность своих аргументов показной ученостью, что ей, в общем и целом, удалось. По крайней мере, в ее устах идея возложить ответственность за жизнь и воспитание четырехлетней девочки на совершенно незнакомого ей мужчину, к тому же с явными преступными наклонностями, звучала почти разумно.

Перевернув последнюю страницу своего отчета, доктор Морт похлопала меня по руке и ободряюще улыбнулась.

Теперь, мол, твоя очередь, сынок.

Я последовательно, пункт за пунктом, опроверг основные положения ее небольшого спича, контролируя свой голос даже там, где я все-таки сорвался на небольшую лекцию о шарлатанах и проститутках от психологии, готовых за деньги доказывать все, что угодно. Конечно, своими именами я их не называл, а воспользовался более умеренными выражениями. («Мы имеем дело с примером так называемого поверхностного освидетельствования, когда конкретный пациент рассматривается, мягко говоря, вне рамок как научной, так и общечеловеческой этики. А то и при полном ее отрицании. Подобная практика непростительна в любом случае, а когда речь идет о счастье и благополучии ребенка, ее следует признать особенно жестокой и деструктивной».)

Морт и нанявший ее адвокат залились краской. Так же отреагировал и адвокат мамы Эми.

Но судья принимал свою работу всерьез и даже не усмехнулся. Поблагодарив всех участников встречи, он объявил ее закрытой. Джоан Морт выскочила из комнаты первой, и, как мне показалось, ее походка слегка подрастеряла свою былую упругость.

Утром мне позвонил судья и спросил, не могу ли я с ним встретиться.

– Можно узнать, с какой целью, ваша честь?

– Поговорить.

– Об Эми?

– Нет, решение по ее делу уже принято. И оно вас не разочарует. А с вами мне хотелось бы обсудить некоторые проблемы общего характера. Если вы предпочитаете, чтобы ваше время было оплачено, то у суда есть небольшой дискреционный фонд.

– В этом нет необходимости, – сказал я. – Угостите меня ланчем, этого достаточно.

* * *

Мы встретились в стейк-хаусе в центре города, недалеко от здания суда, – туда часто заходит Майло, когда ему приходится давать показания или встречаться с помощниками окружного прокурора. Его идеал нормального питания губителен для любого организма и включает в себя столько жареного мяса, что хватило бы прокормить ватагу ковбоев, да и уходит он из ресторана отнюдь не с пустым портфелем, как я не раз замечал. Судья, худощавый мужчина лет шестидесяти с лишком, за антрекотом весом в шесть унций[2]2
  Унция – 28,3495 грамма.


[Закрыть] и бокалом мартини сообщил мне, что ему нравится мой подход и он хотел бы видеть меня в группе экспертов-психоаналитиков, к чьим услугам прибегает суд в делах по опеке.

– Джоан Морт тоже в этой группе? – спросил я.

– Да.

– Тогда забудьте.

– Это же номенклатура, доктор Делавэр. А номенклатура никогда не бывает совершенна.

– Согласен, но это как раз тот клуб, в который меня никогда не тянуло вступить.

– У вас высокие стандарты.

– Стараюсь.

– Хммм, – сказал он. – Вы не мямлите и не рассусоливаете, как большинство мозгоправов.

– Об этом мне тоже говорили.

– Так вы не хотите еще подумать? Я бы сказал, что это ваша святая обязанность, причем именно из-за таких людей, как Морт. Система несовершенна и требует доработки.

– Не сомневаюсь, но моя практика меня вполне устраивает, и я совсем не хочу прыгать с головой в это…

На языке у меня вертелось слово «дерьмо», но, пока я подыскивал что-нибудь более приемлемое в застольной беседе, судья закончил за меня:

– В эту выгребную яму? Черт подери, вы правы, вони в нашей работе иной раз бывает аж до небес. Но тут вот какое дело: через пару недель меня назначат председательствующим судьей, и я думаю, что смогу расчистить эти конюшни. Не хотите помочь мне, доктор?

– Каким образом? Стучать на негодяев? Доносительство – это не по мне.

– Нет, нет, я не прошу вас нарушать кодекс профессиональной чести. Наоборот, я предлагаю вам работу, которую вы будете выполнять честно, и тем самым поможете нам поднять и наши стандарты. Пока что я могу быть уверен в приговорах только по тем делам, которые веду сам. Теоретически, став председательствующим судьей, я получу доступ и к другим делам, но это только теория. На деле же каждый из нас в своем суде царь и бог. А есть среди моих досточтимых коллег и такие, которые и с козой совокупились бы в коридоре, лишь бы получить повышение.

Представив себе эту картину, я улыбнулся.

– Выражение «коридоры власти» начинает обретать для меня новый смысл.

