Текст книги "Выживает сильнейший"

Глава 13

Вошел Майло с огромным белым пакетом, жуя потухшую сигару.

– Письма с угрозами. Только за этот год, – сказал он с террасы.

– А что они делают со старыми?

– Понятия не имею. Это то, что дал мне Кармели. Точнее, его секретарша. К кабинету меня не подпустили. Пойду сяду на телефон.

– Пока ничего?

– На автоответчике ждет куча сообщении. Хукс начал разработку Монтеса, но в данный момент парень выглядит чистым. Абсолютно. На всякий случай я проверил списки. Ноль. Ну, пока. – Он хлопнул меня по плечу и повернулся к двери.

– Майло, ты ничего не слышал о скандалах в Управлении? Меня особенно интересует Голливуд и Вест-сайд.

– Нет. В чем дело? – Он замер у порога.

– Не могу сказать.

– О, Дал. Думаешь, сыграл роль какой-нибудь грязный слух? А тыслышал?

Я покачал головой.

– Возможно, я делаю из мухи слона, но его врач намекнул мне, что не стоит задавать слишком много вопросов.

– Почему?

– Он сослался на конфиденциальность.

– Гм-м-м, нет, что-то не припоминаю. Будь это нечто значительное, то, при всей моей непопулярности там, я все же был бы в курсе.

– Ясно. Спасибо.

– Привет.

Я высыпал содержимое пакета на стол. К каждому письму был прикреплен голубой квадратик с датой получения.

Пятьдесят четыре послания, последнему три недели, первое отправлено одиннадцать месяцев назад.

Большинство были краткими и конкретными. Анонимными.

Классифицировать их можно было так:

1. Израильтяне – это евреи, то есть враги, потому что все евреи являются частью капиталистического заговора банкиров, масонов и Трехсторонней комиссии, цель которого – установить мировое господство.

2. Израильтяне – это евреи, а все евреи являются частью заговора коммунистов, большевиков и космополитов, цель которого – установить мировое господство.

3. Израильтяне – враги, потому что они колонизаторы и узурпаторы, которые похищают землю у арабов и продолжают угнетать палестинцев.

Кучи орфографических ошибок и такой рваный, безграмотный почерк, какого мне давно не приходилось видеть.

Последняя, третья группа – Израиль против арабов – отличалась совершенным отсутствием грамматики и на редкость неуклюжими фразами, из чего я заключил, что авторы некоторых писем явно были иностранцами.

В пяти письмах из этой группы упоминалось об убийстве палестинских детей. Их я отложил в сторону.

Но нигде не встретилось обещаний мести или открытых угроз в адрес консульских сотрудников и их детей. Ни слова о DVLL.

Я занялся марками на конвертах. Все письма были отправлены из Калифорнии. Двадцать девять из округа Лос-Анджелес, восемнадцать из Оринджа, шесть из Вентуры и одно из Санта-Барбары. Из пяти, где говорилось о детях, четыре оказались местными, одно – из Оринджа.

Еще раз прочел их все. Фонтан расистской ненависти никак не связывался в моих ассоциациях со смертью Айрит.

Открылась дверь, вошла Робин, за нею плелся Спайк.

– Письма благодарных пациентов, – ответил я, заметив удивленный взгляд, брошенный на гору бумаг.

Склонившись, Робин пробежала глазами пару строк.

– Мерзость. Их получал отец девочки?

– Консульство. – Я начал сгребать конверты.

– Я тебе помешала?

– Нет, я уже закончил. Ужинаем?

– Об этом я и собиралась спросить.

– Могу приготовить.

– Хочешь сам?

– Приятно чувствовать себя полезным, если ты не будешь против чего-нибудь простенького. Как насчет бараньих ребрышек, что в морозилке? С кукурузой на пару? Есть салат, вино и мороженое – что тебе еще нужно, девочка?

– Вино и всеостальное? Мое детское сердечко рвется из груди от нетерпения.

Занявшись грилем, я расслабился.

Ужинали на улице, неторопливо и спокойно, и через час отправились в спальню. В половине восьмого Робин поднялась и пошла в душ, а я продолжал валяться на простынях. Через несколько минут позвонила Хелена.

