Текст книги "Частное расследование"

Подарок был такой большой, что сама она донести его не смогла бы. Сабино внес его ко мне в офис.

Это была огромная корзина, наполненная завернутыми в тонкую бумагу фруктами, сырами, пробными бутылочками вина, банками и баночками икры, копченых устриц и форели, пасты из каштанов, консервированных фруктов и компотов из магазина деликатесов в Пасадене.

Внутри корзины была карточка:

ДОКТОРУ ДЕЛАВЭРУ С ЛЮБОВЬЮ ОТ МЕЛИССЫ Д.

На обратной стороне был нарисован дом. Самый лучший из всех нарисованных ею за время нашего знакомства – тщательно отретушированный, со множеством окон и дверей.

– Это замечательный подарок, Мелисса. Большое тебе спасибо.

– Пожалуйста. – Это было сказано с улыбкой, но ее глаза наполнились слезами.

– В чем дело, малышка?

– Я хочу...

Она отвернулась к одному из книжных шкафов и обхватила себя руками.

– Что ты хочешь сказать, Мелисса?

– Я хочу... Может, уже пора... и больше не надо...

Гол ос ее прервался, она замолчала. Пожала плечами. Помяла руки.

– Ты хочешь сказать, что больше не надо сеансов?

Она быстро закивала.

– Ничего плохого в этом нет, Мелисса. Ты поработала замечательно. Я действительно тобой горжусь. Так что если ты хочешь попробовать обойтись своими силами, я вполне тебя понимаю и считаю, что это здорово. И не беспокойся – я всегда готов тебе помочь, если будет нужно.

Она резко повернулась ко мне лицом.

– Мне уже девять лет, доктор Делавэр. Я думаю, что уже могу сама со всем справляться.

– Я тоже думаю, что можешь. И не бойся меня обидеть.

Она заплакала.

Я подошел к ней, прижал ее к себе. Она горько плакала, положив голову мне на грудь.

– Я знаю, это тяжело, – сказал я. – Ты беспокоишься, как бы не обидеть меня. Наверно, ты уже давно из-за этого переживаешь.

Непросохшие кивки.

– Я рад за тебя, Мелисса. Рад тому, что тебе не безразлично, что я чувствую. Но не волнуйся, со мной будет все в порядке. Конечно, мне будет не хватать тебя, но я всегда буду о тебе думать. И то, что ты перестанешь приходить на регулярные сеансы, еще не значит, что мы не можем поддерживать контакт. Например, по телефону. Или будем переписываться. Можешь и просто так зайти повидаться со мной, даже когда тебя ничто не беспокоит. Просто зайти поздороваться.

– А другие пациенты так делают?

– Конечно.

– А как их зовут?

Сказано с озорной улыбкой.

Мы оба засмеялись.

Я сказал:

– Самое важное для меня, Мелисса, это как здорово все у тебя получилось. Как ты взялась за свои страхи и справилась с ними. Я просто поражен.

– Я правда чувствую, что справлюсь.

– Уверен в этом.

– Да, я справлюсь, – повторила она, глядя на огромную корзину. – Вы когда-нибудь ели ореховую пасту? Она какая-то необычная, у нее вкус совсем не как у печеных каштанов...

На следующей неделе я позвонил ей. Подошел Датчи. Я спросил, как у нее дела. Он сказал:

– Очень, очень хорошо, доктор. Сейчас я вам ее позову. – Я не был уверен, но мне показалось, что он разговаривал дружелюбным тоном.

Когда Мелисса взяла трубку, она говорила со мной вежливо, но отстраненно. Сказала, что у нее все нормально и что позвонит, если ей понадобится прийти ко мне. Она так и не позвонила.

Я звонил еще пару раз. Голос ее звучал неспокойно, и она торопилась закончить разговор.

Несколько недель спустя я приводил в порядок свою бухгалтерию, дошел до ее листа и обнаружил, что мне переплатили авансом за десять сеансов, которых я не провел. Я выписал чек и отослал его в Сан-Лабрадор. На следующий день посыльный принес мне в офис конверт. Внутри оказался мой чек, аккуратно разорванный на три части, и лист надушенной бумаги.

Дорогой доктор Делавэр,

я очень Вам благодарна.

Искренне Ваша,

Джина Дикинсон

Все тот же изящный почерк, каким она писала мне два года назад, обещая поддерживать со мной контакт.

Я выписал еще один чек на точно такую же сумму, на имя Западного педиатрического фонда игрушек, спустился в фойе и отправил его. Я понимал, что делаю это не только для детей, которые получат игрушки, но и для себя тоже, и говорил себе, что не имею никакого права думать, будто совершаю благородный поступок.