– Ха.

Я спросил:

– И что может изменить один новый психолог?

– Один – это только начало. Кстати, другие приличные эксперты тоже есть, а кое-кто из них даже входит в нашу комиссию. Но и среди них мне никогда не встречался человек с вашим… напором. Вместе мы сможем серьезно… прищемить кое-кому яйца.

– Я польщен, ваша честь, но…

– Зовите меня просто Стив.

– Закон и все, что с ним связано, это не по моей части.

Он пожал плечами, разрезал свой стейк на крохотные трапециевидные кусочки и, складывая их один за другим в рот, запил вином. Потом сказал:

– Алекс, давайте поступим так: вы не будете становиться членом нашей комиссии, просто я буду направлять некоторые свои случаи напрямую к вам. И тем своим коллегам, что поумнее, посоветую поступать так же. Тогда вы сможете сотрудничать с нами и не выглядеть при этом продажной тварью: ведь вы будете работать непосредственно на суд, а не на одну из сторон. И вашей задачей будет установление объективной истины.

– А платить мне будут все из того же фонда?

– Нет, так же, как и всем остальным.

– То есть опять же из кармана тяжущихся.

– Да, но обе стороны будут оплачивать ваши гонорары фифти-фифти, так что никакого фаворитизма.

– Стив, когда люди оплачивают счета, они чувствуют себя вправе потребовать по ним кое-что.

– Я объясню, как это работает.

– А мои счета будут не маленькими, – продолжал я. – Потому что, на мой взгляд, обычный подход – короткое интервью, несколько психотестов и написанный по форме отчет – это ерунда. А правильный подход требует и времени, и денег.

– Сумму гонорара вы будете определять сами.

– Я буду предъявлять счета за визиты домой и в школу, за интервью с родственниками, друзьями, и вообще с теми, с кем я сочту нужным поговорить. Плюс разъездные расходы – от дверей до дверей, как это заведено у юристов.

– Да, время с того момента, как вы покинули ваш кабинет, и до того, как вы снова вошли в него, оплачивается полностью. По-моему, справедливо.

– Причем я буду настаивать на предварительном гонораре.

– Тот же ответ.

– Я удвою свою терапевтическую ставку. Речь пойдет о больших суммах, Стив.

Он положил вилку на стол.

– Значит, ни в каких благотворительных делах вы участвовать не будете. Отлично, все равно они редко затягиваются надолго.

– Нет денег, нет и адвокатов.

Судья улыбнулся.

– Вы просто не хотите заниматься тем, что я вам предлагаю, вот и делаете вид, что слишком дорого стоите. Извините, Алекс, но это никуда не годный аргумент. Если кто-то не захочет раскошелиться, пусть жалуется лично мне. А я как раз надеюсь, что вы сможете на этом заработать и покинете суд более состоятельным человеком, чем когда войдете в него. Я вообще за то, чтобы люди зарабатывали. Вы сейчас работаете в Западной педиатрической. Мой сын тоже там, он фармацевт. Так что их расценки я знаю. И нечего притворяться, на общее благо вы уже свое отработали.

– Значит, вы собрали на меня досье.

– Конечно, хотел убедиться, что в комнате для совещаний мне ничего не показалось. У вас впечатляющее резюме – как раз то, что надо для присяги.

Джин с вермутом постепенно исчезали в его узкой глотке.

– Видите, я стараюсь ублажить ваше эго. У меня получается?

Я не ответил.

– Неужели вы и впрямь настолько упрямы? – спросил судья. – Жаль, чертовски жаль, мы бы с вами сработались…

И он сделал официанту знак, чтобы принесли счет.

– Хорошо, попробую, – сказал я.

– Вот и отлично. Как насчет десерта?

– Нет, спасибо.

– Тогда и я не буду – и уберите ваш кусочек пластика, я угощаю.

– В этом нет никакой необходимости.

– Необходимости, может быть, и нет, но простая человеческая порядочность обязывает. И дай бог, чтобы в нашей с вами борьбе за правду, справедливость и американский образ жизни порядочность встречалась нам как можно чаще.

* * *

Мы вышли из ресторана на стоянку и протянули наши талоны парковщику. Судья ездил на черном «Порше 911», почти с иголочки. Увидев мою «Севилью», он высказался так:

– Привет из славного детройтского прошлого. Вы, как я погляжу, настоящий патриот.

Не успел я открыть рот, чтобы ответить, как Стив уже положил руки на баранку и газанул. Но через несколько метров остановился и поманил меня к себе.

Когда я подошел к нему, он высунулся из окошка и сказал:

– Джоан Морт уходит из комиссии, сведения верные. – Широкая усмешка. – По крайней мере, конструктивная критика еще способна задеть ее за живое.