– Я освободилась, но вам нет нужды беспокоить себя.

Я прошел в душ, чтобы предупредить Робин.

– Ну что ж, – ответила она, – список добрых дел здесь на сегодня ты выполнил. Давай.

Сикомор-стрит оказалась приятной тенистой улицей чуть западнее Хэнкок-парка, застроенной дорогими особняками еще в 20-х. Дом, в котором жил Нолан, был того же разряда, но попроще: шероховатая белая штукатурка, никаких архитектурных излишеств, узкие, как бойницы, окна. Кустики юкки на запущенном зеленом газоне перед фасадом. – Я опередил Хелену на пару минут.

– Простите, что опоздала, перед уходом пришлось заполнить кое-какие формы. Надеюсь, ждете не очень долго?

– Таксист только что отъехал.

– Нолан жил на первом этаже. – Она помахала ключом.

Мы подошли к двери. На косяке белела визитная карточка.

– Следователь Дюшосуар, – прочла Хелена. – Что ж, спасибо и на этом. Он даже не предложил мне оставить заявление.

Открыв дверь, она включила свет, и мы вошли в гостиную с тяжелыми бархатными, расшитыми золотом шторами, которым было не меньше лет, чем самому дому. Потолок с дубовыми балками и белоснежные стены делали комнату уютной, но в пыльном воздухе пахло потом, а обстановка вокруг после вторжения грабителей напоминала поле битвы: опрокинутая мебель, сломанные ножки стульев, вспоротая кушетка с торчащими пружинами. На зеленом ковре осколки разбитой керамической лампы. Стены кое-где в темных прямоугольниках, говоривших о том, что совсем недавно там, должно быть, висели картины.

В небольшой кухне распахнутые настежь шкафчики с выдвинутыми опустошенными ящиками; треснувший пластиковый стол лежал на боку, в беспорядке валялись складные стулья. Собранная Ноланом скромная коллекция глиняных безделушек разбросана по линолеуму. Посуды, как и говорила Хелена, никакой.

Стоявший в слишком просторной для него нише небольшой древний холодильник, приобретенный, наверное, у старьевщика, оказался абсолютно пуст. Видимо, Нолан окончательно избрал для себя образ жизни одинокого и закоренелого холостяка. Когда-то он был хорошо знаком и мне.

– Они ворвались сюда через кухонную дверь. – Хелена указала на невысокое крыльцо, рядом с которым стоял бак для мусора.

В маленьком окошке задней двери торчали острые зубья осколков стекла. Сунуть руку и открыть примитивный замок – плевое дело.

– Запоры можно было бы поставить ненадежнее, – заметил я.

– Нолан всегда гордился тем, что сам умеет о себе позаботиться. Видимо, не считал это необходимым. – С подавленным видом она подняла разбитый кувшин, горестным взглядом обводя квартиру, где жил ее брат.

По длинному и узкому коридору мы прошли мимо крошечной, выложенной зеленой плиткой ванной комнаты: голые полочки аптечного шкафчика, на полу валялись старые зубные щетки, тюбик с пастой, полотенце. В душевой кабинке сухо.

– Похоже, они и лекарства прибрали, – заметил я.

– Если они там были. Нолан никогда не болел. Ни разу не выпил даже таблетки аспирина. Во всяком случае, когда жил дома.

Две спальни. В первой, наглухо задернутой шторами, было пусто. Нолан спал во второй, на королевских размеров матрасе, занимавшем почти всю комнату. Содержимое ящиков невысокого шкафа для одежды, отодвинутого от стены, раскидано по полу: рубашки, белье, носки. У изножья матраса – алюминиевая подставка под телевизор, сам ящик исчез. Из угла антенны торчали заячьи уши. Черное покрывало с постели сорвано, простыни в пятнах пота, в головах – мятые подушки. Сероватая окружность на стене указывала место, где висели часы.

И все.

– Чего я не могупонять, – негромко проговорила Хелена, – так это, куда пропали все книги. Уж их-то у Нолана всегда хватало. Он жить не мог без чтения. Как вы думаете, книги тоже грабители унесли?