Потом я поднялся на лифте снова к себе в кабинет и приготовился к приему следующего пациента.

6

Был уже час ночи, когда я убрал историю болезни на место. Воспоминания – дело утомительное, и усталость охватила меня. Я доковылял до постели, погрузился в беспокойный сон, неплохо справился с пробуждением в семь часов и отправился под душ. Через несколько минут после того, как я кончил одеваться, в дверь позвонили. Я пошел открывать.

На террасе стоял Майло – руки в карманах, желтая спортивная рубашка с двумя широкими горизонтальными полосами зеленого цвета, светло-коричневые хлопчатобумажные брюки и баскетбольные кеды, которые когда-то были белыми. Его черные волосы были отпущены длиннее, чем мне приходилось их когда-либо видеть, – передняя прядь полностью закрывала лоб, а баки спускались почти до уровня нижней челюсти. Его неровное, в оспинах лицо местами поросло трехдневной щетиной, а зеленые глаза казались потускневшими – их обычный поразительно яркий оттенок поблек до цвета очень старой травы.

Он сказал:

– Хорошо, что теперь ты, по крайней мере, запираешь дверь. А плохо, что открываешь ее, не проверив, кого там черт принес.

– Откуда тебе известно, что я не проверил?

– Интервал между последним звуком шагов и поворотом замка. Детективные способности. – Он постучал себя по виску и направился прямо на кухню.

– Доброе утро, сыщик. Досуг тебе на пользу.

Он что-то буркнул, не останавливаясь.

Я спросил:

– Что случилось?

– А должно что-то случиться? – крикнул он в ответ, уже заглядывая в холодильник.

Еще один чисто случайный визит. В последнее время эти визиты участились.

Очередная хандра.

Прошла половина срока назначенного ему наказания – шесть месяцев отстранения от службы без сохранения содержания. Наказать его сильнее этого управление не могло – следующей мерой было бы уже увольнение. Начальство надеялось, что гражданская жизнь придется ему по вкусу и он не вернется. Но начальство тешило себя иллюзиями.

Он покрутился, поискал, нашел ржаной хлеб, паштет и молоко, достал нож и тарелку и занялся приготовлением завтрака.

– Ну, чего ты уставился? – спросил он. – Никогда не видел мужика на кухне, что ли?

Я пошел одеваться. Когда я вернулся, он стоял у кухонной стойки, ел поджаренный хлеб, намазывая его паштетом, и запивал молоком прямо из пакета. Он располнел – его живот арбузом вырисовывался под нейлоновой рубашкой.

– Ты очень занят сегодня? – спросил он. – Я подумал, может, смотаемся на ранчо и погоняем в гольф?

– Не знал, что ты играешь в гольф.

– Я и не играю. Но нужно же иметь какое-то хобби, верно?

– Извини, сегодня утром у меня работа.

– Да? Значит, мне уйти?

– Нет, работа не с пациентами. Я кое-что пишу.

– А, – сказал он, пренебрежительно махнув рукой. – Я имел в виду настоящую работу.

– Для меня эта работа настоящая.

– Что, все та же старая песня – блокировки-провалы-сдвиги-по-фазе?

Я кивнул.

– Хочешь, я сделаю это вместо тебя? – сказал он.

– Что сделаешь?

– Напишу твой доклад.

– Валяй.

– Нет, я серьезно. Настрочить что-то всегда было для меня раз плюнуть. Недаром я дошел до магистра – видит Бог, это лишь часть того академического дерьма, которым меня пичкали. Моя проза не отличалась большой оригинальностью, но была... добротной, хотя чуточку скучноватой. Говоря словами моего тогдашнего университетского наставника.

Он с хрустом откусил кусок поджаренного хлеба. Крошки посыпались ему на грудь рубашки. Он не сделал ни малейшей попытки стряхнуть их.

Я сказал:

– Спасибо, Майло, но я пока не созрел для того, чтобы иметь «негра». – Я пошел варить кофе.

– Ты-чего-это? – спросил он с набитым ртом. – Не доверяешь мне?

– Это научная писанина. Материал для журнала по психологии.

– Ну и что?

– А то, что речь идет о сухих цифрах и фактах. Может, страниц сто такого текста.

– Велика важность, – сказал он. – Не страшнее, чем основной протокол убийства. – Коркой хлеба он стал отстукивать у себя на пальце. – Римское один: резюме преступления. Римское два: изложение событий в хронологической последовательности. Римское три: информация о жертве преступления. Римское...