– Начитанные воры. Может быть, Хелена. А ценные экземпляры у Нолана были?

– Вы имеете в виду коллекционные? Не знаю. Просто помню его комнату дома – все стены в книжных полках.

– А здесь вы у него впервые?

– Да. – Это прозвучало как признание. – Была у него одно время квартирка в Вэлли, там я его пару раз навещала. Но после того как Нолан пришел в полицию, он переехал, и...

Поправив зачем-то покрывало на кровати, она пожала плечами.

– А не мог ваш брат отдать кому-нибудь все книги?

– С чего это вдруг?

– Иногда люди, принявшие решение уйти из жизни, раздают друзьям и знакомым свои вещи. Отрезают для себя, так сказать, пути отхода назад.

– О...

Глаза ее заволокла дымка, и я понял, о чем она сейчас думает: мне он не дал ничего.

– Но могла быть и другая причина, Хелена. Вы говорили, Нолан менял свои взгляды внезапно. Если книги имели отношение к политике, к тому, во что он уже перестал верить, то почему бы ему их просто не выбросить?

– Ладно. Лучше пойти и проверить машину.

Садику за домом уделялось больше внимания, чем фасаду: абрикосовые, персиковые и лимонные деревца наполняли цветущим ароматом воздух. Гараж был рассчитан на две машины. Хелена толкнула левую дверь, нашарила на стене выключатель.

Покрытый тонким слоем пыли красный «фиеро» стоял на полуспущенных шинах. Было видно, что за руль давно никто не садился.

Я подошел к водительской дверце. Металл вокруг замка в глубоких царапинах; стекло покрыто трещинами, но целое.

– Они пытались ее вскрыть, Хелена. Но что-то их испугало, или же не хватило времени.

– Сегодня же распоряжусь, чтобы автомобиль отбуксировали. – Она вздохнула.

Остальную часть гаража занимал деревянный верстак, полки с байками краски и засохшими кистями; к стене прислонен велосипед, без одного колеса. На полу – спущенный баскетбольный мяч и несколько картонных коробок. Ящик для инструментов пуст.

– Значит, их тоже забрали, – уронила Хелена. – Нолану купили набор еще в школе, тогда у него был период творчества – увлекся резьбой по дереву и выпросил у родителей подарок. Обошелся он недешево. Но интерес к резьбе у брата быстро пропал... Может, в коробках книги?

Она склонилась проверить. Верхняя из коробок оставалась незапечатанной.

– Пусто. Даром тратим... Ого! Взгляните-ка сюда!

Она приподняла вторую коробку, оказавшуюся, судя по ее напрягшимся рукам, довольно увесистой.

– Ленту не сорвали. – Ключом от дома Хелена безуспешно попыталась взрезать широкую полосу скотча. Я достал из кармана армейский нож.

Внутри оказалось несколько больших, затянутых в ледерин альбомов. На верхнем была тисненная золотом надпись: «Фотографии». С расширившимися от удивления глазами Хелена раскрыла альбом и принялась быстро перелистывать страницы.

На различном фоне одно и то же семейство: дородная мать, невзрачный отец и двое симпатичных белокурых детишек. Позади виднелись деревья, или морская синь, или чертово колесо в парке, или просто голубое небо. На всех снимках Хелена не старше двенадцати. Интересно, потом семейной жизни пришел конец?

– Домашние альбомы. Они всегда были у матери. После ее смерти я обыскалась их, не подозревая, что они у брата. – Хелена перевернула очередную страницу. – Отец и мать... такие молодые. Как это все... – Она альбом захлопнула. – Потом как-нибудь досмотрю.

Хелена отнесла коробку в свой «мустанг», поставила на переднее сипенье и захлопнула дверцу.

– Во всяком случае, хоть что-то я нашла. Благодарю вас, доктор.

– Не за что.

– Машиной я займусь завтра. – Она поднесла к груди руку, пальцы слегка подрагивали. – Забрал альбомы, не сказав ни слова. Почему? Почему он мне ничегоне сказал?

Глава 14

В десять утра позвонил доктор Рун Леманн.

– Я просмотрел свои записи по Нолану. Как поживает его сестра?