– Я тебя понял.

Он сунул корку в рот.

– Ключом к отличному написанию отчетов является изгнание из них всякого пыла, до последней капли. Используй добавочную – с «горкой» – порцию избыточно заумных тавтологических плеоназмов, чтобы сделать отчет умопомрачительно скучным. И тогда твои начальники, которым положено все это читать, быстренько выдохнутся, начнут перескакивать с пятого на десятое и тогда, может быть, не заметят, как ты, развив бурную деятельность с момента обнаружения трупа, так ни черта и не раскрыл. А теперь скажи мне, так ли это отличается от того, что делаешь ты?

Я рассмеялся.

– До сих пор я полагал, что ищу истину. Спасибо, что поправил.

– Не за что. Это моя работа.

– Кстати, о работе. Есть что-нибудь новенькое?

Он посмотрел на меня долгим, мрачным взглядом.

– Опять все то же. Конторские жокеи с улыбающимися рожами. На этот раз притащили психоаналитика из управления.

– Я думал, ты отказался консультироваться.

– Они обошли мой отказ, назвав это проявлением стресса. Условия наказания – читайте мелкий шрифт.

Он покачал головой.

– Все эти типы с сальными рожами разговаривали со мной ну исключительно тихо и медленно, как с маразматиком. Справлялись о моей адаптации. Об уровне стресса. Делились своей озабоченностью. Ты когда-нибудь замечал, как люди, которые говорят, что чем-то делятся, в действительности никогда этого не делают? Они также весьма заботливо дали мне понять, что все мои медицинские счета оплачивало управление – которое, стало быть, получало копии всех моих лабораторных анализов, – и что там высказывалось определенное беспокойство по поводу уровня моего холестерина, триглицеридов и чего-то там еще, и действительно ли я чувствую себя в силах вернуться к активной службе.

Он помрачнел.

– Как тебе нравятся эти деятели, а? Я в ответ тоже им улыбнулся и сказал, не забавно ли, что и мой стрессовый уровень и мои триглицериды были всем до лампочки, когда я мотался на задания.

– Ну и как они отреагировали на этот перл?

– Новой порцией улыбочек, потом таким жирным молчанием, в котором можно было жарить картошку, как во фритюре. Здорово действует на нервы. Наверняка эта задница, психоаналитик, предупредил их – не обижаться. Но таково военное мышление: уничтожить индивидуума.

Он посмотрел на пакет с молоком и сказал:

– А, с низким содержанием жира. Это хорошо. Да здравствуют триглицериды.

Я налил в кофеварку воды, засыпал в воронку несколько ложек кофе «Кениан».

– Одного у этих задниц не отнимешь, – сказал он. – Они становятся все напористее. На этот раз они пошли в открытую и заговорили о пенсии. О долларах и центах. С фактическими выкладками, откуда видно, как много получается всего, если прибавить проценты, которые я мог бы получить в случае удачного помещения денег. О том, как славно можно прожить на то, что мне полагается за четырнадцать лет. Когда я не распустил слюни и не схватил наживку, они отбросили морковку и взяли палку, и пошли намеки, что вопрос о пенсии отнюдь не является однозначно решенным, учитывая обстоятельства. И все такое прочее. Что правильный выбор момента имеет существенное значение. И тому подобное.

Он принялся за следующий кусок хлеба.

Я сказал:

– И чем же все кончилось?

– Я дал им повякать еще немного, потом встал, сказал, что у меня неотложная встреча, и ушел.

– Ну, – заметил я, – если ты все-таки решишь уволиться, то дипломатический корпус всегда к твоим услугам.

– Ты что, – сказал он, – я этим сыт вот докуда. – Он чиркнул пальцем по горлу. – Ну, отстранили на полгода, ладно. Ну, отобрали пушку, и значок, и зарплату, черт с вами. Но дайте мне отбыть срок в мире и покое, отвяжитесь с вашей хреновой заботой. Со всей этой фальшивой чувствительностью.

Он вернулся к еде.

– Конечно, на лучшее я, наверно, не могу рассчитывать, при таких обстоятельствах. – Он усмехнулся.

– "Отлично" с плюсом по результатам тестирования на контакт с реальностью, Майло.

Он сказал:

– Оскорбление действием старшего по званию. – Он еще шире улыбнулся. – Неплохо звучит, а?

– Ты забыл самую забойную часть. На ТВ.

Все еще улыбаясь, он хотел выпить молока, но улыбка мешала, и он опустил пакет.

– Какого черта, ведь мы живем в век средств массовой информации, верно? Шеф получает по морде, когда выпендривается перед репортерами. Я отвалил им парочку таких смачных звуковых кусочков, что век будут помнить.

– Это уж точно. А в каком состоянии Фриск?

– Говорят, что его пикантный носик зажил довольно хорошо. Новые зубы выглядят почти так же, как старые, – просто удивительно, какие чудеса творит сегодня восстановительная хирургия, а? Но все же его внешний вид чуточку изменится. Будет меньше Тома Селлека и больше... Карла Мальдена. А это совсем неплохо для старшего офицера, верно? Такой подпорченный вид, который предполагает мудрость и опыт.

– Он уже приступил к исполнению обязанностей?

– Не-е-т. Видимо, у нашего Кении уровень стресса все еще довольно высок, уж он-то не откажется от длительного отдыха для восстановления сил. Но потом он вернется, обязательно. Его отфутболят наверх, где он сможет портачить на более высоком уровне и приносить вред систематически.

– Но он – зять заместителя начальника полиции, Майло. Это просто везенье, что тебя вообще оставили на службе.

Он отстранил пакет с молоком и пристально посмотрел на меня.

– Думаешь, если бы они могли выпереть меня, то не сделали бы этого? Они знают, что счет не в их пользу, поэтому-то и ищут подходы.

Он шлепнул своей большой рукой по столу.

– Этот гад использовал меня в качестве наживки, черт бы его побрал. Адвокат, с которым Рик заставил меня поговорить, сказал, что у меня есть основания возбудить крупный гражданский иск, что я мог бы отдать материальчик газетам и месяцами поддерживать к нему интерес. Такое пришлось бы ему по вкусу, этому сутяге. Он на этом деле сорвал бы немалый куш. Рик тоже хотел, чтобы я так поступил. Из принципа. Но я отказался, потому что дело совсем не в том, чтобы дать возможность шайке крючкотворов лет десять препираться из-за юридических тонкостей. Здесь все надо было решать один на один. Телевидение было для меня дополнительной гарантией – пара миллионов свидетелей, чтобы никто не мог сказать, что все было не так, а иначе. Вот почему я стукнул его после того, как он сказал, какой я великий герой, и объявил мне благодарность. Так что никто теперь не может сказать «зелен виноград». Управление у меня в долгу, Алекс. Они должны быть мне благодарны за то, что я всего-навсего подпортил ему рожу. И если у Фриска котелок варит, то он тоже будет мне благодарен – постарается не попадаться мне на глаза. Никогда. И в гробу я видал его семейные связи. Ему еще повезло, что я не выдрал у него внутренности и не запустил ими в телекамеру.

Его глаза прояснились, а лицо покраснело. Со свесившимися на лоб волосами и толстыми губами, он смахивал на рассерженную гориллу.

Я зааплодировал.

Он немного привстал, уставился на меня и вдруг засмеялся.

– Да, нет ничего лучше дозы адреналина, чтобы день показался прекрасным. Так ты действительно не хочешь сыграть в гольф?

– Извини. Мне правда надо закончить работу над докладом, а в полдень у меня пациент. И, честно говоря, гонять мячи по зеленой лужайке не соответствует моим представлениям об отдыхе, Майло.

– Знаю, знаю, – подхватил он. – Не улучшает кислородный обмен. Держу пари, что уж твои-то триглицериды – просто конфетка.

Я пожал плечами. Кофе был готов. Я налил две чашки и одну дал ему.

– Ну, – сказал я, – а что ты еще делаешь, как проводишь время?

Он сделал широкий жест рукой и заговорил с нарочитым ирландским провинциальным акцентом:

– О, просто великолепно, парень. Вышивка, папье-маше, выпиливание, вязание крючком. Маленькие шхунки и яхточки из палочек от мороженого, всякие безделушки – там целый чудесный мир ремесел, который только и ждет, чтобы ты начал его исследовать. – Он отпил кофе. – Дерьмово. Хуже, чем канцелярская работа. Сначала я думал заняться садоводством – побыть немного на солнышке, подвигаться – назад к земле, к своим корням, да славится Ирландия.

– Собирался выращивать картошку?

Он хмыкнул.