– Терпимо. Хотя приходится ей несладко.

– М-да. Ну... он был довольно сложным молодым человеком.

– Сложным и блестящим.

– Вот как?

– Сестра говорила, что тесты свидетельствовали о его высокой одаренности.

– Понимаю... Интересно. А сама она тоже личность одаренная?

– Она просто интеллигентная женщина.

– В этом нет и тени сомнений. Вот что, если вы подъедете ко мне где-то около полудня, я смогу уделить вам минут двадцать. Но особых открытий гарантировать не могу.

– Спасибо, что нашли время.

– Это входит в мою работу.

Буквально через минуту раздался звонок от Майло.

– По словам коронера, на теле Латвинии никаких следов изнасилования. Хукс говорит, что у Монтеса на время убийства алиби.

– Хорошее?

– Не стопроцентное, но часто бывает так, что только у настоящих преступников есть железное алиби. Уборщик с семи до половины двенадцатого был в магазине спиртного. Это подтверждает владелец, у которого на Монтеса нет никаких жалоб. Потом он направился домой, к жене и детям – двум дочерям. Все трое клянутся, что сразу после полуночи Монтес улегся спать и больше никуда не выходил. Жена поднялась в три ночи в туалет, она видела его спящим. А в пять утра он разбудил ее своим храпом.

– Жена.

– Да, но Монтес не вызывает сомнений: они живут вместе уже тридцать пять лет, у него отличный послужной список во Вьетнаме, никаких претензий в полиции, ни одного задержания, даже за нарушение правил движения. Директор школы утверждает, что у Монтеса со всеми прекрасные отношения, всегда готов помочь и не боится лишней работы, заботится об учениках. Говорит, что перерезать веревку и уложить девочку на землю – поступок очень в его стиле. Пару лет назад мальчишка потерял от чего-то сознание, так Монтес сделал искусственное дыхание и спас его.

– Настоящий герой.

– Это еще не все: Хукс отыскал какого-то его вьетнамского сослуживца, живет в том же квартале. Монтес и в джунглях показал себя молодцом, спас шестерых солдат.

Куча медалей. Сейчас я четко вспомнил: вьетконговцы вздергивали трупы наших, а мы их срезали. Сработал старый синдром. Что же касается Латвинии, Хукс и Макларен беседовали с ее бабкой, та заявила, что девчонка неисправима, выходила из дома когда вздумается и слушать ничего не хотела. Никаких постоянных мальчиков, никаких банд. Просто глупышка, неустойчива, по словам соседей, ее легко было подбить на что угодно. Временами на нее находило, и она начинала петь, плясать, задирать юбку, раздеваться.

– Наркотики в крови не обнаружены?

– Заключение лаборатории еще не получено, но коронер сказал, что отметин от иголок на теле нет. Зато в носовой полости небольшие язвочки и кое-где рубцы на сердечной мышце, так что насчет кокаина можно не сомневаться. Я по-прежнему пытаюсь найти убийц глухих девочек в других наших подразделениях и попутно проверяю записку с буквами. То и другое пока безрезультатно. Похоже, DVLL – просто какая-то чушь.

– С одеждой Айрит что-нибудь вышло?

– Все возвращено родителям, а в карманах, если верить протоколу досмотра, ничего не было.

– Одежду вернули в соответствии со стандартной процедурой?

– Нет, но поскольку на ней отсутствовала сперма или какие-либо иные выделения убийцы, а отец девочки – шишка, то можно понять, как все происходило. – На мгновение Майло смолк. – Да, промах. В этом пункте адвокат убийцы нам спуску бы не дал.

– Не хочешь попросить Кармели показать тебе одежду?

– Думаешь, имеет смысл?

– Нет, наверное, но к чему допускать еще одну ошибку.

– Ты прав. Затрону этот вопрос, когда буду разговаривать с матерью. Я оставил Кармели записку, с почтением напоминая о необходимости встречи и прочее, но ответа пока не дождался. Полагаю, одежду уже закопали. Евреи хоронят одежду?

– Не знаю.

– Господь с ней. Ну ладно, я тебе звякну, если выясню что-нибудь. Спасибо, можешь выслать мне счет за то, что выслушал.

Сев в машину, я отправился в центр по Сансет – вместо того чтобы добраться куда быстрее по скоростной автостраде. Хотелось почувствоватьгород – от Бель-Эйр до Скид-роу. Проезжая мимо здания госпиталя, я вспомнил о годах работы в Центре педиатрии, где впервые познакомился с миром страданий и нечастыми радостями, выпадающими на долю врача. Затем мысли переключились на Гильермо Монтеса, отмеченного наградами страны за спасенные в джунглях человеческие жизни и вынужденного теперь за жалкие гроши работать уборщиком в школе.

У Эхо-парка Лос-Анджелес превратился в Латинскую Америку. Но уже вскоре на фоне неба вычертились силуэты небоскребов, и, проехав по клеверному листу дорожной развязки, я очутился в золотом сиянии полированного стекла и нержавеющей стали. Центр.

Офис Леманна на Седьмой улице оказался расположенным в приятном, сложенном из плит известняка шестиэтажном здании явно старой постройки. Прохожие в этой части города большей частью были одеты в костюмы из шерсти в тонкую полоску, нищих или бездомных нет и в помине.

Я оставил машину на платной стоянке и направился к зданию. Весь первый этаж занимала страховая компания со своим отдельным входом. Другие арендаторы пользовались общим лифтовым холлом с двумя стеклянными кабинами, прохладным, роскошно отделанным полированным черным гранитом, где витали запахи изысканного табака и дорогой туалетной воды.

Стойка охранника пустовала; висевший на стене перечень учреждений сообщал о том, что на втором и третьем этажах располагался частный банк «Америкэн траст», следующий этаж полностью принадлежал какой-то конторе, называвшей себя «Сити-клуб». Помимо них офисные помещения снимали инвестиционные фирмы, адвокаты, независимые аудиторы и, на самом верху, числившийся в списке почему-то «консультантом» Рун Леманн. По какой-то причине он предпочел не рекламировать себя в качестве психоаналитика.

Из соображений конфиденциальности по отношению к офицерам полиции и другим таким же застенчивым пациентам?

Двери лифта раскрылись, и я поднялся на шесть пролетов вверх. Высокие потолки коридоров, просторные, отделанные дубовыми панелями холлы, крытый толстым ковром пол. По обеим сторонам дубовые же двери с маленькими серебряными табличками. Из скрытых динамиков льется едва слышная спокойная музыка. На стенах – офорты со сценами охоты, через каждые пять-семь метров изящный деревянный столик со свежими цветами в стеклянных вазах. Никакого сравнения со спартанской простотой израильского консульства.

Офис Леманна, занимавший угловое помещение, располагался по соседству с какой-то юридической фирмой. На табличке только ученая степень и имя, без упоминания профессии.

Я попробовал ручку – дверь оказалась заперта, но справа от нее янтарным огоньком мерцала кнопка. После нажатия послышался негромкий сигнал, дверь распахнулась, и я вошел в крошечную приемную, где стояли два затянутых темно-синим бархатом кресла и небольшой диван в стиле английской дворцовой мебели конца семнадцатого века. На стекле китайского чайного столика разложены номера «Уолл-стрит джорнэл», «Таймс» и «Ю-эс-эй тудей». Голые, без всяких картин кофейного цвета стены. Мягкий рассеянный свет спрятанных в потолочных панелях ламп. Вторая дверь с точно такой же кнопкой и надписью «Нажмите, перед тем как войти».

Но сделать этого я не успел – дверь раскрылась сама.

– Доктор Делавэр? Доктор Леманн, – голос был тем же самым, что и в трубке, только чуть глуше и, пожалуй, печальнее.

Я пожал пухлую ладонь. Какое-то время мы молча изучали друг Друга. Высокий, седовласый, с крупными чертами лица и несколько округлыми плечами, придававшими его облику добродушный вид, Рун Леманн выглядел за пятьдесят. Под густыми кустистыми бровями прятались усталые карие глаза.