– Собирался выращивать все, что смогу и что сможет у меня расти. Да вот загвоздка: в прошлом году Рик приволок этого дизайнера ландшафтов и переделал весь участок под все эти юго-западные хреновины – кактусы, суккуленты, грунтовое покрытие низкой влагоемкости. Чтобы сократить потребление воды, жить экологически разумно. Так и не удалось мне стать фермером. Ну ладно, черт с ним, думал повозиться в доме – починить все, что требует починки. Раньше я был рукастый – когда получал азы строительства в колледже, научился всем специальностям. А когда жил один, то все абсолютно делал сам – чинил водопроводные трубы, электропроводку и что там еще было нужно. Домовладелец обожал меня. Но с этим планом тоже получилась загвоздка – чинить оказалось нечего. Я слишком мало бывал дома, чтобы врубиться, и, попилив меня с год или около того, Рик в конце концов позаботился обо всем сам. Нашел мастера на все руки – парень с Фиджи, его бывший пациент. Тот порезался мотопилой, чуть не остался без нескольких пальцев. Рик зашил его, спас ему пальцы и тем заслужил вечную благодарность. Парень работает у нас почти за так, приходит в любое время дня и ночи. Так что, пока он осторожен с пилой, мои услуги не требуются. Вот такие дела. Что же остается? Ходить за покупками? Готовить? Рик мотается между травмпунктом и Независимой клиникой, дома никогда не ест, так что я хватаю, что под руку попадет, и напихиваюсь. Иногда хожу в городской тир в Калвер-Сити и стреляю. Дважды переслушал свою коллекцию пластинок и прочитал больше плохих книг, чем хотелось бы думать.

– А добровольческой работой ты не пробовал заняться?

Он зажал уши ладонями и сморщился. Когда он отвел руки, я спросил:

– Что с тобой?

– Я это уже слышал. Каждый день, от этого альтруиста, доктора Сильвермана. Группа борьбы со спидом Независимой клиники, бездомные дети, миссия Скид-Роу и так далее. Найди какое-нибудь дело, Майло, и держись за него. Но вся штука в том, что я чувствую дьявольскую злость. Сжат, как пружина. И не дай Бог, если кто-то скажет мне худое слово – быстренько поцелуется с тротуаром. Это... ощущение, будто внутри у меня все горит, – иногда я просыпаюсь с ним, иногда оно просто накатывает внезапно, и не говори мне, что это посттравматический стрессовый синдром, потому что от названия легче не становится. Со мной уже такое было – после войны, и я знаю, что только время выцедит это из меня. А пока я не хочу общаться со слишком большим числом людей, особенно обремененных тяжкими несчастьями. У меня нет к ним сочувствия. Кончится тем, что я посоветую им подобрать сопли и привести жизнь в порядок, черт возьми!

– Время лечит, – сказал я, – но ход времени можно ускорить.

Он посмотрел на меня так, словно не верил своим ушам.

– Как? Ты даешь рекомендации?

– Бывают вещи и похуже.

Он ударил себя в грудь обеими руками.

– Ладно, вот он я. Давай, рекомендуй.

Я молчал.

– Правильно, – сказал он и посмотрел на стенные часы. – Ну, я пошел. Буду стучать по маленьким белым мячикам и думать, что это не мячики, а нечто другое.

Он стал выкатываться из кухни. Я вытянул перед ним руку, и он остановился.

– Как насчет ужина? – спросил я. – Сегодня. Я должен освободиться около семи.

Он сказал:

– Благотворительные обеды – прерогатива суповых кухонь.

– Обаяния в тебе хоть отбавляй, – сказал я и опустил руку.

– Неужели ты сегодня не идешь на свидание?

– Не иду.

– А Линда?

– Линда все еще в Техасе.

– Вот как! Разве она не должна была вернуться на-прошлой неделе?

– Должна была. Но ей пришлось остаться. Ее отец...

– Что, сердце?

Я кивнул.

– Ему стало хуже. Настолько, что она осталась там на неопределенный срок.

– Печально это слышать. Будешь с ней говорить, передай от меня привет. Скажи, я надеюсь, что он поправится. – Его гнев уступил место сочувствию. Я не был уверен, что это к лучшему.

– Ладно, передам, – сказал я. – Желаю тебе весело провести время на ранчо.

Он шагнул и остановился.

– Ладно. Тебе тоже приходится не сладко. Прости.

– У меня все хорошо, Майло. И это предложение никакая не благотворительность. Бог знает почему, но я подумал, что вместе поужинать было бы неплохо. Двое парней болтают разную чепуху, задираются по-дружески и все такое, ну, как в рекламе пива.

– Да, – сказал он. – Ужин. Ладно. Поесть-то я всегда готов. – Он похлопал себя по животу. – И если к сегодняшнему вечеру ты еще не закончишь свою писанину, приноси с собой черновик. Дядя Майло внесет мудрые редакторские коррективы.

– Отлично, – сказал я, – а пока суд да дело, почему бы тебе не подумать о каком-нибудь настоящем хобби?