На нем был темно-синий клубный пиджак с золотыми пуговицами, серые, мягкой шерсти брюки, белая рубашка и свободно повязанный кремовый галстук. Из верхнего кармашка пиджака чуть небрежно свешивался уголок платка.

Одежда, безукоризненно выглаженная и явно дорогая, почему-то производила впечатление мятой. Пуговичные петли обметаны вручную, тонко, в одну нить прострочен воротник рубашки.

Леманн сделал приглашающий жест рукой. Сбоку от себя я успел заметить небольшую ванную комнату и, сделав два шага вперед, очутился в просторном кабинете с высоким подвесным потолком. Выложенные «елочкой» дубовые паркетины местами коробились. Из угла в угол на пол был брошен выцветший синий, по-видимому, очень старый персидский ковер. У дальней от меня стены стояли два таких же, как в приемной, кресла с серебряным, украшенным чеканкой столиком между ними. Рядом с массивным рабочим столом хозяина кабинета помещались еще два кресла. Высокие шкафы забиты книгами, но блики падавшего из двух узких окон света лишали возможности рассмотреть надписи на их корешках.

В эти забранные рубиново-красным бархатом окна стоило посмотреть. Огромные прозрачные плоскости современных небоскребов мало что скрывали от устремленного на них взора. Когда же строилось это здание, вид из него, должно быть, открывался на трубы дымоходов и тянущиеся до горизонта бескрайние зеленые поля.

Стены обиты сливочно-желтым шелком. На них ни привычных для кабинета дипломов в рамках под стеклом, ни лицензий, вообще ничего такого, что говорило бы о предназначении помещения или профессии его хозяина.

Еще одним жестом Леманн усадил меня в кресло, а сам расположился за столом, на крытой темно-оливковой кожей поверхности которого были расставлены серебряные чернильный прибор и стаканчик для ручек, пюпитр для бумаг и какая-то хитрая, опять же, по-видимому, серебряная конструкция, напоминавшая средневековый замок с амбразурами. Из темных проемов торчали конверты и свернутые в трубку листы бумаги.

Леманн провел указательным пальцем по одной из граней сооружения.

– Интересная вещица, – заметил я.

– Этажерка для бумаг, – пояснил он. – Англия, восемнадцатый век. Двести лет назад она стояла на столе в Британском парламенте. Антикварный раритет. В днище есть специальное отверстие, посредством которого она намертво крепилась к столу, так что вынести ее из здания никому не удалось бы. – Обеими руками он приподнял замок, чтобы я собственными глазами мог убедиться в справедливости сказанного.

– Но через океан она все же перебралась.

– Семейная реликвия. – Положив руки ладонями на стол, Леманн скользнул взглядом по циферблату плоских золотых часов. – Итак, Дал. Нам будет проще построить нашу беседу, если вы поделитесь со мной тем, что вам уже о нем известно.

– Мне говорили, что Нолан отличался острым умом и живым, меркурианским характером. Не совсем типичное сочетание для копа.

– Копы умом не блещут, не так ли?

– Отчего же. Но Хелена, сестра, рассказывала о его увлечении Сартром и Камю. Может, вы найдете мое мышление излишне стереотипным, но далеко не каждый полисмен в Лос-Анджелесе обладает подобной широтой кругозора. Хотя вам, принимая во внимание ваш опыт работы с этим контингентом, безусловно, виднее.

Леманн воздел руки и плавным движением соединил ладони.

– Моя практика, доктор Делавэр, с каждым годом приносит мне все меньше сюрпризов. Вы по себе не чувствуете, что сопротивляться шаблонам становится все труднее и труднее?

– Иногда да. Скажите, Нолана к вам направило Управление?

Долгая пауза и утвердительный кивок.

– Могу я спросить – почему?

– Как обычно. Трудности начального периода работы. Множество стрессовых ситуаций.

– С какого рода профессиональными проблемами столкнулся Нолан?

Леманн облизнул губы, на лоб упала седая прядь. Убрав ее, он принялся вертеть в пальцах конец галстука и в конце концов произнес:

– У него были как личные проблемы, так и трудности, связанные с работой. Беспокойный молодой человек. Простите, но более подробно остановиться на этом не могу.

И ради этого я ехал через весь город?

Мой коллега обвел взглядом стены кабинета.

– Меркурианскимхарактером. Термин ваш или его сестры?

– Я тоже принимаю пациентов, доктор Леманн, и, как и вы, уважаю конфиденциальность.

– Не сомневаюсь. – Он улыбнулся. – Я лишь попытался... Скажем так, доктор, если под термином «меркурианский»вы имеете в виду эмоциональную неустойчивость – простите мне этот эвфемизм, – то я вас понимаю. Отличнопонимаю.

Не называя вещи своими именами, он подводит меня к мысли о том, что Нолан был подвержен резким перепадам настроения. Интересно, только лишь депрессиям? Или же имел место маниакально-депрессивный психоз?

Леманн оставил галстук в покое и сел прямее.

– Доктор Делавэр, я сочувствую положению, в котором вы находитесь и его сестра. Естественно, ей хочется найти ответы на некоторые вопросы, но нам с вами хорошо известно, что то, к чему она так стремится, получить не удастся.

– И это?..

– Определенность. То, что так настоятельно требуется оставшимся в живых. Их нетрудно понять, как я уже говорил, но если вам приходилось иметь дело с подобными случаями, вы согласитесь, что это только сбивает людей с толку. Они-то не согрешили, а вот самоубийца запятнал себя. Я убежден в том, что Хелена, привлекательная молодая женщина, обожала брата, а сейчас она мучает себя вопросами типа «что было бы, если». Простите за дерзость, но я бы сказал, что вы куда с большей пользой потратили бы свое время, если бы помогли своей пациентке уверовать в отсутствие ее собственной вины в случившемся, а не пытались проследить призрачный путь мысли весьма неспокойного разума.

– Нолан испытывал беспокойство по поводу выполняемой им работы?

– Очевидно, но наверняка мы этого не узнаем никогда. Никогда. – Голос Леманна возвысился, кадык дернулся по горлу вверх.

Может, в случае с Ноланом он не заметил знака беды? Прикрывает теперь собственный тыл?

– Случилась трагедия. Это все, что я могу сказать. – Леманн поднялся.

– Доктор, я вовсе не имел в виду...

– Зато может кто-то другой, а этого я не потерплю. Любой стоящий психотерапевт знает, что если личность приняла решение о самоуничтожении, то сделать тут абсолютно ничего нельзя. Вспомните, сколько самоубийств происходит в лечебницах, где обеспечен максимальный контроль за поведением пациентов. – Он склонился в мою сторону, сжав в кулаке лацкан пиджака. – Скажите вашей клиентке, что брат любил ее, но его проблемы оказались сильнее. Проблемы, о которых ей лучше не знать. Поверьте мне – кудалучше не знать. – Он сверлил меня взглядом.

– Они как-то связаны с сексом?

Леманн взмахнул рукой.

– Расскажите ей о нашей беседе. Нолан находился в депрессии, которая могла быть обострена его работой, но никак не вызвана ею. Пусть она знает, что предотвратить самоубийство было невозможно, и сама она не имеет к нему ни малейшего отношения. Помогите вашей пациентке залечить ее душевные раны. В этом – смысл нашей работы. Умиротворить, подуть на больное место. Погладить. Убедить, что все в полном порядке. Мы – посланники покоя.

Сквозь его очевидное раздражение проступало нечто знакомое. Грусть, скапливавшаяся в течение долгих лет впитывания в себя чужой боли. Рано или поздно она приходит к каждому психиатру. Некоторым удается избавиться от нее, в других она, как хроническая болезнь, поселяется навечно.

– Наверное, вы правы, – заметил я. – В этом, как и во многом другом. Иногда и в самом деле становится трудно.

– Трудно что?

– Гладить.

– Ну, не знаю. Выбрав себе дело, человек должен выполнять его. Только так становятся профессионалами. Какой смысл в жалобах?

Чем труднее продвигаться вперед, тем сильнее и настойчивее действует врач.Я подумал, использовал ли Леманн этот максималистский подход в своих беседах с Ноланом? Управлению он пришелся бы по вкусу.

– В конце концов, – улыбнулся он, – после всех этих лет я понял, что мой труд окупается.

– Сколько было же этих лет?

– Шестнадцать. Но воспоминания свежи. Может, потому что первые мои успехи были связаны с миром бизнеса, а там исповедуют совсем иную философию: "Одного успеха мнемало. Тыдолжен проиграть".

– Жестокая философия.

– Еще какая жестокая. Полисмены в сравнении с деловыми людьми – младенцы.

Он проводил меня до двери, и, проходя мимо шкафов, я смог рассмотреть отдельные названия. Организационные структуры, групповое поведение, стратегии управления, сборники тестов. Уже в приемной Леманн сказал:

– Прошу извинить за то, что не открыл вам большего. Вся ситуация в целом была... довольно смутной. Пусть у сестры останется ее собственное представление о Нолане. Поверьте, так будет намного гуманнее.

– Эта его так и не названная патология, она что, непосредственно связана с самоубийством?

– Очень может быть.

– Его преследовало чувство вины?

– Я не святой отец, доктор Делавэр. – Леманн застегнул пиджак. – И пациентам вашим нужны иллюзии, а никак не факты. Верьте мне.

Входя в лифт, я испытывал такое ощущение, будто меня только что накормили начисто лишенным вкуса, но чудовищно дорогим обедом. Что ж, попробуем его переварить.

Зачем ему понадобилось тратить мое время?

Может, он собирался сказать больше, но передумал?

Боясь поколебать свою репутацию профессионала – поскольку знал о серьезных собственных просчетах?

Из страха перед судебным разбирательством, которого может потребовать Хелена – и я? Отказаться же вовсе от разговора со мной было бы с его стороны неразумно.

Если же он играл, то к чему тогда все эти намеки на серьезные проблемы Нолана?

Попытка прощупать, что известно мне?

На пятом этаже лифт остановился. Бодро переговариваясь, вошли трое представительного вида мужчин в серых костюмах. При виде меня болтовня их тут же смолкла, и троица повернулась ко мне спинами. Самый высокий из них вставил небольшой ключ в прорезь на панели – туда, где полагалось быть кнопке, соответствующей четвертому этажу. Мы плавно опустились вниз, и мужчины вышли. Сквозь раскрытые двери лифта я увидел выложенный черно-белыми плитами мрамора пол, полированное дерево стен с писанными маслом пейзажами в рамах, высокие вазы из обсидиана.

Затянутый во фрак метрдотель с улыбкой повел мужчин к столику. В глубине слышался перестук столовых приборов, суетились официанты в красных пиджаках с крытыми блюдами на подносах. Когда кабина начала заполняться ароматами жареного мяса и изысканных соусов, двери медленно закрылись.

Решив сократить обратный путь, я выехал на автостраду. Из головы не шел Леманн.

Странная птица. Старомодные сдержанные манеры. Акцент настоящего британца. Вещи говорил он правильные, но нисколько не походил на своих коллег.

Говорил так, будто декламировал оду в мою честь.

Анализировал гостя?

Некоторые представители нашей профессии – не самые достойные – позволяют иногда себе забаву подобного рода.

Поверьте мне, ей куда лучше не знать.

Странная птица, и гнездо она свила в странном месте.

Консультант.

А книги в шкафу? Управление, сборники психологических тестов – и ничего из практической литературы.

Или практическая деятельность выходит за рамки его компетенции? Не в этом ли крылась причина его раздражительности? Но как же в таком случае он заполучил такую клиентуру – офицеров из штаб-квартиры лос-анджелесской полиции?

Хотя большого секрета тут, наверное, нет. Опять политика. Влиятельные знакомые.

Шитый на заказ и стоящий безумных денег пиджак, тщательная небрежность, фамильные побрякушки.

Консультант с семейными связями? Деловые знакомства в центре города могли означать серьезный бизнес: целый поток соблазнительных предложений не только от Управления полиции, но и из других солидных государственных структур.

Даже лавинупредложений: несмотря на то что в штате Управления было несколько психологов, занимались они в основном собеседованиями с вновь принимаемыми на работу сотрудниками и обучением персонала искусству вести переговоры по освобождению заложников. Ни на что другое им не оставалось времени.